Текст книги "Мотылек"
Автор книги: Кэтрин Куксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
– Нет-нет, я совсем не уверен, что мы должны платить три сотни за такую дыру, стоит только заглянуть внутрь и увидеть, сколько еще нужно вкладывать в него.
– Ты так думаешь?
– Я уверен. И вот что, тетушка, в следующий раз, когда она придет, скажите ей, чтобы разговаривала со мной, ладно? – Он ухмыльнулся уголком рта. – Объясните, что этим занимаюсь я, ну, пусть ее отец знает это. Но мне бы хотелось поговорить с ней лицом к лицу, я сразу увижу. Имеет она или не имеет отношения к этой бумажонке с перышком леггорна – ведь это куриное перышко, так ведь?
– Не знаю, но сделаю, как ты просишь. Ладно. – Она улыбнулась ему. – Я скажу ей, так тихо и спокойно: Роберт занимается этим делом. От одного только твоего имени она приходит в ярость. Ты не думаешь, что я делаюсь злыдней?
– Еще бы. Давно пора. – Они обменялись улыбками, но потом замолчали, потому что, когда получаешь белое перо, тебе не до смеха.
11
– Брэдли, у нас будет праздник на Рождество?
– Не думаю, мисс Милли, в этом году вряд ли. Идет война.
– Война очень смешная вещь, правда? Зачем люди воюют друг с другом? Немцы придут сюда? Стенли говорит, у них есть большущие птицы, которые летают в небе. Он хотел напугать меня. Но я не боюсь, потому что сама хочу летать. Я когда-нибудь полечу. Вчера вечером я высунулась из окна, ухватилась за ветку глицинии, и она закачалась, как птица, туда-сюда...
Он выбрался из-под обеденного стола, где выправлял колесико на ножке стола, потом, сидя на корточках, посмотрел на прозрачную, как видение, фигурку.
– Вот что, мисс Милли, вы обещали мне – ведь обещали? – что не будете высовываться из окна и трогать глицинию? Обещали, потому что я сказал, что, если вы опять это сделаете, то придется сказать об этом мисс Агнес, и она тогда велит запереть окно.
– Я только чуть-чуть. Понимаете, я забыла. Я иногда все забываю. – Она отошла к камину, в котором чуть тлели большие мокрые поленья, и проговорила: – Брэдли, мне больше нравится, когда я забываю всякие вещи, бывает так хорошо, когда их забываешь. Я хочу забыть про Стенли, потому что он кричит на Агги, когда приходит. Он такой нарядный в своей форме, но он нехороший, и он огорчает Агги. Почему все раздражены и все кричат? Я не люблю, когда люди кричат. Дейв теперь только и делает, что кричит. Сегодня накричал на Леди, и она испугалась и убежала. Пришлось побежать за ней, поймать и сказать ей, что Дейв совсем не хотел ее обидеть и что он вовсе не собирается запереть ее в конюшне. Дейв рассердился на меня и сказал, что больше не будет приносить мне леденцов. Но я считаю, что я уже большая для леденцов, а ты как думаешь, Брэдли?
– Конечно, вы уже выросли, чтобы вам приносили леденцы. Молодым леди приносят шоколад.
– Вот это правильно, – засмеялась она и наклонила голову набок. – Брэдли, а тебе нравится, когда у меня высокая прическа?
– Очень-очень нравится. Я думаю, она очень идет вам, и вы выглядите совсем как молодая леди, очень красивая молодая леди.
– Брэдли, ты думаешь, я красивая?
– Да, я так думаю, мисс. А сейчас мне нужно расправиться еще с одним колесиком, а то будет рождественский ужин, стол – бах! – и перевернется, а индейка – фью! – и улетит. – Он замахал руками, показывая, как индейка вспорхнет со стола, и Милли весело расхохоталась, и в этот момент дверь распахнулась и там, как ангел мщения, стоял Дейв Уотерз. Он чуть ссутулился и наклонился вперед, словно готовясь прыгнуть, потом сделал шаг в комнату и закричал:
– Мисс Милли! Уйдите. Идите наверх. Вас искала Пегги. Здесь вам не место. И я уже говорил, что будет с этой собакой, если будете разрешать ей лежать на креслах. – Прокричав эти слова, он кинулся к пуделю, лежавшему на кожаном кресле у камина.
