Текст книги "Кристина"
Автор книги: Кэтрин Куксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
– Что ты имеешь в виду?
– Да поверила этим ее сказочкам про девственность. Ты ведь не знала, что она этим занималась и со своим братом, а?
– Что! Кто это сказал, черт побери!
– Было написано в том письме.
– И ты поверил?
– Когда узнал, что и все остальное тоже правда, – поверил. Учти, я не сразу принял это за чистую монету, сначала навел справки. Но когда все факты совпали – почему я должен их игнорировать?
– Не знаю, кто послал тебе то письмо, но этот тип – сукин сын.
– Это как посмотреть. Вероятно, он пытался оказать мне услугу – этого ты не можешь отрицать, хотя она твоя подруга.
Едва дыша, я медленно села на стул. В ушах у меня звенело, и я поспешно опустила голову, опасаясь, что еще чего доброго грохнусь в обморок. Из комнаты по-прежнему доносились голоса Молли и Теда – тот все еще протестовал, потом послышались шаги Молли; она направлялась в сторону кухни. На пороге она остановилась. Вероятно, до нее дошло, что я заходила: с тех пор как уехал Додди, никто, кроме меня, не мыл за нее посуду. Потом она шагнула в кухню. Когда, по моим расчетам, она должна была оказаться возле раковины, я слегка приоткрыла дверь и отчаянно махнула рукой, давая понять, что ей надо срочно выпроводить Теда. Увидев меня в углу, Молли вздрогнула от неожиданности, после чего ее лицо залила краска сострадания и тревоги. Это было уже слишком, и я с силой сунула в рот носовой платок, чтобы не разрыдаться.
Не знаю, что Молли сказала Теду, но через несколько минут она вернулась в кухню, и я почувствовала, что ее руки поднимают меня. Когда я встала, она обняла меня.
– Ну-ну. Ужасно не повезло тебе, девочка, черт побери. Но вообще-то хорошо, что ты от него избавилась. Ну, ну, успокойся. Пойдем, посидишь, я принесу тебе чего-нибудь выпить. Ну, перестань же… не надо так. Говорю тебе, он этого не стоит. Ни один из этих сукиных сынов этого не стоит.
Несколько минут спустя она подала мне стакан виски. Я большими глотками опорожнила его и, задыхаясь, пробормотала:
– М-мож… можно мне еще, Молли?
И она налила мне еще.
Глава восьмая
Констанция резко повернулась и решительно направилась к двери.
– Ни о чем я его не просила!
– Наверное, просила.
Я смотрела ей вслед. Кажется, даже осанка дочери выражала возмущение. Сзади она походила на мальчишку: джинсы, джемпер, короткая стрижка. Ей исполнилось пятнадцать; за два месяца до описываемых событий она окончила школу и получила работу на фабрике электротоваров. Я повернула голову и устремила взгляд на пианино, стоявшее в углу комнаты и выглядевшее там очень неуместно. Оно было уже не новым, но и не старинным – с изящным узором и подсвечниками, – и потому смотрелось вполне современным. Потом я взглянула на Сэма; он тоже уставился на пианино.
– Я думала, это ты для нее постарался, иначе ни за что бы не позволила поставить его в нашем доме, – пробормотала я.
Сэм поднес руку ко рту и укусил костяшку пальца.
– Если бы я знал, что ей так хочется пианино, я бы достал для нее. Но она никогда и не упоминала мне о пианино.
– Что мне теперь делать? Послать его обратно?
– Бесполезно. Зная его, могу себе представить, что оно так и останется стоять на улице, да и Констанция огорчится. В итоге ты же и будешь виновата.
