Текст книги "Кристина"
Автор книги: Кэтрин Куксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
Я зашагала прочь, он не сделал никакой попытки остановить меня. Приближаясь к дому, я замедлила шаги и опустила Стинкера на землю. Моей храбрости поубавилось, и страх вновь стал охватывать меня. Меня начало тошнить.
Когда я вошла, мать спросила, не случилось ли чего, я ответила, что нет – просто мне холодно. Мне действительно было холодно, я промерзла с ног до головы. Поднялась наверх, взглянула на себя в маленькое квадратное зеркало, но не почувствовала облегчения. Я хотела бы выглядеть как Молли. В этот момент я целиком хотела быть как Молли – толстой, жизнерадостной, довольной. Пристально глядя на себя в зеркало, я вдруг почувствовала, что могу как бы проникнуть в собственную душу, и хотя я знала, что выгляжу миловидной, но внутри совсем обыкновенная, и я каким-то образом ощущала, что мое главное желание – оставаться такой и впредь. Я хотела покоя и легкости, чтобы дни мои проходили без суматохи и напряжения. Возможны были и желания противоположные, вполне могло возобладать чувство гордыни, ведь я знала, что красива. Но одновременно и очень четко я понимала, что красота эта возбуждает нечто ужасное. Нечто ужасное в натуре Дона и Ронни.
Три дня спустя пропал Стинкер. Иногда он действительно пускался в загулы, но, независимо от времени года, наступление темноты гнало его назад к дверям дома. Но в тот вечер он не царапался и не лаял, а к девяти так и не вернулся. Отец надел пальто и отправился искать его на холмы. Он не позволил мне идти с ним. Почти через час он вернулся и спросил:
– Не пришел?
Я покачала головой.
На следующее утро я поднялась ни свет ни заря, отправилась искать его в лес. Кажется, ноги сами несли меня в заросшую «гавань», и когда я достигла ее, облегчение было настолько велико, что едва не исторглось из меня рвотой: ведь я ожидала увидеть приколоченное гвоздями к стволу истерзанное тело собачонки.
И все же я вернулась домой в слезах. Отец сказал, что сходит к загону для скота, посмотрит, не принял ли кто-нибудь нашего Стинкера за бездомного пса и не отвел ли туда. Вернувшись, он объявил, что его поиски не дали результатов.
После обеда, когда Сэм пришел из школы, мы обыскали холмы вместе, облазили все скалы и утесы и длинные узкие и неглубокие расщелины, возле которых мы играли со Стинкером, когда он был щенком. В последнюю очередь мы обошли берег реки – возможно, кто-то столкнул его в реку, хотя это предположение было глупым, ведь он плавал как утка. Я возвращалась с реки домой тяжелым шагом в сопровождении Сэма, придавленная чувством потерн. Прежде я не осознавала, что Стинкер был не просто нашей собакой – он был моей собакой. Мальчишки могли звать его до хрипоты, но он ни за что не слушался их, пока не слышал моего голоса, а величайшей радостью для меня был момент, когда ему удавалось проскользнуть наверх в мою комнату и свернуться клубочком на кровати. Это ему удавалось не так часто, потому что мать не считала, что собаки тоже должны спать в кроватях.
Когда поиски окончились безрезультатно, я стала думать о Фитти Ганторпе, и об изувеченном кролике, и об ощипанной птице. И кролик, и птица, и Стинкер теперь стали для меня звеньями одной цепи, и я попеременно то плакала, то дрожала от ужасной мысли. Потом Фитти отступил куда-то на задний план моего сознания, его место занял Дон – все лишь по одной причине: я вспомнила, как грубо Дон обошелся с собачкой в то утро и как я реагировала на это. Уже не повинуясь голосу разума, я начала повторять себе:
– Это сделал он, чтобы отомстить мне. Это он… я знаю.
Но вечером в четверг я была вынуждена пересмотреть свои взгляды и впервые в жизни хотела осыпать Дона Даулинга благодарностями. И столь велико было мое чувство в тот момент, что я едва не бросилась ему на шею, не расцеловала его, когда услышала на заднем дворе его крики:
– Кристина! Кристина! Посмотри, кого я привел.