Милли успела подхватить собачку раньше него и, прижимая ее к себе, громко заговорила:
– Ты не должен запирать ее в конюшне. Она пугается, ей не нравится темнота. Она... она мне говорила, что не любит темноты. Он не должен этого делать, ведь не должен? – Она умоляюще обратилась к Брэдли, но тот промолчал и только в упор смотрел на Дейва Уотерза.
И теперь Дейв Уотерз зашипел на него:
– Это все ты, это твоих рук дело. Но погоди, погоди... Вот придет мистер Стенли, я все расскажу! Вот увидишь, расскажу.
Роберт в два шага подошел к нему и, отвернув лицо, чтобы его не видела Милли, сквозь зубы процедил:
– Смотрите, чтобы мне не пришлось заткнуть вам глотку прежде, чем откроете свою пасть.
Дейв Уотерз отпрянул от него и завопил:
– Ну, все, ты сделал это! Все, это предел. Я больше тебя терпеть не буду. Я буду говорить с мастером Стенли. Он поставит точку раз и навсегда. Он здесь хозяин, а не она!
Когда за ними захлопнулась дверь, Роберт стоял, уставившись на стоявший у стола мешок с инструментами, потом глубоко вздохнул.
– Он прав, это предел. Я больше не могу этого терпеть. Я должен сказать ей, как только она вернется.
Агнес уезжала в Бертли за покупками и по его расчетам должна была вот-вот вернуться. Так вот, как только он увидит ее, со всем будет покончено, и теперь уж раз и навсегда. Он больше не вынесет.
Подняв с полу мешок с инструментами, Роберт вышел из столовой и пошел к себе в комнату над конюшней. Из его вещей там оставались теперь только пальто и пара ботинок, которые он переодел, чтобы ехать домой. Снятые башмаки он бросил поверх инструментов, потом встал у окошка, из которого было виден двор, и стал ждать появления двуколки.
Она приехала через полчаса и, вылезая из двуколки, увидела перед собой Роберта, переодевшегося для возвращения домой. Времени было только два часа дня, и у нее широко открылись глаза, она шагнула к нему, но он взял лошадь под уздцы и повел в конюшню. Пока он распрягал лошадь и ставил ее в стойло, Агнес стояла посреди конюшни и спрашивала:
– В чем дело? Пожалуйста, скажите мне.
Он продолжал молча собирать упряжь и так же молча прошел мимо нее, направляясь в кладовку. Она двинулась за ним, и, когда он повесил хомут на крюк в стене и повернулся выходить из кладовки, они оказались стоящими лицом к лицу, и она тихо проговорила:
– Вы уходите? Что случилось?
– Я не могу больше терпеть. Если я не уйду, будут неприятности с Дейвом Уотерзом, и очень серьезные. Он совершенно спятил.
Она покачала головой:
– Я поговорю с ним.
– Не будьте дурочкой...
Она не обиделась на это. Вцепившись руками в лацканы своего пальто, она произнесла:
– Что же делать? Что я могу сделать?
– Ничего, – спокойно сказал он. – Так будет лучше. Вы это знаете, и я это знаю. В общем-то все это знают, по крайней мере так это выглядит. С самого начала нам нужно было иметь голову на плечах, по крайней мере мне, выше головы не перепрыгнешь, хотя, – он грустно улыбнулся, – я попытался и продолжал бы пытаться, сейчас я могу это сказать в открытую, пытаться быть рядом с вами. Вы ведь давно уже знаете, почему я не уходил – только чтобы быть рядом с вами. И я не ошибаюсь, вам ведь тоже этого хотелось?
Она почти незаметно наклонила голову и прошептала:
– Да, о, да. И... я не знаю, что теперь делать. Просто не представляю, как буду жить. Вы... открыли мне новое существование, показали, какой может быть другая жизнь...
Отвернувшись на миг, Роберт сказал:
– Вы, наверное, романтизируете. Вы одиноки, а я оказался под боком. Был бы здесь кто-нибудь принадлежащий к вашему классу, какой-нибудь приличный человек, вы бы меня и не заметили.