Это уж как водится. Не то чтобы я не заслужила этого за последние десять лет, но эта проблема касалась только меня. В последнее время я всегда говорила себе, что это касается меня, и только меня. Я покупала выпивку на свои деньги. Я много работала и, как ни странно, была нарасхват. В прежние времена домработницы не пользовались особым спросом, но теперь они стали таким подспорьем в домашнем хозяйстве и столь редким явлением в наших краях, что могли запросто потребовать за час, проведенный на кухне, столько же, сколько получал рабочий за час на фабрике. Но большинство девушек все же предпочитали ходить на фабрику, поэтому я зарабатывала хорошо – хватало и на выпивку. Но несмотря на то, что пила я регулярно, я почти никогда не пренебрегала своими домашними обязанностями и никогда не забывала о Констанции – разве что в иной субботний вечерок. Как я ни сдерживала себя в течение недели, но так и не могла – да и не хотела – перебороть свою слабость и отправлялась посидеть в «Корону». Это была моя единственная радость, и я жила только от уикэнда к уик-энду. Я уверяла себя, что моя привычка никому не приносит вреда, постоянно повторяя, что большинство женщин, переживших то, что пришлось вынести мне, тоже бы скатились в такую яму. Я хорошо понимала, что большинство окружающих так и считает. Все полагали, что я живу с Сэмом, разумеется, тайно. Но кто мог разубедить их? Он мог питаться в доме миссис Паттерсон и ночевать там, но все остальное время проводил в нашем доме. Ростом он был не выше меня, но приобрел все черты, привлекающие женщин в мужчинах: у него была широкая кость, приятное лицо и такой же приятный голос.
Почему я не вышла замуж за Сэма? Ответ очень простой – я боялась. Легко рассуждать, что, мол, если бы я вышла за Сэма, Дон бы уже ничего не мог сделать. Но я хорошо знала Дона – так же хорошо, как и свои недостатки. Я знала, что какая-то часть его разума, которую было так трудно определить, поражена безумием. И единственное, что я могла сделать, чтобы защитить Сэма, было не выходить за него замуж. Не то чтобы мысль о таком замужестве не приходила ко мне и я не желала, чтобы он предложил мне жить с ним – напротив, мне очень хотелось этого. Замужество могло бы облегчить мою жизнь, я смогла бы противостоять увлечению алкоголем. Но, вероятно, что-то мешало Сэму решиться, а во мне еще немало оставалось от прежней Кристины, которая ни за что не сделала бы первый шаг.
С той самой ночи, как Дон оказал мне «услугу», вызвав у меня выкидыш, мы не разговаривали ни разу. Мы не раз встречались на улице, но я не знаю, смотрел ли он на меня, потому что сразу опускала глаза. А вот с Констанцией он никогда не прекращал болтать. Очень скоро я поняла, что чем больше шпыняю дочь и запрещаю ей ходить к соседям, тем чаще она ходит туда. Сначала я убеждала ее спокойно, потом стала говорить на повышенных тонах, кричать. В конце концов отец взорвался:
– Ничего ты так не добьешься, она будет делать это назло тебе!
В конце концов я поняла, что он прав, и заставила себя меньше говорить на эту тему. Но по мере того как Констанция взрослела, она начала осознавать мое отношение к Дону и стала прятать те вещи, которые он ей дарил. Как-то раз я, стараясь говорить спокойно и небрежно, спросила:
– Почему ты не показываешь мне, что тебе дарит дядя Дон?
С этого дня дочь стала показывать мне его подарки. Ей было тогда восемь лет; каждый год Дон покупал ей то, что соответствовало ее возрасту. Своими подарками он покупал ее симпатию, даже любовь, выражавшуюся в том, что она начала защищать его. Одна мысль об этом вызывала во мне чувство тошноты.
– Почему ты не разговариваешь с дядей Доном, мамочка? Другие тоже ругаются, но не молчат после этого много-много лет.
– Ты любишь дядю Сэма? – тихо спросила я.
– Конечно. Конечно, я люблю дядю Сэма.
– Больше, чем дядю Дона?
Констанция состроила гримасу.
– Они разные. Я не смогу этого объяснить. Дядя Сэм такой спокойный, а дядя Дон – веселый. Я люблю их обоих, но каждого по-своему.
Время от времени Констанцию беспокоил вопрос: кто ее отец. Первый раз она поинтересовалась этим, когда ей было лет десять. Как-то она пришла из школы, бросила на стол ранец и, не поцеловав меня как обычно, напрямую спросила:
– Почему вы не женаты, мамочка?
Вопрос был настолько неожиданным, что я не нашла что ответить и только стояла открыв рот.
