Текст книги "Черные боги, красные сны"

Автор книги: Кэтрин Люсиль Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц)

– Подвенечное платье,– напомнила она ему все тем же несвойственным ей мягким голосом.

Он засмеялся и повел вокруг себя взглядом. И сколько было величия и властности в этом взгляде и повороте головы! – одного этого было достаточно, чтобы немедленно появилось то, что требуется королю Ромна. И вдруг под горячим, словно черное солнце, взглядом Пава вокруг нее затрепетали голубые язычки пламени.

Голубые огоньки все разгорались, потрескивая и мерцая, все крепли, мягко поглаживая ее тело своими язычками, и вместе с тем она все больше слабела. Смертельная усталость вдруг охватила Джирел, ей казалось, что жизнь вытекает из нее по капле и сгорает в этом ласковом, прохладном пламени. Но она ликовала, зная, что вся ее сила переходит в пламя, которое должно подавить пламя Пава.

Вновь дунул порыв промозглого ветра, будто неожиданно распахнулась дверь, ведущая в могильный склеп. И вслед за этим неуловимым дуновением, не шевельнувшим ни единым волосом рыжей Джирел, откуда-то из немыслимого далека, из запредельных пространств, словно едва слышное эхо, зазвучал голос ведьмы:

– Сосредоточься на пламени – немедленно, немедленно! Скорее! Скорее! О, какая дура!

И холодный насмешливый, колючий хохот, словно тонкая тень, поплыл по бесконечным, не имеющим измерений пустотам. Едва стоя на ногах от слабости, Джирел все же послушалась белую ведьму. Насмешка в ее далеком голосе хоть и рассердила ее, тем более что она не могла понять, над чем смеется ведьма,– эта насмешка придала ей силы, как придают силы уставшей лошади острые шпоры всадника. Как и прежде, Джирел чувствовала в словах ведьмы скрытую угрозу, но оставила это без внимания: она понимала, что ей не будет покоя, пока Пав не умрет, и была готова заплатить любую цену за его смерть.

Джирел до крови закусила губу и собрала все свои силы, чтобы сосредоточить внимание на пламени, горевшем вокруг огромной головы идола. Она понятия не имела, что произойдет после. Голова ее шла кругом, глаза застилал туман, но, сильно закусив губу, она усилием воли направила пламя, мягко бегущее по ее телу, прямо на огненную корону, обрамляющую величественный лоб статуи.

И голубые язычки, которые так нежно ласкали ее, отделились от ее скрытого бархатом тела и обратились в сторону идола. Едва живая от слабости, отдав почти все свои силы пламени, Джирел тем не менее удвоила свои усилия. Пламя, отделившееся от нее, вытянулось и по огромной мерцающей дуге поднялось к голове огромной черной статуи, нависающей над Джирел.

Откуда-то издалека до нее донесся низкий, рокочущий голос Пава:

– Джирел! О Джирел! Не делай этого! О дурочка, остановись!

Голос его не был голосом человека, испугавшегося за свою жизнь,– нет, так кричат, когда хотят предупредить об опасности.

Но Джирел сразу забыла об этом, сейчас она слепо подчинялась одной цели: погасить пламя, осеняющее голову идола. И если еще и оставались в ней какие-то силы, она постаралась перелить их в голубоватую дугу, которая перекинулась от нее к статуе.

– Джирел! Джирел! – рокотал, словно отдаленные раскаты грома, низкий голос Пава из-за плотной пелены тумана, в которую ее погрузила слабость.– Остановись, ты ведь не знаешь...

И тут порыв ледяного ветра унес его слова.

– Ш-ш-ш! Скорее! Скорей же! – зашелестел едва слышно замогильный голос ведьмы в ее ушах,– Не слушай его! Не дай ему себя остановить! Он не сможет причинить тебе вреда, пока горит синее пламя! Давай же, торопись!

И Джирел послушалась. В полуобморочном состоянии, не видя ничего перед собой, кроме голубоватой дуги, она продолжала сражаться. Она вновь и вновь вливала в дугу свои силы – откуда только они брались,– и она становилась все длиннее, поднимаясь вверх огромными скачками, пока наконец голубые языки пламени не смешались с красными и сияющая корона не начала тускнеть. Сквозь туман полубеспамятства до нее донесся крик Пава. Его низкий, рокочущий голос был полон отчаяния.

