Текст книги "Вечная жизнь"
Автор книги: Кейт Тирнан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
Рейн намотал прядь моих волос на кулак, удерживая мою голову на месте, и снова склонился надо мной.
– Поцелуй меня, – прошептал он, глядя на мои губы. – Поцелуй меня.
И тут мои нервы разом проснулись – от ступней вверх до груди, рук и лица. Он снова опустил лицо, я почувствовала его жесткие губы на своих губах, и медленно, постепенно осознавая невозможность происходящего, стала целовать его в ответ.
Прошли долгие месяцы с тех пор, как я в последний раз кого-то целовала – я уже успела забыть лицо того парня со склада в Лондоне.
Не помню, когда я в последний раз целовала кого-то трезвая, в полном рассудке и совершенно сознательно. Честное слово, не могу вспомнить. Несколько лет назад? Несколько десятилетий? Это было... прекрасно. Я просто не могла поверить, что это Рейн. Тот самый Рейн – со всем, что стояло между нами. Я задышала чаще.
Рейн просунул ногу между моих коленей и снова навалился на меня. Его вторая рука скользнула к поясу моих джинсов, забралась под свитер и поползла вверх, словно хотела обмерить охват моей грудной клетки. На какой-то миг Рейн отстранился, заглянул мне в глаза, а потом наши губы одновременно нашли друг друга, я обхватила его руками за шею и закинула ногу ему на ногу.
Это было... невероятно, невероятно прекрасно. Тяжесть его тела, запах его кожи, ощущение его волос под моими пальцами, его губы на моих губах, наше дружное дыхание... Но поразительнее всего было какое-то доброе чувство, которого я не испытывала уже очень-очень давно. Я почувствовала, как что-то большое и могучее – счастье? – расцветает у меня и груди, и прижалась к Рейну еще теснее, поражаясь тому, как чудесно подходят друг другу наши тела.
Тем временем мои пальцы добрались до ворота его рубашки, где начинались пуговицы, и коснулись гладкой, бронзовой кожи на груди Рейна. Его кожа обжигала, как огонь.
«Если бы только он был мой...»
Я зажмурилась и запретила себе думать, я просто поплыла по течению, отдавшись возбуждению, головокружению, радости и почти... да-да, именно так. Я была счастлива.
Рейн оторвал свои губы от моих и стал целовать меня в шею, под челюстью.
– Ты красивая, – прошептал он, когда я запрокинула голову. – Ты красивая.
Я посмотрела в его прекрасные, чуть раскосые глаза.
– Я тебе не нравлюсь.
– Ты слишком сильно мне нравишься, – хрипло ответил он. – Я слишком сильно тебя хочу. Я пытался держаться от тебя подальше.
Он снова поцеловал меня в губы, а его слова всколыхнули мой и без того потрясенный разум.
Эти мгновения стерли все воспоминания обо всех других людях, о четырехсотлетней веренице лиц и поцелуев. Все казалось настолько новым и важным, словно я снова вернулась в юность. Он был всем, чего я когда-либо хотела и когда-нибудь захочу. Он был моей ожившей идеей лучшего мужчины, единственным, с кем я хотела быть. И вот когда я так смотрела на него, а наше дыхание все учащалось в ночной тишине конюшни, и губы мои уже начали изгибаться в улыбке, я увидела, как холодное знание тенью прошло по его лицу, просочилось в глаза и погасило пылавшее в них пламя.
Он моргнул, словно пробуждаясь ото сна, и смертельная угроза сдавила мне грудь, холодом обожгла желудок.
Рейн посмотрел на пряди моих волос, зажатые у него в кулаке, потом заглянул мне в глаза, словно увидел меня впервые в жизни. Но даже когда глаза его расширились, и он резко отстранился от меня, я все равно попыталась еще крепче обнять его за шею, чтобы удержать...
«Нет, нет, нет – вернись, вернись...»
– Твои глаза. Твои волосы. Ты – выросла.
Потрясенный, Рейн быстро вскочил на ноги, с размаху врезавшись головой в низкие стропила крыши. Я слышала, как он процедил какое-то незнакомое мне слово, несомненно, означавшее извечное: «вот дерьмо».