– Дядя Сэм мой отец?
Вот теперь я заговорила, закричала изо всей силы:
– Нет, нет же! Твой отец погиб на войне. Он был летчиком.
– Как его звали?
– Джонсон, – вырвалось у меня. Эту фамилию я только что прочитала в рекламе муки, напечатанной на обложке какого-то журнала, лежавшего на столе. – Почему ты задаешь мне все эти вопросы?
– Потому что хочу знать. Как он выглядел?
– Ты очень похожа на него, – мой голос прозвучал тихо и устало.
Мои ответы вроде бы удовлетворили ее, и она вернулась к этой теме лишь два года назад. Стоял летний вечер. Я допоздна просидела в одном из баров «Короны». Заведение было полно обычных субботних завсегдатаев, и мы смеялись и шутили до закрытия. Молли не было, она больше не ходила туда. Но в тот субботний вечер я чувствовала себя особенно счастливой и баззаботной. И дело было не только в действии спиртного. Когда-то алкоголь помогал мне позабыть все мои тревоги, переносил в иной мир, где не существовало ни забот, ни проблем, а будущее рисовалось в розовом свете. Иногда по совершенно необъяснимой причине спиртное заставляло спорить, скандалить, причем в такие периоды мне всегда хотелось грязно ругаться. Я и мысли облекала в эти слова – куда было до них словарю Молли! Первый раз я поругалась с одной из женщин – завсегдатаев заведения, но она вела себя достойно. И именно поэтому мне нестерпимо захотелось врезать ей по губам. Это агрессивное чувство даже усилилось, когда я в темноте нетвердой походкой поднималась по склону холма. Отец встретил меня тем самым взглядом, который приберегал для подобных оказий по субботам.
– Какого черта ты на меня так смотришь? – набросилась я на него. – Да, я напилась. И что такого? Это единственный способ сбежать из чертовой клетки. Да, это тюрьма, и ты в ней тюремщик. Я бы сбежала из этой дыры много лет назад, если бы не ты. Я могла бы работать ради дочери, обзавестись своим домом, а вы держали меня здесь – ты, и Сэм, и эта сволочь по соседству.
И тут отец ударил меня – первый и последний раз в жизни. На следующее утро я встала, согнувшись под тяжестью стыда, и твердо решила взять себя в руки, но в субботу вновь очутилась в баре.
Когда подобное агрессивное чувство, вызванное выпивкой, овладело мною вторично, оно было целиком направлено на Дона Даулинга. Я смутно помню, что стояла в кухне с хлебным ножом в руке, уверяя себя, что если сейчас ворвусь в соседнюю кухню, то захвачу его врасплох – он и руки не сможет поднять. Не знаю, что удержало меня от моего намерения.
В один из субботних вечеров Констанция вновь заставила меня вернуться в прошлое, но в тот раз настроение у меня было прекрасным, и я была в ладах со всем миром. В сумерки я шла через мост, мурлыкая песенку, которую услышала в тот день в баре: «Вот и настал час расставанья…» И тут я увидела Констанцию, которая разговаривала с двумя девушками. При виде меня она демонстративно отвернулась. Но я все равно решила подойти.
– Ч… что… ты делаешь… здесь… втакоепозднеевремя? – начала я, пытаясь расставить паузы между словами. – А? Давай-ка живо домой.
Констанция даже не посмотрела в мою сторону, зато две другие девушки изумленно уставились на меня. Я уже собиралась было добавить: «И вам тоже пора спать», как она метнулась прочь. Я сурово кивнула девчонкам и двинулась дальше, пытаясь идти как можно ровней, поскольку знала, что они смотрят мне вслед.
Но когда я вошла на кухню, Констанция уже поджидала меня. Ее бледная кожа казалась еще белей, карие глаза потемнели и пристально смотрели на меня:
– Ты!.. Ты!.. Позоришь меня. Как ты вела себя на мосту? А Джин и Олив, они из моего класса… о… – Это «о» получилось у нее как-то устало, потом она добавила – Я ненавижу тебя. Ненавижу тебя. Ты слышишь?