– О Джирел, Джирел! Что ты наделала!

Ликование охватило ее. Все ее существо накрыло горячей волной злости на Пава, и новые силы, словно вино, разлились по ее жилам. Мощным взрывом ярости она выбросила всю вновь обретенную силу, до последней капли, туда, куда протянулась голубоватая дуга. И вот, упоенная торжеством, она увидела, как пламя замигало. На мгновение все погрузилось в мерцающий полумрак, потом свет погас, не стало ни красного, ни голубого пламени. И наконец раздался оглушительный грохот, словно небеса обрушились на землю, и настала полная темнота.

Совершенно больная, разбитая, слабая и полуживая – настолько сильно было напряжение всех ее внутренних резервов в этой борьбе,– она услышала, как откуда-то издалека Пав, хоть и не произнося слов, зовет ее. Непроглядная тьма сгустилась вокруг нее, она словно оказалась на дне океана, и огромная толща воды больно сдавила все ее существо. Под гнетом этой тьмы она едва слышала голос, взывающий к ней. И несмотря на то что все чувства в ней притупились, она поняла, что случилось нечто непоправимое. Неимоверным усилием воли Джирел заставила себя вслушаться в то, что пытался сообщить ей далекий голос.

Да-да... он пытается что-то произнести, что-то сказать ей, донести до нее что-то бесконечно важное. Голос его все меньше походил на человеческий, звуки были все менее членораздельными, превращались в мощное рычание, рев. Так, наверно, говорил бы тайфун, если бы мог говорить.

– Джирел, Джирел, зачем ты...

Вот и все, что ей удалось разобрать, слова его утонули в оглушительном реве – это был голос самой вечности.

Мощный поток ее хлынул, заполнил мрак и смешался с ним. Невыносимый рев оглушил Джирел, и черная тьма своей тяжестью буквально придавила ее к земле.

Сквозь ревущую пустоту пронесся мощный порыв ветра, принеся с собой запах склепа. Джирел хотела отвернуться, но, к ее полному изумлению, тело перестало слушаться. Она не могла больше двигаться, она была совершенно беззащитна в громыхающей тьме, несущей ей невыносимые муки, этот грохот разрывал ей мозг, каждая клеточка ее тела вопила от боли. Сознание ее стало постепенно тускнеть – так угасает пламя.

Теперь и поворачиваться, двигаться не имело никакого смысла, ибо пространство словно исчезло. И тем не менее яростный порыв ветра хлестнул ее по щеке, и перед ней словно распахнулась дверь, через которую хлынул невыносимый холод, и в потоке его она увидела плывущую во мраке фигуру в белых одеяниях, фигуру, которая не отбрасывала тени, ослепительно белую, без единого темного пятнышка. Несмотря на ужасный, невыносимый рев чистой энергии, низкий голос мертвой ведьмы звучал ясно и холодно, и эхо тысячами голосов сопровождало его, как бы отражаясь от стен бесчисленных склепов. Несмотря на кромешный мрак, череп ее сиял; глазницы, словно затянутые паутиной, где скрывались липкие тени, горели мертвенным светом, который шел из глубин ее белого, словно пораженного проказой черепа. Ведьма смеялась.