– Да, конечно, – сказала я, сглатывая. После того, как он оставил меня, мои руки словно опустели, а все тело остыло.
– Ты... Ты... – выдавил Рейн, обращаясь скорее к самому себе. Он выглядел испуганным, потрясенным, он смотрел на меня с неподдельным ужасом, прижимая руку к своим прекрасным твердым губам.
И вот тут, в тусклом свете фонарика, четко обрисовывавшего фигуру Рейна, среди запахов конюшни и сена, посреди темной холодной ночи, я, наконец, все поняла.
Я лежала, оцепенев, а воспоминания молниями проносились в моем мозгу. О, Боже, Боже мой, нет, о нет...
Он с ужасом и отчаянием смотрел на меня.
– Ты из дома Ульфура, – прошептал он, и мое сердце с размаху врезалось в ребра, а дыхание застряло в горле. – Эти волосы, эти глаза... и твоя сила. Ты – оставшаяся в живых из дома Ульфура. Единственная, оставшаяся в живых.
У меня перехватило горло. Я смотрела на него, и кровь отливала у меня от лица. Я не могла дышать. Все вокруг исчезло, осталось только его лицо, освещенное фонарем.
– А ты... Ты Зимний мародер, – голос мой стал похож на сиплый писк, я сама едва слышала себя. – Зимний мясник.
Рейн отшатнулся, словно от удара, и вытянул руку, чтобы не свалиться с края сеновала. Даже в слабом свете я видела, как позеленело его лицо, и слышала, как дыхание короткими хриплыми вздохами вырывается из его груди.
Я целовала его. Целовала его.
– Тебе не двести шестьдесят семь, – медленно проговорила я. – Ты старше меня. Сколько тебе? Пятьсот? Шестьсот? Ты приходил с севера, снова и снова, каждые несколько лет, зимой. Ты грабил. Ты вырезал целые деревни. Насиловал моих соседок. Ты чуть не изнасиловал меня. Ты чуть не убил моего сына. Ты украл у нас лошадей, коров и все, сколько-нибудь ценное. Ты ограбил людей до нитки, и они потом умерли с голода. Те, кого ты не зарезал сразу.
Все внутри меня корчилось и кричало, но голос мой продолжал звучать, а какая-то часть сознания деловито складывала воедино обрывки воспоминаний и слухов, образы, звуки и запахи. Темная конюшня наполнилась тьмой моих воспоминаний. Я села, привалившись спиной к тюкам с сеном.
– Ты не голландец, – с коротким смешком сказала я. – Ты исландец, викинг и монгол. Я пострадала от тебя по меньшей мере четыре раза, на территории Норвегии, Швеции и Исландии. Наконец, мне удалось сбежать от тебя – в 1627 году я перебралась в Гессен. Но даже туда доходили жуткие истории о злодействах, которые ты творил на севере.
Рейн смотрел так, словно не видел ни меня, ни всего, что нас окружало.
Вдруг почувствовав себя очень сильной, хладнокровной и уверенной, я встала и посмотрела прямо ему в лицо.
– Я и сейчас вижу твое лицо в боевой раскраске – белой, черной и синей.
Он судорожно захрипел, и мне показалось, что он сейчас потеряет сознание.
– Ведь это был ты, правда? Ты убил всю мою семью. Сжег деревню моего отца. Это ваша орда разрушила дом в Тарко-Сале, и оттуда вы отправились на запад, в Исландию.
Он вскинул голову, глаза его были дикими и страшными.
– Твоя мать заживо освежевала моего брата. Твой брат отрубил ему голову. Я был в коридоре. Я все видел.
– А кто убил всех остальных? Кто отрезал голову моему маленькому брату? Ему было семь лет! – мой голос становился все громче по мере того, как во мне разгорался гнев.
– Мой отец, – еле слышным шепотом ответил он.
– Где сейчас твой отец?
Я чувствовала, что могу просто открыть ладонь и швырнуть в него раскаленный огненный шар. Меня переполняла незнакомая, пугающая сила, готовая свершить правосудие.
