Текст книги "Мотылек"
Автор книги: Кэтрин Куксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
Последние дни они установили для Милли почти тюремное наблюдение, даже запирали ее в комнате, потому что, хотя за это время она не выкидывала никаких своих чудачеств и уже довольно давно не выказывала стремления убежать в лес, было исключительно важно, чтобы, бродя из комнаты в комнату, как у нее случалось, она не наткнулась на отца. В его нынешнем состоянии достаточно было бы только, чтобы он ее увидел, чтобы разошелся еще больше. Но как она сумела выйти? О, эта Магги! Агнес была уверена, что может положиться на Магги.
– Агнес! – донесся хриплый пропитой голос из холла.
– Я зайду к тебе, отец, через несколько минут, мне нужно только...
– Сейчас! Слышишь? Сейчас!
У него был угрожающий вид, и вполне можно было ожидать, что, если продолжать возражения, он затащит ее в комнату силой. Она быстро взвешивала, какое зло в данный момент больше: то, что Милли может убежать и совершить очередную эскападу, к тому же в это время дня, что было для нее чем-то новым, или попасть в руки человека, к которому она стала испытывать отвращение и который внушал ей неописуемый страх.
Не отдавая себе отчета в том, что делает, Агнес прошла через холл мимо отца и вошла в кабинет. Он зашел следом, с подчеркнутой злостью затворил за собой дверь и, тяжело ступая, протопал к стулу за письменным столом, на котором горой, словно вываленные из мешка, лежали бумаги. Взяв в руки перо, он начал постукивать кончиком по столу и, не сводя глаз с него, заговорил:
– У нас трудности, вам это известно? Нас могут лишить права на выкуп имения, набежали проценты по закладной. – Он в упор посмотрел на нее и продолжил: – Я продаю картины. Послезавтра приезжает человек из Лондона. Но до этого мне нужны деньги, наличные. – Он снова уперся взглядом в перо, которым не переставая постукивал по столу. – Это кольцо вашей матери, которое она оставила вам... – Увидев, как изменилось ее лицо, он заорал: – То, что принадлежало вашей матери, по закону является моей собственностью. Она не имела права отдавать его вам!
– Это мое кольцо, отец, и останется моим.
– Боже мой! – Он с усилием поднялся со стула. – Знаешь что, не зли меня, девочка. У меня не то настроение, чтобы меня злить. Ладно... – Он перевел дыхание. – Я верну тебе его стоимость, когда продам картины. За них хорошо дадут.
– Ты уже говорил это про миниатюры, а этого не вышло.
– Тогда было другое дело, покупщики были местные, из Ньюкасла. Эти всегда надувают. А те, что из Лондона, они настоящие. Так что давай, неси его мне.
– Нет, послушай, ты взял мамины драгоценности. Почему бы тебе не забрать их у той персоны, которой ты их перетаскал? Это было бы так просто.
Он схватил со стола тяжелое пресс-папье, и она рефлекторно отдернулась назад, прикрыв лицо рукой, и только когда он разжал пальцы и выпустил пресс-папье, она опустила руку, проведя по лицу тыльной стороной ладони и прикусив костяшку одного из пальцев.
– Ах, так? Хорошо. Хорошо, – прорычал он. – Вы оставляете кольцо у себя, мадам, а я, как только получаю деньги за картины, первым делом постараюсь принять меры, чтобы ваша подопечная отправилась туда, где ей давным-давно следовало бы быть. Я жду здесь пятнадцать минут, так что дело за вами.
Она вышла из кабинета пошатываясь, и, когда вышла в холл, ее первым порывом было кинуться на кухню и велеть всем искать Милли, а еще броситься в объятия Пегги и спросить: что делать? Кольцо – ее единственное достояние, ее единственное обеспечение, а то, что это дорогое кольцо, она имела представление, хотя и не знала его истинной стоимости.
Она взбежала по лестнице и на площадке столкнулась с растерянной Магги, та тут же расплакалась:
– Мисс! Мисс! Вы не видели ее? Я оставила ее на одну минуточку. Она спала крепко, как младенец, а у меня заболел живот, всю ночь болел, это все фрукты, мне нужно было бежать. Мне ни на секунду не приходило в голову, что она проснется и за те несколько минут убежит. Говорю вам, она спала...