– Какая же ты все-таки глупая! – Холодный, как воздух склепа, голос ее был полон презрения.– Эх ты, самонадеянная дурочка! Неужели ты и в самом деле вообразила, что мы, жители иных миров, станем заключать с тобой сделки? И ты поверила, будто Пав – Пав! – может умереть? Ну конечно, откуда тебе, с твоим жалким умишком, было знать, что тот Ромн, который ты видела, был всего лишь иллюзией, а Пав только на время принял облик человека. Глупая, дерзкая земная женщина, мелкая душонка, в голове у тебя одна только ненависть и месть, разве смогла бы ты править Ромном? Ты теперь видишь, что Ромн – это сама Тьма! Ведь эта поглотившая тебя ревущая ночь, которая не имеет ни пространства, ни формы, лишенная света, изначальная,– это и есть Ромн! А Ромн – это Пав! И страна, по которой ты бродила, и горы, и равнины, которые ты там видела,– все это Пав, как и жалкое человеческое тело, в котором он предстал перед тобой. И черная его борода, и его высокомерие – все это иллюзия, как и камни, деревья и черные воды Ромна. Пав – это Ромн, а Ромн – это Пав; все это одно целое, из которого были явлены перед тобой все эти образы. Так что трепещи – как только я закончу говорить, ты умрешь. Ибо ни один человек не может оставаться живым в Ромне, когда он предстанет перед ним в своем истинном обличье. Участь твоя была решена, еще когда ты, пылая нелепой жаждой мести, погасила пламя вокруг головы статуи.

Лишь сила этого пламени могла создать и сохранять тот образ страны Ромн, который ты видела. Пламя своим светом придавало образам Ромна и Пава видимость реальности, не позволяло Тьме раздавить твою ничтожную душонку, обитающую в этом кусочке слабенькой, мягкой плоти, которую вы называете телом. Сейчас это же самое делает мой голос. Едва я умолкну, едва стихнет дыхание гробниц, ты умрешь.

Раздался холодный, презрительный смех, тьма закружилась вокруг Джирел, и страшный рев сотряс ее мозг. Значит, это и есть голос Пава?

– Но прежде чем ты умрешь,– вновь услышала Джирел низкий, ледяной голос,– я хочу показать тебе, что ты вознамерилась уничтожить. Я хочу, чтобы ты увидела Великую Тьму, которая и есть Пав и Ромн, чтобы ты увидела ее отчетливо и ясно, чтобы ты поняла, какой возлюбленный был у меня. А ты вздумала соперничать со мной. Неужели ты, столь кичившаяся своей человеческой силой, вообразила, будто сможешь хоть одно мгновение вынести зрелище того ада, который и есть Пав!

Едва прозвучало последнее слово, как утих ледяной ветер и наступила полная тишина, и во тьме, которая была чернее самой черной ночи, в той тьме, где человек не владеет более своими органами чувств – ни зрением, ни слухом, ни осязанием, Джирел вдруг увидела...

Перед ней предстала сама Кромешная Тьма. Дольше одного мгновения ни один человек не может вынести этого зрелища. И Джирел созерцала Кромешную Тьму всего миг. Кромешная Тьма оглушала, ее невыносимый рев не был похож ни на что. Его можно было бы сравнить с невыносимым жаром, но и это сравнение слитком слабое. Джирел вспомнила, как опалила ее тьма, льющаяся из глаз Пава, но та палящая тьма в его взоре была лишь отражением этой бесконечной энергии. Пламя было воплощенной тьмой, и все ее существо содрогнулось от невыносимой боли.

Не было сил выносить это зрелище... Невозможно существовать рядом с этим... Она закрыла глаза, но и это не спасло ее от созерцания Кромешной Тьмы. В тот краткий миг, пока она видела ее – через сомкнутые веки и притупленные чувства, ощущая каждой клеточкой своего тела это жгучее пламя,– вдруг все задрожало – все мироздание – и она сама содрогнулась; мощная вибрация исходила от того Великого, что не имело ни формы, ни размера, ни материальности. Ее опалил жар, который не был слишком горячим, чтобы повредить ее телу, но душа ее была опалена им. На голос это жаркое колебание было вряд ли похоже, но в нем содержался некий смысл. Каким-то чудом ей удалось понять его:

– Прости меня – я бы мог овладеть тобой – мог бы любить тебя,– но теперь уходи, уходи немедленно, пока не погибла...

Эта бесконечная в своей мощи сила продолжала повелевать ею даже из ослепительной Тьмы, ибо Тьма была Ромн, а Ромн был Пав. Как темная молния, это повеление пронеслось из конца в конец вселенной, раздался мощный взрыв, сила которого вытолкнула ее за пределы черной преисподней.

