Текст книги "Кристина"

Автор книги: Кэтрин Куксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Он не сразу поднялся из-за стола, подавшись ко мне, произнес:

– Просто замечательно, что мы встретились, Кристина. Мы должны увидеться снова.

– Да. Да, должны увидеться.

Но Мартин не сказал когда, и меня охватила паника. Застегивая пальто, я услышала собственный торопливый голос:

– Я сейчас не могу слишком часто отлучаться из дома: мама умерла, и теперь мне приходится заниматься хозяйством.

– О… ты живешь все там же?

– Да.

– Тогда надо будет навестить тебя.

– Да… да, навести. Как-нибудь после семи можешь?

Мартин изумленно взглянул на меня и сказал:

– Да… да, разумеется.

Мы стояли на улице, лицом друг к другу, и я чувствовала, что он уйдет, так и не назвав день нашей следующей встречи. «Пригласи его, пригласи» – билась в голове паническая мысль.

– Когда мне ждать тебя? – стараясь казаться спокойной, спросила я.

Он опять принялся одергивать свой китель, и я, помню, подумала, что это было очень похоже на застегивание пиджаков, которому любят предаваться местные парни, а я-то считала, что он далек от подобной чепухи, как сам Господь Бог.

– В любой день? Ты сказала, после семи?

– Да, – кивнула я.

– Ну, а как насчет завтра? Нет, лучше, скажем, в среду. А?

– Да, замечательно.

Он протянул руку, я ответила на его рукопожатие.

– До свидания, Мартин.

Он отвернулся первым. Даже его походка возбуждала меня – движения ног Мартина пьянили больше, чем только что выпитый джин; Мне надо было идти в том же направлении – по улице и за поворот, но я решила: пусть он идет один, поскольку не поинтересовался, куда мне надо, а символа наших будущих отношений я в этом не увидела.

Мне трудно описать свои чувства в тот момент, когда я стояла одна на улице. Я не ощущала радости, но и печали тоже – это определенно. Новой надежды эта встреча не зародила, однако не было и отчаяния. Я знала лишь одно: Мартин вновь вошел в мою жизнь, как я и ожидала. Та книга Ронни была права: если желать чего-то от всего сердца – ты это получишь.

Когда я пришла в мясной магазин, Рекса Уотсона не было. Он ушел на обед, а мистер Джеймсон сказал, что у них осталась только баранина. Я взяла наш паек бараниной. Как я дошла до дома – не помню.

Отец расстроился.

– Встречу я этого Рекса Уотсона, – заявил он. Рагу у него подгорело, но я все равно этого не почувствовала.

Во вторник вечером я осталась одна. Подстригла волосы, вымылась, привела в порядок ногти, а утром в среду начала практиковаться в использовании косметики – так, слегка, только чтобы приобрести некоторую утонченность облика, которой, как я знала, мне не хватало.

Сэм, как и отец, работал в ночную смену, и я была благодарна судьбе за это, потому что иначе пришлось бы каким-то образом избавляться от него. Появись при нем Мартин, Сэм, конечно бы, ушел, но мне все равно хотелось, чтобы наша встреча состоялась без посторонних.

И последнее, что я сделала, – подготовила ко сну Констанцию. Тут я, честно говоря, даже перестаралась: завила ей волосы, подстригла ноготки, надела свежую ночную рубашку, заново, до последней простыни, перестелила кроватку. Единственное, что мне не удалось сделать, так это превратить комнату Ронни, где спала теперь моя дочь, в детскую. С нашей более чем скромной обстановкой я мало что могла поделать, зато водой, мылом и тряпкой поработала на совесть.

Без пяти минут семь я стояла на коврике спиной к огню и жалела, что не курю, не пью и не могу успокоить свои нервы каким-то другим способом. В семь часов в нашу дверь так никто и не постучал, но я услышала доносящийся из-за стены кашель Дона Даулинга и непроизвольно передернула плечами. Не собирается ли он зайти? Нет – теперь я довольно неплохо знала его привычки. Скоро он должен был отправиться в тот дом в Богз-Энде.

В половине восьмого болела каждая клеточка моего тела. За ту вечность, что прошла с семи часов, я так и не сдвинулась с коврика. Теперь я чувствовала, что в любую минуту могу лишиться чувств. Потом раздался стук в дверь, и я пошла открывать.

– Привет.

– Привет, – ответила я.

Мы стояли в гостиной, я заметила, что он посмотрел на латунную кровать, потом его взгляд пробежал по мебели, заполнявшей комнату. Мартин держал шапку в руках; кажется, он чувствовал себя не в своей тарелке.

– Может… может, снимешь пальто?

Он медленно снял пальто, подал мне, и я положила его на кровать.

Мы прошли на кухню, где было светлее.

– Извини, я опоздал, – проговорил он. – Думал, вообще не смогу вырваться.

– Садись, – сказала я. Он сел за стол. – Хочешь чаю?

– Нет, спасибо, – ответил он, коротко засмеявшись. Я тоже села. Нас разделял не только стол – что-то еще. Огромная, тяжелая неловкость. Он лишился той легкости в своем поведении, той беглости речи, которую я помнила.

Наверное, и Мартин думал сейчас о том, какой он запомнил меня, потому что, посмотрев мне в глаза, он заметил:

– В то утро, когда мы снова встретились с тобой, мне показалось, что ты не изменилась, но это не так. Ты сейчас еще красивее, чем тогда, Кристина. И ты повзрослела… и вроде как налилась соком, – он опять коротко засмеялся, и я подумала, что если бы услышала подобное из уст Дона, то восприняла бы это как оскорбление, но ничто из сказанного Мартином не могло обидеть меня.

– И чем же ты все это время занималась? – добавил он.

Это был такой избитый вопрос, что какая-то частичка моего естества беззвучно закричала: «Вынашивала твоего ребенка, а потом растила его».

Эта мысль заставила меня подняться из-за стола и подойти к огню. Я взяла кочергу и принялась ворошить угли. Я чувствовала на себе взгляд и знала, что мне надо сразу же перейти к самому главному – показать ему Констанцию. Очень аккуратно положив кочергу на место, я повернулась к нему и сказала:

– Мартин, я что-то хочу тебе показать.

– Да?

Я стояла на расстоянии вытянутой руки от него, и мне хотелось броситься к нему, погрузиться в него и никогда больше не чувствовать, что я существую отдельно от Мартина.

– Ты вдруг заговорила таким серьезным тоном, – заметил он.

– Ты не против, если мы поднимемся наверх?

Мартин встал. Его бледность прошла; пристально глядя на меня, он ровным голосом спросил:

– А в чем дело?

Я не ответила, а повела его по узкой темной лестнице в спальню, где оставила зажженным ночной свет.

Стоя на пороге комнаты, Мартин заколебался. Я повернулась, посмотрела на него, и он вошел. Я закрыла за ним дверь; мой поступок удивил, даже озадачил его. И тут он увидел Констанцию. Девочка лежала на боку, волосики, аккуратно причесанные мной, были теперь растрепаны. Она сбросила с себя одеяло, а ее розовая ночная рубашка задралась до пояса. Я не могу сказать, как долго Мартин смотрел на нее – может быть, секунды, может, минуты, – но когда он довернулся ко мне, лицо его приобрело темнокрасный оттенок. Он не сказал: «Послушай, это тебе повесить на меня не удастся». Ничего подобного. Ему было достаточно лишь одного взгляда, чтобы понять, что отец ребенка – он: у Констанции была та же кожа, та же форма лица, те же волосы – словом, все. Мартин повернулся ко мне всем телом, покачал головой, втянул губы и, наконец, произнес: – Кристина.

Я опустила глаза.

– Боже милостивый!

Я молчала и просто ждала, когда он заключит меня в свои объятия.

– Будь я неладен!

Он ругался, как любой из известных мужчин, и поэтому становился для меня более реальной фигурой.

– Но, Кристина… Мы же только… один раз, – последнее слово он произнес шепотом, запинаясь, потом протянул руки и привлек меня к себе. И я упала в его объятия, о чем мечтала столько времени. Все это было для меня слишком. Я по минутам репетировала нашу встречу, представляя, как все будет, и слезам не было в ней места, но теперь я рыдала, припав к его шее, и этому, казалось, не будет конца. Но все же даже в этот момент я приказала себе сдерживаться, чтобы не услышали соседи.

Его губы шептали мне в ухо «Кристина, о, Кристина» с таким глубоким и искренним сожалением, что я почувствовала себя тысячекратно вознагражденной за то, через что мне пришлось пройти за эти годы.

Теперь уже Мартин свел меня вниз по лестнице, но мы продолжали крепко прижиматься друг к другу. На кухне он вновь привлек меня к себе и опять принялся утешать:

– О, моя милая! Ты ждала все это время? – я молча кивнула, и он с невыразимой болью в голосе пробормотал – Боже ты мой!

Он усадил меня возле огня, потом, выдвинув ногой маленький коврик, уселся возле моих коленей и крепко взял меня за руки. Я всматривалась в его лицо, теперь изменившееся, полное тревоги. Пришла моя очередь успокаивать его. Я коснулась его щеки.

– Не переживай. Что случилось – то случилось, и я нисколько не сожалею об этом.

Мартин вдруг опустил голову, зарывшись лицом в мои колени, и то счастье, которое овладело мной, когда я стала гладить его волосы, было каким-то другим, новым – как моя любовь к Констанции, только усиленная в тысячу раз. Оно не имело ничего общего с томлением плоти.

Через какое-то время он поднял голову.

– Кристина, нам надо поговорить.

– Да, Мартин.

Мне не хотелось говорить. Хотелось, чтобы мы просто сидели и обнимали друг друга. Хотелось чувствовать его губы – он еще ни разу не поцеловал меня.

– В тот вечер… у реки.

– Неважно, – я улыбнулась ему с пониманием, вместившим в себя мудрость всех матерей мира, потому что Мартин напоминал встревоженного ребенка, а я больше не чувствовала себя двадцатилетней девушкой – я была зрелой опытной женщиной. Я не желала, чтобы он вновь переживал ту унизительную ситуацию, но он не дал мне говорить.

– Странно, но я так никогда и не смог забыть тебя. Единственный раз в жизни я убегал от кого-то.

– Да ладно тебе.

– Нет, не ладно. Все эти годы совесть не давала мне покоя. Не потому, что я люблю тебя, понимаешь? – я кивнула. – Потому, что мне пришлось убегать от этого чертова священника. Ну и нагнал же он на меня страху в тот вечер! Не в добрый час – мой дядя, полковник Финдлей, в тот самый день как раз рассказывал мне о том, какой властью обладают в этом городе служители культа. Незадолго до этого служанка дяди, католичка, несмотря на все угрозы со стороны священника, вышла замуж за протестанта. А тот впоследствии ни в какую не согласился, чтобы его ребенок воспитывался в англиканской церкви. Дядя сказал, что жизнь той женщины превратилась в настоящий ад.

Я пристально посмотрела на него. Что он пытался сказать мне? Что не собирается принимать католическую веру? Что опасается давления? Да я откажусь от своей веры хоть завтра, хоть сейчас. Что она может значить по сравнению с потерей моего возлюбленного? Все отцы Эллисы вместе взятые не смогут переубедить меня!

– …на следующий день дяде позвонил кто-то из друзей, живших по ту сторону холма, и сообщил, что один из священников вышел, так сказать, на тропу войны и разыскивает парня, который, – Мартин потупился, – развлекался с девушкой, так он выразился. Я не развлекался в тот вечер, Кристина, – добавил он, глядя на меня, – я любил тебя. Ничего подобного с тех пор со мной не было, я уже никогда не испытывал этих чувств. Я хотел вновь увидеть тебя, я помню, как обещал: «У нас будет долгое прекрасное лето». Но в воскресенье после обеда уехал во Францию – на этом настоял дядя.

Я снова погладила его по щеке.

– Я знала, что ты жил в том доме и что полковник был каким-то твоим родственником, – я заметила, как он отпрянул от меня, и, пытаясь вновь привлечь его к себе, добавила – Не бойся, я ничего никому не сказала. Меня привела в ваш дом мать, заставила пойти туда, а полковник заявил, что никто с такой фамилией у них не проживает. Но я заметила фотографию, на которой ты был с какими-то детьми. Ты выглядел так, как сейчас Констанция.

Мартин снова медленно высвободился из моих объятий, встал и повернулся ко мне спиной.

– Я ничего не могла поделать, – мягко произнесла я. – Я не хотела идти. Это все моя мать, она очень беспокоилась.

Не глядя на меня, он ответил:

– Дело не в том. Мне все равно не сказали о том, что вы приходили. Ты видела еще кого-нибудь, кроме дяди?

– Да, какую-то молодую женщину, когда мы выходили, – проговорила я, не упомянув о том, что у нее был такой вид, словно она запросто могла прикончить меня. Он сел у стола, тут же встал и спросил:

– Ты не могла бы принести мое пальто? Там бутылка. Я чувствую, что мне надо выпить, Кристина.

Я пошла в гостиную, взяла его пальто и на какое-то мгновение крепко прижала его к себе, потом понесла ему. Мартин вытащил из внутреннего кармана фляжку. Когда я принесла ему стакан, он спросил:

– А где второй?

Мне больше не нужно было разыгрывать из себя искушенную даму, и я честно призналась:

– Я не пью. Тот джин на вкус, по-моему, был просто ужасен.

Мартин посмотрел на меня удивленно и озадаченно, потом наполнил стакан до краев и залпом выпил. Поставив его на стол, он повторил:

– Нам надо поговорить, Кристина, – потом добавил, скорее больше для себя, чем для меня – Я уже не переживаю так сильно, как вначале.

Наверное, он прочитал в моем взгляде вопрос, потому что, коснувшись моей руки, быстро проговорил:

– Нет, не из-за тебя. Я о другом. Об этом мы поговорим позже… Я сейчас о другом. Кристина, надо что-то предпринимать. Как ты сводила концы с концами все эти годы? – уже деловым тоном, как надлежит офицеру, произнес он, и я ласково улыбнулась и ответила:

– У меня хороший отец.

Мартин схватил меня за руку и тихо воскликнул:

– И ты хорошая, такая хорошая, что мне даже страшно, – он рывком выпрямился и с жесткой ноткой в голосе сказал – Но тебе нужны деньги. Я должен обеспечивать семью. Нам необходимо поговорить о деньгах.

– О, деньги, – я не только покачала головой, но и как бы всем телом стряхнула с себя это слово, а потом совершенно бесстыдно заключила его в объятия и закричала – Мартин, Мартин, давай не говорить о деньгах, давай говорить о нас!

Наши лица были совсем близко, наше дыхание перемешивалось, как когда-то прежде, потом мы стали целоваться, и я совершенно не стеснялась того, что сделала первый шаг. После этого мне уже не пришлось больше ничего делать: Мартин, одолеваемый страстью, казалось, был готов заживо проглотить меня…

Впервые за много лет томление покинуло мое тело. Оно тяжело лежало на кровати – насытившееся до предела, избавившееся от желания, и глубоко внутри моего естества журчала та старая радость, словно мы вновь лежали на берегу реки, готовые зайтись от смеха и покатиться по траве.

Я больше не плакала. Я чувствовала, что уже никогда больше не буду плакать – ничто не заставит меня плакать. Я сказала себе, что даже если эту любовь и отберут у меня через какой-то час, то этого неуемного огня, жарко пылающего в моей груди, хватит мне на всю оставшуюся жизнь. Его пальцы нежно двигались по моему телу, и я не испытывала ни малейшего стыда, мне даже было жалко, что в комнате так темно.

– Дорогая, дорогая, – зашептал Мартин, – ты словно с другой планеты, таких сейчас не сыщешь нигде! Ты – женщина, Кристина, женщина, но есть женщины… Ты этого не знаешь. Послушай, я хочу, чтобы ты запомнила…

Я молчала, и только мое сердце медленно повторяло: «Да, Мартин, да, Мартин».

– Такой, как ты, никогда не было и не будет. Запомни это, пожалуйста, и еще – я тебя люблю. Наверное, я никогда и не переставал любить тебя. Вот почему… ладно, неважно. Не спи!

– Я не сплю, и я запомню.

В этот момент послышался стук в парадную дверь, и я почувствовала, как он замер. Я и сама застыла неподвижно, потом шепнула:

– Тсс! Пусть думают, что я сплю.

Непрошеный гость постучал еще трижды и ушел. Очарование ночи рассеялось.

– Боюсь, мне надо идти, Кристина, – произнес Мартин. – Но Боже мой, как не хочется! И мы так и не поговорили, а мы должны – это очень важно.

Я закрыла ему рот поцелуем.

– Завтра поговорим.

Мы долго-долго стояли, прижавшись друг к другу, потом, пятнадцать минут спустя, я открыла входную дверь и выпустила Мартина на темную улицу, которая, насколько я могла судить, была совершенно безлюдной. Потом я задвинула засов, пошла к себе наверх и легла на кровать…

Когда я открыла глаза, к моему удивлению, было уже светло. Я потянулась, перевернулась на живот, пробормотала: «Мартин, о, Мартин!» – и снова заснула.

Меня разбудил отец:

– Вставай, дорогая, или ты собираешься спать весь день?

Я подскочила в кровати и ошеломленно спросила:

– А который… который час?

– Да уже почти девять.

– Девять часов!

– Угу, девять, – он подал мне чашку чая и, направляясь к двери, сказал – Наверное, стирка и вся эта беготня так тебя утомили. Такое бывало даже с матерью, а она была покрепче тебя.

– Констанция?..

– О, перестань! – он махнул рукой. – В полном порядке. Пришла ко мне два с лишним часа назад и разбудила. Уже позавтракала, так что не волнуйся. Полежи еще немного, если хочешь.

– Я спущусь через минуту, – проговорила я.

– Не спеши, – сказал отец и вышел, прикрыв дверь.

Я выпила чай и снова легла. Я чувствовала, что отдохнула как никогда, что впервые в жизни как следует выспалась. Я освободилась от усталости, и в то же время мое тело наполнилось сладостной слабостью – казалось, оно черпает это чувство из моего разума, смущенного ощущением счастья. Я снова стала молоденькой девушкой, слепо шагающей в белом тумане любви.

Одеваясь, я напевала с закрытым ртом. Когда отец пришел со двора, где колол дрова, он заметил, стоя в дверях комнаты:

– Приятно слышать, как ты поешь, детка. Как будто хороший сон вдохнул в тебя новую жизнь. Вот что тебе надо было.

Нет, не сон, папа. Не сон.

После обеда пришел Сэм. Через несколько минут, искоса взглянув на меня, поинтересовался:

– У тебя весеннее настроение, Кристина?

Я засмеялась и ответила:

– Нет, просто так уж получилось.

Я бессознательно воспроизвела – не совсем точно – строчку из моей любимой песни, и Сэм улыбнулся и кивнул:

– Ты просто красишь облака лучами солнца?

Я расхохоталась. Лицо Сэма приняло серьезное выражение, и он пристально посмотрел на меня. Сэм был гораздо более чутким человеком, чем мой отец, и тихо спросил:

– Что-нибудь случилось, Кристина?

Я было отвернулась от Сэма, но потом вновь быстро повернулась к нему: мне хотелось рассказать ему все, я знала, что он поймет – Сэм всегда все понимал, но пережитое мною было еще пока слишком моим… нашим, поэтому я произнесла всего лишь:

– Мне надо рассказать тебе кое-что, Сэм, но позже.

Он все еще не сводил с меня глаз, но не стал настаивать – Сэм мог подождать, Сэм всегда мог подождать. Сэм был терпеливым человеком. Я тоже могла ждать целых пять лет, но теперь у меня совершенно не осталось терпения. Даже минуты тянулись слишком медленно, отдаляя меня от новой встречи с Мартином. «Мы должны поговорить», – сказал он напоследок. Эти слова как-то смутно напомнили мне Ронни, но не вызывали у меня дурного предчувствия.

Мы не договорились об определенном времени. «Где-то после семи». Он пришел в половине восьмого, и на этот раз между нами не было неловкости: еще у входа мы взялись за руки, а на пороге кухни обнялись так страстно, что у нас перехватило дыхание. Та робкая нежность прошлой ночи ушла.

Наконец мы ослабили наши объятия; Мартин отпустил меня на расстояние вытянутой руки и проговорил:

– Я думал о тебе весь день, ни на минуту не мог забыть тебя… ни на секунду.

– И я, со мной было то же самое. О, Мартин, – я вновь опустила голову на его грудь и тихо произнесла – Я так люблю тебя, так люблю.

Мы не говорили. Поднялись наверх… Прошло несколько часов, но мы так и не начали того разговора. Лишь собравшись уходить, Мартин, стоя у двери, повернулся ко мне и сказал:

– Я должен и правда поговорить с тобой, Кристина. Прежде чем мы продолжим наши отношения, я должен тебе что-то сказать. Кое-что надо уладить.

На какую-то долю секунды страх поразил меня, и я, с трудом переводя дыхание, выдавила:

– Я тебе нужна? Ты любишь меня? Ты не покинешь меня опять?

– Никогда, никогда. Теперь все в твоих руках. Пока дышу, ты будешь нужна мне, – его губы, твердые, но нежные, закрыли мой рот. Секунду спустя он продолжал – Но сейчас тебе надо как-то жить, и я хочу, чтобы ты жила… ну, – он улыбнулся, – нормально. Понимаешь?

Я прыснула и, вместо ответа, упала ему на грудь. Мартин взял меня за плечи, легонько встряхнул.

– Будь же практичной. На вот, возьми, – он достал из кармана толстую пачку денег.

– Нет, нет. Никаких денег мне не надо. Я хорошо живу.

– Послушай, не глупи. Все эти годы… Ты должна взять деньги. Это мелочь. Ты будешь получать деньги регулярно – я позабочусь.

Я спрятала руки за спину, тогда Мартин свернул банкноты и бросил в дальний угол комнаты, за кресло.

– Вот теперь ищи там.

– О, Мартин.

Мы снова обнялись, потом, положив руку на засов, он прошептал:

– Завтра вечером, в это же время или около. Но учти, – он взял меня за подбородок и слегка встряхнул, – сначала поговорим. Поняла?

Я радостно кивнула. Мартин вновь привлек меня к себе и пробормотал:

– Мне надо так много сказать тебе, Кристина, честное слово. Послушай, приходи завтра вечером в тот бар, где мы были в понедельник…

– Нет, – покачала я головой. – Приходи сюда. Обещаю, что ты будешь говорить сколько душе угодно, а я соглашусь с каждым твоим словом.

– Правда?

– Да, да, любовь моя.

– Благослови тебя Бог.

Я всегда считала, что подобное пожелание является прерогативой католиков, и мне было странно слышать его из уст Мартина, к тому же в его голосе звучала… какая-то печаль. И когда он взял меня за руки и прижал их к своей щеке, его лицо было тоже тронуто грустью. Потом Мартин открыл дверь и шагнул в темноту. Я повернулась и медленно пошла в кухню, изумленная и счастливая.

Уже собираясь подняться наверх, я вспомнила про деньги. Я подняла их с пола и даже не стала пересчитывать – там было что-то около двадцати фунтов. «Подумать только – такая огромная сумма», – пронеслось в голове. Войдя в комнату, я вздрогнула: Мартин забыл свои часы. Я взяла их: красивая вещь, наверное, чистое золото. Положив часы на банкноты, я спрятала и то и другое в верхний ящик комода…

На следующее утро пришел Дон Даулинг. Он принес фунтовую коробку шоколадных конфет для Констанции. Шоколад выдавался по карточкам, и мне было странно видеть эту яркую красивую коробку. Я не успела никак отреагировать – коробка была уже в руках моей дочери.

– Дай-ка мне, Констанция, – попросила я, но она спрятала конфеты за спину и убежала в гостиную. Я повернулась к Дону и, стараясь, чтобы мой голос звучал как обычно, произнесла – Не надо давать ей такие вещи, Дон. Она еще слишком маленькая.

. – Чепуха, – ответил он. – Ей так мало достается…

– Она получает все, что ей необходимо.

– Знаешь, Кристина, ты говоришь точно так, как твоя мать когда-то. Становишься очень похожей на нее.

– Не могла найти лучшей женщины для подражания.

Дон потер свою небритую щеку, потом заметил:

– Это еще вопрос. Знаешь, если бы не она…

– Послушай, Дон, я вовсе не собираюсь обсуждать с тобой свою мать.

– Хорошо, хорошо, – он погрозил мне пальцем. – Что нам враждовать, а?

Мне хотелось сказать: «Я буду враждовать с тобой, пока дышу», но я боялась не только за себя и за Кристину, но и за Сэма. Когда бы я ни одерживала верх над Доном Даулингом, после этого всегда страдали другие. Сначала животные, бедные животные, потом Сэм со своими покрытыми ожогами руками и ногами. Теперь опять Сэм, потому что после аварии на шахте многие начали относиться к нему с антипатией: Дон выполнил свое обещание. Даже мой отец изменил к Сэму свое отношение. Он как-то поинтересовался, что же на самом деле случилось под землей. Сэм отрицал все обвинения, но его слова звучали довольно неубедительно, возможно, из-за моего присутствия. Я понимала, что не должна усугублять его положение, поэтому ровным голосом ответила:

– Для вражды нужны двое, а я сегодня не в настроении…

Дон засмеялся.

– Не имею ничего против. Кстати, я купил вчера потрясающую машину.

– Что с ней делать, если все равно нет бензина?

– Я заглядываю в будущее, Кристина. Я всегда рассчитываю наперед. Война уже подходит к концу. Я купил этот автомобиль за сто двадцать фунтов. Готов поспорить: едва закончится война, я смогу запросить за него триста. Это «вулсли», темно-синего цвета, отлично выглядит. Уйду из шахты, как только все закончится.

– Правда? И чем ты собираешься заняться? – поинтересовалась я, раскатывая тесто.

– Займусь бизнесом вместе с Ремми. У меня уже неплохо получается. Знаешь, удалось кое-что отложить.

«Так помог бы матери», – хотелось сказать мне, потому что я знала: тетя Филлис зависит в основном от денег Сэма. Но я проговорила лишь:

– Очень хорошо.

– У меня есть планы, грандиозные планы. Скоро даже Ремми не сможет со мной тягаться.

– Да ну?

– На днях подыскивал себе в Брамптон-Хилле подходящий дом.

Я не смогла совладать с собой и, удивленно взглянув на него, воскликнула:

– В Брамптон-Хилле?

– Ну да, а почему бы и нет? Чем я хуже других? Половина домов все равно сейчас пустует, а другая реквизирована и пойдет за бесценок. У них не хватит денег на содержание – у нынешних владельцев. После войны все изменится. Ей-богу! Но не раньше. Богачам подрежут крылышки, – он помолчал. – Так или иначе, но дом мне нужен. Я думаю жениться.

Я опять занялась тестом и опять вынуждена была взглянуть на него.

– Жениться? На ком?

– Да просто на одной девушке.

– О, я рада, Дон, – сказала я искренне.

– Ну пока, – он улыбнулся мне, подошел к парадной двери и позвал Констанцию. – Что? Ты еще не открыла коробку? – проходя мимо меня, он заметил – Ты напугала ее. Я же говорил, что ты похожа на свою мать, – он насмешливо попрощался – Пока.

– Пока, Дон.

Я не могла сдержать чувства огромного облегчения, потому что если и думала о Доне последние сорок восемь часов, то только для того, чтобы внушить себе, что этот человек не может ни в коем случае помешать моему счастью. И все же, зная его, я по-прежнему боялась. Но теперь мне нечего было опасаться – он собирался жениться. Похоже, все теперь работало на меня, наконец фортуна повернулась ко мне лицом. Я запела, но не себе под нос, а очень громко песню «Может, ты и не ангел», размышляя о Мартине, и в это время вошел Сэм. Я тут же замолкла и приветствовала его вопросом:

– Ну, и какого ты мнения об этой новости?

Он вопросительно заморгал и ответил:

– Со вчерашнего вечера я ничего не слышал. Меня не было дома восемь часов.

– Я говорю не о новостях по радио, а о вашем Доне.

На его лицо набежала тень, взгляд помертвел – имя брата обладало таким магическим свойством, – потом спросил:

– И что за новость?

– Так ты не знаешь?

– Последнюю, очевидно, нет.

– Он собирается жениться. Разве он не говорил матери?

– Он собирается жениться, – медленно повторил каждое слово Сэм.

– Да. А ты не знал?

– И на ком – он сказал?

– Ну… когда я спросила, он ответил: на одной девушке. Ведь у него кто-то есть в Богз-Энде, верно?

Сэм долго и сосредоточенно смотрел на меня, потом отвел взгляд, прошел к столу и сел.

– Та девушка вовсе не девушка, – сказал он, снова глядя на меня. – Ей почти сорок, она замужем, но не живет с ним.

– Но, Сэм, он сказал – девушка. Может, это кто-то совершенно другой?

– О Боже милостивый на небесах… – его голос устало затих к концу фразы. Сэм принял свою любимую позу, свесив руки и уставившись в пол. – Лучше я скажу тебе. Та девушка – это ты, Кристина. Ты всегда была и будешь с ним, – он слегка повернул голову и искоса взглянул на меня.

Во рту у меня пересохло, и я несколько раз облизала губы, прежде чем смогла выдавить из себя:

– Ты ошибаешься, Сэм. Может, он и хотел жениться на мне когда-то, но потом у меня родилась Констанция. Поэтому теперь он меня ненавидит.

– Может, и так, но он все еще хочет тебя и намерен завладеть тобою. Он никогда в жизни не отказывался от намеченного, и твое упорство как раз заставляет его продолжать. Он уверен, что победит. Если бы ты не была такой, он бросил бы свою затею много лет назад. Такой у него сдвиг.

– Сэм, ты ошибаешься.

– Нет, Кристина, – Сэм встал и подошел ко мне. Он выглядел отнюдь не восемнадцатилетним юношей, а казался намного старше меня. И это слышалось в его словах – Я живу по соседству и вижу, что происходит. Буквально позапрошлой ночью, когда я вернулся со смены, мать не спала. Она плакала, потому что он не пришел, а было уже почти два часа. Сказала, что они поругались. Заговорили о той женщине из Богз-Энда, и он заявил: «Можешь больше не волноваться насчет нее – я возвращаюсь туда, куда бросил свою шапку много лет назад». И при этом мотнул головой в сторону вашего дома. – Как ни странно, Кристина, мне кажется, у моей матери такой же сдвиг, как и у него, только она больше опасается, что он возьмет в жены не ту женщину, а тебя.

Когда я заговорила, мой голос звучал очень тихо:

– Ну что ж, у него все равно ничего не выйдет. Ты ведь знаешь это, Сэм, верно?

Он шагнул ко мне, и в голосе его послышалась дрожь:

– Послушай, Кристина. Ты должна уехать отсюда. Это единственный способ спастись от него. Забирай ребенка и уезжай куда-нибудь. Найдешь работу… и послушай, – он поднял руку, призывая меня к молчанию. – Дай мне закончить. Я много об этом думал. Я немного скопил, я никогда не трачу и половины своих денег на карманные расходы. Я могу помочь тебе, пока ты не встанешь на ноги. Но тебе надо уезжать. Отец справится и сам, я поговорю с ним и все объясню.

– Сэм… Сэм, выслушай меня. Ну-ка, садись, – я взяла его за руку и силой усадила на стул, потом села напротив. – Мне кое-что надо сообщить тебе, Сэм. Помнишь, о чем я говорила вчера? – Он коротко кивнул, и я продолжила – Помнишь парня возле реки в тот вечер? Я еще просила тебя сказать маме, что ты видел меня с этим парнем? – Он снова кивнул. – Так вот: он вернулся. Он любит меня, я люблю его, и мы поженимся.

Не знаю, какой реакции я ожидала от него, я не задумывалась об этом, но когда он, пристально глядя на меня, медленно встал и, повернувшись, молча направился к двери, я закричала:

– Сэм!

Он остановился и, не глядя на меня, произнес:

– И все равно я бы на твоем месте уехал.

Стоя в одиночестве на кухне, я на какой-то миг ощутила полнейшую опустошенность. Я хотела поговорить с Сэмом о Мартине, а он и слышать о нем не хотел – это было очевидно. Потом еще это сообщение насчет Дона. Бросил свою шапку – вот уж действительно! Глядя на то, как Дон ведет себя, кто бы мог подумать, что я все еще нужна ему? Чтобы отплатить мне за обиду – да, но вовсе не для того, чтобы жениться на мне. Меня вновь охватил страх. Перед моим мысленным взором предстали оба: в присутствии Мартина Дон выглядел сущим карликом. Было в моем избраннике нечто такое, что заставляло таких типов, как Дон, словно уменьшаться в размерах. Одно твердое слово Мартина – и Дон поймет, где его место в отношениях со мной. Дон больше не может запугать меня своей изощренной тактикой. Мартин сказал, что сегодня вечером нам надо поговорить. Я знала, что не смогу препятствовать ему в этом, и я тоже буду говорить, и расскажу ему о Доне, и тогда в этой истории будет поставлена точка.