– Беги искать ее. Я там буду через несколько минут. Скажи Дейву и Пегги. Беги прямо к озеру.
Сама она бросилась к себе в комнату. Вытащила нижний ящик маленького комодика, пошарила под бельем и вытащила коробку, где тогда лежали письма и в которой теперь хранилось кольцо, обернутое в мятый кусок бархата. Она специально спрятала коробку, зная, что отец не остановится перед обыском ее комнаты, если только возникнет ситуация, вроде той, что случилась сейчас.
Вынув кольцо, она полюбовалась им, лежавшие в ее ладони камни загадочно мерцали. Ах, если бы только она могла не подчиниться ему. Но что бы он ни сделал с деньгами за картины, то, что он сказал относительно Милли, он обязательно выполнит, и выполнит с огромным удовольствием...
Через минуту она снова стояла перед письменным столом. И тут она сделал глупейшую вещь, о которой много дней после этого будет сожалеть, потому что этим спровоцировала целую вереницу событий, которые могли кое для кого закончиться петлей.
Наклонившись к отцу и совсем близко приблизив лицо к его лицу, она прошипела:
– Посмотри на него перед тем, как продашь, и знай: это символ любви, любви моей матери к человеку, который любил ее. У тебя была куча любовниц, дешевых потаскушек, ты их менял одну за другой, а у нее был один любовник, один настоящий мужчина.
Впервые в жизни она увидела в глазах человека желание убить, она прочитала это желание в глазах отца и, в ужасе повернувшись, со всех ног бросилась прочь. Она выскочила в холл, пробежала по коридору и вбежала на кухню. Здесь она остановилась и, опершись руками в стол, обвела взглядом пустую комнату. Все кинулись искать Милли, потому что все знали, что в такой ранний час она отправится к дороге, как она сделала в последний раз, когда ее потянуло побродить в такое же время. Тогда ее подобрал возница от Паркеров, из Ньюкасла, увидев ее на пути к Лэмсли. И в тот раз она впервые услышала прозвище Милли. Торманский Мотылек. Возница, добродушный человек, сказал:
– Мне кто-то говорил, что ее так называют. Знаете, мисс, прямо смешно сказать, но я узнал ее, как только увидел. Она такая худенькая маленькая девчоночка!
Маленькой худенькой девчонке было тогда шестнадцать лет.
Куда подевался Стенли? Вряд ли он пошел искать Милли, он сперва пришел бы к ней со своим вечным причитанием: «Ну, вот снова!» Нет, Стенли скорее всего сидит в своей комнате, любуется своим лицом в зеркале и с любовью стрижет и подравнивает свои усы. Он так гордится своей фигурой и своими усами.
Куда ей кинуться, в какую сторону? Агнес остановилась во дворе, потом двинулась к воротам, которые вели в загон при конюшне. Еще не приблизившись к ним, она услышала звонкий переливчатый смех и остановилась как вкопанная. Она быстро обернулась и посмотрела в сторону кладовой, где хранилась конская сбруя. Через минуту она рванула на себя дверь и увидела там Милли, она сидела на деревянном чурбане, радостная, держась за бока, как будто умирала со смеха. Напротив нее у плиты сидел Брэдли, помешивая в котелке густую черную мазь, и без следа удивления посмотрел на ворвавшуюся в кладовую Агнес; той пришлось ухватиться за ручку двери, так как ее буквально качало от облегчения и раздражения одновременно. Она не успела дать волю ни тому ни другому, потому что Милли проговорила:
– А вот и ты, Агги. Брэдли рассказывал мне, как строят корабли и что делают, чтобы железная посудина не утонула, когда ее спустят на воду. Ты же знаешь, Агги, железо тяжелее воды. И Брэдли такой смешной, все время заставляет смеяться. Правда, Брэдли? А сейчас он готовит лак для упряжи.
Продолжая помешивать смесь желтого воска, свинцового глета, краски цвета «черная слоновая кость» и скипидара, Брэдли посмотрел на свои руки и сказал:
– Никто не знает, когда он смешон, мисс. Попробуйте быть смешным, и у вас ничего не выйдет.
Ну что за человек! Агнес буквально скрипнула зубами. Сколько от него беспокойства. Только недавно проявил к ней столько доброты, и она изменила свое мнение о нем, и вот нате вам. Знает, что все сходят с ума, обыскивая все вокруг, потому что не могут найти Милли, и пальцем не пошевелит, чтобы успокоить, рассиживает здесь и рассказывает ей всякие истории.
Она бы и дальше продолжала молчаливо обличать его, если бы Роберт не встал и, проходя мимо нее, не сказал:
– Я привел ее в дом, но там никого не было, и я услышал, – он на миг замолчал, – голос хозяина, он был чем-то недоволен, и я подумал, что лучше привести ее сюда, – он посмотрел ей в лицо. – Ведь я правильно поступил, вы согласны, мисс?
И снова она подумала: ну что за человек! У него удивительная привычка находить себе оправдание, как это у него получилось с двоюродной сестрой. Что ж, возможно, он там и в самом деле не был виноват, как несомненно оказался прав в этом случае, потому что, если бы отец утром наткнулся на Милли, даже страшно подумать, что бы могло произойти. Может быть, он бы и не остановился, а взял бы и ударил ее пресс-папье или сделал бы что-нибудь в этом роде.
Протягивая руку Милли, она произнесла:
– Пошли, – потом взглянула на Роберта и добавила: – Сходите и скажите остальным, что Милли нашлась и с ней все в порядке.
– Конечно, со мной все в порядке. Со мной всегда все в порядке, когда я с Брэдли.
Агнес медленно повернула голову и посмотрела на Роберта. У нее было такое чувство, словно она только что высказала вслух все, что промелькнуло у нее в голове. Она смутилась, щеки ее порозовели.
– Извините.
– Ну, что вы. Извиняться не за что. Пойду скажу им.
Около десяти часов утра Реджинальд Торман сел в двуколку и уехал в Ньюкасл. Вернулся он в четыре. По мнению Грега Хаббарда, он был в дымину пьян, но на ногах держался, и Грег сказал Роберту, когда тот вернулся с полей, где помогал Артуру Блуму:
– Если он расправится хотя бы с четвертой частью ящика спиртного, что привез с собой, в доме этой ночью никому не спать. Он и прежде надирался, но я никогда не видел его таким, тем более с утра. Тут что-то не так.
Да, тут было даже очень не так со всем домом, подумал Роберт, и принял решение уходить, так как у него появилось чувство, что он постепенно втягивается в историю, от которой ничего хорошего ему не ждать. Нет, нет, ничего хорошего для него здесь не выйдет, наоборот, он тут просто пропадет, и он не будет ждать, пока это случится.
Будучи человеком рассудительным, он сказал себе, что зря он ушел из Джерроу и от Палмерсов, потому что, хотя жизнь там не была такой уж сладкой, все же это была тихая гавань по сравнению с бурными водами житейского моря, по которому ему приходится плыть, с тех пор как он перебрался сюда. Нет, он не будет ждать и унесет отсюда ноги как можно скорее и постарается держаться подальше от этих мест.
Сегодня у него был свободный вечер, и он собрался сходить в «Булл» и обсудить ситуацию с Билли и Мери. Они были, по его понятию, единственными разумными и уравновешенными людьми во всей округе, во всяком случае, единственными, которых он знал.
Он уже переоделся, чтобы идти, но по традиции, которую установил Дейв Уотерз, перед уходом из дома следовало зайти на кухню и сообщить, что уходишь и о том, в какое время предполагаешь вернуться.
Все сидели вокруг стола и ужинали: Дейв, Пегги и Руфи Уотерз, Магги и Бетти Троллоп и еще Грег Хаббард.
Пегги проговорила:
– Поел бы.
Она почти всегда произносила эту фразу по вечерам, когда он был свободен.
– Нет, спасибо, миссис Уотерз, – как всегда ответил он.
Улыбаясь во весь рот, Магги сказала:
– Какой ты ладный мужик. Была бы не замужем и если бы не семеро по лавкам, да не любил бы муж и не ревновал как черт, я бы тебя охомутала.
Дейв с каменным лицом повернулся, чтобы приструнить ей язык, но все за столом расхохотались, и его слова потонули в веселых выкриках. Когда смех стих, все услышали, как он произнес:
– Не тот хорош, кто лицом пригож, а тот, кто на дело гож.
Улыбнувшись и посмотрев на старого зануду, как он про себя окрестил Уотерза, Роберт сказал:
– Знаете, меня первый раз в жизни одарили таким комплиментом.
Они перестали смеяться, даже Магги, подумавшая, что именно это делает его таким непохожим на олухов, которые приходили и уходили за этот год, – он то и дело говорил что-нибудь необычное, употреблял какие-то непривычные слова. Только накануне вечером на кухне говорили, что многие из прислуги умеют читать и писать не хуже его, но никто этого не показывает, как он. А он просто подражает голосом тем, кто выше его. Но насчет его голоса она не могла согласиться, у него такой глубокий и громкий голос, какой редко встретишь среди наших.
– Тогда я пошел. Вернусь еще засветло.
Когда он услышал, как Дейв Уотерз пробурчал ему вслед: «Посмотрим», ему захотелось повернуться и сказать: «Знаешь, ты мне не запретишь делать что захочу», – но он решил пропустить это мимо ушей и вышел из дома, пересек выгул около конюшни, миновал заросший сад и пришел к тому месту, где деревья расступались и тропинка выбегала к озеру, как называли заполнившийся водой карьер. В этот вечер он даже не стал задерживаться, чтобы полюбоваться на него, ему хотелось поскорее вырваться из этого места и быть подальше от всего связанного с ним.
Билли и Мери встретили его сердечно и, когда не нужно было обслуживать посетителей, подходили к стойке поболтать с ним. Ничего нового о его дяде и Кэрри они не сообщили, все как всегда – живот у девушки растет, но старый пентюх заставляет ее каждое воскресенье ходить в церковь, где бедная девчонка сидит, опустив голову чуть не до колен. Но преподобный очень добр к ней и не читает проповедей о грехопадении плоти, что, по словам Билли, наверное, очень разочаровывает дядю.
Оба, и Билли, и Мери, очень хорошо понимали желание Роберта поскорее расстаться с Форшо-Парком. Наверное, никто не сможет там долго задержаться, разве что старые да меднолобые, которым уже некуда податься. Но Таггерты в то же время признали, что с работой плохо и искать ее нужно в других местах. Хотя стоит подумать о Бертли. Там поживее, можно попробовать устроиться где-нибудь. В Бертли металлургический завод и угольные шахты. Конечно, весь город практически принадлежит лорду Равенсуорту и металлургической компании Беркли, и, естественно, придется побиться за свои заработки, как всюду и совсеми боссами, но зато там есть бильярдная и читальня с кучей книг. Это его устраивает полностью и даже больше. Да, если говорить о работе, не нужно забывать о кирпичном заводе. Да, вот куда нужно направить стопы, в Бертли.
Да, как говорили они, лучше Бертли ничего не придумаешь, и завтра же утром он первым делом объявит, что увольняется. Это надо же: быть мастером на все руки, вкалывать по двенадцать-четырнадцать часов в день, и за что? Ха! Где только была его голова, когда он соглашался. Десять шиллингов в неделю! Это ж надо!
Когда он распрощался с друзьями и сказал общее «пока» завсегдатаям, начало смеркаться.
Долгий закат все еще согревал своими лучами землю, но сегодня Роберт не замечал всей его красоты. Закаты он любил больше, чем восходы, ему по сердцу был тот промежуток времени, когда медленно умирают последние лучи света и ночь берет свое, особенно если светит луна. В этот момент наступает покой, какого не бывает при самых прекрасных восходах. Восходы возвещают о наступлении дня, заставляют тело и ум бодрствовать и работать, а вечер приносит и тому и другому отдых.
Тропинка через лес сделалась для него привычной дорогой. Он всегда перепрыгивал через канаву в том месте, где повалилась изгородь – он так и не собрался починить ее. Последние две недели он был занят ремонтом каменной стены, ограждавшей главный подъезд к дому с южной стороны, и теперь, наступив на упавшие планки забора, он подумал, ну, вот, тебя поднимет кто-то другой, это уж точно.
Перейдя через них, он услышал крик и сразу понял чей – никто другой так не смеялся, не плакал и не говорил, как Торманский Мотылек. А он называл ее и думал о ней именно так, потому что это прозвище очень ей шло.
Крик был короткий и затих почти мгновенно, почти сразу, но он уже побежал сквозь деревья в направлении озера, как в тот первый вечер, а не налево, по тропинке к дому.
Когда он добежал до поляны, где начинался спуск к берегу озера, то на секунду приостановился, увидев две борющиеся фигуры. До него не доносилось ни звука, во всяком случае, он ничего не слышал. Рядом с борющимися на земле лежала распростертая мисс Милли. Он уже подобрался, чтобы рвануться к ним, когда раздался еще один крик, сначала громкий, на высокой ноте, потом все тише и тише, пока не перешел в сдавленный стон. И теперь на краю каменоломни стоял один человек, стоял как скала, неподвижно и скованно.
Когда он подбежал к нему и повернул за плечи лицом к себе, то увидел искаженное ужасом лицо Дейва Уотерза. Он смотрел, как у того беззвучно то раскрывался, то закрывался рот, пока не нашел сил бессвязно пробормотать:
– Убить... ее. Он х-хо-хотел убить ее...
Роберт отпустил его и повернулся к тому месту, где лежала Милли, ее ноги свешивались над краем каменоломни. Он сразу увидел, что она без сознания, и подхватил ее под мышки, чтобы вытащить наверх.
– Кто это был? Кто? – Он мог бы и не задавать этого вопроса, потому что и без того знал ответ. Но ответ он получил не сразу. Он стоял и тряс Дейва Уотерза за плечи, потому что старик все еще смотрел неподвижным взглядом на тело Милли, лежавшее на валунах, словно пустой мешок.
Повернувшись к Роберту и не сводя с него глаз, Уотерз почти по-детски затараторил:
– Хозяин... он пытался столкнуть ее туда. Он хотел отделаться от нее. Это он, это он.
– Ладно. Ладно. Послушайте-ка, давайте отойдем отсюда. – Роберт оттащил его от края туда, где лежала Милли, и сказал: – Сядьте рядом. Сядьте рядом с ней. Давайте, давайте. – Он посадил его на траву. – Сидите с ней здесь и смотрите, не придет ли она в себя. И не двигайтесь. Я вернусь через минуту.
Роберт сбежал по склону на пляж, у края которого поблескивала вода, потом к груде валунов. Но не сразу подошел к неподвижно лежавшему на них телу. Голова покоилась на выступавшем из кучи камне, лицо залила кровь, одна рука лежала на груди, другая повисла, но обе обмякли и выглядели безжизненными.
Роберт никак не мог унять дрожь. Сначала он не притронулся к телу, лишь взялся за запястье и попробовал нащупать пульс. Пульса не было. Но что он знает о пульсах, спросил он себя? Торман мог просто потерять сознание. Нужно пощупать в области сердца. Роберт осторожно просунул руку между пиджаком и рубашкой, нащупав пуговицы рубашки, пропустил пальцы между ними и обнаружил шелковую майку. Подвинув руку чуть левее, он приложил ладонь к ребрам и несколько секунд старался нащупать биение сердца, но ничего не получилось.
Выпрямившись, он посмотрел на лежавшее у его ног тело.
– Боже милосердный! Что же теперь будет?
Обратно он уже не бежал, а медленно шел – и не по берегу, и не к тому месту, где рядом с безмерно любимой сумасбродной маленькой хозяйкой сидел Дейв.
Этот человек мертв, туда ему и дорога. Его смерть многим принесет облегчение, особенно одной женщине, но мысленно Роберт не называл никаких имен.
Пока он шел, в голове сложился план действий. Он уже знал, что будет делать, так как считал дьявольски несправедливым быть повешенным или попасть в тюрьму из-за этого типа. Он недолюбливал Уотерза, но ему не хотелось бы, чтобы тот пострадал, а с ним и все, кто связан с ним.