Где-то в глубине моего мозга быстро собирались нужные слова, но выговорить их я не могла. Словно им надо было перепрыгнуть через некую пропасть, а они были не в состоянии сделать этого.
– Я услышала о тебе еще кое-что, – продолжала дочь. – У тебя был и другой ребенок, верно?
Ощущение радости, вызванное моим добрым другом виски, покинуло меня. И хотя я была пьяна, меня вновь наполнила боль, которую я испытывала обычно в трезвом состоянии. Только сейчас она была еще больше.
– Ты всех позоришь, ты порочная особа. Тетя Филлис права, от тебя всегда были лишь одни неприятности. Ты перессорила дядю Сэма и дядю Дона, разрушила ее семью, а сейчас… сейчас… как я посмотрю им в глаза в понедельник? Я ненавижу тебя! Слышишь? – последние слова она произнесла слишком тихо, чтобы я сочла их просто девичьим гневом. Это было взвешенное, обдуманное заявление.
Я уже обрела дар речи и готова была защищаться, но вместо этого, не сказав ни слова, обошла ее и направилась в подсобку. Констанция поднялась к себе, с грохотом захлопнув дверь комнаты. Пять минут спустя из гостиной пришел отец. Я сидела, уставившись в огонь.
– А чего же ты ожидала? – просто спросил он.
Я не ответила, даже не повернулась к нему, и он ушел обратно в комнату, прикрыв за собой дверь. Но закрыл он ее тихо.
Ночь была бессонной; утром я слышала, как Констанция встала и ушла на раннюю службу. Когда она вернулась, я уже, как обычно приготовила завтрак и молча поставила перед ней тарелку с яичницей и беконом. Отвернувшись к плите, я услышала ее шепот:
– Прости меня.
Не ответив, я взяла чайник и вернулась к столу. Дочь стояла передо мной, опустив голову.
– О, мамочка, прости меня, – поддавшись порыву, она обняла меня, и я крепко прижала ее к себе.
– Ничего, ничего, все в порядке.
– О, прости меня.
– Не за что тебе просить прощения.
– Какая я все-таки скотина… и мне все равно, что говорят о тебе люди.
Я погладила дочь по волосам, взглянула поверх ее головы в окно, широкое, бескрайнее небо висело над холмами. «И мне тоже», – подумала я. Но я знала, что это не так. Потом, повинуясь внезапному импульсу, я решила рассказать ей все. Усадив Констанцию на стул, я села напротив.
– Ты уже достаточно взрослая, чтобы услышать то, что я скажу тебе сейчас. У меня был еще один ребенок, это правда. Его отец… он и был твоим отцом.
Ее мокрые ресницы вздрогнули, широко раскрыв глаза она уставилась на меня.
– Да, это случилось через несколько лет после твоего рождения. Но он не знал, что ты родилась, он вернулся и… и… – и вот она, величайшая ложь, – мы должны были пожениться. Понимаешь, шла война, было так трудно – и то, и другое, и третье. Как-то вечером мы договорились встретиться, но он не пришел – его убили в тот день.
– Кто-то говорил, что он из Брамптон-Хилла.
– Он не из Брамптон-Хилла, он был из Франции.
Констанция снова моргнула и не без удовольствия произнесла:
– Значит, я наполовину француженка?
– Нет, только на какую-то частичку, потому что он и сам был наполовину французом.
Я смотрела на подрагивающие ресницы Констанции. Она размышляла над тем, что только что узнала от меня. Ей был приятен тот факт, что в ее жилах течет какая-то частичка французской крови. Как ни странно, я не находила в ее характере ни одной своей черты. Она была доброй, как мой отец, с пронзительной ясностью напоминала мне Ронни – так же постоянно читала и писала. Письменные упражнения приняли форму стихов, потом песен. Именно это привело к тому, что Дон купил ей пианино.