И в тот же миг тьма исчезла. Вспыхнул ослепительный свет. Силы, во власти которых она пребывала так долго, оказались столь могущественны, что не смогли причинить ей вреда. Так муха, попавшая в смерч, несущий смерть всему живому, вылетает из него невредимой. Бесконечность затянула ее в свою воронку и...

Ее босые ступни ощутили холодную гладкую ткань. Джирел зажмурилась, у нее кружилась голова. Она снова открыла глаза и увидела, что стоит в часовне Джори. В сереньком свете наступающего утра проступали до боли знакомые стены. Она стояла босиком на покрывающих пол знаменах, на ней была замшевая туника, под которой взволнованно вздымалась и опускалась ее высокая грудь; она с умилением смотрела на знакомые предметы. Наконец-то она снова дома.

  Хеллсгард [1]1
  Название замка Hellsgarde переводится как «Страж ада».


[Закрыть]
© Перевод В. Яковлевой.

На гребне холма Джирел Джори натянула поводья и остановила лошадь, оглядывая погруженные в молчание окрестности и заболоченную низину. Так вот он какой, Хеллсгард. В мыслях она представляла его себе именно таким, как видит сейчас с вершины высокого холма в янтарном свете заката, который каждую лужу в болотах превратил в сияющее золотом зеркало. Длинная насыпная дорога к замку тоненькой линией протянулась между болотами и зарослями камыша прямо к воротам этой мрачной крепости, одиноко возвышающейся посреди непролазных и губительных трясин. О, как много ночей этот замок в болотах, видимый как на ладони в вечернем свете заходящего солнца с вершины холма, преследовал ее в снах.

– Ты должна отыскать его до захода солнца, моя госпожа,– сказал ей Гай Гарлот с кривой усмешкой, исказившей его смазливое смуглое личико.– Пустынные болота окружают его со всех сторон, туманы скрывают его, и трясины насылают на Хеллсгард свои колдовские чары. Колдовские чары – и даже кое-что похуже, если легенды говорят правду. Выйти к нему можно лишь на закате дня.

Сидя на лошади на вершине холма, она ясно представила его кривую усмешку и тень издевки, мелькнувшую в его черных бездонных глазах,– и шепотом выругалась. Кругом стояла такая тишина, что она просто не осмеливалась говорить вслух. Еще бы, как тут осмелишься! В этом безмолвии было что-то странное, противоестественное. Ни птичье пение, ни шелест листьев не нарушали этого поистине мертвого молчания. Она поплотней закуталась в плащ и, пришпорив коня, стала спускаться вниз по склону.

«Гай Гарлот, Гай Гарлот!» – рефреном отзывался стук копыт ее лошади в ушах, пока она спускалась к подножию холма. Черный Гай все стоял перед ее внутренним взором: его тонкие губы, змеящиеся недоброй усмешкой, пристальный взгляд черных глаз, эта неестественная миловидность – противоестественная, ибо душа Гая была черна, как сам грех. Поистине не всеблагой Господь создал это существо, если столь черная душа была облачена в столь прекрасные покровы плоти. Лошадь в нерешительности остановилась перед насыпной дорогой, прорезавшей топь и ведущей прямо к Хеллсгарду. Джирел нетерпеливо дернула поводья и усмехнулась, глядя на ее вздрагивающие уши.

– Думаешь, мне самой приятно идти туда? – прошептала она.– Я тоже чувствую, как вонзаются в меня острые шпоры, я тоже вздрагиваю, как и ты, милая моя. Я должна идти, и ты вместе со мной.– И снова протяжным шепотом она забормотала проклятия в адрес Гая в такт звонким ударам копыт о каменное покрытие дамбы.

А в самом ее конце, постепенно приближаясь и угрожающе вырастая, уже маячили очертания Хеллсгарда, его высокие и мрачные стены, башни, подсвеченные сзади закатным солнцем и оттого казавшиеся еще более мрачными. Вечерний воздух был пронизан золотистым сиянием, и все вокруг несло на себе желтые отсветы вечерних лучей: и небо над ее головой, и зыбкие болотистые трясины по обеим сторонам. Интересно, кто в последний раз ехал по этому гребню в лимонном сиянии заката и какие ужасные силы вынудили безумца избрать этот путь.

