Текст книги "Черные боги, красные сны"

Автор книги: Кэтрин Люсиль Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 40 страниц)

Где-то глубоко внутри у него появилось странное, незнакомое до сих пор ощущение. Призрачное состояние, которое не отпускало его вот уже столько времени, вдруг стало исчезать, уступая возвращающейся к нему силе его нормального тела, состоящего из плоти и крови. Он открыл глаза. Что-то тяжелыми кольцами обвивало его по рукам и ногам, и боль терзала его сердце, но он был слишком ошеломлен, чтобы обратить на это внимание, когда увидел, куда он попал.

Он стоял посреди развалин дворика, который, должно быть, когда-то давно и был тем самым двориком, где он только что побывал и который только что покинул... но покинул ли? Потому что он видел и тот дворик, он мерцал сквозь руины проблесками исчезнувшего великолепия. Совершенно сбитый с толку, он осмотрелся. Да, сквозь разрушенные стены и сквозь стены, не тронутые временем, которые были, собственно, одними и теми же стенами, он улавливал иные проблески: там сияла чаща из белоснежных колонн, по которой он блуждал еще совсем недавно. А над всем этим, составляя с ним одно целое, вздымались туманные стены того самого зала, где он познакомился с Джулхи. И все это находилось в одном и том же месте и в одно и то же время. Вселенная, оказывается, это хаос, состоящий из самых разных, находящихся в постоянном противоборстве миров, существующих одновременно и в одном и том же месте. Наряду с этими он видел и другие места, доселе ему незнакомые. И Эпри, сияющая и страдающая, безумными глазами всматривалась куда-то сквозь путаницу и хаос этих миров. Он чувствовал, что скоро просто свихнется,– с ним вот уже сколько времени творятся какие-то невероятные вещи, подлинный смысл которых постичь он был не в состоянии.

И странные фигуры бродили вокруг него, скитаясь сквозь хаотическую запутанность более чем десятка самых разных миров. Они были похожи на Джулхи – но и отличались от нее. Они были похожи на тех, кто бросился на него во дворике того, другого Воннга, однако чем-то отличались и от них. Они, если можно так сказать, оскотинились. Сияющая их красота померкла. Ни с чем не сравнимая грация превратилась в движения животных, которые постоянно рыщут в поисках пищи. Хохолки на их лбах горели отвратительным цветом темной крови, чистота их глаз затуманилась, и в них нельзя было прочитать ничего, кроме слепого и ненасытного голода. И они незаметно окружали его.

Все это он понял в одно мгновение, стоило только ему открыть глаза. А теперь он опустил взгляд: до его сознания наконец дошло – его терзала боль, гложущая сердце. И вдруг эта боль пронзила все его существо, как пронзает луч бластера, и еще он увидел нечто такое, отчего ему стало тошно. Это Джулхи обвила его всеми своими жадными членами. Глаз ее был закрыт, а рот присосался к левой части груди, как раз напротив сердца Смита. Хохолок над ее головой трепетал от корня до самого кончика, и по нему пробегали все оттенки от темно-красного до ярко-алого и кровавого цветов, какие существуют на свете.

Смит заорал что-то нечленораздельное, нечто среднее между ругательством и молитвой, и трясущимися руками принялся расцеплять ее судорожно вцепившиеся в него пальцы, уперся ей в плечи и, чуть не ослепнув от отчаяния, попытался оторвать от себя ее жадный, безжалостный рот. Как только ему это удалось, из груди его хлынула струя крови. Огромный глаз открылся, и Джулхи посмотрела прямо на него мутным, остекленевшим взором. Но это быстро прошло: глаз прояснился и запылал убийственным адским пламенем. Хохолок ее выпрямился, напрягся и гневно покраснел. Из отверстия ее влажного, окровавленного рта раздался пронзительно тонкий, мучительно бьющий по нервам визг.