Он вел на веревке Стинкера, заметно похудевшего, но все же моего Стинкера.
Опустившись на колени в подсобке, я стала целовать, ласкать, прижимать к себе его косматую голову, а он извивался от радости всем телом. Я бросила на Дона благодарный взгляд, а мать спросила:
– Скажи, ради Бога, где ты нашел его, Дон?
Он чесал затылок и смотрел на собаку.
– Просто счастливое свидание, тетя Энни. Я случайно проходил через Спиллерз-Кат, знаете, там, где находятся клети, и услышал чей-то визг. Он почему-то напомнил мне об этом вашем заморыше. Я вошел внутрь, заглянул за дверь и увидел его. Он был привязан в клети для погрузки лошадей. Тот парень, что там работал, сказал, что Стинкер пришел туда с какими-то ребятами за пару дней до этого. Он сказал, что когда уходил, они все играли с вашей собакой, а когда вернулся, никого не было, а она была привязана внутри этой клети. Он думал, что они придут за ним, и кормил его тем, что у него было.
– О, Дон, – я начала медленно подниматься. Благодарность была в моем голосе, в моем взгляде. – Спасибо. О, спасибо, – я чуть было не добавила «Прости, что я так гадко вела себя», но вовремя спохватилась. И все же в тот момент я действительно жалела о том, что так вела себя, я даже обнаружила, что Дон вызывает у меня какую-то крохотную симпатию.
Он улыбнулся.
– Я так и думал, что моя находка приведет тебя в состояние блаженства. А то ты бегала, как жертва аварии в поисках «скорой помощи».
Я неуверенно засмеялась.
– Да, я и чувствовала себя как жертва аварии.
Потом, поскольку он продолжал смотреть на меня, я взяла Стинкера на руки и пошла в кухню.
После этого происшествия жизнь пошла, пожалуй, чуть поспокойней. Дон стал вести себя получше, Ронни больше не заходил по ночам в мою комнату, а здоровье матери продолжало улучшаться – по крайней мере, мне так казалось.
Фактически это внушала мне она, заявляя, что чувствует себя намного лучше.
– Ты скоро сможешь вернуться на свою работу, – сказала она как-то, хотя и не уточнила – когда. Но я не особо спешила возвращаться к миссис Турнболл.
Это был чудесный день для стирки. Я встала рано, все постирала, просушила и подготовила для глажения к вечеpу. Мать была очень довольна.
– Боже мой, девочка, да из тебя выйдет великолепная хозяйка, – проговорила она, потом уже другим тоном добавила – Но я не хочу, чтобы ты жила вот так. Ты создана не только для стирки. Когда выйдешь замуж, я надеюсь, у тебя будет стиральная машина и пылесос «Гувер» для половиков.
Я засмеялась, и она тоже.
– Да, я понимаю, что несу чушь. Если у тебя будет «Гувер», то ты вряд ли станешь держать дырявые половики, в твоем доме все будет устелено коврами, это уж точно.
Ее восхитительное пророчество сделало меня просто счастливой.
Мать сидела в своем кресле у открытого окна с вязанием в руках. Тихим, приятным и заговорщицким тоном она спросила у меня:
– Как насчет чашечки чая, прежде чем они придут, а?
Я кивнула. Чай с фруктовым кексом был одним из тех «излишеств», которые она могла себе позволить.
Я только заварила чай и поставила чайник на каминную полку, когда из-за стены раздался голос тети Филлис, к которому добавился и голос Дона. Оба, похоже, кричали, но не друг на друга. Я поспешно направилась в подсобку, где мать, прижав руки к коленям, напряженно вслушивалась в то, что происходит за стеной.
– Они опять ругают Сэма, – зашептала я. – Интересно, за что на этот раз?
Мать покачала головой и шепнула в ответ:
– Он только что вернулся из школы.
Очень скоро мы выяснили, в чем дело. Когда отец мыл в подсобке руки, Сэм, с красными глазами и опухшим от слез лицом, крадучись, прошел черным ходом. Не глядя ни на мать, ни на меня, он направился к отцу. Водя пальцем по краю жестяного тазика и пристально глядя на грязную воду, почти невнятно пробормотал:
– Дядя Билл, они хотят послать меня на шахту…
Отец потянулся за полотенцем.
