Текст книги "Вечная жизнь"
Автор книги: Кейт Тирнан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
Глава 24
Я чувствовала плохо скрытое нетерпение Солиса. Что, само собой, только ухудшало дело. Я попробовала еще раз. Попыталась очистить разум, выбросить из головы все мысли. Достичь абсолютного, сосредоточенного спокойствия столь же естественного для моей прежней жизни, как крылья и способность летать. Почувствовав готовность, я снова посмотрела на большую плоскую миску с водой. Вдох – выдох, вдох – выдох.
– Что такое вода? – голос Солиса был так тих, что я едва его расслышала.
Вспомнив, что он мне говорил, я старательно повторила:
– Вода это жизнь и смерть, свет и тьма, твердое и мягкое. Вода – это прошлое, настоящее и будущее. Жидкая, твердая и газообразная. Мягкая, как дождь, и ужасная в своей мощи. Она всезнающа и хранит самые глубокие тайны, – я сделала несколько вдохов и выдохов, пытаясь как можно меньше шевелиться. – Вода, открой мне свои тайны.
Я подождала. Это была моя третья попытка. Гадание на воде считается более простым способом, чем другие, но тоже требует навыка. И я должна была им овладеть. Поэтому продолжала всматриваться.
Я ждала, глядя на спокойную поверхность воды. Но сколько ни смотрела, видела только одно: воду. Мокрую миску с мокрой водой. Я стояла на коленях, у меня замерзли ноги и клонило в сон. И еще я проголодалась. Я понимала, что мое сознание нисколько не очистилось, а мысли не успокоились. И я не могла забыть о том, что на свете существует слишком много такого, чего я совершенно не хотела видеть. Черт, Солис меня убьет.
Внезапно я вытаращила глаза. Мерцающие образы стали проступать в миске, словно отражения в зеркале.
– Ой, там картинки в воде, – прошептала я, не шевеля губами. Солис ничего не сказал.
Я продолжала смотреть, полностью сосредоточившись на магии. Образ всколыхнулся и принял очертания – мои. Это была я, счастливая, с незнакомым ребенком на руках. Я выглядела неестественно нормальной, как самый обычный человек. Образ затуманился и начал таять, а потом появилась другая картинка. Я с шумом втянула в себя воздух, потом затаила дыхание: это был пожар в замке. На какую-то долю секунды я увидела мертвое тело – девочка лежала на холодном каменном полу, ее темные глаза были открыты, но ничего не видели, светлые волосы промокли от крови. Я видела огромное пустое место между ее головой и шеей, и темное озеро крови, медленно расползавшееся вокруг.
« Нет, нет, нет!» – кричало все во мне. Потом время вновь ускоренно перемоталось вперед, и я вновь очутилась в той ужасной ночи, когда моя мать разбудила нас и собрала в отцовском кабинете.
Мы слышали, как захватчики пытаются пробить ворота стенобитным тараном. Мы чувствовали запах дыма, заполнившего внутренний двор замка, где мародеры предавали огню дома наших слуг, хозяйственные постройки и конюшни. Рев перепуганных животных смешивался с криками мужчин.
Моя мать держала в руке амулет и пела. Я никогда раньше не слышала эту песню. Вообще я всегда любила, когда мама поет. Она пела в день весеннего равноденствия, приветствуя будущее плодородие земли. Она пела во время солнцестояния, восхваляя вечный круговорот года. Она пела над нашими крестьянами, когда они болели, были ранены или не могли родить ребенка. Но эта песня была совсем другой – в ней чувствовалась струя тьмы, похожая на пульсирующую связующую нить, и эта струя постоянно росла и расширялась. Тьма была вокруг нас. Мы, пятеро детей, во все глаза смотрели на маму. Сигмундур и Тинна выглядели мрачными и торжественными, но нисколько не испуганными. А мы, трое младших, стояли, разинув рты.
Главные ворота замка были пробиты. Едкий дым начал просачиваться сквозь узкие бойницы, в носах у нас защипало. Голос матери стал грозным и страшным, огромным, темным и могущественным. Свет в комнате померк, нам сделалось трудно дышать, мы уже не могли разглядеть ничего, кроме лица матери, вдруг ставшего белым, пугающим, почти незнакомым.
