Текст книги "Кристина"

Автор книги: Кэтрин Куксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Знаешь, ты хорошенькая девочка.

С подобными словами обратился бы к ребенку любой северянин, и в тоне Дона не было ничего особенного, но я знала, что он не такой, как другие северяне. Всем своим существом я осознала, что надо опасаться даже самых ласковых слов Дона. Но сомнений не оставалось: он понравился моей дочери. Она вытянула руку, дотронулась пальцем до усов, которые Дон сейчас отращивал, и засмеялась. Потом Дон стремительно поднялся, держа Констанцию на руках, и я рванулась вперед, словно ей угрожала какая-то опасность. Я протянула к ней руку, и его пальцы коснулись моих. На какое-то короткое мгновение его взгляд остановился на моем лице, и я почувствовала, как моя температура резко снизилась, словно кто-то вдруг запихнул меня в холодильник. Я отдернула руку и отвернулась. Дон опустил Констанцию на пол и очень ласково сказал:

– Дядя Дон принесет тебе что-нибудь завтра. Что ты хочешь? Куклу?

Девочка кивнула и засмеялась.

– Куклу – как Пэтси, – она подошла к шкафу, вытащила коробку со своими игрушками, достала оттуда куклу и протянула ему, повторив – Как Пэтси.

– О, та будет больше, чем Пэтси – во какая! – и Дон развел руки, показывая, какую куклу он принесет. – Ну что ж, мне пора, – проговорил он и повернулся к двери, но потом бросил взгляд на Сэма и поинтересовался – Так что, можно опаздывать?

Ничего не ответив, Сэм повернулся и посмотрел на брата в упор.

Дон, не сказав больше ни слова, вышел.

Только тут я заметила, что вся, с ног до головы, дрожу. Я посмотрела на Сэма, но он не захотел встречаться с моим взглядом и, отвернувшись, уставился в огонь.

– Ты опоздаешь, Сэм. Извини, что я так задержалась.

Он также молча направился к двери, потрепав Констанцию по головке. Он даже не попрощался, и я, помню, подумала: «Если бы ему было столько лет, сколько Дону, и он был бы так же силен, без драки бы не обошлось».

Дон принес Констанции куклу, но возобновлять свои ежедневные визиты не стал. Иногда он приходил лишь спустя неделю, уделяя внимание только девочке и разговаривая лишь с ней. Постороннему показалось бы, что меня для него не существует – и никогда не существовало. Но я-то знала, чем это чревато, и боялась.

Однажды я кружным путем направлялась от пешеходного мостика к холму, нагруженная двумя сумками с продуктами. Констанция ковыляла рядом. Неожиданно рядом остановился джип, и водитель, подавшись ко мне, сказал:

– Эй, здравствуйте. Вас подбросить?

Я уже хотела было поблагодарить и отказаться, как вдруг узнала мужчину, который подвез меня до госпиталя в тот вечер, когда погиб Ронни. Он был, по моим меркам, немолод, около сорока лет, с обыкновенным лицом, которое оживляли лишь маленькие, очень яркие глаза. Я не успела ответить ни да ни нет, как он спрыгнул на землю, взял у меня сумки и помог сесть в машину. И это была моя вторая встреча с Томом Тайлером… Томми, как я стала называть его позднее.

Мне не пришлось с тревогой размышлять о подоплеке его поступка, потому что он показал мне фотографию своей жены и двоих детей. Томми жил в Уитли-Бее – это было не так далеко от нас. Он рассказал мне о том, что ему приходится делать, чтобы подольше побыть во время уик-эндов дома. Признался, что Констанция напоминает ему младшую дочь, но великодушно добавил, что та не настолько красива.

– Правда, они с возрастом меняются, – заметил он. – Но к вашей это не относится, миссис.

Впервые меня назвали «миссис», и это обращение как-то очень состарило меня и без обиняков напомнило, что я уже мать. Я и не подозревала, что Томми предстоит сыграть важную роль в моей судьбе и что с него начнется второй этап моей жизни. Но прежде случились два происшествия: первое привело к тому, что Дон и Сэм в открытую, образно выражаясь, схватили друг друга за глотку, а второе – авария на шахте – бросило тень на Сэма.

Как-то Сэм пришел к нам и спросил:

– У вас не найдется мешка, Кристина? Старой мисс Спайер нужно принести угля. Мать не дала ей наше ведро, а в то, что у нее есть, не войдет и лопаты. Легче будет набрать в мешок да отнести ей.

– Нет у нас мешка, Сэм, – ответила я. – Извини.

В этот момент дверь открылась и вошел отец.

– За что ты здесь извиняешься? – поинтересовался он, снимая пальто. – Чего у нас нет?

– Мне нужен мешок, дядя Билл, – пояснил Сэм. – Хочу принести мисс Спайер немного угля.

– У нас ведь вроде нет мешка, да, папа?

Отец постоял минуту, размышляя, потом сказал:

– Нет, есть, Сэм. В сарае. Я свернул его и положил на полку с красками – думал, когда-нибудь он может навести на след того, кто убил Стинкера. На нем какое-то странное название, и я подумал: «Кто его знает, если я когда-нибудь увижу такое же, то узнаю, откуда он». Но теперь ты можешь взять его, Сэм. Что сейчас беспокоиться о таких вещах, когда люди погибают тысячами? Да, нечего таить злобу за прошлое. Возьми его, Сэм. Принести?

– Нет, дядя Билл, я сам. Спасибо.

Окно нашей кухни выходило на двор, и я увидела, как Сэм пошел в сарай, а потом вышел с мешком, завернутым в грубую оберточную бумагу. Я вспомнила, как отец положил его туда и сказал: «Пусть будет, Кристина. Пойдет на тряпки, когда начну красить». Сэм снял бумагу, вытряс мешок и разложил его на земле. Я заметила на нем какую-то надпись, но с такого расстояния не смогла разобрать ее. Потом я увидела, как Сэм повернулся и быстро взглянул в мою сторону. Он заметил, что я смотрю в окно, на какое-то мгновение застыл, пристально глядя на меня, потом поднял мешок и торопливо пошел со двора. Я услышала топот его шагов, и через несколько секунд, после того как он вбежал в дом, через кухонную стену послышались два голоса – его и Дона, к которым присоединился и голос тети Филлис.

Мы с отцом переглянулись. Потом отец пошел в подсобку, острожно открыл дверь и прислушался. Я подошла и встала рядом; тетя Филлис распахнула кухонную дверь, и она врезалась в стену с таким звуком, как будто этот удар разнес ее в щепки. Послышался громкий голос Дона.

– Ты спятил, черт побери! – кричал он.

– Спятил, да? – я не узнавала голос Сэма, но знала, что это он. – Ладно, пусть так, а ты всегда был психически ненормальным. Теперь все стало на свои места. Я давно подозревал, но сейчас…

– Дурак ты чертов! – уже тише, с примирительными интонациями проговорил Дон. – Входи.

– Убери от меня свои руки!

– Идите в дом оба и перестаньте орать! – кричала, стоя в дверях, тетя Филлис.

– Ты паршивая, грязная, сумасшедшая свинья! – продолжал выкрикивать Сэм, и я не могла поверить, что это тот самый парень, который всегда говорил тихим спокойным голосом и никогда не выходил из себя. Потом послышался звук шаркающих по земле ног, и я поняла, что они начали драться. Вцепившись в руку отца, я зашептала:

– Папа, папа, иди и останови их, он убьет Сэма!

Отец заколебался.

– Насчет этого – не знаю. Сэм силен, как лошадь, а тот раздулся от пива и… – он замолчал.

– Но, папа, он же в два раза меньше Дона.

Из-за стены донеслись отвратительные глухие удары, тяжелое дыхание, и отец выбежал на задний двор.

– Кончайте! Кончайте! – уже в следующую секунду кричал он. – Сэм! Сэм! Ты слышишь, кончай! Оставь его!

Опять послышалось шарканье, а потом отец вернулся, толкая перед собой Сэма, лицо которого было перепачкано кровью из разбитой верхней губы.

– О, Сэм! – я провела его в подсобку. – Из-за чего все началось? Что случилось? Не надо было задевать его.

Я налила воды в таз, Сэм обмыл лицо, потом взял из моих рук полотенце и прижал его к губам. Но он так и не сказал, из-за чего произошла ссора – ни мне, ни отцу. Я не стала допытываться. Я инстинктивно избегала всего, что было связано с Доном. Связать происшествие с мешком мне не пришло в голову.

Три месяца спустя в шахте произошел взрыв, четверо человек погибли. Других, в том числе и Дона, удалось поднять на поверхность в последнюю минуту. Три дня он лежал в больнице, и тетя Филлис, подобно привидению, маячила на улице и днем, и ночью. Сэм тоже был в то время на шахте, но его беда миновала. Однако пережитое оставило на нем свой отпечаток: за какую-то ночь он очень изменился, стал тихим и немногословным даже со мной и Констанцией. Я знала, что он и прежде вел себя с окружающими сдержанно и расслаблялся лишь в моем обществе – обычно мы весело болтали с ним. Но после аварии Сэм и вовсе стал молчуном.

Сохранилась лишь часть нашего леса: остальное вырубили военные, расширяя свой аэродром. Но я часто брала Констанцию в первую «гавань» – других не сохранилось, где мы садились на траву, и она начинала свои шумные игры, в то время как я занималась вязанием или просто наблюдала за ней. Часто с нами приходил и Сэм. В тот день он тоже сопровождал нас. Дочери нравилось, когда Сэм ходил с нами в «гавань», потому что весело играл с ней, но сейчас он просто сидел рядом со мной, подтянув колени и, как обычно, свесив руки.

– Ты хорошо чувствуешь себя, Сэм? – поинтересовалась я.

– Да, все в порядке.

Я больше ничего не говорила. Мне было хорошо известно, что первая авария всегда потрясение для шахтера. Одни быстро оправлялись от него, рассматривая происшедшее как горький, но полезный опыт, на других случившееся всегда оставляло свой след. Я чувствовала, что так произошло и с Сэмом. Он всегда боялся темноты, как ни пытался храбро противостоять ей.

Констанция, вдоволь наигравшись, устала, и Сэм нес ее домой на своих плечах. Едва он опустил ее на пол, как дверь черного хода распахнулась и в кухню, даже не постучавшись, влетел Дон.

Сэм резко, словно подброшенный пружиной, выпрямился. Я не могла ошибиться: мимолетное выражение страха появилось на его лице при виде Дона.

– Ум… гу. Н… да! – словно пропел тот.

Сэм не ответил, и Дон уже другим тоном продолжал:

– Ну что, рад видеть меня? – он сделал шаг вперед, но Сэм не отступил, а лишь произнес:

– Чего тебе надо?

– Чего мне надо? Ты, трусливая сволочь! Да я сейчас запросто вышибу из тебя мозги!

Услышав угрожающий голос Дона, Констанция захныкала. Я быстро взяла ее на руки и сказала:

– Послушай, Дон, мне не нужно здесь никаких скандалов.

– Ты знаешь, что он хотел сделать? – спросил Дон, не отрывая глаз от брата, лицо его так перекосилось от ярости, что казалось, вот-вот разлетится на куски. – Он пытался убить меня!

Я ничего не могла с собой поделать – мой взгляд, испуганно-вопросительный, метнулся к Сэму. Но оно ничего не сказало мне, признаки какого-либо страха уже покинули его.

– Да ты с ума сошел! – воскликнул он.

– С ума сошел, да? Хорошо, но ты, черт побери, станешь еще более сумасшедшим после того, как я разделаюсь с тобой!

– Не знаю, о чем ты.

– Да ну? Я едва не задохнулся, пока мы добрались до вентиляционного люка. Значит, ты не пролезал через него и не захлопывал его за собой что есть силы, так? Ну конечно, нет! Да если бы Стив Мортон не вернулся взглянуть, все ли вышли, я бы уже был покойником. А ты сказал ему, что был последним, разве не так?

– Я не знаю, что сказал ему, мне самому было плохо.

– Самому было плохо… до того, что тебя даже не стали держать в больнице. Ты, чертов… – он сделал выпад в направлении Сэма, и я бросилась вперед, закричав:

– Нет, не смей, не здесь!

Дон сделал глубокий вдох и воскликнул:

– Ладно, ладно. Пусть будет по-твоему. Не здесь так не здесь, но я все равно отплачу ему – так или иначе, я ему устрою. Завтра же он не сможет поднять от стыда голову в нашем городе. У Стива Мортона глотка что надо, а я позабочусь о том, чтобы он не молчал. Вот что, трусливая сволочь, я тебе сделаю.

Он развернулся и вышел. Услышав звук закрывшейся двери, я посмотрела на Сэма. Тот выглядел так, словно был готов вот-вот упасть в обморок. Он опустился на диван и закрыл лицо руками.

Я поставила Констанцию на пол, подошла к нему и обняла за плечи.

– В чем дело, Сэм? Тебе чего-нибудь принести? Не беспокойся, ни я, ни кто другой не поверит ни одному его слову. Ты правильно сказал: он сошел с ума.

Я действительно не поверила Дону. То, в чем он обвинял брата, было бы величайшим преступлением, какое только может совершить один шахтер по отношению к другому. Даже самый плохой – и тот не бросил бы напарника на произвол судьбы. В критический момент разум человека может быть поражен шоком и не исключено возникновение на какое-то время паники, но из рассказов отца и других горняков я знала, что ни один из них не оставит своего собрата в беде – под землей люди заботятся о пострадавших не меньше, чем это сделала бы родная мать.

Сэм в отчаянии раскачивал головой, и я повторила:

– Не беспокойся, никто и не поверит ни ему, ни Стиву Мортону. Тебе только надо рассказать, как было на самом деле.

Сэм медленно поднял голову и, уставившись перед собой, тихо произнес:

– Да, больше мне ничего не остается. И я буду делать это – буду постоянно. Я знаю, что это всего лишь мое слово против их слова и что члены шахтерского клуба проведут частное расследование, но я буду придерживаться своей версии: я растерялся и не понимал, что делаю, – потом он повернулся и, глядя мне в глаза, ровным голосом произнес – Я знаю, что я делаю, Кристина. Я специально закрыл вентиляционный люк.

Моя рука непроизвольно поднялась с его плеча. Он почувствовал это, и я вновь положила ее, прижав еще крепче, чем прежде.

– Я хотел, чтобы он умер. Я уже много лет желаю, чтобы он умер.

– Да ты что, Сэм!

Он пристально, широко раскрытыми глазами смотрел на меня, его голос упал до шепота:

– С ним что-то не в порядке, Кристина. Ему лучше не жить. Он плохой, злой… я боюсь. Не за себя, а… – он не докончил, но выражение его глаз говорило мне, кого он имеет в виду.

– О, Сэм! – смогла лишь вымолвить я.

– Ему следует обратиться к доктору – одному из этих психиатров. Надо было сделать это много лет назад. Ошибка нашей матери… О нет, не совсем, – Сэм покачал головой так, словно устал от ее тяжести. – Я должен сказать тебе это сейчас, Кристина. Держал все в себе много лет, но теперь, поскольку ты знаешь, что я пытался сделать, я уж лучше расскажу, – он отвел глаза, и его взгляд остановился на моей руке, лежавшей на его плече. Потом очень тихо произнес – Стинкер… это Дон утопил Стинкера в том мешке.

В желудке у меня что-то перевернулось, а подбородок опустился на грудь. Я ждала.

– Кролик тогда в лесу – тоже его рук дело. И еще многое, о чем ты не знаешь, о птицах и тому подобном. А когда в первый раз пропал Стинкер – это он спрятал его. Знаешь, почему я боюсь темноты? – все так же тихо спросил он.

Я не могла говорить.

– Когда мать уходила, он засовывал меня в низ буфета и через дырки для воздуха тыкал в меня палками. Знаешь, откуда у меня эта отметина? – он похлопал себя по щеке, на которой осталось крупное светлое пятно.

Я все еще была не в состоянии произнести ни слова, и Сэм продолжал:

– Это от стального вертела, который он сунул через дырку. Мне было тогда года четыре. У него была и еще одна милая шутка. После стирки мать выливала из бака воду, но бак все еще оставался горячим. Дон усаживал меня туда и закрывал крышкой. Однажды отец застал его за этим занятием и выпорол. И они с матерью поругались. Мать сказала, что Дон просто «играет». После таких игр ожоги на моих руках и ногах не проходили неделями. Говорю тебе, Кристина, он ненормальный.

– Но, Сэм, – начала я. Мое дыхание было затрудненным, словно я только что взбежала на холм. – Но, Сэм, если бы он умер, это было бы на твоей совести всю оставшуюся жизнь.

– Да, я понимаю. Когда я узнал, что ему удалось все-таки выбраться из шахты, я почувствовал такое облегчение, что пошел в церковь, – он опять уставился в пол. – Там был отец Эллис, и я признался ему на исповеди. Он ничего не мог сказать, и я знаю, что и ты тоже никогда не проговоришься, а в разговоре с любым другим я буду все отрицать.

– О, Сэм, – я обняла его, словно он был маленьким мальчиком, и попыталась потрепать его по голове, но, к моему удивлению, он оттолкнул меня, встал и подошел к камину.

– А что, если он попытается отомстить тебе?

– Не попытается – теперь, когда ты все знаешь. У него есть способы и получше, чем мордобой. Несмотря на то, что он такой здоровый и мускулистый, он на самом деле боится вступать в драку – я знаю.

– Почему ты не попросишь, чтобы тебя куда-нибудь перевели, Сэм?

Он взял свою шапку и направился к двери.

– Нет, это плохая мысль. Я живу здесь и останусь здесь. До встречи.

Он вышел. Я видела, как он пересек двор, услышала звук открываемой двери, но так и не уловила, чтобы кто-то заговорил в их доме на повышенных тонах.

Невидящими глазами я смотрела на обстановку комнаты: перед моим мысленным взором вновь был тот кролик, и птица, и Стинкер в мешке.

– Святая Мария! – я подошла к туалетному столику, где стояла шкатулка с четками, к которым я не прикасалась уже целый месяц, достала их и, опустившись на колени рядом с диваном, начала молиться – Славлю тебя, милосердная Дева, и Господа нашего с тобою. Благословенна будь среди женщин… – я заплакала. Констанция, бродившая по гостиной, пришла ко мне и тоже расплакалась.

Я поднялась с коленей, взяла ее на руки, и когда вернулся отец, он застал нас обеих в слезах.

– Ради всего святого, скажите, в чем дело? – спросил он. – Ни в чем, – ответила я. – Просто мне немного грустно. – Что ж, с кем не бывает, – заметил он. – А я только что такое услышал… Люди говорят, что Сэм пытался спасти собственную шкуру и бросил Дона. На него это не похоже, верно? Сэм не такой. Я просто не поверил этому – так и сказал им: вранье все это. А ты бы поверила?

– Нет, – произнесла я. – Никогда. Что там говорить, это такое ужасное обвинение. Люди злые.

Да, люди злые, подумала я. Боже, какие злые – и, как ни странно, они вроде и не страдают от этого. Страдают другие – за них и из-за них. Вопрос был глубоким, очень глубоким, а я не могла даже коснуться его хотя бы поверхностно, не говоря уже о том, чтобы получить на него ответ: когда я пыталась докопаться до сути какой-либо проблемы, у меня начиналось лишь головокружение, и в такие минуты я казалась себе сущей идиоткой, белокурой идиоткой, которая не могла заставить себя думать о важных вещах – лишь о пустяках.

Глава шестая

Как-то в конце марта тысяча девятьсот сорок четвертого года, в понедельник утром, когда я занималась стиркой, нас навестил отец Эллис. За ним вновь закрепили этот район, но он уже не заходил к нам каждую неделю, как в то время, когда была жива моя мать. Те отношения, которые существовали между нами до рождения ребенка, не вернулись: сама Констанция всегда напоминала о том происшествии на берегу реки, и я думаю, ни одна наша встреча больше не проходила без тех неприятных воспоминаний. И они всегда бросали меня в краску. Я по-прежнему ходила к нему на исповедь, но чувствовала, что не могу быть с ним откровенной как прежде, потому что была не в состоянии поведать о своих мыслях и плотских желаниях – ведь они были и грешными. Вот почему я стала реже причащаться. По этой причине отец Эллис и зашел к нам в то утро: ему хотелось знать, почему в последнее время он редко встречает меня у алтаря. Я начала оправдываться, мол, все дело в том, что отец ходит на шахту в разные смены, и мне не с кем оставить Констанцию, но так и не назвала истинную причину.

– Ну, а тетя Филлис? – спросил он. – Разве она не могла бы присмотреть за ребенком часок-другой?

Меня ужасала сама мысль о том, что моя дочь будет общаться с Доном, но я не могла сказать об этом священнику. Тем более что Констанции Дон нравился. Если она играла на улице и видела, что он приближается к дому, то, прежде чем я успевала задержать ее, бежала к нему с криком «Дядя Дон! Дядя Дон!». У него всегда находился для нее какой-то подарок, большой или маленький, и я ничего не могла с этим поделать. После того как Сэм открыл мне всю ужасную правду, я объявила, что частые подарки портят ребенка, а потому Констанция будет получать их только в дни рождения и на Рождество. Однако тетя Филлис, подрывая мой авторитет, поддержала Дона.

– Пусть дарит – это все такие мелочи.

Она была странной женщиной, и если бы я позволила ей относиться к Констанции так, как она относилась к Дону, когда тот был ребенком, она бы испортила мою дочь своей сумасбродной любовью – с Доном это происходило до сих пор.

Когда священник, стоя на ступеньках крыльца, прощался со мной, что-то напомнило мне в нем прежнего отца Эллиса.

– Ты все еще не можешь забыть мать, Кристина? – мягко спросил он.

– Да, святой отец. Иногда я по-прежнему чувствую ее присутствие в доме. Честно говоря, я до сих пор не могу поверить, что зайду в кухню, а ее там не будет.

– Да, понимаю, – кивнул отец Эллис. – Она была доброй женщиной и очень любила тебя.

«И прожила бы немного дольше, если бы не потрясение от твоего поступка» – как бы подразумевал он, тем самым возвращая меня в прошлое.

– До свидания, Кристина… до свидания, Констанция.

– До свидания, святой отец.

Он потрепал девочку по голове так, как потрепал бы любого ребенка. С тех пор как он впервые увидел ее во время крещения, он не проявлял к Констанции особого интереса. Мне кажется, он решил больше не подвергать свои чувства испытаниям, проявляя бульшую симпатию к какому-либо ребенку. Возможно, отец Эллис понял, что поступил неправильно, как-то выделив меня изо всех, и посчитал, что согрешил. Для священника все дети должны быть равны – когда они грешат, они грешат только перед Богом.

Визит священника привел меня в уныние, окрасив в безрадостные тона и само утро. Все валилось из рук, шло наперекосяк, а тут еще Констанция начала жаловаться, что у нее болит зуб. Когда я уже заканчивала стирку, в дом торопливо вошел отец.

– Я только что видел молодого Рекса Уотсона. Они получили немного говядины, и, если ты пойдешь сейчас, обещал подобрать тебе хороший кусочек.

Я раздраженно вздохнула. Хороший кусочек или нет, но нам все равно положен паек на двоих. Отец любил говядину, а за последние три недели у нас ее вообще не было. Наверное, он почувствовал мое состояние, потому что сказал:

– Да ладно, дорогая, не имеет значения.

– Я пойду, – проговорила я. – А как быть с обедом?

– Я займусь им, детка. Что там у нас?

– Тушеное мясо, и еще я хотела сделать клецки.

– Нашла о чем беспокоиться – о клецках. Лучше иди посмотри, что и как. К тому же и прогуляешься.

В другое время такая прогулка, может, и доставила бы мне удовольствие, но в тот момент мне было не до развлечений. Я просто поднялась к себе в комнату, причесалась и накинула приличное пальто на свою рабочую юбку и блузку. В последнее время я опять стала интересоваться своей внешностью и частенько пользовалась губной помадой. Я сказала себе, что должна оставаться опрятной и аккуратной, пусть тетя Филлис и окрестила это «расфуфыриванием».

Теперь я завязывала волосы пучком на затылке, и солдаты, проезжавшие мимо на грузовиках, кричали мне: «Привет, златовласка!» Это было все-таки лучше, чем распеваемое на все лады «И златые волосы падали на спину ей».

День был ветреным, холодным и угрюмым. Помню, торопливо шагая по берегу реки, я подумала: «Если пойдет дождь, белье не высохнет'и за неделю».

С этими невеселыми размышлениями я пересекла мост и направилась к Клемент-стрит, где находился мясной магазин. Но сначала мне надо было миновать место расположения авиационной части – туда прямиком отправлялись с соседней железнодорожной станции и летчики, и снаряжение. Двухстворчатые ворота открывались в огромный двор, и, проходя здесь раньше, я иногда видела Томми Тайлера, въезжавшего на территорию части, или выезжавшего с нее, или помогавшего грузить на свою машину ящики и оборудование – он работал механиком.

В тот день я заметила его возле ворот. Он разговаривал с кем-то, стоявшим по другую сторону его нагруженной машины. Метрах в трех от него я поздоровалась:

– Привет, Томми.

Он быстро повернул голову и хотел было приветственно поднять руку, но потом спохватился и вновь отвернулся к своему собеседнику.

Его поведение подсказало мне, что он разговаривает с офицером и чуть не проявил из-за меня оплошность. Поколебавшись, я решила все-таки не останавливаться, как вдруг человек, с которым разговаривал Томми, выглянул из-за машины. Одна моя нога так и осталась занесенной в воздух, а вторая словно приклеилась к земле. Долго, страшно долго я опускала ногу, и когда это мне, наконец, удалось, носки моих туфель указывали в сторону территории части. В следующую секунду я шагала в сторону грузовика, а навстречу мне шел Мартин.

Что есть человеческие эмоции? Из чего они сотканы? Где зарождаются? Действительно ли сердце может «подпрыгнуть» в груди? Как получается, что, увидев лицо человека, услышав его голос, ты ощущаешь такую благодарность Богу, что понимаешь: впервые в жизни ты молишься по-настоящему, ты любишь Господа и хочешь восхвалять его, потому что он единственный поддерживал твою мечту, он единственный мог проникнуть за рамки здравого смысла, готового убить надежду.

– О, Кристина! – это был тот же самый голос, который – словно минуту назад – произнес: «Ты – как звезда, сияющая на куче мусора».

– Привет.

Почти пять минут ежедневного, ежемесячного томления – а я смогла произнести одно-единственное слово.

– Ты не изменилась, я сразу же узнал тебя. Как дела?

– Очень хорошо, спасибо.

Боже милостивый. «Очень хорошо, спасибо» – вместо того чтобы броситься в его объятия и закричать: «Мартин! О, Мартин, ты вернулся. О, мой Мартин, я знала, что ты вернешься!». «Очень хорошо, спасибо»– вот и все, что я смогла выдавить из себя.

– Куда ты идешь? Найдется свободная минутка?

Могла ли я сказать, что спешу в мясной магазин, куда на этой неделе завезли мясо?

– Надо сделать кое-какие покупки. Да, у меня найдется минутка.

– Отлично, – он одернул полы своего кителя, повел шеей, высвобождая ее из воротничка, и я увидела, что он растерян, очень растерян. Мне хотелось закричать: «О, Мартин, да не смущайся же ты, позабудь ту ночь. Нет, не ночь, а то, как ты убегал от священника, словно перепуганный кролик».

– Пойдем выпьем, – он небрежно взял меня за руку и повернул к себе лицом. – Куда ты обычно ходишь?

По-видимому, он решил, что я не могу не посещать питейных заведений. Ну что ж, в этом не стоило искать признаков пренебрежительного отношения ко мне – в те дни многие девушки, и приличные девушки, наведывались в бары. Я тоже жила в этом мире, но не была частью его. С тех пор как Мартин последний раз коснулся моей руки, как мы, смеясь, катались по траве, я жила как монашка, я словно умерла.

– Куда хочешь, – улыбнулась я.

– Я знаю одно тихое местечко. Пошли.

Он торопливо потянул меня за собой, словно у нас осталось совсем мало времени. Мы миновали какую-то аллею, Мартин толкнул дверь и по коридору провел меня в комнату, где ярко горел камин. Там стояло с полдюжины покрытых стеклом столиков с металлическими ножками. В помещении сидела только одна парочка – офицер и нарядно одетая женщина с сильно накрашенным лицом. Мартин усадил меня в углу, спиной к стене, и сел напротив.

– Что будешь пить?

«Лимонад», – хотела сказать я, но передумала.

– О, что угодно.

– Джин… джин с лимонным соком?

Я хотела повторить: «Да, что угодно», но искоса брошенный на меня взгляд женщины заставил произнести:

– Да, пожалуй, джин с лимонным соком.

Мартин облокотился о стол, его лицо было недалеко от моего, он смотрел мне в глаза. Я вспомнила, что все было точно так и в тот вечер, которому суждено было стать последним.

– О, Кристина, – шепотом произнес он. – Я так часто думал о тебе.

– Правда? – мягко спросила я, чувствуя, как волны любви, волны безбрежного океана, накатывались на меня и устремлялись к Мартину.

– А ты думала обо мне?

– Да, все время, – ответила я и не опустила при этом глаза.

Робкая улыбка заиграла на его губах, и он шепотом спросил:

– Не могу в это поверить… Ты замужем?

– Замужем? – я скривила лицо и покачала головой. – Нет, – потом тихо произнесла – Я не замужем.

Я не стала задавать ему тот же самый вопрос – знала, что он не мог жениться.

– Ну тогда готов поспорить, что у тебя кавалеров хоть отбавляй.

Беседа начиналась не так, как я себе представляла, но я решила, что он просто желает выяснить, есть ли у меня парень, и безо всяких уверток ответила:

– У меня нет кавалеров. И никогда не было. Так что ты…

Его лицо стало очень серьезным, он быстро моргал глазами, выпрямляясь на своем стуле. Он уже хотел что-то сказать, когда официант принес наш джин. Подав мне бокал, Мартин чокнулся и произнес:

– Твое здоровье.

– Твое здоровье, – произнесла я, попробовав первый в моей жизни джин. По-моему, на вкус он был просто ужасен.

Он пристально посмотрел на меня, потом едва слышно произнес:

– Ты хочешь сказать… что ты… – он опустил глаза и, поворачивая бокал в пальцах, колебался. «Ты никого не знала, кроме меня?»– могла бы закончить я за него.

Я не могла сказать: «У меня была дюжина шансов для этого», хотя это и было бы правдой, точно так же, как я не могла сказать: «Я несколько лет ждала этого дня, чтобы просто увидеть тебя». Но совсем замкнувшись, я бы только расстроила его или даже напугала. Напугать его прежде, чем он увидит Констанцию, – только не это! Я знала: когда Мартин увидит ее, он станет моим навсегда. Я вовсе не думала о том, чтобы поймать его в ловушку. Моей натуре претила подобная хитрость. Я просто верила – и этим все сказано. Мартин был отцом Констанции, я считала его своим мужем. Увидев своего ребенка, он тоже понял бы, что другого мужчины рядом со мной не существовало. Но я пока не упомянула о дочери, может, все-таки немного хитрила. ’

Решив взять пример с нарядной дамы, я попыталась говорить непринужденным тоном, чтобы Мартин мог расслабиться.

– И чем ты занимался все это время?

– Летал – с самого начала, – ответил он, постучав себя по груди, но я видела, что его мысли где-то далеко.

– С самого начала? – наверное, сама интонация моего голоса подразумевала, что ему страшно повезло, раз он остался в живых, потому что Мартин ответил:

– Я – любимчик судьбы. Нашел подход к нему, – он ткнул пальцем в потолок и усмехнулся. Потом добавил – Сейчас занимаюсь обучением пилотов.

– Здесь, у нас? – поинтересовалась я, не в силах сдержать горячего желания, чтобы это было именно так, но он покачал головой.

– Нет, в Литтлборо.

Это было в десяти милях от Брамптон-Хилла.

– Давно прибыл сюда?

– Месяца четыре назад.

Четыре месяца, а я так и не увидела его… целых четыре месяца. Воцарилось неловкое молчание, и Мартин нарушил его, проговорив:

– Давай допивай, и я закажу еще.

– Нет, спасибо, – я покачала головой и вспомнила про мясника, но не сказала, что должна идти за говядиной. Зато Мартин, сдвинув манжет кителя, взглянул на часы и объявил:

– Боюсь, мне пора, честное слово. В час дня мне надо быть в Литтлборо. Уже не успею, но все равно надо идти.