Начиная с того воскресенья мы с Констанцией стали на какое-то время ближе, и я сделала над собой немалое усилие, чтобы пореже предаваться своей страсти в «Короне». Если бы меня оставили после этого в покое, может быть, я начала бы поправляться, но Сэм и Констанция стали проявлять такую повышенную заботу, что не оставляли меня одну и на пять минут. Они были такими добрыми и внимательными, что мне хотелось выть волком и царапаться, хотелось, раскинув руки, бежать из этого нового треугольника, в который я попала. Иногда мне хотелось уехать куда-нибудь, бросить всех, но дальше желаний дело не шло – каждый из них по-своему удерживал меня. Я была слабохарактерной, и по-прежнему находилась во власти чувств; даже моя ненависть к Дону Даулингу не могла нарушить монотонности текущих дней.
Это однообразие, я думаю, объяснялось тем, что я была лишена права любить – любить физически, а вовсе не тем, что во мне пропал интерес к жизни: события развивались стремительно. Во-первых, Сэм бросил работу в шахте и купил небольшое поместье, располагавшееся на противоположном берегу реки. Прежде он время от времени помогал мистеру Пибусу, владельцу этого хозяйства, в саду. У старика было четыре акра земли, две теплицы и домик на четыре комнаты. Он жил один, и когда Пибус собрался продавать свои владения и спросил, интересует ли это Сэма, тот отреагировал так, словно ему предложили золотоносную шахту. К тому времени Сэм отработал в шахте уже десять лет, а последние три года часто оставался сверхурочно и скопил немало денег. Как-то он пришел ко мне чрезвычайно взволнованный – таким я его прежде не видела.
– Кристина, я буду покупать хозяйство мистера Пибуса.
– Правда, Сэм? – удивилась я.
– Да, да. Правда. Попытаюсь привести его в порядок. Этого я ждал много лет, молился об этом. О, Кристина, – он схватил меня за руку. – Подумай только – целый день на открытом воздухе.
– Но не отказываешься ли ты от приличного заработка, Сэм?
– Уж лучше я буду довольствоваться коркой хлеба, глотком свежего воздуха да небом вместо крыши, чем снопа полезу в шахту, пусть даже за целое состояние, – он повернулся и, посмотрев в окно на небо, мягко произнес – И больше не будет темноты.
Сэм отнесся к своему новому положению с большой серьезностью. Он взял закладную на дом и принялся обставлять его, настояв на том, чтобы в покупке мебели ему помогала я. Большую часть ее он приобрел в комиссионных магазинах, и хотя время от времени говорил что-нибудь вроде: «Ну что ж, мне нужны несколько стульев для кухни, пара удобных кресел, стол и диван», поручив все мне. Должна признаться, мне нравилось обставлять его дом. Но даже до того как Сэм переехал, я почувствовала, что мне будет не хватать его. Помню, я с горечью подумала, что ему, вероятно, надоела роль опекуна – терпению даже таких людей приходит конец. Наконец треугольник был разорван, но мне это было не по душе.
Подзадорило ли Дона то, что его брат бросил работу на шахте или, как он сам признался, бизнес оказался более прибыльным – так или иначе, но он тоже ушел из шахты. Не знаю, в чем заключалась его новая работа, но она, безусловно, была из разряда непыльных, потому что днем его машина постоянно стояла возле дома, за исключением тех случаев, когда он на неделю уезжал «за покупками», как я понимала из громкой трескотни тети Филлис с соседями.
Констанция продолжала сочинять песни. С тех пор как в нашем доме появилось пианино, она постоянно наигрывала какие-то мелодии и подбирала к ним слова. Мне хотелось предложить ей брать уроки музыки, но я никак не могла заставить себя сделать это. Временами мне хотелось разломать инструмент на мелкие кусочки. Такое находило на меня тогда, когда я, отодвинув слегка занавеску в гостиной, видела, как Дон разговаривает и смеется с Констанцией на улице.
Отец очень гордился ее литературными опытами и однажды сказал:
– Почему бы тебе не послать свои стихи в журнал или не написать песню и отправить ее на какой-нибудь музыкальный конкурс?
Констанция так и поступила, однако все стихи вернулись к ней с вежливыми отказами. Но она посылала все новые и новые порции своих сочинений, и хотя отказы продолжали поступать, она словно не замечала этого, поскольку видела в происходящем лишь волнующую игру, занимавшую большую часть ее времени. С парнями она общалась мало. Однажды мне показалось, что я поняла причину. Это наполнило меня таким ужасом и ненавистью, что я как будто даже лишилась разума на какое-то время. Так или иначе, моя реакция приносила больше вреда, чем пользы.