Захватчики начали выламывать дверь в кабинет. Эта дверь была двухдюймовой толщины с замком из кованного железа. Запиравший дверь брус был толщиной в три дюйма.
На миг мать прервала пение и посмотрела на моего старшего брата.
– Помни, Сигмундур, – сказала она голосом, совершенно непохожим на мамин. Я испугалась и заплакала, вцепившись в Эйдис, а Хаакон тоже вцепился в меня, но не заплакал, потому что был уже большим семилетним мальчиком. – Ты помнишь, что я тебе сказала?
Мой брат мрачно кивнул, положив обе руки на рукоять меча.
– Я все сделаю, мать, – ответил он.
Комната содрогнулась от удара стенобитного тарана в дверь. Тонкие стеклянные кубки посыпались с каменной полки над камином. Единственный факел в комнате бросал трепещущие отсветы на стены, бешено плясали языки огня в очаге.
И тут одновременно произошли два события.
На все происходившее я смотрела снизу, с высоты роста десятилетней девочки. Я чувствовала жесткий лен ночной рубашки Эйдис под своими судорожно стиснутыми пальцами. Я была дочерью Ульфура, волка, поэтому должна была быть сильной и храброй. Но меч выпал из моих онемевших рук, и я могла только стоять и смотреть на маму.
Огонь в очаге взметнулся и вырвался наружу, высыпав ливень искр на ковер. Что-то большое и круглое, как кочан капусты, скатилось по дымоходу, рухнуло в огонь и выкатилось на пол комнаты.
Это была голова моего отца, отрезанная от шеи, нее еще кровоточащая, с полуоткрытыми ртом и вытаращенными глазами.
Я едва не оглохла от собственного пронзительного визга.
В тот же миг дверь, наконец, поддалась, дерево треснуло, железные заклепки вылетели прочь. Двое мужчин ворвались в комнату – высокие, бородатые, в металлических кольчугах, с лицами, размалеванными грубыми черными, белыми и синими полосами.
Один из них взревел и поднял топор. Моя мать вы крикнула несколько резких слов, и я сжалась от страха, мне было больно слышать эти слова, ибо в них была тьма, сила и ярость. Мать выбросила руки в сторону этого мужчины, и в тот же миг кровь и кольца металлической кольчуги брызнули в комнату.
Второй человек оцепенел, глядя на своего товарища, который слегка пошатнулся, непонимающе глядя на себя, на свое тело, превратившееся в окровавленное мясо. Силой своей магии моя мать освежевала его заживо, и теперь у него не было ни кожи, ни волос, ни одежды. Только круглые, выпученные глаза и обтянутый кровавыми мышцами череп. Он упал ничком, на лицо, и мой брат Сигмундур, испустив боевой клич, прыгнул вперед, взмахивая мечом. Одним ударом он отрубил упавшему голову и ногой отшвырнул ее через всю комнату.
Теряя сознание, я вырвалась от Эйдис и Хаакона и, бросившись к матери, вцепилась в ее юбки. Из коридора доносились крики захватчиков, крушивших все, что попадалось им под руку, предававших огню наш замок.
И тогда второй воин взревел и, не сводя глаз с моей матери, занес над головой свой тяжелый меч.
Задыхаясь, я отскочила назад, судорожно хватая ртом воздух, и нечаянно перевернула ногой миску с водой. Я снова была здесь, и серый зимний день лился в комнату через окно. Затравленно озираясь, я увидела лицо Солиса, классную комнату, голые верхушки деревьев за окном.
Мои легкие вдруг опустели. Судорожными глотками я втягивала в себя воздух, борясь с резко сузившимся полем зрения, предшествовавшим обмороку. Пролитая вода впиталась в брючину моих джинсов, а я, как безумная, принялась царапать пальцами глаза, чтобы вырвать то, что они увидели.
– Настасья! Что случилось? – закричал Солис.
Я рухнула на четвереньки, отшвырнула миску, и меня вырвало. Откуда-то издалека до меня доносился собственный утробный вой. Солис дотронулся до меня своей прохладной рукой, но я отшвырнула ее и неуклюже вскочила на ноги. Меня шатало, я не могла идти прямо, голова кружилась от тошноты и ужаса.