Еще бы, кому в здравом уме и трезвом рассудке может прийти в голову подобная затея? Пытаться проникнуть сюда ради собственной прихоти – не безумие ли это? Но нынче вечером через эти болота Джирел вела кривая ухмылка Гая Гарлота – его ухмылка и сознание того, что два десятка лучших ее рыцарей дрожат теперь, на закате дня, в его сырых темницах. И остаться в живых у них нет ни единого шанса, никакой надежды, кроме той, что именно она, их госпожа, добудет им свободу и безопасность. О, Черного Гая не купить никакими Ни свете сокровищами – даже ослепительная красота Джирел, даже многообещающая улыбка на ее полных, прекрасных губах не способны соблазнить его. А замок Гарлот, вознесшийся на вершине высокой скалы, неприступен – даже при самой тщательной подготовке к нападению не взять его. Лишь одно могло прельстить угрюмого властелина Гарлота: сокровище, у которого нет названия.

– Оно находится в Хеллсгарде, моя госпожа,– сообщил он ей со своей отвратительной вкрадчивой вежливостью, с которой так не сочеталась его глумливая ухмылка.– И в самом деле, силы ада охраняют его. Двести лет назад, защищая это сокровище, погиб Эндред Хеллсгардский, и всю свою жизнь я жаждал обладать им. Но мне дорога жизнь, моя госпожа! За все богатства христианского мира я не осмелился бы отправиться в Хеллсгард. И если ты хочешь получить своих людей живыми, добудь мне сокровище, защищая которое погиб Эндред!

– Но что же это, трусливый пес?

Гай в ответ только пожал плечами.

– Кто знает? Откуда оно появилось и что это на самом деле, не знает теперь ни один смертный. Тебе предание известно так же, как и мне, моя госпожа. Он принес его в шкатулке из кожи, замок которой был заперт железным ключом. Должно быть, эта вещь небольших размеров, но очень большой ценности. Достаточно большой, чтобы положить за нее жизнь,– но я не предлагаю тебе умирать, моя госпожа. Доставь ее мне – и взамен выкупишь двадцать дорогих тебе жизней.

Она прокляла его и снова назвала трусом, но в конце концов пришлось отправляться в путь. Что ни говори, ведь она была из рода Джори. Ее люди – это ее люди, она владела ими, она распоряжалась ими, она отдавала им приказы, посылала на смерть, но, если понадобится, она и сама готова была умереть за них. Ей было очень страшно, но она помнила, что ее людей, томящихся в темницах у Гарлота, ждут пытки и дыба, и поэтому, не задумываясь, оседлала коня.

Такая длинная дамба. Насыпная дорога. Солнце садится все ниже, свет его все более тускло отражается в многочисленных лужах болота, и можно теперь поднять глаза на замок, не боясь его слепящего света. Тонкие слои тумана, стелясь, пошли над водой, и запах его не доставил радости ее ноздрям.

Хеллсгард... Хеллсгард и Эндред. Ей не хотелось вспоминать старую, страшную, отвратительную историю, но в этот вечер она никак не могла отделаться от нее, она не исчезала из ее сознания, как навязчивая идея. Эндред был человек сильной воли и горячий в поступках, страстный и своенравный и вдобавок очень жестокий. Люди ненавидели его, но, когда весть о его гибели распространилась по всем пределам страны, даже врагам стало жаль Эндреда Хеллсгардского.

И как только пошли слухи о каком-то неведомом сокровище Эндреда, под стены его замка немедленно явились полчища желающих получить его. И как бы ни был он силен и отважен, ему не удалось одолеть врагов. Под их ударами врата Хеллсгарда пали. Эндред был схвачен, а благородные грабители бросились обшаривать все закоулки, все потаенные места в поисках заветной кожаной шкатулки. Эндреда пытали, но, несмотря на все старания палачей, пытки не смогли вытянуть из него ни слова. Что и говорить, человек он был сильный, упрямый и мужественный. Смерть долго не приходила к нему, но, как ни старались его палачи, он так и не выдал, куда спрятал свое сокровище.