Уотерз сидел, сжавшись в комок, но не выпускал из ладоней руку Милли. Роберт торопливо сказал ему:
– Встаньте. Давайте вставайте, живее, мистер Уотерз.
Как будто повинуясь хозяину, старик встал на ноги и тут же снова затараторил:
– Он хотел... Он хотел.
– Да-да, я знаю.
– Он пострадал?
Роберт посмотрел ему прямо в глаза и проговорил:
– Насколько я могу судить, он мертв.
– Боже мой! – Уотерз согнулся пополам, будто его тошнило.
– Слушайте, возьмите же себя в руки, – резко бросил ему Роберт. – Вы ничего не должны знать об этом. Давайте заберем ее домой.
– Но его же найдут!
– Я все знаю. – Голос Роберта звучал твердо и требовательно. – Помогите-ка мне поднять ее. – Он встал на колени рядом с Милли и, взяв ее лицо в ладони, несколько раз шлепнул по щекам. – Ну-ка, мисс Милли! Давайте-ка вставайте!
Милли словно нехотя открыла глаза и посмотрела на него. Но, когда она попыталась подняться, у нее не хватило сил, и ему снова пришлось взять ее под мышки и поставить на ноги, прикрикнув на Уотерза:
– Да подержите вы ее за другую руку! – Тот никак не среагировал, и Роберт почти заорал: – Мужчина вы или нет? Что с вами? Вы что, не понимаете, насколько это серьезно? Вам нужно выпутываться из этой ситуации. Давайте-ка! – С этими словами он подхватил Милли за талию одной рукой, а другой обхватил за плечи Уотерза, и таким образом они двинулись сначала к деревьям, потом продираясь сквозь них, как только им позволяла их неловкая поза.
Они ввалились во двор, а потом прошли через людскую, когда уже совсем стемнело. Он ногой пихнул дверь, она открылась, отчего Пегги Уотерз и Руфи вскрикнули, но Роберт лишь рыкнул на них:
– Молчать! И возьмите ее. – Они подхватили Милли и уложили ее на скамейку, он же подвел Уотерза к стулу у камина.
Усадив Дейва, Роберт опустился на корточки рядом с ним и быстро проговорил: – Теперь слушайте меня. Просто слушайте и запоминайте. Он был пьян, смертельно пьян. Вы не выходили излома, вы ничего не знаете об этом. Он был пьян, а он, безусловно, и был пьян в стельку, от него несло до небес. Он пошел прогуляться и свалился со скалы. Вы все поняли?
– Но я...
– Мы все об этом знаем. То, что вы сделали, вы сделали, защищая ее. – Он мотнул головой в сторону Милли. – Но вот поверят ли в это?
– Поверят ли во что? – над ним стояла Пегги. Роберт посмотрел на нее и коротко сказал:
– Хозяин пытался прикончить девочку, и ваш муж заступился за нее. Они схватились, и хозяин упал со скалы в каменоломню. Он мертв.
– О, боже мой! Боже!.. О, нет!
– О, да. Теперь прекратите все это, не впадайте в истерику. Слушайте, что я буду вам говорить, все слушайте. – Он посмотрел в сторону Магги, которая только что вошла в кухню и которая и заговорила первой:
– Что вы говорите? Я правильно поняла? Он подрался с хозяином и хозяин мертв?
– Он не дрался с хозяином. Вбейте себе в голову, слышите? Вбейте себе в голову, что он весь вечер не выходил из кухни. Вы это слышите? Он не выходил вечером из дому. И стойте на этом, если не хотите, чтобы его повесили, потому что, хоть я и был очевидцем и свидетелем того, что произошло, но думаете, рабочему человеку поверят, что он подрался, чтобы спасти девочку-дегенератку? Потому что ее так и назовут, девочкой-дегенераткой, и не захотят и слушать какого-то там слугу, как бы он ни старался... Где мисс Агнес?
– Мисс Агнес в постели. У нее то же, что и у всех у нас. Это фрукты, мы объелись фруктами, – ответила ему Магги.
– Ладно, сбегай и подними ее с постели. Пусть она сойдет к нам.
– Сейчас. Сейчас. – Магги пулей выскочила из кухни. Не прошло и трех минут, как она вернулась с Агнес.
Агнес стояла посредине кухни и смотрела на этого человека, который иногда ей нравился, а в других случаях вызывал сильную неприязнь, как бывает у хозяйки в отношении слуги, который не знает своего места. И когда ей рассказали, в чем дело, она пробормотала:
– Мертв? Отец мертв?
Посмотрев на нее, Роберт негромко повторил:
– Да, мертв. И все может обойтись без особых осложнений, если его подольше не найдут. Вы могли забеспокоиться, что-нибудь в этом роде. А мистер Стенли дома?
Она подумала и сказала:
– Нет. Нет, он еще днем уехал к Дэвидсонам, но... должен возвратиться с минуты на минуту.
– Хорошо, если вы позволите, мисс, я бы посоветовал вам одеться и встретить его. Скажете ему... Ну, – он перевел взгляд с одного на другого, – скажете, что беспокоитесь об отце, так как он... в хорошем подпитии, и начнете его искать. Лучше всего было бы, если бы он нашел его. В этом случае все пройдет без сучка и задоринки. Я хочу сказать, не будет необходимости в каких-то объяснениях того, что произошло на самом деле.
Агнес посмотрела на Дейва и Пегги, которая стояла рядом с мужем, потом подошла к ним, взяла его за руку и сказала:
– О, Дейв, Дейв.
– Простите... простите меня, мисс Агнес. – За много лет этот человек привык говорить властно и уверенно, а сейчас едва шептал оправдания. Он сказал, что не знает, как оправдаться, и сожалеет о случившемся.
– О, не за что просить прощения. – Часть души Агнес переполняло чувство облегчения, другая страдала от ощущения вины.
– Папа взял меня с собой погулять. – Все как один обернулись на голос Милли, она стояла и смотрела на них. В глазах у нее не было ничего, кроме прозрачной голубизны, она повторила: – Папа взял меня с собой погулять.
Повернувшись к Магги, Агнес проговорила:
– Ты что, отпустила ее?
– Дело было так, мисс. Мы сидели и играли в карты. И в комнату вошел хозяин. Он был... ну, под градусом. Но был таким милым, добрым... И он заговорил с ней, а она так обрадовалась, то есть тому, что он с ней ласково разговаривает. И он взял ее с собой погулять. А что я могла сделать? Я все-таки подумала, что это очень странно, он никогда раньше не хотел быть с ней, а тут... Я пошла к вам, а вы только-только задремали, это после... ну, вы знаете после чего. И я решила, подождет. Но я спустилась по лестнице и... Я же вам сказала, тетушка? Ведь сказала? А вы сказали, что лучше будет, если я скажу дяде. Он был в оранжерее, и я сказала ему. Потом я пошла обратно, а вы еще спали, мисс. Поэтому... Ну что я могла сделать? – Магги широко развела руками.
– Папа взял меня погулять.
– Забери ее, Магги, хорошо? И не оставляй ее одну, – Агнес сделала ударение на «не оставляй», – пока я не приду.
Увидев, что Милли то ли не хочет, то ли не может двинуться с места, на помощь Магги пришла Руфи, и они вдвоем вывели девушку из кухни. Агнес взглянула на Роберта и сказала:
– То, что вы предлагаете, очень хорошо, Брэдли. Если только мы сумеем запомнить, как нам правильно вести себя.
– Не вижу причины, почему бы не запомнить, мисс... – Понизив голос, он добавил: – А если мы не запомним, последствия могут быть... ну, скажем, весьма... – Он замолчал и посмотрел в сторону, где с опущенной головой сидел Дейв Уотерз.
Агнес проследила за его взглядом, но обратилась не к Дейву, а к Пегги:
– А где Бетти?
– У нее разболелись зубы, и я отправила ее лечь.
– Она что-нибудь знает об этом?
– Было бы лучше, чтобы она не знала. Бетти очень молоденькая, и, хотя она очень разумная девочка, кто знает. Она может разговориться, она ходит к своей тете. И, думаю, то же самое относится к мистеру Блуму и мистеру Хаббарду. – Добавлять, что Блум пошел домой, а Грег в постели по той же причине, из-за фруктов, ему не было нужды.
Он вынул часы, глянул на них и сказал:
– Времени у нас не много. – Это прозвучало так, будто он сказал: «Вам бы лучше поторопиться и надеть платье».
Агнес посмотрела на Пегги, произнесла:
– Я быстро, – и поспешила из кухни.
После ее ухода Роберт посмотрел на Пегги и тихо произнес:
– Я пойду к себе. Когда придет мистер Стенли, пошлите за мной, но не суетитесь. Понятно?
Пегги кивнула, глядя на него широко раскрытыми глазами, как будто увидела его в роли хозяина и никак не могла понять, что произошло.
Когда он пошел к двери, она начала повторять:
– Благодарю вас. Благодарю вас.
Он приостановился, слегка наклонил голову в ее сторону и закрыл за собой дверь.
Как бы ни вырос его авторитет на кухне, у себя в комнате он почувствовал, что снова стал самим собой, его буквально трясло. У него в буфете стояла четвертинка виски, в ней еще было больше половины. Вечерами, когда одолевала усталость и жизнь казалась слишком монотонной и скучной, он согревал банку воды на бойлере в комнате для хранения упряжи, брал с собой наверх, доливал туда виски и клал ложку коричневого сахара. Это помогало ему поскорее уснуть и не мучиться от ночных мыслей. С недавнего времени его думы, особенно по ночам, становились все тревожнее. И он не знал, как изменить направление, в котором они текли.
В этот вечер он выпил неразбавленного виски, но это не помогло успокоить нервы и не согрело. Вечер оказался прохладным, а комната не отапливалась, и, разглядывая ее при свете фонаря, он, и не в первый раз, подумал о том, какая она безрадостная: на потолочных балках висит паутина, грубый неровный пол, который, как он мог себе представить, не знал воды с тех пор, как его положили, крошечное оконце с унылой нестиранной занавеской. Нет, хватит, у него нет больше желания мириться со всем этим, он уже думал уходить, но теперь, после того, что произошло, нужно просто уносить отсюда ноги, и чем быстрее, тем лучше.
– Брэдли!
Он подошел к двери и, посмотрев вниз, увидел, что там у лестницы стоит Магги. Одной рукой она придерживала дверь со двора, в другой у нее был фонарь. Она громко позвала:
– Сойдите, пожалуйста! Здесь мистер Стенли, вы ему нужны.
– Хорошо. Буду через минуту.
Он подождал одну-две минуты, потом спустился по лестнице, на ходу натягивая пальто, и только во дворе решился спросить, в чем дело.
– А куда мы идем?
– Отец пошел погулять, – ответил ему Стенли, – предположительно, уже довольно давно, и не вернулся. Я хочу, чтобы вы помогли поискать его.
Роберт не сказал «Слушаюсь, мистер Стенли», а, бормоча себе под нос: «Но еще только десятый час, неужели хозяин не знает своих владений?» – пошел к кухне, где у раскрытой двери стоял Дейв Уотерз.
– Человек, делайте, что вам сказано! – донесся окрик Стенли.
Роберт обернулся и посмотрел на молодого парня, от которого не слышал вежливого слова с тех пор, как пришел сюда на работу, и подумал: «Боже мой! Хотел бы я встретить тебя в темном переулке, юный сэр. Я бы тебе показал. Я бы поучил тебя вежливости, ты бы у меня узнал, что вежливость ничего не стоит». Нельзя сказать, что он не привык, чтобы на него орали, отдавая приказания. На него орали с того момента, как он поступил учеником на верфи, но тогда на него орали по-другому, не старались показать, что он дерьмо или ничтожество и создан для услужения.
Стенли тоже думал об этом: этот мужик распоясался, нужно бы укоротить ему язык. И все же он правильно заметил: отец не может не знать своих владений. Допустим. Но только на трезвую голову. Агнес сказала, что отец вышел около семи и был в дымину пьян. Зная его и его привычки, можно заключить, что он ни за что не вышел бы за ограду пешком, он взял бы двуколку или поехал верхом. Он сейчас валяется где-нибудь на выгуле или в лесу, а может быть, у озера. Тридцать акров – не такие уж большие владения, но в темноте и метр покажется километром.