Не помню, как я доплелась до двери, как открыла ее и выбежала в коридор. Я выбежала в холодный зимний вечер, забыв о своей куртке, забыв о том, где я нахожусь.
В дальнем конце поля темнела густая живая изгородь остролиста, отгораживавшего посевы от выпаса для коз. Не задумываясь, я побежала туда, к этим зеленым зарослям, чтобы скрыться от всех. Я задыхалась, но все равно продолжала кричать, сердце барабанным грохотом колотилось у меня в ушах. Потом ноги у меня подкосились, и я рухнула на колени на твердую землю.
Я все дрожала и знала, что больше никогда не смогу согреться. Крепко зажмурив глаза, я снова, как уже много раз до этого, пыталась перестать видеть то, что только что увидела. Но эти картины были навсегда выжжены в моей памяти, и не только образами, а резким треском огня, медным запахом крови, отвратительным смрадом горящих шерстяных ковров, криками мужчин, воплями слуг... До самой смерти я была обречена видеть незрячие глаза своего отца. И человека, превратившегося в кровавое мясо.
Свернувшись в комочек под изгородью, я царапала пальцами жесткую землю, корчась от такой невыносимой боли, что боялась сойти с ума. Горло мое судорожно сжалось, из носа лило, глаза горели, я тоненько скулила, а потом вдруг слезы хлынули потоком, и я заплакала так, как никогда раньше не плакала. Мне казалось, что я уже никогда не смогу остановиться.
Не знаю, сколько я пролежала там. В какой-то момент я перевернулась на бок и лежала так, рыдая, лицо у меня было мокрое и холодное с той стороны, где ветер остужал слезы. Я не закрывала глаз, но видела только листья и небо. Одинокий ястреб кружил в вышине, тяжелые тучи ползли с юго-запада.
Втягивая в себя воздух сиплыми, болезненными вдохами, я думала о том, как мне удалось дожить до сегодняшнего дня, как я смогла выжить – не только физически, но эмоционально.
Ответ был известен. Я просто выключила эмоции. Не сразу, не в одну ночь, но медленно, постепенно, на протяжении десятилетий. К пятидесяти годам я нарастила себе крепкий панцирь.
Постепенно мои рыдания ослабли, превратившись в дрожащие всхлипы.
Затем я услышала голоса, и две темные фигуры торопливо направились ко мне.
– Она здесь! – раздался голос, и они прибавили шаг.
Ривер упала на колени рядом со мной, отвела волосы с моего лица.
– Бедное мое дитя, – прошептала она. – Дорогая, мне так жаль. Пожалуйста, вставай, пойдем с нами. Пойдем домой, в тепло.
Мне не сразу удалось остановить блуждающий взгляд на ее лице. Интересно, она знает? Нет, скорее всего, нет. Никто не может этого знать. Из оставшихся в живых я была единственной, кто знал.
– Настасья. Ты сейчас здесь, ты не там. Понимаешь? – Ривер пристально посмотрела мне в глаза. Потом вытащила из кармана мягкий носовой платок и вытерла мое лицо.
Солис опустился на колени рядом с ней и завернул меня в куртку. Неожиданно тепло показалось мне резким, как шок. Они терпеливо ждали, стоя на коленях на мерзлой траве.
Ривер держала меня за руку, превратившуюся в ледышку. Я хотела навсегда остаться лежать здесь, чтобы листья засыпали меня с головой, чтобы время медленно похоронило меня. А потом, сама не зная почему, я представила Рейна – сегодняшнего Рейна, как он мрачно стоит надо мной, скрестив руки, и холодный ветер перебирает его волосы.
Медленно, поскольку каждый вдох причинял мне боль, я села, а потом поднялась на подгибающихся ногах. Весь адреналин вымылся из моей крови, оставив меня опустошенной и измученной.
Ривер и Солис помогли мне продеть руки в рукава куртки, словно я была ребенком. На самом деле я чувствовала себя тысячелетней.
– Дорогая, – проговорила Ривер, гладя меня по голове. – Я могу представить, что это такое.
– Не можете, – глухо выдавила я.
– Настасья, – сочувственно сказал Солис. – Боюсь, никто из нас не смог пройти через все эти долгие годы без ран. У каждого из нас есть своя ужасная история или даже две, три, двадцать. Каждый из нас, живущих здесь, когда-то падал на дно отчаяния, перенес непереносимое, видел то, что человеку нельзя видеть. И мы обречены хранить эти воспоминания столетиями. Ты не одна, и ты не самая темная аэфрелиффен на свете.
Его слова струйками втекали мне в уши, проникали в мозг.
– Подумай, насколько хуже тем людям, кто творил эти зверства, – сказала Ривер, и голос ее прозвучал глухо, словно она глубоко ушла в свои мысли. – Это также страшно, как быть жертвой – поверь мне, я знаю, о чем говорю. Неотвратимая правда в том, что эта участь преступника намного ужаснее. Ему приходится вечно жить со своими злодеяниями... – голос ее стал отдаляться, потому что у меня снова закружилась голова.
Мы пошли обратно в дом, а солнце медленно гасло за нашими спинами. Внутри пахло готовкой, натертыми воском полами и вечнозелеными ветками, срезанными для украшения дома к Рождеству. Мне хотелось лечь прямо на пол и не вставать.
Ривер и Солис проводили меня до комнаты и ждали, пока я открою дверь и войду.
– Ты должна немного поесть, – сказала Ривер своим чудесным мелодичным голосом. – Или давай я принесу тебе поднос прямо сюда?
Я непонимающе уставилась на нее, словно она сморозила какую-то глупость.
– Я принесу поднос! – решила она, и они вышли, молча закрыв за собой дверь.
«Никто ничего не знает», – снова сказала я себе. Я никогда никому не рассказывала, поэтому никто не может знать. На земле не осталось никого из тех, кто видел, как моя мать и брат убили человека, а голова моего отца выкатилась из очага на пол. Никто, кроме меня, не знал, что я была единственной оставшейся в живых представительницей отцовского дома, и что его магия до сих пор заключена во мне. И пока никто об этом не знает, никто не разыщет меня, чтобы попытаться силой отнять мое могущество.
Это была моя тайна.
Глава 25
Мне как-то удалось продолжать жить в привычном ритме. Ежедневные обязанности давали мне цель и организовывали день, я знала, где должна быть и что делать в каждый конкретный момент времени. Работа избавляла от раздумий, я могла совершенно машинально подметать листья с крыльца, чистить плиты, собирать хворост, сеять зимнюю рожь на приусадебной делянке. Я двигалась на автомате, и все кругом были ко мне особенно добры и внимательны, кроме Нелл и Рейна, которые меня избегали.
– Мою маму продавали три раза, прежде чем отец ее купил, – сказала мне как-то Бринн, когда мы с ней выбивали ковры во дворе.
Чтобы спастись от мелкой пыли, тонким порошком вившейся в воздухе, мы обмотались шарфами до самых глаз. Голос Бринн звучал приглушенно, но я отлично ее слышала. – Они разлучили ее с другими детьми, не бессмертными. Некоторых из них она так и не смогла разыскать, а одну девочку нашла, когда та была уже совсем старенькая и лежала при смерти.
Я приняла эту историю к сведению.
– Но сейчас она... довольна, – продолжала Бринн, глядя куда-то вдаль. – И до сих пор любит моего отца, представляешь? Любит то, чем занимается. Любит всех нас. Знаешь, она по-настоящему счастлива быть бессмертной.
У всех были свои истории, ужасные и прекрасные одновременно. Любую из этих историй можно было вытащить из памяти, рассмотреть со всех сторон, рассказать, спрятать обратно. Все эти истории относились к прошлому, они были закончены и не продолжались в настоящем.
Я продолжала размышлять над этими невеселыми мыслями, а тем временем в моей каждодневной рутине появились первые трещины. Для начала я забыла переложить выстиранные одеяла в сушку, поэтому они заплесневели. Пришлось перестирывать всю эту дрянь еще три раза, потому что дорогущий, экологически-какой-то-там порошок, приобретенный Ривер, вообще отказывался отстирывать.
Я хочу сказать, что изобретение отбеливателей было гигантским шагом вперед в истории человечества, вы согласны? Потому что нормальный порошок с отбеливателем подействовал бы моментально. Вы не представляете, каким облегчением было ругаться и возмущаться по поводу стирки, вместо того чтобы продолжать страдать по другим причинам!
На следующий день я работала в одной из кладовых, по колено в банках, баночках и контейнерах. Я чистила, мыла, вытряхивала и убирала, пытаясь сосредоточиться на том, что происходит здесь и сейчас, поскольку, как мы с вами уже убедились, погружаться в прошлое было хуже кошмара. Через щель в двери кладовой мне были видны Нелл и Рейн, мывшие простую железную люстру над обеденным столом. Вот Нелл что-то сказала, а Рейн усмехнулся в ответ; очевидно, их недавняя размолвка была прощена и забыта. И от этого у меня почему-то разболелось сердце.
Три ужина подряд мы ели турнепс.
Дьявольская несушка снова клюнула меня в руку, до крови. Я едва удержалась, чтобы не придушить ее.
Солис ненавязчиво предложил мне провести еще одно гадание на воде. Похоже, он был представителем школы: «Сбросила лошадь? Снова вернись в седло». Поскольку я относилась к школе: «Спасибо, ни за что», то я так и сказала: «Спасибо, ни за что». А он тогда нагрузил меня дополнительной работой по дому.
После инцидента с затоптанным полом Нелл меня избегала, однако делала это очень ловко – я уверена, никто из обитателей дома этого даже не заметил. Но продолжала пакостить мне, как могла – то карманы моей куртки оказывались полны грязи, то ботинки вымочены насквозь, то еда густо посыпана солью. Мне ни разу не удавалось поймать ее за руку, а многие из этих фокусов были исполнены настолько виртуозно, что заставляли предполагать вмешательство магии. Однако я точно знала, что это дело рук Нелл – ее злорадная торжествующая ухмылочка говорила сама за себя. Мне хотелось придушить и ее тоже. Ее и курицу. Обеих. Или даже забить Нелл курицей до смерти.
Благодаря чудесному чаю Ривер я спала крепко и без сновидений.
Однажды ночью я вдруг почувствовала холод, а потом кто-то схватил меня за плечо и с силой встряхнул. Мгновенно проснувшись, я резко села нa постели и разинула рот, приготовившись заорать, но тут голос Рейна сказал:
– Замолчи! Ты весь дом перебудишь!
Я вцепилась двумя руками ему в руку и попыталась укусить.
– Прекрати! – рявкнул он. Голос его звучал раздраженно, однако я не услышала в нем никакого следа, скажем так, боевой кровожадности. Покосившись на дверь, я поняла, что совершенно забыла наложить запирающее заклинание. Между прочим, уже во второй или третий раз. Как известно, идиотизм не лечится.
Отбросив руку Рейна, я отпрянула к изголовью кровати, разом вспомнив темные заклятия в своей комнате, набег зимних мародеров и постоянное ощущение, что кто-то следит за мной ненавидящим взором. Правда, я тут же поняла, что если бы Рейн собирался причинить мне какое-то зло, он вряд ли стал бы меня будить.
– Чего тебе надо? – спросила я, стараясь, чтобы голос прозвучал зло и твердо.
– По расписанию ты должна была задать сена лошадям, – тихо прошипел он.
Я вытаращила глаза.
– И что?
– А то, что ты этого не сделала, – ответил Рейн. Дверь в мою комнату оставалась открытой – интересно, успею ли я выскочить из постели, промчаться мимо Рейна и выбежать в коридор? Кажется, нет. Черт побери, что ему надо?
– Кажется, я забыла, – признала я. – Солис нагрузил меня дополнительными дежурствами. Ладно, утром задам.
– Ты должна была сделать это после ужина, – настойчиво напомнил он.
– Хорошо, мистер Контролер Распорядка! – Теперь я по-настоящему разозлилась, и даже думать забыла о страхе. – Сделаю завтра. А теперь убирайся.
– Нет, ты сделаешь это сейчас! – рявкнул он. – На рассвете я должен кормить и чистить стойла, поэтому сено должно уже стоять там, внизу. Я не собираюсь лезть наверх и делать за тебя твою работу. Так что иди и сделай.
Он что, спятил? После всего, что я пережила в последнее время, этот тип разбудил меня среди ночи и требует, чтобы я сделала какую-то работу? И за этим он пришел в мою комнату? Я процедила себе под нос нечто, начинавшееся на: «Ну ни...» и заканчивавшееся на «себе».
Глаза его вспыхнули, он стиснул кулаки.
– Вставай сейчас же!
– Ты что, спятил? – рявкнула я. – Вали отсюда. Сказано тебе – завтра сделаю.
– Завтра на рассвете ты доишь коров, – огрызнулся он. – Собираешься встать на час раньше, чтобы заняться сеном?
Я с отвращением посмотрела на него.
– Черт с ним, с сеном! Сам занимайся своим сеном! А теперь пошел отсюда, вон из моей комнаты, засранец!
Он больше недели не разговаривал со мной и даже не смотрел в мою сторону, а теперь приходит в мою комнату и орет на меня среди ночи? Да он что, совсем спятил?
И тут он выкинул нечто такое, что я чуть дара речи не лишилась – он схватил меня за щиколотку, чтобы стащить с кровати! Честное слово, клянусь. Я изо всех сил лягнула его второй ногой, угодив прямо в широкую, твердую, как камень грудь, так что он, пошатнувшись, врезался спиной в мой шкаф.
– Что здесь происходит?
Дружно повернув головы, мы увидели, что в дверях стоит Ривер, на ходу завязывая пояс своего фланелевого халата.
В самом деле, сцена была довольно нелепая.
– Она не задала сена лошадям, – доложил Рейн, пытаясь подавить свой гнев. – Я не собираюсь завтра утром делать ее работу! Я пытался заставить ее пойти и сделать все сейчас.
Ривер посмотрела на него с таким откровенным изумлением, что этот идиот, кажется, начал понимать, как выглядит со стороны. Он пытался силой вытащить меня из постели, чтобы заставить выполнить работу. Наверное, это была самая странная и самая дикая выходка, которую он позволил себе за все время жизни в Риверз Эдж.
Рейн уставился в пол, словно не понимая, как он мог тут очутиться. Я посмотрела на Ривер и, покачав головой, развела руками. У меня не было никаких объяснений.
Ривер посмотрела на меня.
– Я должна была задать сена лошадям, – признала я. – Солис назначил мне дополнительную работу. Но я забыла. Я думала, что смогу сделать это утром. Но Рейн хорошенько пораскинул мозгами и додумался прийти в мою комнату, чтобы вытащить меня из постели. Среди ночи. В мою личную комнату.
У Рейна дернулась щека, и он залился краской.
Ривер снова посмотрела на него, и между бровей у нее залегла морщинка, словно она никак не могла найти ответ на какую-то загадку.
– И ты его лягнула? – спросила она у меня.
– Потому что он пытался стащить меня с кровати! – напомнила я.
– Она отказалась вставать! – вставил Рейн.
– И ты назвала его засранцем? – в каком-то непонятном замешательстве спросила Ривер.
Рейн часто задышал.
– Ну... А если он вел себя, как засранец? – пробормотала я.
– Хмм, – Ривер перевела взгляд с Рейна на меня и обратно. Потом кивнула, как будто пришла к какому-то выводу и приняла решение. – Вы оба немедленно отправитесь задавать сено лошадям, – заявила она не терпящим возражений тоном.
– Я? – казалось, Рейн просто не мог поверить своим ушам.
– Мне показалось, для тебя это было очень важно, – сухо напомнила Ривер.
– Прямо сейчас? – пискнула я.
– Прямо сейчас, – ответила она. Я открыла рот, чтобы возразить, но Ривер так на меня посмотрела, что я предпочла закрыть его обратно. На этот раз. В последний раз окинув нас взглядом, Ривер покачала головой и вышла из комнаты.
Злобно сощурив глаза, я посмотрела на Рейна. Весь мой страх исчез. Когда Рейн вышел из моей комнаты, я вылезла из постели, схватила со стула вчерашние джинсы и пару свитеров. Разумеется, в такой час на улице стоял дикий холод.
Это было просто глупо!
Я ругалась всю дорогу до конюшен, обжигая рот и нос ледяным ночным воздухом, и неслась так, словно за мной гнались призраки, только и ждущие, как бы схватить меня, поймать и утащить к себе в темноту.
В конюшне было тепло, пахло сеном и лошадьми. Один из тех запахов, которые, однажды вдохнув, уже никогда не забудешь. Ночное освещение было настолько тусклым, что я остановилась на секунду, чтобы осмотреться.
Бух!
Я взвизгнула, когда что-то огромное и темное, оцарапав мне лицо, тяжело шмякнулось на землю передо мной. Отшатнувшись, я прижала ладонь к щеке и не сразу поняла, что это был брикет сена весом в сто тридцать фунтов.
Темная фигура свесилась с сеновала.
– Ты пытался меня убить! – проговорила я, чувствуя теплую липкую кровь под пальцами. Что это значило? Неужели он нарочно хотел заманить меня сюда, чтобы...
– Вовсе нет! – ответил Рейн. – Я не знал, что ты тут. – Долгая пауза. – Ты ушиблась?
– Ты пытался меня убить! – После всего, что он сегодня устроил, эта мысль вовсе не казалась мне такой уж невероятной.
– Я не пытался тебя убить, – с нескрываемым раздражением огрызнулся он. – Я понятия не имел, где ты есть. Думал, ты прокопаешься еще минут двадцать. Повторяю – ты ушиблась? Да или нет?
– Да! – заорала я. – Ты меня ушиб! Ты бросил эту фигню прямо мне на голову!
– Если бы я бросил ее тебе на голову, ты бы тут не стояла и не препиралась со мной, – возразил Рейн.
Мы стояли в небольшой конюшне, где жили шесть лошадей Ривер. В одном углу тут хранилась сенокосилка и прочие сельскохозяйственные инструменты. Тюки с сеном складывались на сеновал при помощи установленного снаружи подъемника, а затем кто-нибудь из дежурных сбрасывал их в проход между стойлами. Обычно при падении тюки рассыпались, что существенно облегчало задачу раскладки сена по кормушкам.
Лошади негромко вздыхали в теплом полумраке, когда я проходила мимо стойл к ступенькам, набитым в конце конюшни. Некоторые лошади спали, и мимо них я старалась идти потише.
Добравшись до лестницы, я нехотя поднялась на сеновал, освещенный подвешенным на гвоздь карманным фонариком.
– Я уже сбросил три тюка, – сообщил Рейн. – Остальными сама займешься. – В полумраке он казался особенно высоким и сильным, и говорил все еще сердито. Мне не хотелось приближаться к нему, но я не собиралась выглядеть трусихой, поэтому двинулась вперед, держась так, будто мы незнакомы.
С первого мгновения нашей первой встречи у нас с Рейном все пошло наперекосяк, и то, что он оказался идеальным мужчиной моей мечты, лишь подливало масла в огонь. И надо же было так случиться, что именно я со своими белыми волосами вдруг напомнила ему кого-то! Каким образом? Почему?
Набравшись храбрости, я решила включить Чудо-Женщину. Сбросив куртку и свитер, я положила их на один из тюков с сеном. Таким образом, на мне остались теплая нижняя фуфайка, один свитер и шарф, как всегда, обмотанный вокруг шеи. После того, как я подслушала чьи-то мысли во время медитации – о том, как кто-то хотел поцеловать кого-то в шею – меня постоянно преследовали мечты о том, как Рейн меня поцелует. Разумеется, в те моменты, когда он меня не бесил и не вызывал отвращение.
На сеновале было тепло, от тюков с сеном до приторности сладко пахло тимофеевкой – хорошее сено, высший сорт. Сенная пыль защекотала мне нос, и я потерла его рукавом.
– Отлично, – коротко сказала я. – А ты иди и раскладывай сено по кормушкам.
Забавно было отдавать ему приказы. Хотелось бы делать это почаще.
Рейн набрал в легкие воздуха, словно хотел поспорить, потом повернул фонарик так, чтобы свет падал мне на лицо. Взяв меня за подбородок, он развернул мою голову щекой к свету.
Я попыталась вырваться, но он держал крепко.
– Это я сделал, тюком? – спросил Рейн.
– Нет. На меня напал дикий тюк, поджидавший снаружи, – презрительно фыркнула я, отстраняясь от него и пытаясь сосредоточиться на работе. Понятно, что Рейн мог одним мизинцем сдвигать стотридцатифунтовые тюки сена и сбрасывать их вниз, но, к счастью, не все из нас такие накаченные идиоты.
– Я... Прости меня, – хрипло сказал он. – Я действительно не знал, что ты здесь. Я бы никогда не стал нарочно бросать в тебя тюком. – Он помедлил и честно признал: – Наверное.
Застигнутая врасплох его извинениями, я смущенно дернула плечом. Щеку сильно щипало, но кровь уже остановилась.
– Проехали. Значит, мне нужно сбросить три оставшихся тюка?
– Не хочешь пойти вниз и умыться? – спросил он таким тоном, словно его дико раздражала необходимость проявлять заботу обо мне.
– Можно подумать, тебе есть дело! – взорвалась я. – Ты же терпеть меня не можешь. Ты даже не смотришь на меня. Нет, я не хочу умываться. Я хочу как можно скорее сделать это и вернуться в постель!
Наклонившись, я вцепилась пальцами в веревку, связывавшую сено в тюк, и попыталась оттащить его к краю сеновала. Кажется, мне удалось сдвинуть его на целый дюйм. Нет, все-таки меньше. Этот чертов тюк весил больше меня.
Рейн не двинулся с места, поэтому я подняла голову, ненавидя его за то, что он видел мои старания.
– Что? – заорала я.
Он смерил меня холодным взглядом и дотронулся до своей щеки, словно хотел снова сказать, что извиняется.
Я еще больше разозлилась. Запах лошадей и вена, тишина конюшни – все это слишком сильно напоминало мне о прошлом. Мне было невыносимо находиться здесь.
– Забудь об этом. Уверена, эта ссадина лишь увеличит мой природный шарм девочки-беспризорницы. Ты уберешься отсюда, большой болван?
Я снова перегнулась через тюк, приготовившись толкать его дальше.
Глаза Рейна, потемневшие до цвета виски в полумраке сеновала, угрожающе прищурились. Прежде чем я успела сообразить, что сейчас произойдет, он вытянул ногу и сделал мне подсечку. Потеряв равновесие, я неуклюже шлепнулась на задницу, изумленно разинув рот.
– Да что с тобой такое, черт тебя побери? – я непонимающе уставилась на Рейна снизу вверх, и тут мне вдруг впервые пришло в голову, что, возможно, я все-таки напрасно перестала его бояться.
– Я не хочу, чтобы ты была здесь, – сказал Рейн, и вид у него при этом был расстроенный и смущенный. Повернувшись, он сердито посмотрел на меня. – Зачем ты сюда явилась?
Я просто не знала, что ответить. Он был не единственным бессмертным, нуждавшимся в курсе реабилитации. Уже не в первый раз я спросила себя, что могло привести его сюда.
Рейн наклонился, как будто для того, чтобы помочь мне, но я отшатнулась и выставила вперед руку, приказывая ему не приближаться. Повинуясь какому-то внезапному порыву, он схватил меня за руку, потянул вниз – и не успела я перевести дыхание, как он опрокинул меня на сено, навалился сверху и поцеловал.
Я не могла ничего сделать, не могла думать. Да, я тысячу раз воображала, что произойдет, когда он окажется в моих руках, я мечтала о нем с первого момента, как только увидела, но при этом никогда – никогда! – не думала, что это когда-нибудь произойдет на самом деле.
А теперь он целовал меня, причем не со злобой и ненавистью, а с какой-то теплой, соблазнительной настойчивостью. На сеновале, в конюшне, среди ночи. Черт возьми, а?
Рейн отстранился, не сводя блестящих глаз с моего лица. Темно-русые волосы падали на лоб, на высоких скулах играл румянец. Если отбросить в сторону все мои истерические фантазии, то в этот момент он был в сто раз сексуальнее любого парня, а я была трезвой и холодной, как камень.
Я смотрела на него и видела, как часто он дышит, как темнеют его губы. Медленно, словно давая мне время отстраниться, он поцеловал царапину на моей щеке, и она снова засаднила. А я продолжала смотреть на него, совершенно оглушенная всем происходившим и унизительным пониманием того, что несмотря ни на что, я по-прежнему хочу его, причем хочу гораздо больше, чем кого-нибудь хотела за всю свою до-о-о-олгую жизнь.