В послеобеденное время я работала у доктора Стоддора и обычно оканчивала не раньше шести, но в тот день случайно порезала руку стеклом, и доктор, перевязав меня, настоял на том, чтобы я шла домой. Было около пяти; я чувствовала себя не совсем хорошо, а потому сразу пошла наверх, чтобы полежать немного. В это время суток солнечные лучи падали на мою кровать, и, когда я подошла к окну, чтобы задернуть занавески, мой взгляд упал на задний двор тети Филлис. Там стояли Дон и Констанция. Он обнял ее за талию, а она держала в руках маленькую коробочку. Я почувствовала себя так, словно вдруг провалилась в ад, и все же не была удивлена. К данной ситуации очень точно подошла бы фраза: «И случилось то, чего они так опасались». Да, именно этого я и боялась. Я мигом слетела по лестнице, бросилась через кухню к подсобке и, чтобы не упасть, ухватилась за висевшее пальто.
– Констанция! Констанция!
Послышался топот бегущих ног; я ждала, чувствуя, как пот начинает струиться по моему телу. Открылась парадная дверь, дочь прошла через гостиную и направилась в кухню. Я сердито взглянула на нее.
– Где ты была?
– А что?
– Не задавай вопросов, а отвечай, где ты была? – я была вынуждена задать вопрос, ответ на который знала и сама.
– Ну если тебе так интересно, я разговаривала с дядей Доном.
– Разговаривала? О чем?
– Что именно?
– Та коробочка – где она? Что в ней?
Краска медленно залила лицо Констанции. Ее красивые молодые губы сложились в упрямую гримасу, и она проговорила:
– Если ты все знаешь, зачем спрашиваешь?
Я рванулась к ней и, схватив за плечо, закричала:
– Дай мне! Немедленно!
Констанция вырвалась и заплакала:
– Не дам, это он подарил мне на день рождения.
Она выглядела испуганной, рот ее открылся, и мне вдруг пришло в голову, что она, может быть, вовсе не обратила внимания на то, что Дон обнимал ее за талию. Возможно, я подозревала ее в том, о чем она даже и не думала, но от страха за будущее дочери уже не могла сдерживать себя.
– Если я еще раз увижу тебя возле него, я убью тебя! – кричала я. – Слышишь: убью!
Она моргнула и уставилась на меня прищуренными глазами, как будто увидела меня в новом свете. Потом коротко засмеялась смешком, который чуть не свел меня с ума, и проговорила:
– Дядя Дон опять оказался прав… ты ревнуешь, Я спросила его, в чем же в действительности дело, и он сказал, что ты ревнуешь, потому что он бросил тебя после… после того, как у тебя родился второй ребенок.
– О Боже мой! – застонала я, и эти слова как будто лишили меня той дикой, неистовой силы, что бушевала во мне.
– А какая еще может быть причина? Мы же ничего не делали! – продолжала Кристина.
– Если вы ничего не делали, почему ты тогда не вошла с заднего двора? – устало возразила я. – Я видела тебя в окно спальни.
Румянец на ее щеках стал ярче, и она робко сказала:
– Ну, дядя Дон знает, как ты не любишь, когда я хожу к ним, и он посоветовал мне вернуться через парадную дверь.
Умно. Чрезвычайно умно. Да, дьявол по сравнению с ним был сущим ребенком.
После этого происшествия Констанция с каждым днем стала отдаляться от меня. Даже у отца я не могла искать понимания. Он решил бы, что мне все это просто мерещится. Он был не способен понять такое зло – расчетливое, долговременное, которое таил в себе Дон. А если бы я обратилась к Сэму, тот начал бы упрекать себя за то, что переехал от нас. Хотя он приезжал почти каждый день, что давало тете Филлис повод заново распускать язык, но оставался ненадолго, поскольку работал теперь буквально с утра до вечера.