– Нет, не говорите так. Я... встречалась с несколькими людьми до того, как обручилась с Джеймсом Крокфордом, и теперь знаю, чего в них не хватало. Я не знала, что значит иметь к кому-нибудь подлинное чувство... не знала до недавнего времени. И теперь всю оставшуюся жизнь все, что я буду знать, что вы близко, так близко и все же так далеко...
– Что касается того, чтобы быть рядом, это долго не продлится. Рано или поздно я должен был сказать. Я иду в армию. Три белых пера за два месяца, это многовато.
– Вы получили белые перья?
– Да. Первое показалось ерундой, на которую не стоит обращать внимание, я только разозлился. Но такие вещи начинают действовать на нервы. Не знаешь, кто их посылает. Относительно меня, я думаю, это мои так называемые прежние друзья. Так или иначе, но я все равно вскоре собирался идти. Просто это ускоряет события.
Она крепко закрыла глаза, но удержать слезы не удалось, он взял ее руки в свои и промолвил:
– Не плачьте. Ну, не плачьте. Меня это доконает.
Она открыла глаза, но веки у нее дрожали, однако он не попытался притянуть ее к себе. Они стояли совсем близко друг к другу, и она сказала:
– Роберт... пожалуйста... ну, пожалуйста, – он видел, как набухают ее губы, – поцелуй меня... Ну, хоть раз.
Боже! О чем она просит? Масло в огонь. Она просто не ведает, чего она просит, потому что, стоит только ему поцеловать ее... и...
Внезапно она оказалась в его объятьях, его губы крепко прильнули к ее, а ее тело прижалось к нему. В своем воображении она много раз рисовала поцелуй, но не могла себе представить, что поцелуй мужчины вызывает такой восторг, такой жар, такое страстное напряжение всего тела, но что-то в ней самой ответило ему в унисон, и она приникла к нему и обняла его почти так же горячо и страстно, как он.
В объятьях друг друга они забыли все на свете, и, когда с шумом распахнулась дверь и в ее проеме возникла брызжущая негодованием фигура в хаки, они в первый миг смотрели на нее непонимающими глазами, как бывает с детьми, которые не могут взять в толк, что такое произошло.
– Как ты смеешь дотрагиваться до моей сестры! Хам, грязная свинья!
Роберт едва сумел увернуться от удара стеком по лицу, он отклонился влево и одновременно правой рукой нанес удар в подбородок щеголю в лейтенантской форме, тот зашатался и плюхнулся на лежавшее на скамейке седло. Роберт схватил его за горло, поднял и прижал к стене. И, если бы Агнес не помешала ему, закричав: «Не нужно! Не нужно этого, ради всего святого не нужно!», он мог бы натворить дел.
Когда они отцепились друг от друга, лицо Стенли налилось кровью, держась за горло, он выдохнул:
– Я тебе покажу. Не успеешь оглянуться, как я засажу тебя. Выметайся отсюда!
– Я уйду, как только сочту возможным.
– Ах, ты! Ты!..
– Еще одно оскорбление, и я прикончу тебя, клянусь богом, прикончу. Да ты-то кто такой? Мокрая курица, а не мужчина, пустышка-сосунок.
Роберт поправил свое пальто, поднял с пола выпавшую из рук кепку, несколько секунд смотрел на Агнес и вышел из кладовки.
Она стояла, закрыв лицо руками, шляпка на голове сбилась набок, она тяжело дышала, потом вдруг кинулась к дверям, но Стенли поймал ее за руку:
– Нет, стой. Что такое с тобой? Ты ведешь себя как потаскушка. Ты так же виновата, как и он, но, черт возьми, он мне за это заплатит. Вот увидишь. Полиция возьмет его, он еще и спать не ляжет.
– Ну, нет, у тебя этого не выйдет. – Она вырвалась от него.
– Это кто же меня остановит?
– Я. Только посмей замахнуться на него... Что бы ни случилось, я покажу, что ты лжешь. И, кроме того, попробуй только навредить ему еще как-нибудь, и я разнесу на кусочки всю твою идиллию с Дианой Каннингхэм, теперь миссис Лекомб. Ведь ее супруг на фронте, правильно? И вы вдвоем времени не теряете.
Она знала, что не просто умножает два на два, пользуясь намеками и сплетнями, которыми поделилась с ней леди Эмили, у нее на руках были факты, ее брат за все время после его вступления в армию заезжал домой всего несколько раз и ни разу не ночевал, а увольнительные по уикендам у него были, это она знала наверняка.
– Сука ты, вот кто ты такая, знаешь? Ты просто распущенная сука.
– В таком случае мы с миссис Лекомб в одной компании, правильно? Но я предупреждаю тебя, Стенли, и это не пустые слова. Только попробуй как-нибудь навредить Брэдли, и я тут же пишу анонимное письмо, такое же, как Уотерз написал обо мне леди Эмили.
– Да, Уотерз был прав. Он все сказал правильно. Он мне только что рассказал, что тут происходит. У тебя совсем нет стыда. Ладно, я позволяю себе некоторые вольности, но это вольности среди своих, я не предаю своего класса. А ты роешься в отбросах. И вот что я еще скажу тебе. Ты всегда хотела быть свободной, так вот, путь теперь открыт, и для Милли тоже, потому что у меня есть письмо от Арнольда. Он связывался со стряпчими, дом будет продан. Армия не приняла предложения, и он выставляется на продажу на открытый рынок, а это значит, что и сторожка тоже. Так что тебе есть о чем подумать, верно, сестричка? Может, тебя возьмет твой умелец, и Милли прихватит?
– Возможно, он так и сделает.
– Только посмей. – Он стал наступать на нее. – Если бы я знал, что ты опозоришь наш дом, связавшись с ним, я бы вас обеих пристрелил.
– Ах, какой же ты храбрый мальчик. Но это не ты говоришь, а твоя военная форма говорит. Как сказал Роберт, ты просто мокрая курица. Совсем вроде отца, одни слова. У Магги была поговорка: он весь из ветра и воды, и это про тебя. А теперь дай мне пройти, не то я довершу то, что начал Брэдли...
В ее лице было что-то такое, что он побоялся еще раз схватить ее, хотя ему очень хотелось сделать это. Она вышла во двор, но Роберта нигде не было видно.
Она не стала заходить в дом через кухню, она боялась, что не сумеет сдержаться, столкнувшись с Дейвом или Пегги Уотерз, потому что Дейв наверняка следил за ней и сообщил Стенли, что она с Робертом в кладовке при конюшне. Ну что ж, судя по последним новостям, она скоро отделается от них всех. Но что она собирается делать? Если бы приходилось думать только об одной себе, она знала бы, что делать. Но есть еще Милли. Боже всемогущий, если бы только был у нее кто-то, к кому можно было бы пойти, кто-нибудь, с кем можно было бы поделиться, какая-нибудь женщина, с которой можно было бы поговорить. Была раньше Пегги, но Пегги теперь не на ее стороне...
Проходя мимо двери комнаты Милли, она услышала, что с ней разговаривает Руфи, и не стала заходить, а прошла прямо в свою комнату, разделась, сполоснула лицо холодной водой и села у окна.
Нужно было подумать, подумать о том, что она должна сделать. Однако ее мозг не хотел подчиняться и уносил ее назад, к тому мимолетному моменту, когда она в первый раз в жизни узнала, что такое настоящий поцелуй, мужские объятья, настоящая любовь. Это было самое чудесное чувство, и всего какой-то миг, потому что его тут же облили грязью. А потом эта драка. Роберт убил бы его. Оба потеряли голову от ярости, но Роберт пришел просто в неописуемое неистовство. Стал бы мужчина ее класса так драться из-за женщины? Да, Стенли подрался. Но нет, он ведь дрался вовсе не из-за нее, он дрался из-за того, что вообразил, будто она уронила его так называемую честь.
Она сидела, думала, и ей пришло в голову что в Роберте есть черты, которых она не знает. Он был человеком гордым, а прежде она не могла бы себе представить, что у людей из рабочего класса может быть гордость. Она вообще мало что представляла себе, она никогда не заглядывала дальше своего дома, не всматривалась в людей, живших и работавших в нем, ее мирок был очень узок и эгоцентричен... и она устала от него. О боже, как это верно, она давно уже безумно устала от него.
Роберт намеревается вступить в армию. Она может никогда больше не увидеть его, пройдет совсем немного времени, и он, как и тысячи других, будет лежать искалеченным трупом. О, господи, о чем она только думает?
Она встала и принялась ходить по комнате...
Около четырех часов в дверь раздался стук, и после того, как она сказала: «Войдите», к ее удивлению, в комнату вошел Стенли. Он держался очень натянуто, губы и скулы побелели, но он не был больше настроен агрессивно. Он стоял в середине комнаты, смотрел на нее и говорил:
– Я... Мне нужно уезжать. Я сегодня дежурю.
Ей вдруг захотелось игриво бросить: «Ну, ладно, не заставляй ее ждать», но она только отвернулась от него и снова уставилась в окно, подле которого сидела до его прихода.
– Послушай. – Он шагнул к ней. – Я... хотел сказать, что сожалею о происшедшем. Я понимаю... ну, что ты, наверное, чувствовала одиночество и забылась.
Она повернулась не вставая и воскликнула:
– Я не забывалась!
Он скрипнул зубами и проговорил:
– Тогда тебе должно быть еще более стыдно. – Было видно, что он все еще старается сдерживаться, потому что, ударяя рукой по руке, он продолжал: – Ты же знаешь, Агнес, что не можешь этого делать. Связаться с человеком не своего круга – просто гибельный шаг, и ты это знаешь. Если уж тебе невмоготу и ты должна немного погрешить, найдется сколько угодно ребят, которые только будут рады...
Он быстро отступил назад, когда она вскочила с диванчика и набросилась на него:
– Рады услужить мне, а? Ты это хочешь сказать, верно? Если это так, то почему же ты никого не приводил в дом и не выстраивал в ряд, чтобы мне было из кого выбирать? Ты когда-нибудь приводил сюда своих друзей? Ну, что ты, у тебя не было времени, у тебя дела где-то там, на стороне. Кстати, это прекрасная мысль, почему бы тебе не попросить миссис Лекомб присылать мне тех, кто ей не нужен? Я так понимаю, что сейчас модно пускать их по кругу, я имею в виду мужчин, поскольку выбор становится невелик, ведь лучшие на фронте или мертвы.
Они стояли и с нескрываемой враждебностью смотрели друг на друга, потом он глубоко вздохнул и сказал:
– С тобой бессмысленно говорить, во всяком случае когда ты в таком расположении духа. Тем не менее я тут кое-что предпринял. Сказал Уотерзу, как обстоят дела, какая складывается ситуация. Они не такие уж старые и найдут себе работу, сейчас спрос на любых людей. Арнольд говорит, чтобы я распорядился сложить самую ценную мебель в сарай, остальную распродать и за счет этого вдвое увеличить тебе содержание. И я буду только рад избавиться от всей этой ответственности... Ладно, я пошел, и, Агнес, пожалуйста... пожалуйста, обещай мне, что не сделаешь никакой глупости, я имею в виду...
– Да, что ты имеешь в виду?
– Слушай, какой смысл продолжать? Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду... Не роняй себя, помни, кто ты есть. Пока.
Помни, кто ты есть. Да разве может она забыть? Очень хотелось бы, но не выходит. О, как бы ей хотелось забыть, что она родилась в этом доме, что у нее была куча нянек и горничных, забыть, что она в детстве подсматривала с лестницы за веселыми пиршествами на первом этаже, что, выглядывая из окон детской, она наблюдала, как приезжают и уезжают экипажи, и слушала, как няня называла экипаж леди такой-то и ландо лорда такого-то. Если бы было возможно забыть, что родилась Милли и что с этого момента все в доме постепенно изменялось, жизнь шла все медленнее и медленнее и все кончилось тем, что вот она сидит здесь и думает только о том, как бы ей сорваться с места и со всех ног кинуться через парк по дороге, в тот дом, где такая удобная мебель, и броситься в его объятья. Да, в его объятья. Но сделать этого она не может.
Не урони себя, помни, кто ты есть. Совсем недавно она забыла, кто она, и, уронив себя, в первый раз в жизни узнала, что такое счастье. Но она достаточно разумный человек, чтобы понимать, что такого рода счастье быстротечно, оно не может длиться долго, во всяком случае с такой силой и между двумя людьми, двумя противоположностями, какими были они, к тому же разделенными барьером разных миров. Против этого восставало все.
Но ей необходимо было продумать эту новую ситуацию. Вопрос в том, сколько еще времени ей осталось жить в этом доме. И если ей с Милли придется устраиваться самостоятельно... тогда ей нужна подходящая мебель. Старинная мебель ее не интересовала, ей она не нужна, можно будет взять отдельные вещи из разных комнат. Но первым делом нужно спуститься вниз и встретиться с челядью на кухне и не растерять своего достоинства.
Выйдя из комнаты, она встретила Руфи: с подносом в руках та направлялась в комнату Милли. Руфи сказала:
– Она уже проснулась; после того как вы дали ей капли, она спала очень хорошо.
– Я через минуту вернусь и побуду с ней, пока ты пьешь чай.
– А я уже пила, мисс. Ненадолго заходила мама.
Спускаясь вниз, Агнес подумала: Пегги была здесь и не заглянула ко мне. Как все переменилось в нашем доме. Годами Пегги, как курица-наседка, имела привычку стучаться в ее дверь, просовывать в нее голову и говорить: «Это я. Как дела?» Это было так приятно.
Они оба пили чай на кухне, и она сразу обратила внимание, что ни один даже не попытался встать, когда она вошла. Раньше они неизменно делали это, и ей приходилось их останавливать.
Переводя взгляд с одного на другого, она обратилась к ним официальным тоном:
– Извините, что мешаю вам кушать, но, насколько я представляю, мастер Стенли объяснил обстановку. – Продолжать было трудно, просто ужасно, ужасно до невозможности. Эти двое столько лет были для нее такими дорогими и вот теперь стали как чужие. Нет, хуже – стали врагами. Ей пришлось заставить себя договорить: – Не знаю, когда вы хотите уехать, но... если я могу...
Больше она ничего не успела сказать. Стул Дейва Уотерза заскрипел по каменному полу и вдруг опрокинулся на спинку.
– Как можешь ты стоять здесь так спокойно и, глазом не моргнув, говорить такие вещи?! – закричал старик. – Я здесь со времени, когда тебя еще не было на свете. Мы вырастили тебя и младшенькую, мы вырастили всех вас, а ты стоишь там и велишь нам собираться.
– Я... не гоню вас... это же... я не виновата!
– Нет, это ты виновата. Конечно, это ты виновата. Позволить себе уронить себя, опозорить себя. Мастер Арнольд, наверное, прослышал об этом, отсюда и появилась у него мысль продавать дом и землю.
– Какая ерунда... Пегги, – она повернулась к ней, та сидела, уткнувшись в тарелку, – скажи ему, он же должен понять причину. Дело же совсем не в этом.
– Она знает, и знает так же хорошо, как и я, что это ты со своими амурами, это ты путаешься с подонками, потому что он настоящий подонок. А теперь, когда он разбогател, его ничто не остановит. Осмелился притронуться к тебе, и ты это позволила! А теперь еще думает купить этот дом. Он! Он! Я сам слышал, как он говорил.
Она смотрела на него широко раскрыв глаза и тихо промолвила:
– Да ты с ума сошел!
– Нет, я не сумасшедший. Я на днях слышал вас обоих в библиотеке, я не глухой. Я слышал, как он сказал, какие изменения он сделает, когда купит его.
Роберт говорил о доме по соседству с его домом и сказал, что тетя считает, что хорошо бы приобрести его. Сам он не видел резона, потому что их дом достаточно просторный, а на новый домик придется истратить массу денег, чтобы превратить его в комфортабельное жилье. Дейв, вероятно, все это подслушал, и его больной мозг перевернул услышанное так, как будто Роберт говорил об их доме. О, боже мой, боже мой! Что еще? Что еще?
А то, что прозвучало еще, заставило ее встревожиться. Вот что он сказал:
– Ну, ладно, он сегодня получит по заслугам, уж мастер Стенли позаботится. Он собирается заявить на него в полицию за нападение на него.
– Он этого не может сделать.
– Не может? Он не может? У него все лицо в синяках. Какие еще нужны доказательства? А он офицер, а ты знаешь, что бывает за нападение на офицера? Хотел бы я увидеть, как он будет болтаться.
Услышав такое, она позабыла все, что думала о сохранении достоинства, и крикнула ему:
– Какое же ты неблагодарное существо. А что касается виселицы, ты, видимо, забыл, что он спас тебя от нее? А что, если он все расскажет в полиции? Ты об этом подумал?
Судя по выражению его лица, он об этом не думал, и это еще раз доказало Агнес, что он и в самом деле душевнобольной. Но Пегги поняла, она встала из-за стола, подошла к мужу и сказала:
– Сядь-ка, угомонись. Ну, угомонись же ты.
– Угомонись! Угомонись, говоришь? – Он отпихнул ее от себя. – А этот ублюдок придет сюда и будет тут хозяином? – Пегги повернулась и посмотрела на Агнес, и видно было, что она понимает, что произошло с ее мужем.
На мгновение Агнес почувствовала к нему огромную жалость. Но это чувство тут же сменилось страхом – он стал опасен. А если он начнет буйствовать? В доме ни души. Блума ни вчера, ни сегодня не было, он лежал с простудой. Еще совсем недавно для нее не имело значения, пришел на работу кто-то из работников по хозяйству или нет – ведь был Роберт, а он, казалось, умел делать все. Он был ее опорой. А теперь не на кого положиться. А почему не остался Стенли? Ведь мог бы. В его басню о дежурстве она не верила. Он наверняка сейчас у Каннингхэмов... А может быть, и нет. Возможно, он вообразил, будто она не осуществит своей угрозы. Наверное, перед уходом сказал что-то Дейву, иначе с чего бы Дейву говорить, что Роберта ждет тюрьма?
Она повернулась и почти выбежала из кухни, уже в коридоре она услышала, как Дейв Уотерз крикнул ей вдогонку:
– Ты погубила этот дом.
В холле она остановилась, прижала руку к голове, спрашивая себя, что она должна сделать. Но ответ у нее был готов уже давно, до того, как она задалась этим вопросом, и она взбежала наверх по лестнице, остановилась возле комнаты Милли, распахнула дверь и подозвала к себе Руфи.
– Я отлучусь часа на два, – прошептала она. – Присмотришь за ней, хорошо?
– Ну, конечно, – кивнула Руфи и спросила: – Что-нибудь случилось, мисс?
– Ой, Руфи, не спрашивай, столько всего. Твой отец...
Руфи кивнула и тоже шепотом проговорила:
– Мне кажется, у него не все в порядке с головой. Он настроился против Роберта. Я попыталась сказать, что он все выдумывает. Беда в том, – она мотнула головой назад, – что мисс Милли очень к нему привязалась, я имею в виду Роберта. Все с того и началось. С вами все в порядке, мисс, вы уверены?
– Да, Руфи, да. Только присмотри за ней, ладно? И если твой отец придет сюда, я бы не стала его пускать. А если тебе понадобится выйти, запри дверь.
– Хорошо, мисс, хорошо. И, знаете что, мисс, – она движением руки остановила Агнес, – я хочу сказать, что бы вы не делали, я вас не осуждаю. Они ничего не понимают. Люди стареют, и у них закисают умы, они забывают, что и сами были молодыми.
Агнес сжала ее руку и побежала в свою комнату. Насколько легче, когда знаешь, что кто-то на твоей стороне, что кто-то понимает тебя.
Она быстро переоделась, но шляпки не надела, просто повязала голову шерстяным шарфом и быстро направилась к выходу.
Выходя, она не заметила, как в холл заглянул Уотерз, но даже если бы и заметила, то не придала бы этому никакого значения.
Увидев ее одетой для улицы и догадываясь, куда она собралась, Дейв потерял последнее чувство реальности, словно у него в голове оборвались все ниточки, на которых держится разум.
Она миновала сады, потом повернула на тропинку через лес, по которой Роберт первый раз пришел к дому. Вечерний воздух покалывал лицо, она задыхалась от быстрой ходьбы, но когда вышла на дорогу, то пустилась бежать и не останавливалась, пока не увидела в отдалении колеблющийся приближающийся к ней свет. Когда он стал совсем близко, она различила, что это фонарь, прикрепленный сбоку телеги. Поравнявшись с ней, возница удивленно уставился на нее и окликнул:
– Добрый вечер.
– Добрый вечер. – Ее ответ прозвучал, как кваканье лягушки, и она постаралась отвернуться так, чтобы, обгоняя, он не разглядел ее лица.
Следующая встреча заставила ее понервничать, но не напугала. На дороге ей встретилось человек пять-шесть шахтеров, возвращавшихся домой после смены. В том месте дорога сузилась, и один из них поднес к ее лицу фонарь.
– Ха-ха, это кто это здесь? Девочка гуляет одна. Немецкая шпионка, да?
Мужчины весело расхохотались, и говоривший осмелел:
– Что-то я тебя не видел в наших местах. Где же такая красотка пряталась?
Она сказал только:
– Позвольте пройти.
Ее тон и сказанная ею фраза погасили смех, и пытавшийся заговорить с ней человек, заглянув ей в лицо, уступил дорогу, и она, не чувствуя под собой ног, двинулась дальше.
Она уже почти совершенно обессилела, когда вышла к крайним домам деревни, окна светились, и видно было, что в домах горели газовые светильники.
В окнах Элмден-хауза огней не было, и в панике она было подумала, что никого нет. И его нет. Уже нет. Стенли выполнил свою угрозу. Но, подойдя к незапертым воротам, она увидела в двух окнах яркий свет. Прежде чем постучать, она должна была опереться о столб, так как у нее от бега выпрыгивало сердце. Но, когда дверь открыли и она увидела стоящую в ней женщину, она проговорила:
– Я... мисс Торман... Я...
Почти как во сне она видела, как женщина повернулась и негромко позвала:
– Робби! – а затем протянула ей руку и произнесла: – Заходите. Заходите.
Она прошла в комнату, и от света и тепла в первый момент ей стало чуточку не по себе, но это чувство быстро улетучилось. Она протянула руку, почувствовала, как ее пожали, а потом услышала его голос:
– Что такое? Что с вами случилось? Заходите и присаживайтесь... В чайнике есть чай? Тетушка, заварите ей свежего, хорошо?
Только усевшись, она ясно увидела его лицо. Она потрогала его и спросила:
– С тобой все в порядке?
– Конечно, моя дорогая, со мной все хорошо. Но что заставило тебя прийти, да еще в таком состоянии?
– У вас никого не было? Я хочу сказать полиции?
– Полиции? Нет. – Он улыбнулся и покачал головой.
– Дейв Уотерз сказал, что Стенли хотел... пойти и заявить им.
– Ха, – засмеялся он, потом, присев на корточки перед ней, сказал: – И какое же обвинение он может предъявить мне? Что я ударил его и в доказательство представить свой подбородок? А доказательства? Ты же, – он снял с ее головы шарф, отбросил назад выбившуюся прядь волос и затем закончил, – ты же не будешь лжесвидетелем против меня, правильно?
Улыбка не сходила с ее лица, она была счастлива.
– А теперь выпей-ка хорошего крепкого чаю. Мы как раз собирались ужинать, будешь с нами?
– Нет. Нет, спасибо, только чаю. Мне нужно возвращаться. – Она посмотрела на Роберта. – Дейв, он совсем свихнулся. И... я боюсь. Он вбил себе в голову, что ты собираешься покупать наш дом.
Он откинулся на спинке стула и рассмеялся, потом заметил:
– Никогда! Никогда в жизни!
– Ни в коем случае, – кивнула она. – Он вообразил, будто ты хочешь жить там.
Роберт повернулся к Алисе и, перестав смеяться, пояснил:
– Ну можно ли вообразить, чтобы человек так сходил с ума? И все из-за того, что я разговаривал с мисс Милли.
А Алиса между тем думала про себя, что она может себе такое вообразить. Она столько лет прожила с человеком, одержимым своей дочерью. Но Дейв Уотерз свихнулся не только из-за любви к юной душевнобольной девушке, но и из любви к вот этой. Из того, что рассказывал ей Робби, она знала, что старик с женой десятилетиями не только управляли всем домом, но и вырастили этих двух девушек, и она в известной мере могла понять чувства человека, когда девушка, которую он берег как зеницу ока, изменяет своему классу. А в том, что она изменяет своему классу, сомневаться не приходится. Но это вовсе не означает, что она таким шагом наносит себе ущерб и что этот поступок согнет и раздавит ее. Нет, ничего подобного, поскольку она выбрала такого человека, как Робби. Но это не означает и того, что жизнь у них пойдет гладко, без сучка и задоринки. О, нет. И вот она здесь, умоляет Робби вернуться к ней, и только час или около того сердце Алисы радостно забилось, когда он пришел домой и сказал, что останется с ней, пока не уйдет в армию. Эти белые перья добивают его, и вообще, это все ужасно.