Этот визг был подобен хлесткому удару проволочного кнута по свежей ране. Он ударил в самый центр его мозга, словно острая пила, он прошелся по его трепещущим нервам – и это было мучительно, невыносимо. Этот голос, словно удары бича, заставил Смита отпрянуть, он вывернулся из ее цепких рук и, спотыкаясь о камни, натыкаясь на обломки стен, заковылял прочь, подальше от этого пронзительного визга. Вокруг него бушевал настоящий хаос: одна картина сменялась другой, они сливались в сумасшедшем ритме. По груди его текла кровь.

Ослепленный страданием, в совершенном отчаянии, видя, что весь его мир тонет в невыносимой боли, он теперь ясно воспринимал только ярко пылающий свет. Это постоянно горящее пламя – Эпри. Он совершенно беспрепятственно проходил сквозь все прочные стены, колонны, здания из взаимопересекаюгцихся миров, перемешавшихся друг с другом, но, когда он добрался до нее, она была вполне осязаемой, она была настоящей. И, ощутив в руках ее плотное, упругое тело, он с радостью почувствовал, как в бездне этой пронзительной муки, сотрясавшей все его нервы, пробудилась частичка здравого ума. Хотя еще смутно, но он все-таки понял, что с помощью Эпри все возможно. Эпри – источник света, дверь между двумя мирами. И он сжал свои пальцы у нее на горле.

О радость, о блаженство: терзающие все его существо звуки этой песни стихают. Только это одно он и был способен сейчас понимать. Он даже почти не отдавал себе отчета, что пальцы его погрузились в мягкую плоть женского горла. Хаос вокруг него постепенно уходил, безумные миры выпрямлялись, бледнели и исчезали в бесконечности. Сквозь их фрагменты видно было, как проступают твердые глыбы развалин Воннга. Мучительная песня Джулхи превратилась в далекое и слабенькое повизгивание. В воздухе вокруг себя он ощущал бешеную борьбу, кто-то с отчаянным усилием пытался утащить его куда-то, как если бы в него вцепились неосязаемые, невидимые пальцы и призрачные руки безуспешно тянули его к себе. Он нерешительно поднял полные изумления глаза.

Там, где только что среди смешавшихся миров стояла Джулхи, теперь повисло облако, очертания которого все еще напоминали ее прелестную фигуру, но оно постепенно расширялось и рассеивалось, становилось все более прозрачным и вот уже превратилось в туманную дымку – дверь между двумя мирами захлопнулась. Теперь Джулхи была просто тенью, которая бледнела с каждой секундой, но она все еще с мучительной страстностью тянулась к нему своими туманными руками, из последних сил, но тщетно пытаясь сохранить врата, ведущие в мир, способный напитать ее алчность. Как она ни старалась вцепиться в него, ничего не выходило – она исчезала. Ее очертания размывались, бледнели, как дым. Теперь она была просто темным пятном в воздухе, неуловимым, почти неразличимым. И наконец дымка, которая когда-то была могущественной Джулхи, превратилась в ничто – воздух был совершенно чист.

Смит опустил глаза, потряс головой, которая все еще слегка кружилась от всего пережитого, и наклонился к тому, что до сих пор продолжал держать в руках. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что случилось. Он разжал руки, и жалость на мгновение затуманила его взор. Сомнений не было: Эпри теперь свободна, она наконец обрела ту свободу, которой страстно желала, безумие ее кончилось, страшная опасность, которую она представляла собой, исчезла. Никогда больше Джулхи и ее сторонники не войдут сюда через эти врата. Они закрылись навсегда.

  Холодный серый бог
© Перевод В. Яковлевой.

Снег мел по улицам города, который носил название Ригха и раскинулся на одном из полюсов Марса. Неприятный снег, состоящий из твердых, как маленькие кусочки льда, частичек; и ветер, который, похоже, никогда не прекращал шнырять по улицам этого города, носил эти острые частички взад и вперед, то и дело образуя маленькие смерчи. Улицы города, мощенные булыжником, сегодня были почти пусты. Низенькие каменные дома под ударами ураганных порывов ветра казались еще ниже, и на главной и самой широкой улице города, получившей название Лакклан, сухие снежинки совсем распоясались, выплясывая дикую пляску. Всего несколько одиноких пешеходов двигались торопливой трусцой по улице, спрятав уши в высоко поднятые воротники и глядя себе под ноги, на булыжники мостовой.