Во время одного из таких визитов он, наверное, заметил, что я выгляжу необычно изможденной и обеспокоенной. С этаким небрежным видом он сказал:
– Послушай-ка, Кристина, я как-то стоял на стуле в спальне, чинил верхнюю защелку окна и обратил внимание, что видны все крыши домов на улице и окна, верхние их части и все такое. Приятное было открытие. Я почувствовал, что уже не так далеко от вас, как прежде, – Сэм принял свою обычную позу, свесив руки, и, словно обращаясь к ним, продолжал – Если ты захочешь срочно меня увидеть, но не будет возможности добраться до моего дома, можешь сунуть что-нибудь – полотенце или еще что – в верхнюю часть окна, и я увижу.
Я не засмеялась по поводу его предложения, а, взглянув на его склоненную голову, проговорила:
– Спасибо, Сэм, я это запомню. Кто знает, что может случиться?
А теперь я должна вернуться в своем повествовании к Молли. Она играла большую роль в моей жизни, а еще большую предстояло ей сыграть в будущем. Я давно не видела ее, но это объяснялось одной простой причиной – Молли вышла замуж. Не за Джеки, а за очень респектабельного мужчину, торговца фруктами, некого мистера Аркрайта. Он был на пятнадцать лет старше ее, прежде не состоял в браке и питал ко мне антипатию. Как ни смешно это выглядело, но всю вину за прошлое Молли он взвалил на меня: свидетельства моего грехопадения имелись, а ее – нет. Не думаю, что она приложила руку к тому, чтобы у него создалось подобное мнение, но она ничего не могла сделать, чтобы изменить его, и когда она встала перед выбором – становиться ли ей почтенной миссис Аркрайт (о таком счастье, я уверена, она и не мечтала) или продолжать нашу дружбу, Молли, будучи простой девушкой, выбрала первое. Она постаралась смягчить удар, заявив, что ее супруг чересчур суетится по пустякам и хочет, чтобы она проводила с ним как можно больше времени. При этом Молли смеялась и подталкивала меня локтем, но я не видела здесь ничего смешного. Я встретилась с мистером Аркрайтом три раза, и он не скрывал своего отношения ко мне: он считал меня одним из пережитков войны. Более того, когда я, подвыпив, начинала смеяться, он еще больше утверждался в своем мнении. Так что мы с Молли больше не встречались по субботам в «Короне». На свадьбу меня тоже не пригласили – Молли объяснила, что церемония будет очень тихой. К себе домой она меня тоже больше не приглашала. Молли мне нравилась: я считала ее второй женщиной в моей жизни после матери, пожалуй, даже любила ее. Она всегда была добра ко мне, в трудную минуту стала для меня опорой и теперь, разорвав отношения со мной, нанесла мне немалую травму. Больше всего меня удивило то, что она – из всех женщин! – позволила мужчине взять над собой верх. Кажется, за свою респектабельность она платила немалую цену. Но Молли сама сделала свой выбор.
Как-то раз, чувствуя себя особенно несчастной и одинокой, я отправилась в «Корону» в пятницу, чего прежде никогда не случалось. Зарплата за неделю была еще нетронутой, поскольку я только что вышла из дома доктора. Когда я вошла в бар, была половина седьмого; я немедленно обнаружила, что большинство присутствующих – вовсе не те люди, кого я встречала там по субботам. Знакомых было один-два человека, остальных посетителей я не знала.
Я села за столик с некой миссис Райт. Она всегда была не прочь выпить на дармовщину, и вскоре уже начала плакаться мне в жилетку, а я платила за ее выпивку. После третьей порции виски, причем одна из них была двойной, я перестала слушать ее и начала говорить сама. Я рассказала ей о своей работе в доме доктора, об умной дочери, которая пишет стихи, и они, несомненно, когда-нибудь появятся в газете, о своем очень близком друге, который купил небольшое поместье. Как раз в этот момент к нам присоединилась какая-то пара – мужчина и женщина, сидевшие до этого за соседним столиком. Мужчину я видела и прежде. Я не знала, как его зовут, но замечала, что он часто смотрит в мою сторону. Он много говорил и при этом смеялся, но его жена в основном хранила молчание. Он проставил нам выпивку, потом пришла моя очередь. Кто-то пошел к пианино, и мы все стали подпевать. Вот такая царила обстановка, когда дверь открылась и в бар вошли Молли и ее муж. Я сидела лицом к двери и увидела ее сразу же. Прошлая обида утонула в парах четырех порций виски, и я громко приветствовала свою бывшую подругу:
– Эй! Эй! Я тут, Молли!