– Умер. Он пытался использовать тарак-син твоей матери. Но у него не хватило силы. Заклинание обратилось против моего отца, и его поглотил столб пламени. От них остался только пепел – от отца, двух других моих братьев и семерых воинов. Они все... сгорели дотла.
– А ты? Почему ты не сгорел? Рейн в отчаянии покачал головой.
– Я не знаю. Со мной случилось вот что.
Он распахнул свою фланелевую рубашку и оттянул ворот футболки. Там, на гладкой золотистой коже его груди, темнел ожог.
Точно такой же, как у меня.
Глава 26
И тогда я сорвалась. Не будь я такой невеждой в магии, я бы одним словом освежевала его заживо, содрала бы с него кожу, оставив голым и окровавленным, как мое сердце. Но поскольку магия была мне недоступна, я просто бросилась на него, застав врасплох. Сдуру врезалась в него всем телом, и мы имеете, перекувырнувшись через край сеновала, грохнулись с двенадцатифутовой высоты – бух! – прямо на рассыпанные тюки сена, которые Рейн успел сбросить перед моим приходом.
Я колотила его руками и ногами, плакала, орала и ругалась на старом исландском, пытаясь выцарапать ему глаза, излупить кулаками, размозжить ему голову. Переведя дух, Рейн с легкостью зажал мои запястья в железные тиски своих ручищ и опрокинул на сено, прижимая телом к земле.
При этом он говорил мне что-то по-ирландски, и я слышала: «Sefa, успокойся, ну-ну, перестань, не делай себе больно, тише, тише» – слова, которыми успокаивают лошадь или ребенка.
Но я отчаянно лягалась, пытаясь ударить его коленом, я дергалась изо всех сил, но он был неподвижен, как скала, и держал меня, как в смирительной рубашке.
– Рейн! – раздался совсем рядом с нами громкий крик Солиса.
– Настасья! – сказала Ривер, наклоняясь, чтобы я ее увидела.
Мы с Рейном мгновенно застыли. Я заглянула в его лицо и увидела там бессмертную боль, вину, сожаление и гнев. Наверное, он прочел на моем лице то же самое.
– Прекратите немедленно, оба! – приказал Солис. – Рейн, встань. – Он положил руку Рейну на плечо.
Тот осторожно поднялся на ноги, в самый последний момент выпустив мои руки и поспешно отступив на такое расстояние, где я не могла бы достать его ногой.
Ривер смотрела на меня. Внезапно до меня дошло, что до моего появления в ее мире было намного больше порядка.
Когда я села, она опустилась на колени рядом со мной и отряхнула меня от сена. Мои чувства были слишком огромны, чтобы я могла их обдумать, слишком невероятны, чтобы принять их. Все четыреста сорок девять лет отказа от прошлого разом взорвались у меня в голове.
– Я знаю, кто она, – сказал Рейн. Грудь его тяжело вздымалась, но ожога не было видно.
– Я знаю, кто он! – сказала я, вскакивая на ноги.
– Ну вот, – вздохнула Ривер, обводя взглядом нac обоих. – Теперь вы оба знаете.
Голова у меня пошла кругом, и я непонимающе уставилась в ее спокойное лицо.
– Вы знали, кто он? – я грозно ткнула пальцем в сторону Рейна.
– Да, – ответила Ривер. – И мы знаем, кто ты такая.
Это я просто отказывалась понять.
– Мы знали, что рано или поздно вы оба это поймете, – вставил Солис, отнюдь не выглядевший встревоженным.
– Он должен убраться отсюда! – выкрикнула я, уже понимая, насколько глупо это звучит. Я пришла сюда последней – значит, мне первой и уходить.
– Нет, – сказала Ривер, вытаскивая травинки из моих волос.
У меня оборвалось сердце.
– Отлично. Тогда я ухожу. Прямо сейчас.
В глубине души я обливалась слезами. Мне ужасно не хотелось уходить. Я знала, что пропаду, если уйду.
– Нет, – мягко сказала Ривер, отряхивая мой свитер. – Ты пропадешь, если уйдешь.
– Мое лицо вовсе не похоже на книгу, – машинально огрызнулась я.
– Вы оба должны остаться, – заключила Ривер. – Вам нет никакой нужды уходить. Рано или поздно ты сможешь смириться. Оставайся и справься с этим, а мы тебе поможем.
Не веря своим ушам, я уставилась на нее.
– Но он убил тысячи человек!
– Никакие не тысячи! И я не занимался этим сотни лет, – ответил Рейн. – Я покончил с этим.
В ответ я только головой покачала. Как можно «покончить» с чем-то подобным? Он тот, кто он есть. Что он есть.
«А ты его целовала, – мстительно напомнил внутренний голос. – И тебе это нравилось».
– То было раньше, – твердо сказала Ривер, показывая рукой куда-то в сторону. – А это – сейчас, – она описала широкий полукруг другой рукой. – Он не остался в том времени. И ты тоже. Ты – здесь, сейчас. Это то, кто ты теперь, – она ласково положила мне руку на грудь. Даже через свитер я почувствовала ее тепло.
Ривер указала на Рейна. – А это тот, кто он теперь.
– Засранец! – процедила я.
– Но не Зимний мародер, – строго напомнила Ривер. – И не Зимний мясник.
Я не знала, что на это ответить. Я просто посмотрела на них троих и с ужасом поняла, что за последнее время они почему-то стали для меня более знакомыми, более родными, чем любой из моих старых друзей, оставшихся дома.
Что со мной происходит, и что мне со всем этим делать? Я покачала головой, внезапно почувствовав смертельную усталость. Весь адреналин вытек из моих вен, оставив после себя дрожь и пустоту.
– Я не смогу с этим смириться. Это для меня чересчур. Он должен умереть. Я не могу остаться. Я иду спать, – тупо проговорила я, направляясь мимо них к дверям конюшни. – Я никогда тебя не прощу, – напоследок бросила я через плечо, повернувшись к Зимнему мародеру.
Он ничего не ответил, и никто не произнес ни слова.
В полном одиночестве я зашагала по хрустящей заиндевелой траве домой. Войдя внутрь, я оставила ботинки возле двери, и устало поднялась по ступенькам. Вошла в комнату, дважды наложила запирающее заклинание на дверь. Потом, не раздеваясь, забралась в постель и долго лежала, глядя в темноту сухими глазами.
– Настасья? Пора вставать!
Я сонно разлепила глаза. Кто-то стучал в мою дверь.
– Настасья? – Это был Эшер.
– А? – откликнулась я. Часы показывали 6:15. За окном было черно, как в погребе.
– Пора вставать, – повторил Эшер. – Если поторопишься, то успеешь позавтракать после дойки и перед работой.
Он что, шутит? У меня даже челюсть отвисла от удивления. Сообразив, что Эшер этого не видит, я встала, подошла к двери и распахнула ее.
Эшер стоял на пороге, свежий, как маргаритка. Специально для него я снова уронила челюсть.
Он улыбнулся и ободряюще похлопал меня по плечу.
– Я слышал, у тебя была тяжелая ночка? Ладно, коровы заждались. И еще мне кажется, что Анна затеяла к завтраку булочки с корицей.
Я молча смотрела на него. Этой ночью весь мой мир полетел вверх тормашками! Сотни лет боли и смертей были сложены к ногам Рейна. И после этого я должна доить каких-то коров?
Эшер ждал, спокойно глядя на меня. Кажется, кто-то говорил, будто он родом из Польши. Говорят, его семья была там во время Второй мировой.
– Если я увижу Рейна, то убью его, – сказала я, наконец.
– Кажется, он сегодня рано поднялся. Он работает на капустном поле, – ответил Эшер, почесывая бороду.
Что мне было на это ответить? Мой мир давно стал сюрреалистическим. И все-таки, это была реальность. Мучительная, ужасная – но реальность.
Я пошла надевать ботинки.
Вы не поверите, но в этот день мне еще пришлось тащиться на работу – Большой Праздник Рыбалки подошел к концу. Но если честно, я переступила порог аптеки почти с радостью, потому что мне снова было, куда идти, и чем заняться. Мы со старым Маком немного поворчали друг на дружку, а потом все пошло своим чередом. Я сосредоточилась на настоящем.
Поддержание в порядке полок в аптеке Макинтера, конечно, нельзя было сравнить с работой на оружейном заводе, где мне приходилось каждые двенадцать секунд ввинчивать болты в нужное место. Тем не менее, я и здесь заставляла себя все время быть начеку, обращать внимание на то, что делаю, строго следить за каждой секундой, потраченной на опустошение коробок с пластырями или пакетов для льда. Теперь, когда я твердо знала что где лежит (поскольку все полки, наконец, были организованы согласно логике), размещение товара занимало гораздо меньше времени.
Когда с раскладкой было покончено, я обвела глазами магазин, упрямо заставляя себя сосредоточиться на том, что испытываю здесь и сейчас.
Что ж, аптека выглядела значительно лучше – чище, светлее, и я бы сказала, намного организованней. Но давайте смотреть правде в глаза – вид у нее, по-прежнему, оставался позорный. Покрытые пятнами воды стены сплошь утыканы дырками от когда-то вбитых гвоздей, допотопное потолочное освещение давно просится на свалку, а линолеум на полу такой старый, что посреди каждого прохода светлела протоптанная полоса.
– Чем это ты занимаешься? – рявкнул старый Мак, так что я даже подскочила от неожиданности. – Я плачу тебе не за то, чтобы ты стояла тут и ворон считала! – Он замер в пяти шагах от меня, его кустистые черные брови образовывали сердитую букву V над злыми глазками.
– Вам следует заказать немного гомеопатических средств, – парировала я. После того, что случилось прошлой ночью, старине Маку придется серьезно повысить свою квалификацию, если он хочет вывести меня из себя! – И еще, нужны перчатки, варежки и все такое. Небольшая стойка с разными перчатками. И кстати, в этом углу достаточно места для мешков с тротуарной солью, которой люди посыпают дорожки, чтобы не сломать шею в гололед.
Он смотрел на меня так, словно я над ним издевалась.
Тогда я вытащила из пачки один из многочисленных аптечных каталогов, приходивших нам каждую неделю по почте.
– Вот, посмотрите на эти товары. Это то, что люди покупают сегодня, даже в самой глухой захолустной дыре. Только за сегодняшнее утро трое посетителей спрашивали у меня гомеопатические средства от простуды. Кстати, со дня на день должны начаться настоящие снегопады. И люди, которые забегут к нам за какой-нибудь ерундой, типа губной помады, увидят мешки с солью и подумают: «Вот здорово! Нужно бросить мешок в багажник».
Он слегка приоткрыл рот, как будто не знал, как разговаривать с человеком, который его не боится.
– Тебе-то что за дело? – проворчал он, наконец. – Ты тут временно! Это не твой магазин. Его открыла моя прабабка. Сначала им управлял мой дед, потом отец, а теперь я. А мой сын... – внезапно лицо его исказилось от боли, а потом стало угрюмым. Такое впечатление, будто он только сейчас вспомнил, что у него есть только дочь. Старый Мак с усилием сглотнул и сказал: – Будь у меня сын, он управлял бы магазином после меня.
Огонь погас, теперь он выглядел опустошенным и внезапно постаревшим.
Я не знала, что сказать, но все-таки спросила:
– У вас когда-то был сын?
Старый Мак кивнул, лицо его было серым.
– Он умер одновременно с вашей женой?
Он затравленно посмотрел на меня и снова кивнул.
– Мне очень жаль, – сказала я. – Это ужасно – терять близких. – За свою жизнь я потеряла так многих... Я помолчала, не зная, стоит ли продолжать. Да, стоит. Он должен оставить прошлое за спиной и жить в настоящем. И я сказала, как можно тверже: – Но послушайте, старина, ведь у вас есть Мериуизер.
Старый Мак вскинул голову, и привычный огонь вновь вспыхнул в его глазах.
– И она очень смышленая, несмотря на то, что вы обращаетесь с ней, как с грязью! Она заботится об этом магазине, хотя одному Богу известно, зачем ей это нужно. И после того, как вы отбросите коньки, она сделает этот магазин таким, каким он должен быть, заработает кучу денег, и еще посмеется над вашей могилой!
Ладно, сама понимаю, что, кажется, зашла слишком далеко. Пока старый Мак приходил в себя, я поспешила сделать вид, будто внимательно изучаю инструкцию к детскому «Триаминику».
– Она терпеть не может этот магазин, – голос старика прозвучал ворчливо и грустно.
– Она не может терпеть, когда с ней обращаются, как с дрянью, – возразила я. – Она помнит то время, когда это место было процветающим. Кстати, это была ее идея навести тут порядок.
– Это место никогда уже не будет процветающим, – пробурчал старый Мак, откладывая каталог обратно на стойку.
– Ну да, конечно, лавочка закрылась, лавочники разбежались, бла-бла-бла, – сказала я со всей присущей мне чуткостью и отзывчивостью. – Знаете, тут кругом, как и раньше, живут люди, и этим людям по-прежнему нужно барахло, которым вы торгуете. Я хочу сказать, что до ближайшего мегамолла надо еще пилить по шоссе. Короче говоря – «Хей, народ, валите сюда, поддержите местную экономику и экономьте бензин»!
Это был настолько гениальный маркетинговый ход, что я в первый момент чуть не обалдела.
Трепеща от восторга, я повернулась к старому Маку, чтобы немедленно обмозговать эту идею.
Он хмуро уставился на меня.
– Забудь об этом! Возвращайся к работе. Я вычту у тебя за последние десять минут.
– Но вы же знаете, что я права-а-а-а, – тихонько пропела я себе под нос.
Мак буркнул что-то неразборчивое.
Наши отношения явно вступили в эпоху расцвета. Но моя жизнь продолжалась, несмотря ни на что. Я все еще была здесь. После всего, что я узнала вчера, я все еще продолжала жить своей жизнью.
В этот день Мериуизер почему-то не появилась, но старый Мак не выказал по этому поводу ни гнева, ни беспокойства. Отметившись, как обычно, я со страхом подумала о поездке домой и встрече с Рейном.
Направляясь к своей машине, я увидела Дрей, которая плелась по улице к пустому зданию, где некогда размещалась «Данкин Донатс». Она тоже увидела меня, но никак не отреагировала. Забравшись в свою помятую обшарпанную повозку, я включила мотор, а потом с шикарным разворотом остановилась перед Дрей и опустила боковое окно со стороны пассажира.
– Не хочешь выпить кофе? У меня был поганый день, – сказала я, не глядя на нее. – И вообще, последние дни полный отстой.
Она ненадолго замялась, но потом подошла и открыла пассажирскую дверцу Я изо всех сил старалась скрыть свое торжество. Дрей забралась в машину, захлопнула дверь, и я поехала к ближайшему кафе под вывеской «У тетушки Лу». После неудачного эксперимента с «Ужинами Сильвии», я не решалась заходить в подобные заведения, но стоило мне переступить порог, как я перенеслась на пятьдесят лет назад. Подобно аптеке Макинтера, это кафе, казалось, застыло во времени, однако здесь было чисто и даже ничего не поломано.
Я посмотрела на Дрей.
– Что у вас тут за место? Волшебный город, забытый временем? Вы тут совсем отстали от чудес модернизации!
Она дернула уголком накрашенного темной помадой рта, и мы сели в отдельный отсек с виниловыми сидениями, на которых очень скользко сидеть в вельветовых брюках.
– Типа того, – ответила Дрей. – Только без всякого волшебства.
Подошедшая официантка оказалась аккуратной блондинкой примерно одного возраста с Дрей, и мне показалось, будто она узнала мою спутницу. Дрей смерила ее оценивающим взглядом, заметно смутившим девушку.
– Шоколадный коктейль, – заказала Дрей.
– Какой у вас кофе? – спросила я. – Оцените по шкале от одного до десяти, только честно.
Сначала она растерялась, потом вспыхнула. Покосившись на повара, маячившего на кухне, девушка понизила голос и посоветовала:
– Не заказывайте. Я все напутала и сыпанула слишком много ложек кофе. Он теперь как гудрон. Уже трое посетителей отослали заказ на кухню.
– Вот как? Кажется, это то, что мне нужно, – решила я. – Принесите.
– Вы серьезно?
– Абсолютно. Мне срочно нужна повышенная доза кофеина.
Официантка, которую, судя по бейджику звали Кимми, быстро улыбнулась, став вдруг совершенно очаровательной.
– Сейчас вернусь!
– Ты просто сеешь свет всюду, где появляешься, – процедила Дрей.
– Да, вот такая я, – легко согласилась я. – Вонючий рождественский эльф!
Дрей села боком, привалившись к стене и вытянув ноги на скамейку. Сегодня она была еще более замкнутой, чем обычно, и я заметила, что даже под толстым слоем макияжа она выглядит бледной и нездоровой.
– Что тебя задержало в нашей дыре? – спросила она.
Я вздохнула. Хороший вопрос. Помогает сосредоточиться на настоящем.
– Я пытаюсь... пройти один развивающий курс. – По крайней мере, раньше так оно и было. Но теперь я закончила расставлять товары на полках и не знала, куда бы еще себя деть.
– Типа как Двенадцать шагов?[17]17
«Двенадцать шагов» – программа помощи людям с психологическими, эмоциональными и поведенческими проблемами, разработанная организацией «Анонимные алкоголики». Программа используется самыми разными группами самостоятельной психологической помощи.
[Закрыть]
– Угу. Только хуже. Моя работа – это часть этого курса.
– Ясненько. А то я подумала, что ты сгораешь от желания оказывать фармакологическую помощь местному населению, – сострила Дрей.
Кимми принесла молочный коктейль, выглядевший просто роскошно, и мой кофе, который тоже был по-своему роскошен – по крайней мере, для любителей дегтя.
– Можете не пить, если не хотите, – шепотом предупредила она.
– Ладно, – так же шепотом ответила я. Когда Кимми ушла, я спросила Дрей: – Вы с ней из одной школы?
– Тут только одна старшая школа, – ответила Дрей, с шумом втягивая в себя коктейль. – И я в нее больше не хожу.
– И чем занимаешься?
Больше всего на свете мне хотелось поскорее забиться в свою келью и с головой накрыться одеялом, но вместо этого я заставляла себя торчать здесь, общаясь с этой готкой. Самое странное, что это было... неплохо. Нет, честное слою, я была рада, что сижу здесь.
Дрей пожала плечами, лицо ее замкнулось. Она сидела, обхватив свой стакан обеими руками, как маленькая девочка.
– Ты работаешь? – спросила я.
Приняв скучающий вид, она снова пожала плечами.
Я подумала: «Что на моем месте сделала бы Ривер»? В наступившей тишине настоящее вдруг снова отступило, и в мое сознание ворвался Рейн. Я целовала его. Он целовал меня. Мы обжимались, как сумасшедшие, на сеновале. Я была готова пойти гораздо дальше. И пошла бы, если бы он не оказался Зимним Мясником.
Мои родители... Боже, нет.
– Зачем ты обесцветила волосы? – прервала мои размышления Дрей.
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы вернуться в настоящее.
– Я не обесцвечивала. Это мой натуральный цвет. Но сейчас я подумываю выкраситься в рыжий.
– Ты что, не надо! – воскликнула Дрей, разглядывая мои нечесаные волосы до плеч. – Такой крутой цвет. А я уже и не помню, какого цвета у меня волосы.
– Это мне знакомо, – ответила я.
Мы помолчали еще несколько минут. Мне уже пора была ехать. Обычно я приезжала домой сразу после работы, но чаще всего меня кто-нибудь подвозил. Честно говоря, я больше любила, когда мне предоставляли свободу сжигать бензин по своему усмотрению.
– Да все равно тут никакой работы нет, – нарушила молчание Дрей. – Мертвое место.
Я недоверчиво фыркнула.
– Можешь поверить мне на слово.
Я отхлебнула глоток кофе и бухнула туда еще два куска сахара.
В глазах Дрей мелькнуло удивление, как будто она ждала, что я брошусь на защиту ее родного города.
– И люди тут – не такие, как я, – продолжала она. – Они уверены, что я такая же неудачница, как мои... родичи.
– Местные тебя не любят?
Она с вызовом кивнула.
Я удивленно подняла брови.
– И тебя парит, что о тебе думают какие-то уроды из задницы мира?
Она отвела глаза.
– Слушай, Дрей. Это всего лишь один-единственный маленький городишко. Это не единственное место в мире и даже в Америке. Даже в Массачусетсе. Здешние люди – всего лишь горстка людей, в масштабе Земли это все равно, что пиксель на экране. Они никто. И тебе важно, что они о тебе думают?
– Они не никто. Они – все, – тихо сказала Дрей. – Все в школе. Все в городе.
– Все в этом городке, – уточнила я. – Это не все равно, что все вообще. Поезжай в Калифорнию, в Миссисипи или во Францию. Там никто тебя не знает, и что самое главное, там никто не знает о неудачниках, рулящих жизнью в этой дыре.
Она даже рот разинула. Неужели такая простая мысль никогда не приходила ей в голову? Она что, в самом деле думала, будто ее заперли тут на всю жизнь?
– Просто взять... и уехать куда-нибудь отсюда? – Мне показалось, будто я слышу, как скрипят ее извилины.
– Уехать куда угодно отсюда, – поправила я. Ее лицо погасло.
– Но как? Для этого нужны деньги. Это был уже серьезный вопрос.
– Два варианта. Либо соглашаться на любую работу, какая тут есть – иди работать в «Хоум Депо». Мой полы. Устройся в похоронное бюро – куда угодно. И работай, пока не скопишь на автобусный билет в один конец и еду на неделю. Или...
Она ждала.
– Ты можешь сразу стать такой, какой хочешь, – сказала я. – Какой угодно. Скажем, иди в армию – и сразу получишь деньги, образование, путешествия, а заодно и полезные навыки типа обращения с оружием.
Дрей коротко рассмеялась.
– Чудесно, но мне семнадцать исполнилось только в прошлом месяце.
– Ну и что? Значит, или поработай годик, чтобы подкопить денег, или попроси родителей дать согласие на твое поступление в армию, – подытожила я, посмотрев на небо за окном. – У тебя есть выбор, Дрей. Он всегда есть. Гораздо хуже было бы, если бы ты не могла вырваться из этого города. Подумай об этом. А теперь мне пора бежать. Уходя, я свернула из одеял и подушек чучело на кровати, но не думаю, что оно надолго их одурачит.
Дрей допила свой коктейль. Она все еще сидела в задумчивости, когда Я поспешно натягивала свой пуховик, делавший меня похожей на человечка с рекламы шин Мишлен.
– Подбросить тебя куда-нибудь? – предложила я.
– Нет, – мотнула головой она. – Я дойду. Спасибо за коктейль.
– Нет проблем. Увидимся.
Когда Дрей вышла из кафе, вид у нее уже не был такой убитый, как до этого. Я уже села в машину, когда она вдруг обернулась.
– Слушай, почему ты такая умная и все такое? – спросила она таким тоном, что ее вопрос при необходимости легко можно было обратить в шутку.
«Потому что в своей жизни я наделала кучу таких глупых ошибок, какие тебе и не снились, – подумала я. – И проблемы у меня были пострашнее».
– Да так, много повидала, – пожала я плечами. Дрей кивнула, потом повернулась и сгорбила плечи под курткой.
Странно, но она стала мне небезразлична. Мериуизер и даже старый Мак тоже стали мне небезразличны – впервые после долгих десятилетий, когда я плевать хотела на все и на всех.
Это было необычно.
Это было страшновато.
Я слишком хорошо знала, как мне будет больно, когда мы расстанемся.
Мне это не нравилось.