Только один человек на этой улице никуда не торопился. Судя по фигуре, это была женщина, и по походке и высоко поднятой голове можно была без труда догадаться, что женщина эта молода, но это была бы не более чем просто догадка, поскольку меховое пальто, в которое она закуталась, скрывало линии ее тела, а остроконечный капюшон прятал ее лицо. Пальто было сшито из выделанной шкуры почти уже исчезнувшего животного – снежной кошки, водившейся на соляных равнинах планеты, гладкий лоснящийся мех которой был безупречно белым, поэтому можно было предположить, что женщина эта далеко не бедна. Она шла грациозной покачивающейся походкой – такую походку нечасто можно встретить на улицах Ригхи. Ведь Ригха – город преступников и изгоев, и молодые женщины, богатые и красивые, и вдобавок без сопровождения,– зрелище здесь крайне редкое.

Она медленно шагала по широкой неровной мостовой, и ее длинное пальто с капюшоном придавало ей весьма загадочный вид. Она казалась существом совершенно чужеродным на фоне унылого, безрадостного городского пейзажа. Эта гибкость, упругость каждого ее движения, красноречивость которого не могли скрыть даже складки ее богатой шубы из меха столь дорогого животного, говорили о том, что женщина эта не марсианского происхождения: марсианки выглядят совсем иначе, даже розовые красавицы с каналов.

Из-под капюшона, скрывающего ее лицо, напряженный, ищущий взгляд обшаривал улицу и жадно всматривался в лица редких прохожих. По большей части лица эти обладали резкими, грубыми чертами и были унылы и неприветливы... впрочем, в этом сером, мрачном городе было бы странно встретить иное лицо. И глаза, с которыми она встречалась взглядом, дерзкие или проказливые, в зависимости от характера прохожего, были странным образом похожи друг на друга какой-то своей хитрецой или даже вороватостью, в них мелькала тень некоей настороженности и тревоги. Они смотрели на тебя так, будто либо что-то украли, либо потеряли и хотели бы спросить, не нашел ли ты их потерю. Мужчины прибывали в Ригху чаще всего потихоньку, окольными путями и старались жить уединенно и тихо, особенно не демонстрируя здесь свое присутствие. И в глазах их всегда таилась настороженность.

Взгляд девушки не задерживался на них: скользнет – и порхнул дальше. А если кто из них останавливался, оборачивался и смотрел ей вслед, она, похоже, и не догадывалась об этом. Да ее это не очень-то и беспокоило. Она неторопливо продолжала свой путь по булыжной мостовой.

Вдруг впереди в одном из домов распахнулась широкая низенькая дверь и изнутри вырвался шум голосов, звуки музыки; мягкий свет струился из помещения, окрашивая серый день в более веселые оттенки. Какой-то человек шагнул через порог и с треском захлопнул дверь за собой. Краем глаза она наблюдала, как он стал затягивать пояс на своей шубе из шкуры полярного оленя, а потом быстро зашагал по улице. Он был высок, смугл, как выделанная кожа, под шапкой, сшитой также из шкуры полярного оленя и надвинутой на самые глаза, были видны резкие черты его лица. А глаза, о, эти глаза были просто замечательные: холодные и твердые, как лед, и бездонные, словно космическая ночь. Скорей всего, это был землянин. Его смуглое, изрезанное шрамами лицо заставляло смутно вспомнить прочитанные в детстве книжки про пиратов; он был по-волчьи поджар, кожаные одежды говорили о том, что он имеет отношение к службе межпланетных сообщений. Он легкой походкой вышагивал по Лакклану, одной рукой придерживая меховой воротник, чтобы он прикрывал уши, а другую положив в карман шубы.