Она тут же повернулась в мою сторону и, поколебавшись лишь самую малость, помахала мне рукой. Потом повернулся и ее муж. Взглянув на меня, он демонстративно взял Молли за руку и повел в дальний угол салона.
Черт побери, да кто он такой, этот тип?! Он специально не пустил Молли ко мне, не дал даже поговорить. Что он о себе воображает? Я опрокинула стакан виски.
– Что будешь пить? – мой сосед по столу снова решил угостить нас. Я посмотрела на него, моргнула и словно сморгнула прочь все мое веселье. Этот тип мне не нравился, и его жена тоже, и миссис Райт. Я потратила на нее столько денег, и она мне не нравилась.
– Виски, большую порцию, – проговорила я.
– Не покупай, пусть сама платит, – сказала его жена, я резко повернулась к ней и заметила:
– Я что-то не видела, чтобы вы особо раскошелились.
– Ну что ж! Пойдем, Дики, хватит с нас, – она потянула мужа за рукав, и я передразнила ее:
– Правильно: пойдем, Дики. Ваша очередь проставлять – так что бегите быстрее.
– Ну, ну, – примирительным тоном произнес муж, а я, раскинув руки, продолжала:
– Дуй отсюда побыстрее! А то она устроит тебе дома головомойку!
Миссис Райт начала смеяться, но я не присоединилась к ней. Пианист прекратил играть, все стали поворачиваться в нашу сторону. Хотя говорили шепотом, я смогла разобрать, как кто-то произнес:
– Не стоит пить, если не знаешь своей нормы. Позор. Сейчас она разойдется.
Я повернулась к неизвестному говорившему и закричала:
– Да, я сейчас разойдусь, если ты будешь, черт побери, совать нос не в свое дело.
– Тише! Тише! Успокойтесь, – потянула меня миссис Райт, но я оттолкнула ее руку. – Да кто они такие – все эти типы? Они все смотрели на меня свысока, потому что у меня было двое детей. Но вон Молли спала каждую неделю с новым хахалем весь первый послевоенный год – она сама мне говорила, – а сейчас стала такой почтенной дамой, что даже и не взглянет на меня: я для нее теперь не пара.
Я еще не успела и сообразить, что собираюсь делать, как уже оказалась в центре зала. Я направилась к ней и не могла остановиться.
– Привет, Молли.
– Привет, Кристина.
– Долго мы не виделись… сколько?
– Прошу вас извинить, но вы с другой компанией, – проговорил ее супруг, и я тоже собралась наброситься на него, как Молли протянула ко мне руку и сказала тем старым тоном, который я хорошо знала – Оставь ее в покое. Пусть присядет.
– Ничего подобного. Я запрещаю тебе приниматься за старое. Я уже говорил тебе и твердо буду стоять на этом.
– Ох уж этот непреклонный мистер Аркрайт! Ох уж этот лицемеришка, мистер, черт его побери, Аркрайт! – нараспев произносил чей-то голос, который, казалось, вовсе не принадлежал мне.
– Ну, ну! Пойдемте-ка, – бармен попытался увести меня от столика, положив мне руку на плечо. Но я стряхнула ее и закричала:
– Не распускай руки, я буду сидеть здесь!
Я подошла к Молли, и в этот момент, как будто ценой жизни спасает свою супругу от заразы, мистер Аркрайт закрыл ее собою. Какое-то мгновение я смотрела ему прямо в глаза, потом отвела руку назад и залепила пощечину. Разнесшийся по бару звук принес мне такое глубокое удовлетворение, что мне захотелось повторить то же самое и другой рукой.
В следующий момент я отлетела назад и упала бы, если бы кто-то не подхватил меня. Когда я снова приняла вертикальное положение, меня, казалось, окружали лишь руки и лица, а я вертела головой, пытаясь отыскать мистера Аркрайта, и кричала:
