Текст книги "Кристина"
Автор книги: Кэтрин Куксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
в субботу – в восемь или девять, а в среду – в час. Все в зависимости от притока покупателей, как заметила миссис Турнболл. Мать успокаивала меня, заверяя, что со временем я могу получить и более приличную должность. Какую – придумать я не могла, потому что, кроме еще одной девушки, тоже новенькой, и самой миссис Турнболл, в магазине никто не работал.
Тетя Филлис сказала, что мне повезло: десятки девушек «с мозгами» никогда не упустили бы такой шанс, просто я снискала расположение святого отца. И теперь, добавила она, когда матери не было рядом, я могла бы уже и прекратить вести себя как дикий зверь, повзрослеть и образумиться. Я понимала, что она имеет в виду – Дон и Сэм продолжали таскаться за мной, – и хотела сказать ей, что мне не хочется, чтобы за мной ходили ни они, ни кто-то другой и что я люблю бывать в одиночестве, но мать строгонастporo приказала мне никогда не дерзить никому – и особенно тете Филлис. Когда мать говорила о ней, она всегда добавляла: «Ее тарелка и так полна до краев».
И вот я отправилась в лес со Стинкером, который следовал за мной по пятам. Казалось, и он чувствовал, что нашим прогулкам приходит конец, потому и не носился, как обычно, по зарослям, а бежал, опустив голову и поджав хвост, как будто и ему передалось мое настроение. Я проходила одну «гавань» за другой и, достигнув последней из них, «заросшей», как мы ее называли, повернула назад. Как раз в этот момент я увидела Фитти Ганторпа.
После того случая с кроликом, едва завидев Фитти, я со всex ног бросалась прочь, но сейчас я не побежала, потому что как и в то утро, когда мое внимание было приковано к несчастному зверьку, не могла отвести от Фитти глаз: он рассматривал что-то лежащее на его ладони. Это была маленькая птичка. Голая птичка, начисто общипанная. Будь она побольше, я бы решила, что Фитти убил голубя для пропитания, но это была совсем маленькая птица, есть нечего.
Она лежала на его большой ладони тонкими паучьими лапками кверху.
Словно выходя из транса, Фитти оторвал взгляд от птицы и посмотрел на меня, потом бросил ее на землю так быстро, будто ее сбили с его ладони выстрелом. Затем отряхнул руки, словно хотел избавиться и от ощущения того, что только мгновение назад было там. Он направился ко мне медленным шагом, его взгляд метался от меня к заворчавшему Стинкеру.
– Я не… послушай… послушай… – невнятно забормотал он. – Я нашел ее. Это не я, я ей ничего не делал… Ты та девочка, которая с…сказала о к…кролике… правда?
Я не могла говорить и лишь не мигая смотрела в его лицо. Фитти стоял от меня на расстоянии вытянутой руки, и ужас поразил меня. Потом он напугал меня еще больше: раскинув руки, он закричал:
– Ты… ты должна выслушать меня! Говорю тебе, я нашел ее, она была еще теплой. Кто-то ощипал ее – не я, не я. Клянусь Господом Богом, это не я! – потом его поведение изменилось: голос упал до завывающего шепота, и он умоляюще произнес – Не говори никому ничего, хорошо? Все скажут, что это опять я. Но это не я. Пожалуйста, ради Бога, не говори ничего.
Я попятилась, и он закричал надломившимся голосом, как будто готовый вот-вот расплакаться:
– Не говори, ладно?
Ошеломленная, ощущая тошноту, я кивнула и прошептала:
– Нет, нет, не скажу.
Потом я повернулась и направилась из леса – не бегом, но все же и не шагом. Когда я достигла начала улицы, то с трудом сдержала себя, чтобы не броситься к нашему дому с криком: «Бедная птица! Бедная птица!»
Я никому ничего не сказала об этом происшествии – не потому, что я думала о Фитти, а потому что вспомнила, как смотрел на меня его отец тогда, много лет назад…
На следующее утро без четверти девять я была в магазине миссис Турнболл. Отец проводил меня до моста, потом, глядя на меня сверху вниз, усмехнулся и сказал:
– Ну что ж, девочка, теперь ты самостоятельная – с этого утра для тебя начинается новая жизнь. Иди, – и он подтолкнул меня в сторону моста. И вот теперь я готовилась встретиться с миссис Турнболл и той девушкой Молли Поллок.
Хозяйка магазина оказалась низенькой и очень толстой женщиной. Мне показалось, что она состоит из одних только массивных выпуклостей. Как ни странно, Молли Поллок тоже была коротенькой и толстой, однако ее фигура не напоминала мне скопление выпуклостей – скорее, расплавленную плоть, непрерывно стекающую из некоей центральной точки ее тела и находившуюся в непрерывном движении.
Миссис Турнболл коротко и безо всякого вступления сообщила, что нам следует многому учиться и что лучше начать прямо сразу. Магазин имел два отдела, но лишь один вход. Хозяйка провела меня во второй отдел, затем выставила на прилавок многочисленные коробки – очевидно, приготовленные заранее, – в которых лежали картонки с пуговицами, перепутанные разноцветные ленты, катушки ниток. Мое первое задание заключалось в том, чтобы все рассортировать, посчитать и наклеить на коробки новые ценники. Коробки хранились в высокой каркасной конструкции, служившей перегородкой между двумя частями магазина.
Окон во втором отделе не было, имелась лишь застекленная крыша, и время от времени я непроизвольно поднимала глаза к небу. Первый час показался мне вечностью. Я прилагала немалые усилия, чтобы не броситься со всех ног из этого магазина – мне было трудно дышать в нем. Воздух был густым, и запах был густым – я называла такой запах «миткалевым».
В одиннадцать часов дня миссис Турнболл принесла мне кружку какао. Оно тоже оказалось густым, и я не смогла пить его. Все утро я сортировала пуговицы, ленты, нитки. подписывала ценники. Их качество не удовлетворило миссис Турнболл: буквы выходили слишком большими и размашистыми, и некоторые ярлычки мне пришлось переписывать. К тому же вместо «пуговицы» я написала «пуговитсы», за что хозяйка сделала мне резкое замечание.
Обеденный перерыв продолжался с четверти первого до часу дня; до дома я добралась почти за двадцать минут, так что на еду осталось совсем мало времени. Мать с некоторым беспокойством спросила, как у меня дела, и глаза ее светились такой надеждой, что мне не захотелось разочаровывать ее и говорить, что этот магазин вызывает во мне чувство ненависти. Поэтому я только вяло ответила:
– Все в порядке.
Отец погладил меня по голове и сказал: – Да, девочка, это новый мир.
Это и правда был новый мир.
К концу недели родители решили, что мне лучше оставаться на обед в городе, поэтому мать стала давать мне пакет с бутербродами. Я сказала ей, что могу сидеть и есть в задней части магазина. Два дня я так и делала, но потом Молли, проходя мимо, шепнула:
– Я тоже беру с собой обед из дома, но я буду есть в парке. Хочешь со мной?
Я машинально кивнула и ощутила, как меня охватывает волнение: перспектива посидеть в парке без кого-либо из мальчишек представлялась мне очень заманчивой.
С тех пор магазин миссис Турнболл перестал казаться мне таким уж мрачным, и произошло это исключительно благодаря Молли, которая, несмотря на свои шестнадцать лет, уже была личностью. Хотя если бы моя мать узнала, каким языком выражается моя новая знакомая, ей вряд ли бы захотелось, чтобы я поддерживала с Молли отношения.
В нашем доме ругались мало. За его же пределами мужчины использовали разные словечки так же естественно, как люди говорят «Боже мой». Но женщины, которые ругались, были «скверными» особами, и мне строго-настрого наказали никогда не слушать таких женщин.
И вот Молли оказалась как раз такой девушкой, которая ругалась через слово, однако это не помешало мне проникнуться к ней симпатией. Как ни странно, когда я слушала ее, мне хотелось смеяться, хотя, должна признать, когда я услышала, как Молли, нисколько не таясь, страдальчески воскликнула: «Ну разве эта толстая задница Турнболл не нагоняет на тебя тоску?», то едва не поперхнулась, потому что в тот самый момент рот мой был набит мясом и хлебом.
Молли стучала мне по спине до тех пор, пока я не выплюнула мясо. Мы посмотрели друг на друга и зашлись от смеха. С тех пор мы стали подругами.
Молли сказала мне, что за год это ее пятая по счету работа, и если она ее потеряет, мать вышибет из нее мозги. Более того, Молли получила эту работу потому, что ее сестра жила в Нортон-Террес и была женщиной респектабельной, поскольку муж работал водителем автобуса. Сама Молли жила в Богз-Энде, в семье было одиннадцать детей. Отец, когда работал, занимался сбором старого тряпья. Но теперь, как выразилась Молли, все и так ходили в чертовом тряпье, так что бизнес старьевщика пришел в упадок.
Как ни странно, я могла сидеть, слушать Молли, которая ругалась ужасными словами, и ни разу не подумать: «О! Какая она ужасная! О! Какая она скверная!» Ругательства срывались с уст Молли очень естественно – есть такие люди, которым подобные словечки помогают сделать речь более колоритной. В некотором роде это был талант, и она была единственной из тех, кого я когда-либо встречала, кто обладал им, потому что когда Сисси Кемпбелл говорила даже нечто вроде «Разрази меня гром!», у меня внутри что-то переворачивалось от отвращения. С Молли же было иначе. И тем не менее я не решилась привести ее к нам домой, потому что знала, какой будет реакция матери.
Мать не нашла бы ничего забавного или очаровательного в языке
Молли, и у меня не было никаких сомнений насчет того, как бы она восприняла тот факт, что я слушаю всю эту брань каждый день.
Как-то мы сидели в парке в обеденный перерыв под лучами яркого солнца.
– Эй, Кристина, – повернувшись ко мне, сказала вдруг Милли. – А знаешь, ты хорошенькая.
Я почувствовала, как расплываюсь в улыбке, но возразила:
– Вообще-то нет, это просто мои волосы, – и я перекинула через плечо одну косу.
– Не только волосы, – продолжала Молли, – честно говоря, твои волосы вообще здесь ни при чем, это лицо – его форма, и глаза. – Она откинулась на спинку скамейки, свесила руки через подлокотники, потом внимательно взглянула на меня. – Боже мой! Чего бы я не дала, чтобы иметь, такие глаза! Да я готова бегать голышом вокруг чертовой верфи, лишь бы заполучить их. Знаешь что? – Она подалась ко мне и, понизив голос, проговорила – Ты могла бы выйти замуж за чертова герцога!
Когда затих мой смех, она потрясла меня за руки и сказала:
– Я не шучу, Кристина, – правда, она и сама смеялась. – Клянусь
Богом, могла бы! У, если бы у меня было твое лицо – Феллбурн только бы меня и видел!
Я смеялась громче и громче, и все больше воодушевляясь. Молли продолжала шумно фантазировать насчет того, что она бы сделала на моем месте.
В тот вечер я зажгла новую свечу и стала пристально разглядывать свое лицо в маленькое зеркало, стоявшее на комоде – единственной мебели, кроме односпальной кровати, которую могла вместить моя комнатушка. Мое лицо выглядело бледно-восковым и каким-то отсутствующим. Я придвинулась ближе к зеркалу и принялась внимательно смотреть себе в глаза, но мне казалось, что они не отвечают мне тем же взглядом и что они полны мечтательного выражения.
«Они не обращают на меня внимания», – пробормотала я.
И мои глаза действительно смотрели не на меня, а в глубь меня, туда, где скрывались мои мечты: как ни странно, с тех пор как стала работать, я стала мечтать больше и больше.
По утрам, окруженная лентами, катушками, тюками фланели и тика, я улетала из магазина прочь – в сказочный мир грез, где были и река, и лес, и холмы, и… еще кто-то. Этот человек был большим, и все же не имел определенных очертаний. Это был кто-то, кого я не знала, даже не отец Эллис, но очень красивый, и говорил мягким, ласкающим слух голосом и постоянно повторял: «Кристина! О, Кристина!» И этот кто-то не был похож на нашего Ронни, о нет, совершенно не похож, хотя Ронни тоже часто говорил: «Кристина! О, Кристина!».
В последние месяцы я стала бояться, когда он вот так произносил мое имя, а это происходило все чаще, потому что ему всегда хотелось говорить со мной по ночам. Он садился возле моей кровати на корточках и говорил, говорил шепотом. Но страх от этих ночных посещений во мне все рос, меня ужасала мысль о том, что будет, если о них узнает мать? Я чувствовала: она обвинит меня. «Но почему, почему»? – постоянно спрашивала я себя.
После года работы у миссис Турнболл я получила прибавку в один шиллинг, теперь мое жалованье составляло восемь шиллингов и шесть пенсов в неделю, и поэтому мне поручили другую работу, которая была мне вовсе не по душе: я должна была обходить в центре города другие магазины и переписывать цены в них. Если они продавали хлопчатобумажную ткань по одному шиллингу три пенса и три фартинга за ярд, то миссис Турнболл меняла свою цену на один шиллинг, три пенса и фартинг. Я думаю, она первой стала снижать цену на товар.
И вот во время одного такого «обхода», вызывавшего во мне отвращение, я столкнулась с Доном. Он был не в рабочей одежде, а в хорошем костюме, и казался очень крупным и, как я впервые заметила, в общем-то даже красивым.
– Куда это ты? – поинтересовался он, удивленный тем, что я не в магазине.
Когда я ответила, Дон рассмеялся.
– Ну, должен признать, котелок у твоей хозяйки варит неплохо. Послушай, пойдем выпьем по чашке чая.
– Нет, нет, Дон, я не могу, – запротестовала я. – Мне надо возвращаться, она устроит скандал, если я опоздаю.
– И пусть, – сказал он. Его взгляд шел откуда-то из самой глубины темных глаз – острый, кажется, проникающий через одежду.
– Нет, Дон, не могу, – проговорила я и повернулась, но он, не сделав ни шага, потянул меня назад – просто протянул свою большую руку, и я опять переместилась на прежнее место и стояла, глядя на него. Потом, безо всякого перехода, как бывает у парней (даже не имея опыта, я знала об этом), он проговорил:
– А в общем-то можно сказать и здесь: ты будешь моей девушкой.
Я отпрянула от него, какой-то миг не в силах вымолвить ни слова в ответ, потом с жаром произнесла:
– О нет, не буду, Дон Даулинг!
Он засмеялся и тихо пропел:
– «Возвращайся домой, Билл Бейли…»– потом добавил – Вот так это у тебя получилось. «О нет, не буду, Дон Даулинг!» Да нет, будешь, Кристина Уинтер. Ты меня слышишь?
Прохожие начали посматривать на нас, и Дон повернул меня, словно я была тряпичной куклой, и повел коротким путем к лодочной пристани. Я вырывалась и кричала:
– Не глупи, Дон, пусти меня!
Но он не обращал внимания. Мы остановились на безлюдной пристани; река несла мимо свои холодные воды. Уже совершенно серьезно Дон произнес:
– Мне уже это надоело. Чего хочет твоя мать? Чтобы ты отправилась в монастырь? А твой Ронни становится таким же, как она.
– Никакой парень мне не нужен. И мать говорит, что я еще слишком юная, мне нет и пятнадцати… Как бы там ни было, – с чувством добавила я, – ты моим кавалером не будешь, Дон Даулинг.
– Послушай, Кристина, – уже мягче продолжал он, – брось ты это. Я знаю, это говоришь не ты, ты хочешь ходить со мной, это говорит твоя мать. Так ведь? Черт побери, надо же когда-то начинать жить, она не должна мешать тебе жить! – понизив голос, он сердито закончил – Она постоянно держит тебя в шорах!
– Отпусти меня, отпусти! – вырывалась я. – Никаких шор у меня нет. И мне не нужен парень – ни ты, ни кто-нибудь другой, вот так!
Я отвернулась, но Дон опять встал у меня на пути, и вновь его поведение и голос изменились: умоляюще, сбивчиво он произнес:
– Послушай, Кристина, не сердись. Я сделаю ради тебя все, что угодно, все, и я не вечно буду работать в шахте. Нет, клянусь Богом! Я планирую кое-что другое. Когда-нибудь я стану богатым, Кристина, я разодену тебя в пух и прах, – он расставил руки и обрисовал мой силуэт, не касаясь тела. – Только будь добра со мной, Кристина, позволь мне время от времени видеться с тобой наедине.
Я никогда не слышала прежде, чтобы он о чем-либо просил, на него это было непохоже. Я могла бы и пожалеть, но ответила очень твердо:
– Я не хочу, чтобы ты был моим парнем, Дон. Ты же мне почти как брат.
– Хорошо, – решительно произнес он. – Я буду твоим братом. Только перестань избегать меня. Буду играть в брата – во все, что тебе угодно.
– Но, Дон, не глупи, так же нельзя, – я попыталась обойти его, и вдруг он привлек меня к себе так, что его лицо почти касалось моего, и произнес:
– А вот у Ронни получается, не правда ли? Он-то играет в твоего брата очень неплохо. О, – он встряхнул меня, – не говори мне того, что я и так знаю. А когда нас нет – есть еще маленький Сэм, милый малыш Сэм. Ты не против ускользнуть в лес с Сэмом, правда? И не надо уверять, что он еще ребенок и ходит в школу. Да, он ребенок, но когда речь идет о тебе – тут он пялится во все глаза и начинает дрожать, – Дон вновь встряхнул меня, потом воскликнул – Ты много лет морочила всем нам голову, но теперь хватит!
– Пусти, слышишь, пусти! Или я расскажу тете Филлис!
Услышав мою угрозу, он вскинул голову и холодно рассмеялся.
– И что же будет? Она скажет, что ты лгунья, она всегда говорила, что ты лжешь, пойдет к твоей матери и пoтребует, чтобы она запретила тебе бегать за мной, пытаться заманить меня в ловушку. Давай, говори тете Филлис.
– Эй, там, что случилось? Что он делает с тобой, девушка? – мужской голос раздался словно из воды. Я взглянула к ту сторону, откуда он прозвучал: над платформой виднелась чья-то голова. В моих испуганных глазах застыло такое умоляющее выражение, что в следующий момент мужчина бросился к нам с криком «Отпусти ее!»
Пальцы Дона на моем плече разжались, он повернулся лицом к мужчине. Ноги, казалось, едва держали меня, и какой-то миг я стояла, шатаясь, потом рванулась бежать по аллее. Последнее, что я услышала, был крик мужчины: «Попробуй только – мигом окажешься в реке!»
Я хотела рассказать о происшествии матери, но боялась: она наверняка пошла бы к тете Филлис, разразился бы скандал, и Сэму не стали бы разрешать ходить к нам. Как ни странно, именно это соображение удержало меня от того, чтобы довериться матери. Единственным убежищем для Сэма был наш дом – и дня не проходило без того, чтобы тетя Филлис не поднимала на него голос и руку, а в последнее время это стало происходить еще чаще, потому что она знала, что после школы Сэм начал встречаться с дядей Джимом. Тот теперь открыто жил с женщиной из Кондитерской лавки, и деньги для тети Филлис передавал через Сэма. Когда Сэм клал деньги на стол, тетя засыпала его вопросами, затем обычно обвиняла в том, что он лжет, как и его отец, а потом начинала отвешивать ему подзатыльники.
Я также сомневалась, что мать полностью поверит в мой рассказ, потому что в тот же вечер Дон пришел к нам на кухню и вел себя так, словно ничего не случилось. Прежде всего он добродушно пошутил с Ронни, заявив:
– Ты никогда не поверишь, Ронни, но старик Тредголд хочет назначить меня своим заместителем. Говорит, у меня есть все, что для этого надо, – потом, повернувшись к матери, добавил – Через пять лет я стану управляющим. Как вам такая карьера, тетя Энни? И все потому, что у мальчика есть мозги.
Ронни засмеялся, отец тоже, но мать только улыбнулась и заметила:
– Ну что ж, наверное, бывают и случаи еще более странные.
Уже собравшись уходить, Дон спросил Ронни:
– Ты слышал, что отец Эллис устраивает вечеринку для прихожан в следующую субботу?
– Нет, – ответил брат. – Кто тебе сказал?
– Джонси спросил, не нужны ли мне билеты, и я купил парочку, – отвернувшись от Ронни, Дон взглянул на мою мать и с улыбкой произнес – Вы не будете возражать, если пойдет Кристина, тетя Энни?
Мать дважды моргнула, потом опустила взгляд на коврик и только после этого повернулась ко мне. Ее, вероятно, озадачило выражение моего лица, потому что она не сказала ни «да», ни «нет», а оставила право выбора за мной.
– Ну пусть решает Кристина. Если хочет идти – пусть идет.
– Мы все пойдем, – Ронни встал.
– Тогда договорились, – Дон кивнул всем одновременно. – До встречи.
– До встречи.
Как только за ним закрылась дверь, я повернулась к матери и торопливо и тихо проговорила:
– Я не пойду.
– Почему? Я думала… – она внимательно посмотрела на меня.
– Просто не хочу.
– Хорошо, хорошо, девочка, если не хочешь, то и не ходи.
Я понимала, что мой отказ озадачил ее, потому что несколько недель упрашивала ее разрешить пойти на танцы в школу, которые проводились по субботам и о которых я слышала такие яркие, исполненные романтизма отзывы. Вечера для прихожан, конечно, отличались от танцев. Поскольку на них присутствовали и очень пожилые, и совсем молодые люди, там следовало вести себя степенно: играть в вист или еще во что-нибудь подобное, танцевать раз или два – не больше. Дон поступил очень умно, выбрав такое мероприятие. Дон вообще был очень умным, и это наполняло мое сердце страхом – кто бы мог подумать, что только сегодня утром он вел себя на лодочной пристани как ненормальный.
В ту ночь в мою комнату опять пришел Ронни. Было еще не очень поздно, я не спала. Он сел на корточках возле кровати и шепотом спросил:
– Что случилось, Кристина?
– Ничего. Почему ты думаешь, что что-то случилось?
– Что-то не так. Я видел твое лицо, когда Дон говорил о той вечеринке. Он что, надоедает тебе?
Я видела, как в темноте он, подавшись вперед, положил руку мне на плечо. Я стряхнула ее и подвинулась к стене, потом перевела разговор на другую тему:
– Послушай, Ронни, если мать узнает, что ты приходишь сюда, она ужасно разозлится.
– Почему? Я ведь ничего не делаю! Боже мой, – напряженно прошептал он, – неужели просто поговорить нельзя?
Его слова прозвучали столь рассудительно, что я почувствовала себя глупо. В комнате воцарилось тяжелое, густое, как полумрак, молчание.
– Не думай, что я имею что-то против Дона, – через некоторое время продолжал Ронни, – но держись от него подальше, Кристина. Обещай мне. Слышишь?
– Как я могу обещать что-то, если не знаю, что ты имеешь в виду? – тянула я время, отлично понимая, что он подразумевает, и сознавая также, что ему вовсе не обязательно было вытягивать из меня какое-то обещание.
– Не ходи с ним в одиночку, он хочет подружиться с тобой поближе. Он тебе нравится?
– Нет, и ты это знаешь.
Я услышала, как Ронни вздохнул. После некоторой паузы он сказал:
– Но твой отказ только заставит его действовать хитрее. Он любит, когда девушки сдаются не сразу. Тогда он чувствует себя упорным и несгибаемым. А он действительно настырный и может вынудить тебя ходить с ним.
Я села на кровати и зашептала со всей убежденностью, на которую была способна:
– Я никогда не буду ходить с Доном Даулингом, никогда. Если хочешь, можешь сказать ему об этом, – потом услышала, как Ронни поднялся и шепотом произнес:
– Спокойной ночи.
Интересно, удивилась ли бы мать, если бы я попросила, чтобы на двери моей комнаты поставили задвижку. «Не глупи, не надо просить ни о какой задвижке…»– сказала я себе, и это было последней мыслью перед тем, как я заснула.
Несмотря на все мои утверждения о том, что я ни за что не пойду на вечер для прихожан, я все-таки пошла. Мое окончательное решение объяснялось двумя причинами. Первая – Ронни пытался давить на меня. Вторая, которая перевесила чашу весов, – мать принесла от миссис Дюрран вечернее платье из бледно-синего бархата. Когда она, держа платье на вытянутых руках, рассматривала его, я воскликнула:
– О! Не режь его, мама, сама лучше носи.
– Что? – закричала мать. – Оно же сзади совсем открытое! – потом весело взглянула на отца – Вот было бы зрелище, а?
Отец согласно кивнул, но тем не менее гордо заявил: – На вечеринке не было бы более красивой спины.
Мы все посмеялись, а потом долго обсуждали, как надо переделать платье; в результате получилось нечто, о чем я не смела даже мечтать. Ворот мать сделала, по ее словам, «низкий»; это означало, что его края едва открывали затылок и принадлежавшее еще моей прабабушке золотое распятие, лежавшее в ложбинке между ключицами. Рукава не достигали локтей и были украшены миниатюрными цветочками, которые мать сняла с пояса платья. Юбка была объемной, длиной до икр, а половинки лифа перекрывали одна другую. Я не стала спрашивать, с какой целью она все это сделала, да в то время для подобных вопросов не было никаких оснований. Несколько лет спустя Дон как-то заметил:
– Она набила чем-то твое платье спереди, чтобы мы не заметили, что у тебя есть груди.
В субботу я попросила у миссис Турнболл разрешения уйти пораньше, и она неохотно согласилась. Молли тоже хотела пойти на вечеринку, но ее хозяйка не отпустила.
В шесть вечера я выбежала из магазина, пронеслась по улицам Феллбурна, взбежала на холм…
Запыхавшаяся и раскрасневшаяся, я влетела на кухню. Мать уже все приготовила и повела меня в спальню. Волнение было таким, словно речь шла о моей свадьбе.
Потом я стояла в кухне, поворачивалась под пристальным взглядом отца и чувствовала, как меня захлестывают волны счастья. Впервые в жизни я остро ощутила всю себя как единое целое, у меня было тело, которое было прекрасным дополнением к моему лицу и волосам, и это ощущение было приятным.
Отец молча следил за мной нежными, почти влажными глазами. Потом он мягко сказал:
– Детка, ты прямо как ожившая картинка.
– О, папа, – я покачала головой, однако его слова доставили мне огромное удовольствие – не столько их смысл. сколько чувство, с каким они были произнесены.
Ронни, стоявший возле стола, не сказал ничего, но это можно было принять и как равнодушие брата к сестре. На нем был костюм из синей саржи, который мать купила в прошлом году в магазине клуба[4]4
Вероятно, имеется в виду кооперативный магазин, существующий на средства членов кооперативного общества
[Закрыть]; рукава его теперь стали слегка коротковаты, хотя мать и выпустила манжеты, удлинила брюки. Но он все равно выглядел отлично, наверное, как наш отец в молодости. Правда, Ронни был уже немного выше его.
Мать снова взялась поправлять складки на моем платье, и в этот момент в дверь постучали.
– Войдите! – крикнула она.
Вошел Дон, за ним Сэм. У Дона был костюм из синей саржи, похоже, новый. Я заметила, что и башмаки у него тоже были новыми, через руку был перекинут плащ – оять-таки новый. Все у него было таким потрясающе новым, что с губ матери непроизвольно сорвалось:
– О, Дон, да ты сегодня просто великолепен! Твой корабль пристал к берегу?[5]5
Фразеологическое выражение, смысл которого – «разбогатеть»
[Закрыть]
Дoн переложил плащ на другую руку, поправил галстук и ответил:
– Пока не корабль, тетя, а только маленькая лодка.
Отец внимательно смотрел на него. Ронни и Дон получали одинаково, мы вообще жили лучше, чем тетя Филлис, и все же мой брат не мог позволить себе новый костюм.
Отвечая матери, Дон смотрел на меня. Я стояла к нему боком, но чувствовала, что он оглядывает меня с головы до ног. Однако он не сказал ни слова. Сэм подошел ближе и, стоя передо мной, посмотрел на меня таким особенным взглядом, который потом, с течением лет, становился все глубже и глубже и значил все больше, и этот взгляд был полон такой нежности, что мне сделалось даже как-то больно и боязно. Не отрывая глаз от меня, не от платья, он благоговейно произнес:
– О, Кристина, ты такая восхитительная.
Я не стала отрицать, как сделала бы, если бы подобное заявление исходило от Дона или Ронни, а мягко спросила:
– Правда, Сэм?
– Угу, – кивнул он, потом посмотрел на отца, который стоял возле плиты, и они понимающе улыбнулись друг другу.
– В общем, если мы идем, надо поспешить, а то попадем туда к шапочному разбору, – проговорил несколько нетерпеливо Ронни. Мать помогла мне надеть пальто, повернула лицом к себе. Смахнув воображаемую пылинку с моего плеча и поправив крестик на шее, она тихо сказала:
– Развлекайся, девочка.
Однако ее тон скорее опровергал значение слова «развлекайся», оно звучало как предупреждение. Однако мать продолжала улыбаться. Подошел и отец. Я присоединилась к Ронни и Дону.
Смущаясь, я вышла на улицу. Возле двери своего дома стояла тетя Филлис. Я улыбнулась ей, но она не ответила на мою улыбку. Она не могла не видеть моего платья, ведь пальто было распахнуто, однако не сказала ни слова, а, глядя на Дона, резко произнесла:
– Учти, я не собираюсь дожидаться тебя всю ночь! – потом, заметив Сэма, который стоял на ступеньке крыльца возле моих родителей, сказала – Иди сюда, я тебя ищу.
Мы пошли по улице, я – между Ронни и Доном. На углу, прислонившись к стене, стоял наш сосед, мистер Паттерсон, и с ним еще двое мужчин. Он жевал длинную соломинку. Увидев меня, сосед быстро вытащил соломинку изо рта и воскликнул:
– Бог ты мой! Кристина, ты сегодня потрясающе выглядишь! Собираешься повеселиться?
– Да, мистер Паттерсон, иду на вечеринку для прихожан.
– Так и надо, девочка, веселись, пока молодая. И глазом не успеешь моргнуть, как состаришься. Жизнь летит, Люди – всего лишь перышки над огнем.
Мы пошли дальше. Дон пробормотал:
– Перышки над огнем. Состаришься и глазом не успеешь. моргнуть. Меня от него тошнит. Такие никогда не были молодыми. Со мною-то этого не случится.
Ронни, подавшись к нему, шутливо поинтересовался:
– А что ты намерен делать – пересадить себе обезьяньи железы?
– Угу, это и будут обезьяньи железы, но только в виде денег. Только такие железы и нужны человеку. Деньги не позволят мне стареть, я уж позабочусь об этом.
Ронни сузившимися глазами оглядел Дона с головы до ног, потом сказал:
– Ну что ж, похоже, первую дозу ты уже получил. Где ты взял деньги, чтобы так разодеться?
Дон откинул голову и медленно, неловко покачал ею из стороны в сторону.
– Не твое дело. На прошлой неделе я давал тебе шанс подзаработать, но ты не хотел пачкать руки.
Лицо моего брата окаменело, а его голос напоминал рычание.
– Я не собираюсь искать приключений, занимаясь всяким сомнительным бизнесом.
– Никакой он не сомнительный. Бизнес – да, но не сомнительный. Если ты купишь что-то за три пенса, а продашь за шесть – это бизнес, в нем нет ничего сомнительного.
– Хорошо, пусть будет по-твоему, но…
– Послушайте, мы идем на вечеринку или на матч по боксу – кто мне скажет? – мой голос звучал холодно, слова были произнесены тоном взрослой женщины. Я и чувствовала себя взрослой – таков был эффект от этого платья. И мои слова подействовали на обоих – они замедлили шаг и рассмеялись. Потом, видно, им пришла в голову одна и та же мысль, они вдруг схватили меня за руки и понеслись вниз по холму. Мы словно снова стали детьми, и в этот миг радостного предчувствия и волнения прикосновение руки Дона к моей руке не доставляло каких-то неприятных ощущений.
Как раз в тот самый момент, когда мы должны были увидеть мост, Ронни и Дон внезапно остановились, и я затрепыхалась между ними, словно готовый взлететь воздушный шар, пытаясь высвободить руки. Потом и я замерла на месте, увидев двух парней – нет, точнее сказать, молодых мужчин; именно они были причиной внезапной остановки моих спутников. Незнакомцы смотрели на нас, стоя неподалеку от дороги. Оба одеты в серые брюки и спортивные куртки, а шеи были замотаны длинными шарфами.