Девушка, увидев его, уверенно двинулась навстречу. Он смотрел, как она покачивающейся, упругой походкой приближается к нему, и лицо его даже не дрогнуло. Но когда она положила свою молочно-белую ладонь на его руку, он слегка вздрогнул от неожиданности, но быстро унял невольную дрожь. Волна раздражения пробежала по его лицу, но быстро исчезла, словно едва заметное сокращение лицевых мышц смутило его. Он повернул к ней совершенно бесстрастное лицо. Глядя на нее холодным взглядом, он ждал.

– Кто вы? – прозвучал воркующий бархатный голос из глубины капюшона.

– Нордуэст Смит,– твердо ответил он, и губы его снова крепко сжались.

Он слегка от нее отстранился – ладонь ее все еще покоилась на его правой руке, кисть которой он держал в кармане пальто. Он отодвинулся достаточно для того, чтобы освободить свою руку, и продолжал ждать, что будет дальше.

– Не хотите ли пойти со мной? – Голос ее под капюшоном и в самом деле звучал словно воркование голубя.

На короткое мгновение глаза его остановились на ней оценивающим взглядом: в груди его боролись два чувства – осторожность и любопытство. Смит был человеком осмотрительным, он привык к опасностям, которые подстерегают пилотов космических кораблей на каждом шагу, и всегда старался вести себя благоразумно. Он ни на минуту не впал в заблуждение относительно ее намерений. Перед ним стояла не простая уличная женщина. Женщине в такой дорогой шубе из меха полярной кошки нет нужды приставать к незнакомым мужчинам на улице, даже если это и главная улица города.

– Что вам нужно? – спросил он.

Голос его был низким и грубым, и слова звучали отчетливо и с некоторой долей сарказма.

– Пойдемте,– снова проворковала она, подвинулась к нему поближе и просунула ладонь ему под руку,– Я скажу вам об этом, когда мы придем ко мне домой. У меня тут есть дом, а на улице так холодно.

Смит покорился и позволил ей увлечь себя вперед по улицам Лакклана; он был так озадачен и удивлен, что не стал сопротивляться. Этот, казалось бы, ничем не примечательный ее поступок поразил его до крайности. Шагая бок о бок с ней по булыжной мостовой Лакклана, он уже подумывал, что его первое суждение о ней было не совсем верным. Пожалуй, если судить по этому глубокому гортанному звуку ее голоса, который и в самом деле напоминал сочное голубиное воркование, по молочной белизне ее кисти, лежавшей на его руке, и по легкой покачивающейся походке, он мог совершенно не сомневаться, что она родом с Венеры. Никакая иная планета не порождает такую красоту, нигде больше женщины не рождаются с таким мощным инстинктом обольщения в крови, как на Венере. И еще ему смутно показалось, что голос ее ему знаком, кого-то ему напоминает.

Но нет, если бы она родилась на Венере, она бы никогда не взяла его под руку жестом, так мало похожим на интимный, она старалась бы переломить его колебание просто одной силой собственного обаяния. Одно его движение, когда он попытался убрать ее руку со своей, предостерегло бы истинную венерианку от дальнейших шагов к сближению. Она бы поняла по одному лишь взгляду его неподвижных глаз, по волчьему, покрытому шрамами лицу, по плотно сжатым губам, что если у него и есть слабые места, то они ей просто не по зубам. И если б она была той женщиной, какую он в ней подозревал, все это было бы вдвойне правдой. Нет, она не могла быть венерианкой, как не могла быть и женщиной, о которой напомнил ему ее голос.

Исходя из всего этого он и позволил ей повести себя, как теленка на веревочке, по главной улице города. Нечасто он допускал, чтобы любопытство возобладало над его природной осторожностью, иначе он никогда бы не смог пережить все те бури, через которые провела .его жизнь. Но в этой женщине было нечто неуловимо странное, необычное, нечто противоречащее его устоявшимся и предвзятым суждениям. Для Смита очень много значила его способность быстро судить о людях, и, когда поведение человека расходилось с тем, что он интуитивно от него ожидал, ему, опять же интуитивно, хотелось узнать причину. Он шел рядом с ней, стараясь сделать свои большие шаги короче, чтобы попасть в такт скользящей походке женщины, держащей его под руку. Ему не очень нравилось ощущение прикосновения ее руки, хотя он и сам не знал почему.

Они больше не сказали друг другу ни слова, пока не дошли до низкого каменного строения примерно в десяти минутах ходьбы от того места, где встретились. Она энергично и размеренно постучала в тяжелую дверь, и та широко раскрылась. Ее обнаженная белая ручка, продетая через руку Смита, повлекла его вовнутрь.

Слуга, двигающийся совершенно бесшумно, принял у него шубу и меховую шапку. Когда он освободился от своей шубы, он незаметно вытащил из правого кармана бластер, рукоятку которого сжимала его рука все время, пока он находился на улице. Он сунул его в карман своей кожаной куртки и только тогда последовал за все еще одетой женщиной по недлинному коридору, заканчивающемуся низенькой аркой, проходя под которой ему пришлось наклонить голову. Комната, в которую они вошли, была очень старой, в неизменном марсианском стиле. Темный каменный пол, отполированный ступнями и подошвами бесчисленных поколений, был устлан шкурами самых разных зверей соляной земли, а также густошерстных полярных животных. Каменные стены были изрезаны теми неизменными таинственными символами, которые в наше время уже ничего не значат и служат просто элементом убранства, хотя миллион лет назад они несли в себе глубокий смысл. Ни один марсианский дом, неважно, старый или новый, не может обойтись без них, но смысла этих знаков не знает уже ни один живой марсианин.

Знаки эти, должно быть, отдаленно связаны с той странной религией, холодной и мрачной, которая когда-то правила жизнью на Марсе и которая и до сих пор живет в сердце каждого истинного марсианина, несмотря на то что святыни ее пребывают в неизвестности, а жрецы обесчещены и лишены доверия. Может быть, если бы кто-либо смог прочитать эти символы, он мог бы назвать имя холодного бога, которому до сих пор поклоняется Марс в самой сокровенной глубине своей души, несмотря на то что имя его никогда не произносится.

Комната была неправильной формы и наполнена ароматами благовоний, исходящих из специальных курильниц, которыми она была уставлена, и производила немного таинственное впечатление; низкий потолок не позволял рассеиваться дыму, и он стлался тонкими слоями в сладковатом тяжелом воздухе.

– Присаживайтесь,– проворковала женщина из глубины своего капюшона.

Смит с неприязнью огляделся. Комната была меблирована в роскошном стиле, столь не соответствующем суровому характеру марсиан. Он выбрал кресло, которое выглядело наименее роскошно, и уселся, не спуская с женщины косого взгляда.

Слегка отвернувшись от него, она не торопясь расстегивала пуговицы шубы, потом одним грациозным движением плеч сбросила ее на пол.

У Смита невольно перехватило дыхание и по телу пробежала мелкая дрожь – он испытал тот же странный шок, что и на улице, сильно поколебавший его обычное железное самообладание. Сказать с точностью, что это было, восхищение или неприязнь, он не мог, оба чувства он испытывал в равной степени. И все это несмотря на ее потрясающую, поистине захватывающую красоту. Он не мог оторвать от нее взгляд.

Да, она была венерианкой. Нигде, кроме этой лишенной солнечных лучей, окутанной плотным туманом планеты, не рождаются женщины со столь ослепительно белоснежной кожей. Она была чувственно-роскошной и при этом очень тоненькой в парадоксальной венецианской манере, и прелестные изгибы ее тела, едва прикрытые бархатным платьем, говорили более красноречиво, нежели любая любовная серенада. Ее темно-красное платье плотно облегало фигуру, как это и принято у венерианок, ее соблазнительное тело – одна рука и нежное, как лепесток белой розы, плечико были обнажены, в подоле был высокий разрез, и при каждом шаге открывалась ослепительной белизны нога. Она снова повернулась к нему: глаза ее были полуприкрыты тяжелыми веками. Сомнений не было, она была венерианкой, совершенной венерианкой, венерианкой до кончиков ногтей, и такой прелестной, что у Смита даже невольно забилось сердце.

Он наклонился, не отрывая восхищенного взгляда от ее прекрасного лица. Черты его были поистине безукоризненны: слегка раскосые, миндалевидные глаза очаровывали, форма щек и подбородка красноречиво говорила о такой красоте, которая прямо светилась в каждой его черточке,– казалось, возьми ее голый череп, и он будет прекрасен. Смит перевел дыхание и признался самому себе, что это была и в самом деле та женщина, которую он знал когда-то. Он не мог спутать этот воркующий глубокий голос ни с каким другим. Но... он присмотрелся внимательней и подумал, в самом ли деле это так?.. Мысль о возможной ошибке промелькнула у него в голове... Нечто неуловимое было в ее тонко подкрашенном лице, в странно скошенных, избегающих его взгляда глазах. На какое-то мгновение он вернулся в прошлое, мучительно пытаясь вспомнить.

Несколько лет назад Джудаи Венерианская была кумиром трех планет. Ее дивная красота, ее голос, низкий, воркующий, вызывающий душевный трепет у каждого, кто его только услышит, ее обаяние – все это пленяло сердца всех ее слушателей. Пела она и в самом деле прекрасно. Ее знали в самых отдаленных уголках цивилизации. Ее богатый гортанный голос звучал и на спутниках Юпитера, мелодия хита под названием «Беззвездная ночь» звенела и над голыми скалами астероидов, и в беспросветной тьме космического пространства.

А потом она исчезла. Люди какое-то время гадали о том, куда она подевалась, ее искали, случился порядочный скандал, но она как в воду канула. С тех пор прошло много времени. Никто больше не пел «Беззвездной ночи», теперь голос рожденной на Земле певицы по имени Роза Робертсон звенел по всей Солнечной системе, вовсю распевая веселенькую песенку под названием «Зеленые холмы Земли», а о Джудаи уже многие годы никто и не вспоминал.

Смит узнал ее с первого взгляда, стоило ему только увидеть это слегка скуластое лицо с румянцем во всю щеку. А еще раньше, чем он увидел это лицо, он сразу понял, что голоса с таким богатым тембром, голоса столь волнующе-прекрасного и заставляющего учащенно биться всякое сердце, нет больше ни у одной женщины ее возраста. И тем не менее в богатых тонах ее голоса было нечто... чуждое, не свойственное ему, а в ее незабываемом лице появилось нечто неуловимо искаженное, даже извращенное,– нечто такое, что при первом же мимолетном взгляде на ее красивое лицо породило в нем мгновенную неприязнь.

Да, и глаза его, и уши говорили ему, что перед ним стоит сама Джудаи, но чисто животный инстинкт, который никогда еще его не подводил, который не раз и не два спасал его в, казалось бы, безнадежных ситуациях, когда вроде бы ничто не говорило ему об опасности,– так вот, этот самый инстинкт настойчиво нашептывал ему, что это не она, что эта женщина ни в коей мере не может быть той самой Джудаи. Кто-кто, а Джудаи, обладая интуицией венерианки, не могла допустить столь странной оплошности! Чувствуя, что у него слегка кружится голова, он откинулся на спинку стула и выжидающе молчал.

Скользящей походкой она приблизилась к нему. Покачивание ее тела таило в себе едва уловимый вызов,– именно такие движения были присущи всякой венерианке,– но она подошла слишком близко и позволила своему телу легонько коснуться Смита, что вызвало в нем невольную дрожь, несмотря на то что он сразу же отстранился. Нет, Джудаи никогда бы так не поступила. Она все прекрасно понимала и была крайне осторожна.

– Вы знаете, кто я такая, правда? – спросила она приглушенным бархатистым голосом.

– Мы с вами никогда не встречались,– уклончиво ответил он.

– Но вам же известно, кто такая Джудаи. Вы должны помнить. Я узнала это по вашим глазам. Но вы должны хранить мою тайну, Нордуэст Смит. Могу я вам доверять?

– Как сказать! – Голос его звучал сухо и холодно.

– Я оставила все в ту нью-йоркскую ночь, меня позвала за собой сила, которая была сильней меня. Нет, не любовь. Сильней, чем сама любовь, Нордуэст Смит. Я не могла противиться ей.

В голосе ее звучала неуловимая насмешка, будто ее что-то забавляло, словно она рассказывала о тайной шутке, которая была понятна только ей одной. Смит незаметно отодвинулся на диване подальше от нее.

– Я долго искала,– продолжала она своим низким, глубоким голосом,– такого человека, как вы, человека, которому можно доверить опасное поручение.

Она немного помедлила.

– Какое поручение?

– В Ригхе живет человек, у него есть одна вещь, которую я очень хочу. Он живет на Лакклане, возле питейного заведения, которое называется «Приют астронавта».

Она снова замолчала. Смит хорошо знал это место – темная нора с низким потолком, где собирались всякие подозрительные мигранты, кочующие с планеты на планету по всей Солнечной системе, случайно застрявшие в Ригхе. «Приют астронавта» принадлежал Мхичи, человеку с мощными челюстями и крутым нравом, о котором поговаривали, что он имеет большое влияние на власти Ригхи; поэтому выпивать в «Приюте астронавта» можно было без опасения, что тебя прервут за этим приятным занятием. Смит был хорошо знаком и с самим хозяином. Он обратил свой спокойный, вопрошающий взгляд на Джудаи, ожидая продолжения.

Глаза ее были опущены, но было похоже, что она чувствует его требовательный взгляд, потому что немедленно продолжила свой рассказ, не поднимая ресниц.

– Я не знаю, как зовут этого человека, но он уроженец Марса, из мест, где проложены каналы, и еще я знаю, что лицо его... обе щеки покрыты глубокими шрамами. Он прячет то, что мне нужно, в маленькой шкатулке из слоновой кости резной работы местных мастеров. Если вы сможете достать для меня эту шкатулку, получите такую награду, какую назовете.

Серые глаза Смита против желания снова обратились на сидящую рядом женщину. В голове у него мелькнула мысль: с чего бы это ему было неприятно даже смотреть на нее, ведь с каждым разом, когда взгляд его останавливался на ее тщательно накрашенном лице, она казалась еще милей, еще красивей. Он видел, что глаза ее все еще опущены, густые длинные ресницы касались ее щек.

– Все, что я попрошу? – переспросил он.

– Деньги или золото – словом, все, что захотите,– кивнула она, не поднимая ресниц.

– Десять тысяч долларов золотом на мое имя в Большом Банке в Лаккджурне с подтверждением по визифону в тот момент, когда я вручу вам шкатулку.

Если он и ожидал, что заметит хотя бы тень неудовольствия на ее лице оттого, что она услышала столь прозаическое предложение, то он был разочарован. Она медленно, как бы единым плавным движением поднялась с дивана и спокойно встала напротив. Мягко, не поднимая глаз, она сказала:

– В таком случае решено. Жду вас здесь завтра в этот же час.

Она понизила голос, намекая тем самым, что разговор закончен и он может уходить. Смит заглянул ей в лицо и увидел такое, от чего невольно вскочил на ноги, изумленно глядя на нее во все глаза. Она стояла спокойно, опустив голову, и вся живость и привлекательность исчезала с ее лица. Не понимая, в чем дело, он увидел, как таяли на нем человеческие черты, словно некая сияющая изнутри волна отступала, оставляя после себя лишь оболочку неодушевленной плоти... Невозможно было поверить, что еще минуту назад перед ним стояла Джудаи, сияя своей красотой.

По спине его пробежал неприятный холодок. Не зная, что делать, он бросил взгляд на дверь, еще сильней ощущая необъяснимую антипатию к этому странному существу, внутренняя сущность которого, как ему показалось, столь противоречила внешней яркости и красоте.

– Ступайте, ступайте! – раздался нетерпеливый голос, который, казалось, выходил из плотно сжатых, неподвижных губ.

Он как-то сразу нелепо заторопился и направился к двери. Уже выходя, он обернулся, словно кто-то чужой заставил его повернуть голову, и увидел, что Джудаи стоит неподвижно на том же самом месте, где он ее оставил: застывший силуэт в виде красно-белого пятна на фоне стены, разрисованной старинными непонятными знаками. И еще ему показалось нечто странное: будто некое облачко серого тумана обволокло ее тело необъяснимо неприятным ореолом.

Когда он снова оказался на улице, уже опустились сумерки. На выходе мрачный слуга подал ему шубу, и Смит выскочил так быстро, что, уже стоя на улице, он все еще не мог попасть рукой в рукав шубы. Справившись наконец, он облегченно вдохнул свежий, морозный воздух. Он не мог себе объяснить, почему Джудаи и его дом вызвали у него такую неприязнь... не только облегчение, но и радость охватила его, когда он оказался на свободе, на пустой улице, вне этого странного дома с его хозяйкой.

Он поплотней закутался в теплую шубу и быстрым широким шагом пошел по улице. А направлялся он в сторону «Приюта астронавта». Старина Мхичи, если только Смит найдет его в надлежащем настроении и сумеет умело подъехать к нему со своими вопросами не прямо, а окольными путями, наверняка знает, что рассказать про симпатичную пропавшую певичку и ее странный дом. А также и про состояние ее банковского счета в Большом Банке Лаккджурны. У Смита не было причин подвергать сомнению ее благосостояние, но он не упускал и такой возможности – он никогда не предпринимал бесполезных шагов.

«Приют астронавта» был переполнен. Смит пробрался через лабиринт столиков к бару в самом дальнем конце помещения. Ему пришлось проталкиваться сквозь толпу суровых мужчин самых разнообразных рас и народностей Солнечной системы, что, однако, было не очень заметно из-за того, что на всех лицах было написано примерно одно и то же выражение. Они были спокойны, и только настороженные взгляды говорили о том, что лица эта принадлежат людям, которые привыкли полагаться в жизни лишь на свой собственный ум и свой собственный бластер. Под низким потолком плавали клубы едкого дыма нуари, который курили здесь все или почти все, и это само по себе говорило о том, что в заведении Мхичи они чувствовали себя в полной безопасности, поскольку нуари был наркотиком умеренного действия.

Старина Мхичи, тотчас заметив безмолвный, но красноречивый взгляд выцветших глаз Смита, сам подошел к нему. Землянин заказал порцию красного сегира, но сразу пить не стал.

– Я никого здесь не знаю,– сказал он, употребив местную идиому, которая на самом деле означала, что говорящий – чужестранец, а по старинным законам гостеприимства хозяин заведения должен обязательно выпить с каждым инопланетным гостем, который заглянул к нему на огонек.

Этот обычай соблюдался еще с тех дней, когда чужестранцы были здесь редкостью, а теперь о нем не часто вспоминают в таких густонаселенных городах, как Ригха, но Мхичи сразу все понял. Он не произнес ни слова, но вместо этого молча взял за горлышко черную венерианскую бутылку сегира и жестом пригласил Смита за пустой столик в углу.

Когда они оба уселись и Мхичи налил себе порцию спиртного, Смит отхлебнул из своего стакана и промурлыкал первые такты мелодии песенки «Беззвездная ночь», разглядывая острые, грубые черты старого пирата. Одна из бровей Мхичи полезла вверх, что означало некоторую степень любопытства: к чему, мол, ты клонишь, незнакомец?