– Когда ты узнал?
– Сегодня днем.
– Ты сказал им, что хотел бы устроиться на какой-нибудь ферме?
– Да. Я им постоянно твердил об этом, но Дон сказал сегодня, что договорился насчет меня с начальством.
Сэм по-прежнему смотрел на воду и двигал палец взад-вперед по краю таза. Какое-то мгновение отец смотрел на него, потом отвернулся и произнес:
– Ну что ж, взгляни на это с другой стороны, Сэм. Найти сейчас работу – все равно что песчинку золота в породе. Некоторые сказали бы, что тебе повезло с самого начала, хотя я слышал, – он повернулся и посмотрел на мать, – я слышал, что они снова нанимают шахтеров.
Мать перенесла интерес с Сэма на отца и с надеждой спросила:
– Правда?
– Да, но не здесь, а пока подальше, но это хороший признак. Я завтра с утра пойду поговорю с Ламбертом, узнаю, есть ли хоть малейший шанс, – он посмотрел в потолок и воскликнул – Так забавно будет вновь спуститься под землю – как начать новую жизнь.
Я перевела взгляд с отца на Сэма. Тот еще ниже опустил голову и смотрел уже не на воду, а в пол. Я подошла к нему и обняла за плечи, а отец снова повернулся к нему и, шутливо шлепнув его по голове, сказал:
– Все не так уж плохо, Сэм. Привыкнешь. Ты не поверишь, но я поначалу чувствовал себя точно так же. Мне было тринадцать, я не мог спать по ночам.
– Но, дядя Билл, я… я… – на глазах Сэма вновь пока зались слезы. Он смотрел на отца и никак не мог заставить себя признаться, что боится темноты. Но мы все его хорошо поняли.
– Проходи попей с нами чаю, – пригласила мать. – Я испекла замечательный кекс.
После чая Сэм оставался у нас на кухне до тех пор, пока не послышался крик тети Филлис:
– Эй ты, Сэм!
Когда он ушел, мать сказала:
– Бедняга, он же не может без света, – она поднялась, задвинула стул под стол. – Все этот Дон.
Ни я, ни отец не сказали ни слова.
Вечером я вдруг почувствовала, что не могу больше сидеть в четырех стенах. Я поднялась к себе в комнату, потом опять спустилась, постояла у окна гостиной, отправилась на кухню, постояла у окна там. Дом стал казаться мне душным, захотелось вновь увидеть реку.
– Ты не против, если я прогуляюсь, мама? – спросила я.
– Иди, конечно, – сразу ответила она. – У тебя утомленный вид. Это все жара. Куда ты хочешь пойти?
– Пройдусь по берегу.
– Не хочешь, чтобы с тобой пошел папа?
– Нет, нет, – я торопливо покачала головой.
– Тогда выходи через парадную дверь.
Она не хотела, чтобы Дон, если он был сейчас в кухне или в комнате, которая, как и моя, выходила окнами на задний двор, увидел, что я иду на реку.
Я не стала подниматься к себе или даже причесываться, а просто сбросила фартук и быстро вышла через парадный вход. По улице я шла, ничем не выдавая своего нетерпения. потом свернула за угол и направились к холмам.
Но едва улица скрылась за склоном холма, как я побежала и не останавливалась до тех пор, пока не достигла берега реки. Я смотрела на воду и глубоко вдыхала воздух. Потом решила пройти до большой излучины – мне казалось, что я не была там уже много лет. Большая излучина на довольно извилистой реке была одна – в том месте, где она делала резкий поворот, огибая Брамтон-Хилл. Идти надо было добрых две мили, но сумерки еще и. наступили, и я знала, что успею вернуться до наступления темноты.
Я решила перебраться по камням на другой берег: тропа там бежала, не встречая препятствий, да и пейзаж был лучше.
Подойдя к камням, специально уложенным для этой цели, я увидела на одном из них парочку. Камень был не очень большой, и вряд ли парень и девушка удержались бы, но они стояли, крепко обнявшись, и смеялись. Вода с шумом неслась у их ног. Когда девушка повернулась, я узнала ее. Это была Эдна, мы учились когда-то в одном классе. Она и ее парень направились к берегу.