В конце концов его мучители одну за другой оторвали ему руки, потом ноги, затем расчленили тело, побросали куски в трясину и отправились восвояси с пустыми руками. Сокровище Эндреда не досталось никому.

И с тех самых пор вот уже двести лет Хеллсгард оставался необитаем. Место это было мрачным и унылым, туманы с болот несли с собой лихорадку, да и сам Эндред вовсе не лежал спокойно в своей трясине, куда забросили его палачи и убийцы. Хотя его расчленили, разбросали по всему болоту его большое тело, он вовсе не собирался успокаиваться навсегда. Он дорожил своим таинственным богатством, он любил его, и любовь его была сильнее самой смерти. Легенда гласила, что он и мертвый продолжал бродить по замку Хеллсгарда и сторожить свое сокровище не менее ревниво, чем когда был жив.

В течение двух сотен лет многие искатели сокровищ приходили сюда в поисках заветной шкатулки. Дрожа от страха, они обшаривали каждый уголок, каждое укромное место в покоях Хеллсгарда. И все они, как один, пропали – пропали навсегда. Эти болота заколдованы, и человек может попасть в замок только до заката дня, а после захода солнца неистовый призрак Эндреда встает из трясины, чтобы охранять то, за что сам Эндред когда-то отдал свою жизнь. Сменилось много поколений, и давно уже не рождалось на свет такого безрассудного смельчака, который отважился бы отправиться туда, где в этот тихий вечер оказалась Джирел.

Подъехав к замку, она натянула поводья. Перед воротами находилась широкая площадка, как раз за тем местом, где некогда был подъемный мост, преграждавший подход к Хеллсгарду. Много лет назад искатели сокровищ камнями засыпали ров, разделявший дамбу и площадку перед воротами, чтобы, не слезая с лошади, можно было добраться до самого входа в замок, и Джирел думала теперь провести ночь на этой площадке, под аркой, закрывающей ворота сверху, а уже на рассвете начать свои поиски.

Но что это?.. Клубы тумана между ней и замком становились все гуще и... не подводят ли ее глаза? Не человеческие ли там маячат фигуры?.. И кто эти люди, которые выстроились в две шеренги перед самым въездом в Хеллсгард? В Хеллсгард, заброшенный замок, вот уже две сотни лет населенный разве что призраками? Прищурившись от слепящих бликов солнца, отраженного в воде, пристально всматриваясь перед собой сквозь набухающий туман, она двинулась к воротам замка. Она чувствовала, как дрожит всем телом ее лошадь, с каждым шагом все неохотнее ступающая вперед. И в ее груди росло то же самое чувство – ей самой не хотелось двигаться дальше. Она сжала зубы и решительно пришпорила коня, заставив себя проглотить собственный страх.

Да, это и в самом деле темные человеческие фигуры, они стояли не шелохнувшись. Выстроившись в две шеренги, они, казалось, поджидали ее. Но несмотря на туман и слепящие лучи, что-то в этих фигурах показалось ей странным. Они стояли молча и совсем не двигались, и в их неподвижности было что-то дикое, неестественное. Конь ее не желал идти, упирался и даже пытался встать на дыбы, он весь дрожал – ей с трудом удалось заставить его снова двинуться вперед.

С каждым шагом таинственные стражи замка казались все страшней и страшней. И только приблизившись почти вплотную, она поняла, в чем дело: перед ней выстроились мертвые.

Их командир стоял перед строем, нанизанный на огромное копье, которое удерживало его на ногах, упираясь толстым концом в землю и пронзив его горло так, что наконечник торчал из затылка, и тот висел на нем, как бабочка на булавке.

Точно так же стояли и остальные за его спиной: выстроенные в две шеренги, они пьяно обвисли на пронзивших их тела копьях. У одних наконечник прошел сквозь горло, у других сквозь грудь или плечо – и только толстые древки поддерживали их, придавая им отвратительное, поистине ужасное подобие живых.

Так вот оно что: врата Хеллсгарда охраняет отряд мертвецов. В этом ощущалась даже некая жутковатая гармония: мертвецы стоят на страже мертвого замка в бесплодных, мертвых пространствах болот.

Минуту, которая, казалось, длилась целую вечность, Джирел, вцепившись в луку седла, всматривалась в них; стояла полная тишина, и она чувствовала, как холодный пот выступает у нее на лбу. Ей говорили, что вот уже много десятилетий ни один смертный не проезжал по этой дороге и не приближался к Хеллсгарду. И конечно, ни одна живая душа в течение многих поколений не должна была обитать в этих казавшихся призрачными башнях. И все же здесь стояли мертвецы, стояли, опираясь на свои копья – копья, лишившие их жизни и не дающие им теперь упасть. Но как это все произошло? И с какой целью? Когда?..

Видом смерти Джирел было не удивить. Многих храбрецов она лишила жизни собственной рукой – ей ли бояться мертвых? Но эта наводящая ужас, заставляющая леденеть в жилах кровь неожиданная встреча с отрядом мертвой стражи!

О-о, это было нечто совсем иное. Одно дело набраться мужества и войти в опустевший полуразвалившийся замок, и совсем другое – встретить в его воротах двойную шеренгу стоящих мертвецов, чья кровь темными ручейками еще сочится по влажным камням у них под ногами. Кровь еще совсем свежая – следовательно, они убиты сегодня. Выходит, когда она, бормоча проклятия, пробиралась сюда через безлюдную, дикую пустыню, какая-то неведомая сила сыграла с ними смертельную шутку, лишила их жизни, поставила на мертвые ноги и повернула их неживые лица в сторону дамбы, по которой должна была проскакать она. Значит ли это, что неведомая сила поджидала именно ее? Мог ли мертвый Эндред все предвидеть заранее?..

Она поймала себя на том, что всем телом дрожит под панцирем, и, чтобы успокоиться, расправила плечи, еще крепче сжала пальцами луку седла и сглотнула слюну. (Помни о своих людях, помни о Гае Гарлоте, помни, что ты – Джори!) Вспомнив смазливое лицо Гая, так и светившееся насмешкой, она вновь обрела решимость, гордо подняла голову и пробормотала проклятие. Эти люди мертвы – они не могут помешать ей...

Но что это?.. Жуткие стражи замка зашевелились? Сердце се забилось где-то в гортани, она судорожно сжала коня своими сильными коленями, и таким крепким оказалось это сжатие, что лошадь вздрогнула. Действительно, один из мертвецов передней шеренги вдруг покачнулся и беззвучно стал сползать вниз, на камни мостовой. Может быть, толстый конец копья поскользнулся на влажных от крови камнях? Может, это ветер нарушил шаткое равновесие тела? Но ветра не было, воздух был неподвижен. Однако мертвец мягко сложился в коленях, откинулся в сторону и со странным легким вздохом – в легких еще оставался воздух – ничком распростерся на камнях. И темная струя крови хлынула у него изо рта и растеклась по мостовой.

Джирел сидела ни жива ни мертва, она вся похолодела от ужаса. Это было похоже на кошмар. Поистине только в ночных кошмарах можно увидеть такое. И снова жуткая, невыносимая тишина в угасающем свете закатного солнца – ни ветерка, ни шороха, ни движения. Хоть бы какой-нибудь след ряби прошел по зеркальной поверхности болотистых луж, широко разбросанных вокруг по обеим сторонам дамбы. Только яркие лучи солнца отражаются в их глади – о, как слепят они глаза! Но небо постепенно тускнеет; тускнеет и становится совсем бледной вода на болоте, словно сама жизнь отступает, уходит куда-то из этих мест, оставляя здесь только Джирел... Одиноко сидит она на своей дрожащей от страха лошади и с ужасом взирает на мертвецов, охраняющих мертвый замок. Ей страшно даже пошевелиться – как бы удар копытом ее коня не потряс камень покрытия и не заставил упасть еще одного потерявшего равновесие мертвого стража. В голове у нее мелькает мысль, что она просто не перенесет и сойдет с ума, если увидит, как в этих неподвижных рядах снова возникнет движение. Если ничто не разрушит эти чары, не снимет заклятие, долго она не выдержит, и очень скоро пронзительный крик, застрявший у нее в глотке, вырвется наружу, и она станет вопить на всю округу, пока сама не испустит дух.