– Привет, Эдна, – сказала я.
– Привет, Кристина, – ответила она.
И все.
Торопливо перепрыгивая с одного камня на другой, достигла противоположной стороны и, не оглядываясь на них, пошла дальше, чувствуя себя несколько смущенной и, как ни странно, очень одинокой. Прежде я не испытывала такого чувства – словно никто в мире не любил меня. «Подумать только, – думала я. – У Эдит есть парень».
Некоторое время спустя я миновала двух рыболовов и пожилую пару, выбравшуюся на прогулку, и больше до излучины никого не встретила. Это было красивое место. Здесь река расширялась, и ее воды не завихрялись столь бурно и беспорядочно. На противоположном берегу круто поднимался холм, на котором и располагался город – с этого места его видели немногие; по верхнему краю тянулась ограда, за ней росли деревья. Там стояли дома, принадлежавшие богатым людям Брамптон-Хилла. В ограде кое-где имелись калитки, от них к реке сбегали по склону дорожки. Я села и некоторое время отдыхала. Глядя на эти деревья, скрывавшие дома, я подумала: интересно, каково было бы пожить в одном из них, с садом почти до самого берега реки? Вообще-то наши дома тоже находились едва ли не у самого берега, но вокруг Фенвикских Жилищ не было оград с калитками – в том-то и заключалась разница.
Откуда-то появился туман и начал равномерно оседать на поверхности воды, напоминая масло, что тает под нагретым лезвием ножа. Он окутал всю реку, и я встала: дневная жара спала, и я знала, что скоро станет удивительно холодно. Назад я шла куда более быстрым шагом, и уже почти достигла камней, как вдруг увидела, что по ним, пересекая реку, идет какой-то молодой человек. Я узнала его с первого взгляда. На этот раз на нем не было шарфа, но это был один из тех двух парней, которые наблюдали на мною, Ронни и Доном, когда мы бежали домой после вечеринки. Он шагнул на берег как раз в тот момент, когда я приблизилась к этому месту, и мы посмотрели друг на друга. Он выглядел точно таким же, каким я запомнила его – бледным, с темными, почти черными в свете угасающего дня, глазами. Он не мигая смотрел на меня, и я опустила глаза. Потом он проговорил:
– Добрый вечер.
Хотя я вовсе не намеревалась бежать, я торопливо запрыгала с камня на камень и, когда оказалась на противоположном берегу, с трудом сдержала себя, чтобы не поскакать, как кролик. «Не глупи, – сказала я себе. – Он подумает, что ты свихнулась».
Я не оглядывалась, но знала точно, что он стоит и наблюдает за мною, поэтому пошла так спокойно, как только могла – старалась не делать больших шагов, к которым так привыкли мои длинные ноги, подняв голову и лишь чуть-чуть размахивая руками.
Так я шла до тех пор, пока не миновала первый поворот, только тогда я успокоилась: оттуда он уже не мог видеть меня. И тут я едва не подпрыгнула в воздух– взглянув через реку, я обнаружила, что он идет почти параллельно мне по противоположному берегу. Он улыбнулся и поймал мой взгляд. Но я не улыбнулась ему в ответ, а стала смотреть прямо перед собой. И даже достигнув того участка берега, напротив которого находились наши дома, и взбираясь по склону холма, больше не повернула головы. Когда я поднялась на вершину, мое сердце торопливо колотилось. Однако, как ни странно, я больше не чувствовала себя одинокой.
Люди сидели на крылечках, наслаждаясь вечерней прохладой.
– Привет, Кристина. Ну и жарища была…
– Да. Жара, – я вдруг почувствовала, что мне трудно говорить.
– Куда ты ходила? – поинтересовалась мать.
– На большую излучину.
– Так далеко? Неужели ты не устала после сегодняшней стирки?
Я покачала головой. Никогда в жизни я не чувствовала себя менее усталой. Мое тело как бы парило, сердце совершало в груди невероятные прыжки. Мне хотелось лишь одного: подняться в свою комнату, лечь в кровать и думать, думать…
Когда наконец я оказалась под простыней и зарылась лицом в подушку, в кромешной темноте, возникшей перед глазами, я отчетливо увидела его лицо. Он был красив… прекрасен. Я видела его не два раза, я видела его много лет, потому что это было лицо, которое часто возникало в моих сладких девических мечтах. В тот вечер, когда мы бежали по склону холма, мне показалось, что я видела его прежде, и теперь поняла, что каким-то непостижимым образом он всегда был знаком мне. Я повернулась на спину и принялась смотреть в окно на усыпанное звездами небо. Тот парень тоже ходил под этим небом, совсем близко, и думал обо мне. Его взгляд сказал мне, что он будет думать обо мне всю ночь и весь завтрашний день.
Я быстро села в кровати. Решено – завтра вечером я опять пойду к большой излучине, и если он заговорит со мной, не стану глупить, я отвечу ему. Но это было еще так далеко – я не знала, как дожить до завтрашнего вечера…
И он пришел – после целого дня глаженья белья и уборки спален. К половине седьмого солнце село; было намного прохладней, и вечер выдался не такой приятный, как накануне.
После ужина я вымыла посуду и, стараясь не выдать своего волнения, объявила:
– Я пойду немного прогуляюсь, мама.
Она подняла глаза от штопки.
– Хорошо, девочка.
Ронни сидел у стола. Когда я заговорила, он быстро вскинул голову, и на какой-то ужасный момент мне показалось, что брат напросится сопровождать меня, но, к счастью, этого не произошло. Он снова принялся за книгу. Он постоянно читал книги из библиотеки, но с той ночи, когда я велела ему убираться из моей комнаты, он уже не разговаривал со мной как прежде, а был очень немногословен. Иногда он не смотрел на меня по нескольку дней.
Я быстро надела пальто и вышла. Дойдя до конца улицы, с трудом сдержала себя, чтобы не побежать. Нет, надо идти спокойно, он может оказаться на любом участке берега. Потом мои шаги замедлились. Что, если его там вообще нет? От этой мысли мне стало не по себе. Очень медленно я приблизилась к реке.
Насколько я могла видеть, по обоим берегам никого не было. Я подошла к камням, перебралась по ним на противоположную сторону и пошла вдоль воды. Потом остановилась, как и накануне вечером, и стала рассматривать сады. Опять над рекой появился туман, но на этот раз он принес с собой холод, и в сердце моем тоже было холодно. Медленно, очень медленно я побрела назад. Снова переправилась через реку и пошла обратно. Так и не встретив ни души, я уже почти достигла наших домов, как вдруг увидела на противоположном берегу одетого в черное отца Эллиса. Он шел по полю к реке. В моем теперешнем состоянии острого разочарования я не хотела разговаривать даже с ним, но он узнал меня и помахал рукой. Я подождала, пока он достигнет берега, и, разделенные пространством воды, мы стали перекликаться.
– Как дела, Кристина?
– Хорошо, святой отец, – хотя мне было вовсе не хорошо, и я думала, что хорошо уже не будет никогда.
– Я зайду как-нибудь на следующей неделе.
– О, отлично, святой отец, маме будет приятно.
Теперь у отца Эллиса был другой приход, но он время от времени по-прежнему навещал нас. После того воскресенья, когда отец Говард прочитал свою памятную проповедь о морали, двое молодых священников были переведены в другие приходы. Такие перемещения стали повторяться почти каждый месяц. Поползли слухи, что в пресвитерии возникли проблемы.
– Правда, сегодня было жарко?
– Да, святой отец.
– Матери лучше?
– Да, святой отец, немного лучше.
– О, это хорошо. Я молюсь за нее каждый день.
– Большое спасибо, святой отец.
– Ты так быстро взрослеешь, Кристина. Мы уже сто лет не гуляли с тобой… надо как-нибудь поболтать с тобой как раньше.
– Да, святой отец, да.
– Ну что ж, до свидания, Кристина.
– До свидания, святой отец.
Он пошел прочь, помахав мне рукой, а я стала подниматься на холм.
В последующие две недели я ходила на реку каждый вечер. Я чувствовала себя забытой и одинокой. Мама не могла понять причину моей печали и говорила:
– Ты слишком много работаешь. Такой тяжелый труд тебе не по силам. Вся эта стирка… Ты просто не создана для этого.
Я смотрела на нее, улыбалась и спрашивала:
– А ты?
– Я – другое дело, дочка.
И после подобного ответа я чувствовала себя еще более одинокой.
В последующие недели случилось только два более или менее заслуживающих внимания события: Дон Даулинг купил автомобиль, а отец Эллис, разговаривая с Ронни, вышел из себя. Последнее произошло во время его обещанного визита к нам. Увидев на кухонном столе какую-то книгу, он взял ее и, держа на вытянутой руке, спросил:
– Кто это читает?
Выходя из подсобки и застегивая рубашку, Ронни твердо ответил:
– Я, святой отец.
Священник какой-то момент смотрел на него, потом перевел взгляд на книгу, потом вновь положил ее на стол. Я видела, что ему стоит больших усилий казаться веселым и общительным как обычно.
– Что ж, Ронни, я никоим образом не хочу обидеть тебя, но, мне кажется, ты еще не готов читать Мартина Лютера. Надо тренировать собственный разум, прежде чем браться за подобные книги.
– Почему?
Голос Ронни прозвучал резко и отрывисто – это был вызов. Началась дискуссия.
– Довольно! – попыталась прервать спорщиков мать, но отец Эллис поднял руку и произнес:
– Нет, миссис Уинтер, оставьте его в покое, пусть говорит.
Я накрывала на стол и намазывала хлеб маслом; большая часть того, о чем спорили священник и брат, была куда выше моего понимания, но, помню, я была поражена тем, как много знает наш Ронни, а вот эти его слова и меня заинтересовали:
– Нам говорят, святой отец, что сатана был падшим ангелом и что его изгнали с небес. Однако небеса, как нас учат, есть награда для хороших людей. Как в таком случае вы можете объяснить, что он вообще попал туда? И есть ли такая сила, что может обратить на небесах добрых людей в порочных?
Отец Эллис уже собирался ответить, но Ронни с безрассудной, как мне показалось, смелостью, быстро вставил:
– И вы говорите, Бог не создал зла, но нас учат, что Бог создал все, и нет ничего, что не было бы создано им. Тогда откуда же взялось зло?
– Я не могу ответить на все твои вопросы за минуту, – проговорил отец Эллис, начиная сердиться по-настоящему. – Великие умы думали над ними целую жизнь, и если ты хочешь найти на них ответы, я тебе помогу. Но не стоит нападать на церковь и на Всемогущего Бога из-за своего ограниченного интеллекта.
– О, святой отец, простите меня, – заламывая руки, начала мать и, угрожающе взглянув на Ронни, добавила – Когда вернется твой отец, у меня будет что рассказать ему.
– Не надо, миссис Уинтер. Мы все проходили через эту стадию и не должны сердиться на них, вот и все.
Отец Эллис пробыл у нас недолго. Когда он ушел, мать, держа руки на коленях, безнадежно взглянула на Ронни. Потом сказала:
– Ну что ж, парень, ты напросился на страшные неприятности.
– О, мама, ради Бога! Ты же не ребенок. Сейчас тысяча девятьсот тридцать девятый год, и человек не падает замертво, если поспорил о чем-то со священником.
Он встал и вышел, а мать повернулась и посмотрела на меня. Я чувствовала себя так же, как она: поругался со священником – хорошего не жди. Мать была очень суеверной женщиной, и это передалось от нее мне: я не стригла по пятницам ногти, никогда не ходила под лестницей-стремянкой, а если на столе лежали перекрещенные ножи, я быстро разбирала их и крестилась, чтобы в доме не было ссор. Если падала картина или за камином стрекотал сверчок, мы знали, что это признак смерти, а если кто-нибудь умирал на нашей улице, за ним наверняка должны были последовать еще двое. Поэтому мы ожидали крупных неприятностей.
Как-то раз к нашему парадному входу подъехал на своей машине Дон Даулинг. Автомобиль его был не новый, но хорошо отремонтированный. Гудок звучал так громко, что все жители повыскакивали на улицу. Тетя Филлис у двери не делала ни малейшей попытки скрыть свою гордость за сына. Мы с матерью стояли на ступеньке нашего крыльца.
– Я и не знала, что ты можешь водить машину, Дон, – заметила мать.
– Так ведь я тренировался некоторое время, тетя Энни. Идите садитесь. И ты, мама, – он жестом пригласил мать.
Но моя мать покачала головой, тетя Филлис – тоже. – Ну, а ты? – Дон повернулся ко мне.
Я отступила в прихожую и, засмеявшись, сказала:
– Нет, только не я, Дон. Машины внушают мне ужас.
Дон не стал настаивать. Провожаемый взглядами всей улицы, он тронулся с места, свернул за угол, проехал переулком за домами и вновь выехал на главную дорогу.
Машина съехала по склону холма и скрылась из глаз. Почувствовав, что нужно как-то отреагировать, мать повернулась к тете Филлис и сказала:
– Ей-богу, он делает успехи, а?
– Да, и только благодаря собственным мозгам, – ответила тетя Филлис. – Это только начало. Скоро он уже не будет работать в шахте.
Моя мать ничего не сказала, а повернулась и пошла в дом. На кухне она предупредила:
– Будь осторожной, Кристина. Никуда не езди с ним в этой его машине.
– Как будто я собиралась, – мы посмотрели друг на друга и занялись своими делами.
Дни тянулись скучно и одинаково. Я уже начала задумываться, не суждено ли мне вообще прожить так всю жизнь. Мне захотелось найти себе какую-то работу. А потом я увидела его снова – того молодого человека.
Я убирала в комнате. Не знаю, что заставило меня открыть в тот момент дверь нашего парадного входа, но я открыла ее и выглянула на улицу. Он шел прямо ко мне. В его руке была трость, и он, вероятно, направлялся в лес. В одну минуту он находился на середине улицы, в другую – стоял на мостовой прямо напротив меня, но я не могла видеть его лица, потому что мои глаза застлала серебряная дымка. Но я слышала его голос.
– Эй, привет.
– Привет, – ответила я, и туман рассеялся.
– Вот мы и снова встретились.
Я промолчала. Мы смотрели друг на друга не отрывая глаз.
– Отличный денек. Я собрался прогуляться по лесу.
– О, – выдавила из себя я.
– Ты здесь живешь?
Я кивнула.
Он собирался сказать еще что-то, но тут из глубины дома послышался голос матери. Она не звала меня – просто продолжала разговор, который мы начали до того, как я открыла дверь. Теперь его взгляд устремился за мою спину; понизив голос, он спросил:
– Ты сегодня будешь гулять возле реки?
Я потупила глаза и заставила себя сказать:
– Да, я буду проходить мимо.
– До свидания, – произнес он.
– До свидания, – ответила я.
Но он не уходил, я пошевелилась первой. Повернулась, взялась за дверь и робко закрыла ее. Потом постояла, прислонившись к ней спиной и сжимая подол платья. Учащенно билось сердце – не только сердце, каждая жилка, наполняя тело какой-то пульсирующей болью. Я даже чувствовала, как кровь опускается по венам ног.
Я начала петь и окончила уборку, пребывая в блаженноизумленном состоянии. Мать, просунув голову в комнату, сказала:
– Боже, да ты и правда «красишь облака лучами солнца». Я давно не слышала, чтоб ты так пела.
В половине седьмого я была на берегу реки. О времени мы не договаривались, но он ждал меня как раз напротив нашего дома, в том самом месте, где я когда-то плюхалась в воде. Он быстро направился ко мне без тени смущения или неловкости. Он не застегивал пиджак, и не расшаркивался, и не путался в словах. Какое-то мгновение мы смотрели друг на друга, как утром, потом он мягко спросил:
– Как тебя зовут?
– Кристина. Кристина Уинтер.
– Кристина, – повторил он. – Это имя тебе идет. А я – Мартин Фоньер.
Его фамилия звучала как иностранная и отпечаталась в моем мозгу как Фонир.
– Куда бы ты хотела пойти… Кристина? – и мое имя звучало в его устах как-то по-особому. Так его еще никто не произносил.
– Пройтись по берегу.
– Хорошо, – улыбнулся он. – Не составит ни малейшего труда. Я восхищен твоим выбором, это будет чудесная прогулка.
Я дрожала, ноги совершенно не слушались меня, я не прошла и дюжины шагов, как зацепилась за пучок травы. Он тут же поддержал меня. «Не решит ли он, что я спотыкаюсь на ровном месте?»– подумала я. Когда я вновь обрела равновесие, он убрал руку и не прикасался ко мне до того самого момента, как мы подошли к камням. Тогда он совершенно естественно поддержал меня за локоть и помог встать на первый камень, потом взял меня за руку, и так мы перебрались через реку, словно я никогда в жизни еще не делала этого. На противоположном берегу мне вдруг ужасно захотелось, чтобы он не выпускал мою руку. Но он разжал пальцы; мы пошли рядом, но не очень близко друг от друга.
К тому времени, когда мы достигли большой излучины, не только мое сердце, но я вся полностью принадлежала этому созданию, этому чудесному созданию. Мой спутник был старше и Дона, и Ронни, правда, ненамного. Ему было лет двадцать. Но он говорил как зрелый и опытный мужчина, более умудренный опытом, чем мой отец.
Отец Эллис был единственным из образованных людей, с которыми мне прежде доводилось беседовать, но сравнивать плавную, завораживающую манеру священника и речь Мартина было все равно что сравнивать свечу с солнцем. Мартин – это имя кружилось в моем мозгу, заглушая даже его собственные слова.
Мы стояли на берегу и смотрели на сады Брамптон-Хилла. Его отрывистый голос вдруг вернул меня к действительности.
– О чем ты мечтаешь? – смеясь, поинтересовался он.-
Я хотела сказать «О тебе и о твоем имени», но молча взглянула на него и засмеялась в ответ.
– Ты часто мечтаешь?
И опять мне захотелось сказать: «Всегда, когда я счастлива», но я ответила коротко:
– У меня не так много времени, чтобы мечтать.
– Расскажи мне о себе.
И мне было очень легко выполнить его просьбу, но я говорила не о себе – говорить тут было нечего, а о матери, отце и нашем Ронни. Я не упомянула о Даулингах. Когда я умолкла, он никак не комментировал мой рассказ и вообще мало говорил о себе – сказал лишь, что остановился у друзей в Брамптон-Хилле и только что окончил Оксфорд.
А потом наступили длинные сумерки, и туман окутал нас, когда мы двинулись в обратный путь. Я не помню, о чем мы говорили, но когда мы достигли участка берега напротив наших домов, он поймал меня за руку и сказал уже совсем другим тоном, серьезно и настойчиво:
– Побудь еще, Кристина.
Мы стояли очень близко и видели в глазах друг друга трепетные огоньки. Я сбивчиво пробормотала:
– Я… я не могу. Мне надо идти, меня будут ждать дома. Брат может пойти искать меня.
Его пальцы еще крепче сжали мою руку.
– Когда я снова увижу тебя?
– Завтра, – прошептала я. – Я могу прийти к шести.
– Завтра я занят, по крайней мере большую часть вечера, – и, сжав мою руку еще сильнее, добавил – Но я постараюсь прийти. Если не появлюсь до семи, не жди. Зато в воскресенье вечером я приду где-то около шести. Договорились?
Некоторое время мы стояли неподвижно, не отрывая друг от друга глаз. Потом его взгляд опустился к моим губам, и я почувствовала, как жаркая волна прокатилась по моему телу.
– Я… я должна идти.
– Спокойной ночи, Кристина.
Я попятилась, но он продолжал крепко сжимать мою руку.
– Спокойной ночи, Мартин, – прошептала я. Потом с некоторым усилием высвободилась и, позабыв о том, что мне следует вести себя спокойно, побежала по склону холма. Мне хотелось обхватить себя руками и подпрыгнуть – чувство того старого, исступленного восторга было сильным как никогда, и я с большим трудом подавила его.
На углу я столкнулась с Сэмом, и что-то в его глазах заставило меня остановиться.