Но вдруг за спинами мертвой стражи послышался неприятный скрежет. Сердце ее сжалось так, что перестало биться. И потом кровь снова застучала в ушах, и сердце бешено заплясало в груди, будто пыталось вырваться сквозь панцирь на свободу.

Огромные ворота Хеллсгарда со скрипом отворились. Она с такой силой сжала коленями бока лошади, что ей самой стало больно, а костяшки пальцев, вцепившихся в луку, побелели. Она даже и не пыталась потянуться за огромным мечом, висевшим у нее на поясе. Что толку от меча, когда перед ней одни мертвецы?

Но тот, кто смотрел теперь на нее из-под арки ворот, сгорбившись под своей пурпурной туникой, был вовсе не мертвецом, а за его спиной гостеприимно пылал огонь, и красные отсветы пламени плясали на его плечах. Странным показалось ей это бледное, узкое и длинное лицо, когда он поверх голов двойного ряда мертвецов смотрел на нее. Через мгновение она поняла почему – это было лицо горбуна, хотя за плечами его не было и следа уродливого горба. Он просто сутулился, словно очень устал,– да-да, горба не было. И все же это было лицо калеки, насколько мог говорить ей собственный опыт.

Да, спина его пряма, но какова душа? Разве всеблагой Господь может оставить печать уродства на лике человеческого существа без причины? Но что бы там ни было, перед ней стоял человек, и человек этот был вполне живой и настоящий. Джирел набрала полную грудь воздуха и глубоко вздохнула.

– Желаю вам доброго вечера, моя госпожа,– сказал горбун без горба на спине каким-то безжизненным и одновременно вкрадчивым голосом – и голос его был голосом калеки.

– Вот эти,– она указала рукой,– вряд ли могли бы назвать его добрым.

Калека только усмехнулся на эти слова.

– Это всего лишь шутка моего повелителя,– отозвался он.

Джирел снова перевела взгляд на неподвижные ряды мертвецов, и сердце ее немного успокоилось. Да, неплохая шутка – выставить такую охрану перед своими воротами, у того, кто это сделал, действительно есть чувство юмора, хотя и немного мрачноватое. Но если это совершил человек живой и сделал это по понятной причине, тогда и страх перед неведомым сам собой испарился. Но кто этот человек...

– Твоего повелителя? – как эхо, переспросила она.

– Да, моего господина Аларика Хеллсгардского – разве ты об этом ничего не знала?

– О чем «об этом»? – прямо спросила она.

Ей начинал не нравиться елейный тон этого скользкого урода.

– Как о чем? О том, что род моего господина вот уже несколько поколений как поселился здесь.

– Сэр Аларик принадлежит к роду Эндреда?

– Да.

Джирел внутренне содрогнулась. Слава богу, чувство тяжелого, невыносимого страха покинуло ее, но это могло осложнить ситуацию. Она ничего не знала о том, что Эндред оставил потомков, хотя почему бы и нет. И если они теперь жили здесь, можно быть уверенным в том, что они уже обшарили весь замок сверху донизу, от самых высоких башен до потаенных подвалов, в поисках безымянного сокровища, спасая которое погиб Эндред, так и не выдав его врагу, если верить слухам. Нашли ли они его? Узнать это был лишь один-единственный способ.

– Ночь застала меня в болотах,– сказала она, стараясь придать своему голосу самый любезный тон, и, кажется, ей это более или менее удалось.– Не предоставит ли твой, повелитель мне кров до утра?

Глаза горбуна (никакой он не горбун, надо во что бы то ни стало прекратить даже думать о нем так!) быстро и вместе с тем проницательно скользнули по ее загорелому лицу, ее алым губам, а потом ниже, по округлостям ее высокой груди, которую не могла скрыть кольчуга, далее по обнаженным, покрытым загаром коленям и сухим мускулистым ногам, защищенным стальными наголенниками. И елейность его голоса еще более усилилась: