Текст книги "Мотылек"

Переводчик: ООО «Мир книги»

Аннотация

Ее зовут Миллисент, Милли или просто Мотылек. Это светлая, воздушная и такая наивная девушка, что окружающие считают ее немного сумасшедшей. Милли родилась в богатой семье, но ее «благородные» родители всю жизнь лгут и изменяют друг другу. А когда становится известно, что Милли – дитя тайного греха своей матери, девушка превращается в бельмо на глазу высшего света, готового упрятать ее в дом для умалишенных и даже убить. Спасителем оказывается тот, кого чопорные леди и джентльмены не привыкли пускать даже на порог гостиной...

Кэтрин Куксон

Мотылек

Часть первая

Переезд

1

Роберт Брэдли сидел в гостиной дома на Аппер-Фоксглав-роуд в Джерроу, городке, с одной стороны по всей его длине ограниченном рекой Тайн. Городок расползся, вытянувшись на восток мимо церкви Святого Павла и старого монастыря – обители преподобного Бида, затем по Черч-Бэнк, пока не вливался в главную улицу, по которой бежали трамвайные пути, и в конце концов достигал Палмеровских верфей, что в самом конце Эллисон-стрит. Там по берегу реки есть и другие верфи, но Палмеровские самые большие в городе и дают ему, так сказать, все жизненные соки.

Роберт Брэдли работал у Палмера с четырнадцати лет. Сначала четыре года учеником и еще год стажером. К этому времени ему исполнилось девятнадцать лет. Сейчас ему двадцать четыре, теперь он мужчина, и у него такая же квалификация, какая была у его отца.

Шесть часов назад он помог вынести отца из комнаты, где тот пролежал целых пять дней в покупном гробу. Это никуда не годилось. И он для себя решил по крайней мере одно: если у него когда-нибудь будет собственный дом – не просто две комнаты с кухней, где негде повернуться, а дом настоящий, со спальней на втором этаже и с навесом во дворе... нет, с кирпичным домиком, где будет мастерская... да, и если только наступит такой день, то первым делом в этой мастерской он сделает себе фоб, потому что, как и для его отца, ему не все равно, какое дерево выбирать. Да, да, именно так: его отец очень хорошо разбирался в дереве. Но тогда почему отец не сделал себе фоб, ну, пусть хотя бы на заднем дворе? Неужели так и не подумал об этом за столько времени, занимаясь своим ремеслом целых сорок лет? Впрочем, у него была жена, и нужно было заботиться, чтобы у нее имелось все что нужно, а ей хотелось иметь в доме хорошую добротную мебель. Этим и занимался отец все свое свободное время. Роберт и сам помогал отцу делать многие из этих вещей. Вот, например, шифоньер у стены напротив, который гладит ладонью его дядя.

Он глянул на дядю Джона, стараясь рассмотреть его через полуприкрытые веки. Непонятно, что о нем можно думать. И вообще, что можно думать о человеке, переставшем разговаривать со своим братом двадцать пять лет назад, и более того, за все эти двадцать пять лет только два раза видевшемся с ним? Первый раз это случилось фи года назад, когда, как и сегодня, он пришел на похороны. В тот раз, однако, он не заходил в дом, просто встал и стоял в церковном дворе, в стороне от остальных пришедших на похороны. Но когда Роберт с отцом отошли от могилы, отец, взглянув на одинокую фигуру, маячившую отдельно от всех среди засыпанных снегом могил, пробормотал: «Боже мой! Это же наш Джон».

Они вместе с отцом направились к чопорно застывшему пожилому человеку, и, когда приблизились к нему, тот сказал отцу: «Ну, вот и нет ее у тебя, так-то». На что отец ответил: «Что ж, Джон, ты прав, больше нет ее у меня, так-то. Можешь радоваться». Тогда человек повернулся и пошел прочь.

Именно в ту ночь отец рассказал Роберту о причине размолвки между ними. Похоже, его мать собиралась выходить замуж за старшего брата, но влюбилась в младшего. В то время Джону Брэдли было тридцать три года, и он уже прочно стоял на ногах. Он ухаживал за Энни Форрестер целых шесть лет. Ее семья жила в деревушке недалеко от Джерроу совсем рядом со столярной мастерской и домом Джона Брэдли, и в деревне все знали, что для нее большая честь стать хозяйкой дома, который в три раза больше любого дома в деревне. Мало этого, у Джона имелось десять акров собственной земли, огромный амбар с каменными пристройками, которыми мог бы гордиться любой мастер. А что сделала она? Убежала с Бобом Брэдли, который был на семь лет моложе брата и почти ее однолеток.

Джон Брэдли прожил бирюком почти восемь лет, пока немного не утихла обида, и тогда женился. Жену он взял не из их деревни, а нашел женщину из семьи методистов в Бертли, ей было уже за тридцать.

Роберт перевел глаза на тетушку. У нее недурная фигура. В свое время, подумал он, она была весьма хороша собой, сейчас у нее появилась проседь в волосах, на лице морщинки, но выглядела она очень приятной. Интересно, как она ладит с дядей, ревностным членом Англиканской церкви, как он понял со слов отца?

У них была дочь Кэрри. Теперь она очень даже ничего, эта Кэрри. Говорит, что ей пятнадцать, но скажи она семнадцать, он бы поверил, потому что у нее развито все, что должно быть развито у девушки: ягодицы округляли длинную юбку, а груди напрягали лиф. И глаза у нее блестели, у этой Кэри. А уж он-то знал, что такое блеск в глазах. Да уж, это точно, он знал. На кухне тут одна такая моет посуду после чая. Что хочет Полли за это: только улыбнись ей, и она поймет это как предложение жениться.

Полли Хинтон и ее мамочка – и папочка тоже – начинали действовать ему на нервы: после смерти отца они просто не вылезали из его дома. Он сказал, что справится сам, но миссис Хинтон оттеснила его в сторону и сказала: «Что за глупости, мальчик. Соседи для того и существуют, чтобы в такое время взять все на себя». И она-таки все, буквально все взяла на себя.

Так что ему не трудно было представить себе, как это будет выглядеть, женись он на Полли. У него не было никакого намерения жениться на Полли, но как сделать, чтобы это дошло до нее?

С прошлой новогодней ночи, когда он позволил себе немного вольности и потискал ее в темном переулке, только потискал и ничего другого, она как прилипла к нему. Отец бывало смеялся и говорил: «Смотри, сынок, как бы тебе в одно прекрасное утро не проснуться в постели с Полли с одной стороны и ее мамочкой с другой».

– Какая прекрасная вещь красное дерево. Твоей работы?

Роберт сощурился, чтобы собраться с мыслями, и ответил:

– Я помогал папе.

– А есть что-нибудь, что ты сделал сам?

– Да, я сделал стулья, на которых вы сидите.

Он кивнул в сторону тети и девушки, и ему вдруг пришло на ум, как это странно думать, что у него есть двоюродная сестра вроде нее и дядя с тетей вроде этих двух. Шевельнулось чувство, что он вовсе не один как перст в этом мире, хотя, если вспомнить, как держится дядюшка, то, может быть, пройдет не так уж много времени и начнешь думать, что не так уж плохо не иметь никаких родственников. Впрочем, подумал он, скоро они уйдут, и видеться с ними часто не придется, разве так, изредка зайдут в гости, если вдруг захочется. Он взглянул на дядю, рассматривавшего один из стульев. И тут же вздрогнул, потому что Джон Брэдли вдруг бросил ему:

– Ты доволен местом, где работаешь?

Он еще раз внимательно посмотрел на дядю, будто раздумывая над вопросом, и наконец ответил:

– Я всегда доволен, только бы работать с деревом.

– Ты оборудуешь корабли?

– Да. Этим я и занимаюсь. Еще с несколькими ребятами.

Теперь он улыбнулся и посмотрел в сторону тетушки, она улыбнулась в ответ, но не проронила ни слова. С самой встречи он не услышал от нее и десяти слов. Похоже, она очень хорошо знала свое место.

– У меня хорошее дело, я поставляю одному магазину в Ньюкасле дорогие стулья со столами. Мне нужен еще один работник. Что скажешь?

А что сказать? Предложение буквально ошарашило его. Бросить эти две комнаты и перебраться в деревню, в дом, где родился твой отец, а до него его отец, и при этом продолжать работать с деревом? Так заманчиво, что просто ушам своим не веришь. Избавиться от всей этой суеты, этого шума, не слышать по ночам рева мальчишеских орд. Ему часто приходило в голову, что мальчишек по обе стороны дороги больше, чем заклепок по оба борта целого корабля, потому что стоило зажечься уличным фонарям, как они наводняли улицы, словно полчища муравьев. Только муравьи не вопят, а мальчишки поднимают среди ночи такой гвалт, что можно оглохнуть.

К шуму на верфи он привык, но это был совсем другой шум. Корабля без шума не построишь, но это были приятные звуки: стон пилы, вгрызающейся в дерево, тихое шуршание досок и мягкие шлепки стружечных завитков. А какой музыкой звучит, проходясь против волокна, наждачная бумага! И, наконец, этот затаенный и такой желанный звук, этот щелчок, который ты не слышишь, но угадываешь, когда одна деталь точно и накрепко входит в паз другой.

И когда тебе предлагают работать под эти веселые звуки и не слышать при этом грубого грохота металлических листов, стоит подумать, хорошенько подумать. Но вечно мешают какие-то сомнения. Легко ли будет работать у этого человека, живя вместе с ним? Сейчас он оставляет работу, как только выходит за заводские ворота, а тут придется оставаться рядом с этим типом все двадцать четыре часа в сутки. А что это за тип, он пока еще не составил себе мнения. И не нужно забывать, что, если он, так сказать, сожжет за собой все мосты, то вряд ли будет у него другой дом и другая работа в доках, там всегда полно желающих занять твое место, а ситуация сейчас не очень стабильная, как и во всем мире. Впрочем, в мире она всегда не очень надежна.

Да, вот еще Институт механики. Его будет не хватать, и книжек оттуда тоже. Ладно, у него есть штук двадцать своих, можно их перечитывать, и всегда можно съездить в Бертли, или Честер-ле-стрит, или даже в Дарем. Там не может не быть читален. Но при всем при этом все-таки остается этот человек.

– Ну, так что скажешь? Что-то ты долго думаешь.

А он и в самом деле просто не знал, что ответить. Но все решилось очень просто, и не нужно было больше ломать голову, потому что дверь из кухни распахнулась и в гостиную просунулась голова миссис Хинтон. Эта достойная дама пропела:

– Бобби, дорогой, все вымыто, и все блестит. Полли побежала переодеться, она заскочит попозже сделать ужин и вообще... Я попрощаюсь с вами, миссис Брэдли. До свидания, мистер Брэдли.

Она кивнула одному, потом другому, затем с подчеркнутой вкрадчивостью, как и принято в подобных ситуациях, жалостливо кивнула Роберту.

Не успела за ней затвориться дверь, как у Роберта испарились все сомнения, он взглянул на своего дядю и сказал:

– С удовольствием. Почему бы и нет? Я согласен.

Как известно, из двух зол выбирают меньшее, а когда приходится выбирать между чертом и бездонной пропастью, то выбирают черта, потому что он, по крайней мере, стоит на земле.

2

– Скажи кому-нибудь, что из обыкновенного чердака с досками можно сделать настоящее жилище, ни за что не поверят. Ведь это настоящая комната, Роберт, правда? И очень даже уютненькая, с этого конца во всяком случае. Даже не видно, что тут сложены доски. – Алиса Брэдли показала рукой на дальний конец длинной, вытянувшейся над мастерской комнаты.

Роберт тоже так думал, он согласно кивнул:

– Правда, уютная. И в три раза больше сто двадцать второго дома по Аппер-Фоксглав-роуд. А доски... Не беспокойтесь, мне с ними даже приятнее, больше всего на свете люблю, как пахнет дерево... сохнущее дерево, как у вас.

– Не поверишь, но это придумала Кэрри. Знаешь, Роберт, она тоже разбирается в дереве. – Алиса повернулась к дочери и широко улыбнулась.

– По правде говоря, – чуть покачав белокурой головкой и взглянув на Роберта, сказала Кэрри, – вы не должны были продавать свои прекрасные вещи почти даром... Столько труда в них вложено! И как только у соседа хватило совести предложить пять шиллингов за этот столик? – Кэрри провела рукой по матовой поверхности маленького обеденного столика и добавила: – Папа получил бы фунтов десять за такой столик, как по-твоему, мама?

– Ну, конечно, никак не меньше, потому что в Ньюкасле вещица вроде этой продалась бы фунтов за двадцать. Понимаешь, такие вещи покупают в богатые дома. За большой обеденный стол такого качества можно просить фунтов тридцать. Это в том случае, если он складывается из двух половинок. А вообще, – Алиса с нескрываемым удовольствием обвела комнату глазами, – здесь прямо как у меня в гостиной, по крайней мере в этой части. И знаешь что, Роберт, если хочешь, можешь сделать тут перегородку, чтобы отгородить кровать.

– Ничего не нужно, тетушка, я здесь буду так мало времени, что засну и без этого... почти всегда.

– Ты ведь любишь читать. Так ведь, Роберт? – произнесла Алиса. Лицо ее стало строгим, глаза серьезными, она сделала шаг в его сторону и добавила: – Единственное, что беспокоит мистера Брэдли, – это лампа, – и она показала на лампу. – Он боится, что ты можешь уснуть и не потушить ее... а вокруг столько дерева...

– Об этом не беспокойтесь, тетушка. – Роберт успокаивающе махнул рукой. – Я всегда очень осторожен. И обещаю, что, ложась спать, обязательно буду об этом помнить. Возьму себе за привычку никогда не читать в постели, и тогда ничего из-за лампы не произойдет.

Алиса улыбнулась и повернулась к двери, чтобы выйти на лестницу, которая вела в дом, но Кэрри, подскочив к ней, что-то прошептала на ухо, и Алиса медленно проговорила:

– Да, вот еще. – И, опять повернувшись к Роберту, взглянула на него и нерешительно вздохнула: – Я... я поняла из нашего... нашего коротенького разговора, Роберт, что ты... ну, что ты не думаешь о Боге. Мистер Брэдли был бы очень признателен... и доволен, – она опустила глаза, – если бы ты сегодня утром пошел с нами в церковь.

Роберт взглянул ей в лицо. Приятная женщина эта его новая тетушка Алиса – мысленно он все еще продолжал называть этих родственников новыми, – за несколько дней, что он провел с ними, он не видел от нее ничего, кроме доброты. Были в ней и кое-какие странности вроде того, что она всегда обращается к мужу по фамилии и никогда не присядет, если он стоит и не сказал, что она может сесть. Это могло сойти за раболепство, и все же Роберт заметил, как один раз она возразила мужу и в ее голосе прозвучала такая твердость, что дядя не решился сказать еще что-нибудь.

Речь шла о том, что Кэрри собиралась идти одна в церковь на урок Библии. Получилось так, что Глэдис Паркин, дочка единственных близких соседей в маленькой деревушке, где стоял их дом, простудилась и лежала в постели, а сестры Глэдис, Мэри Эллен и Нэнси, уже переросли воскресную школу и некому было составить Кэри компанию.

В самой деревушке всего шесть домов, но в округе имелись еще отдельные фермы и несколько маленьких шахтерских поселков. Чуть поодаль располагалась деревня Лэмсли, а там, дальше, городок Бертли. Но Джон Брэдли не видел среди всех ближайших соседей никого, кто был бы достоин чести сопровождать его дочь, когда она выходила из дома. Поскольку это выглядело бы немного смешно, если бы увидели, как он подводит дочь к школьной двери, он приказал жене идти с ней, на что в данном случае тетушка Алиса спросила его, разве не смешно вести дочь, так сказать, за ручку, когда ей вот-вот исполнится шестнадцать.

Так и получилось, что в прошлый раз Кэрри в первый раз в жизни сама по себе отправилась в воскресную школу и потом таким же образом вернулась домой.

И вот теперь эта добрая женщина выступает передатчиком мыслей своего мужа, твердолобого фанатика и ханжи, иначе не назовешь. В этом доме его слово непререкаемо. Перед едой и после нее у них читалась молитва, и всякое отступление от заведенного порядка почиталось смертным грехом. И не дай бог выругаться, даже негрубо, как мистер Брэдли становился чернее тучи, а если при этом еще всуе упомянуть имя Господне, его лицо становилось пунцовым. Все это Роберт успел заметить за короткое пребывание здесь. И вот теперь ему предстояло испытание. Вообще-то для него это вовсе и не было испытанием, и не нужно было гадать, что сказать, потому что ответом могло быть только нет и ничего другого. Но сказать это прямо, прямо в лоб этой добрейшей женщине, у него не хватало духа.

– Простите, тетушка, но я думаю... Во всяком случае, мне показалось, я уже объяснил дяде, что меня это не интересует. И никогда не интересовало.

– Начать никогда не поздно, Роберт, – ласково, чуть просящим тоном проговорила Алиса, но он, отрицательно покачав головой, дал понять, что не может ей уступить, и тихо пробормотал:

– Давайте, тетушка, не будем об этом говорить.

– Вкус приходит во время еды. Попробуй. Ты когда-нибудь пробовал?

– В общем, да, до того как принялся читать.

– Но ведь чтение никак не может закрывать дорогу к Богу?

– В каком-то смысле закрывает, потому что, тетушка, сколько народов, столько и богов, и не только у нас в стране. У нас ведь и протестанты, и католики, и баптисты, и методисты, и другие, а в других странах даже не признают Иисуса Христа...

– Что ты сказал?

Дверь с грохотом распахнулась, с размаха толкнув Алису, и она бы упала навзничь, не успей Роберт быстро поддержать ее. Он обернулся, посмотрел на дядю и с расстановкой проговорил:

– Я сказал, что есть страны, где Иисуса Христа не признают.

– Как ты смеешь богохульствовать в моем доме? Да ты понимаешь, что ты сказал?

– Да. И так оно и есть.

– Нет, этого нет! Там одни язычники. Они не слышали слова Божия от Иисуса, Господа нашего, а вот когда услышат...

– Они слышали слово своих богов, а этих богов такое множество, и каких только нет!

Голос Роберта зазвенел на высокой ноте, и он увидел, как дядя резко сглотнул, как у него налилась кровью залысина над лбом, и ему показалось даже, что от гнева потемнели редкие, гладко зачесанные за уши волосы. Дядя заговорил, и видно было, что это далось ему с величайшим трудом, он буквально стал рычать.

– Мальчик, ты меня огорчаешь.

– Дядя, – теперь Роберт говорил ровным спокойным тоном: – Начнем с того, что я не мальчик, а раз я не мальчик, не нужно заставлять меня думать так, как хочется вам, и не пытайтесь меня стращать или запугивать, что бы вы там ни говорили... И еще хочу вам сказать, дядя, что, если я буду работать у вас, после работы я свободный человек и буду жить своей собственной жизнью. Думаю, нам нужно договориться об этом сейчас, пока мы не зашли слишком далеко. Наверное, с этого и нужно было начинать, прежде чем я переехал сюда.

Джон Брэдли стоял, вперив взгляд в молодого человека, который смотрел ему прямо в глаза. Он видел в нем сына, о котором мечтал всю жизнь. Но, как только что сказал тот, он уже не мальчик, это мужчина хорошего роста, сантиметров сто семьдесят пять, широкоплечий, с короткой сильной шеей и крупным лицом, очерченным крепкими скулами, у него довольно крупный нос, глаза круглые, карие, сейчас они потемнели оттого, что он рассердился, а брови высоко изогнулись как будто по той же причине. У него такие же, как глаза, темные волосы, очень густые и непривычно длинные для мужчины, касаются сзади воротничка рубашки. Об этом он тоже намеревался поговорить, но при случае, а сейчас ему противостоял равный и даже в чем-то превосходящий человек, и впервые за годы семейной жизни его жена видела, как падает его власть. Даже дочь с этого момента будет смотреть на него другими глазами, потому что ее любовь утратит долю страха, того праведного страха, который угоден Богу, любящему отцу всех людей.

Он стремительно развернулся всем телом и, со всей силы широко распахнув дверь, вышел в коридор – Алиса, одной рукой придерживая у шеи накидку, другой зажав рот, прежде чем побежать за мужем, бросила на Роберта быстрый, блеснувший восхищением взгляд.

Роберт повернулся к Кэрри и грустно посмотрел на нее. Но Кэрри вовсе не казалась опечаленной, на лице ее пряталась улыбка, скрытая, но совершенно очевидная, а маленькие детские губки дрожали, будто она вот-вот расхохочется. Она подошла к нему на цыпочках и, покачав подбородком, прошептала:

– Ух, какой же вы храбрый! – Произнеся эту фразу, она выбежала из комнаты.

Он стоял и смотрел через дверной проем в коридор, который вел к лестничной площадке, откуда можно было спуститься к четырем спальням, и думал о том, в какую же историю он, боже праведный, впутался.

В пятницу Тим Ярроу, помощник дяди, живший в Лэмсли и с самого детства работавший в мастерской под его комнатой, намекнул ему на что-то в этом роде. «Как тебе там живется наверху?» – спросил он. А когда Роберт ответил: «Отлично, лучше быть не может», – Ярроу загадочно протянул: «Подождем до воскресенья, а там посмотрим».

Ну, вот, воскресенье наступило, и он посмотрел, и что теперь делать? Роберт подошел к своей постели, наклонился и, взявшись за ножки кровати, принялся разглядывать узор покрывала. Собрать вещички и уйти или остаться и поглядеть, что будет? Все зависело от того, как поведет себя дядя.

Потом он встал и подошел к низенькому, на уровне пола, окошку и, присев на корточки, стал смотреть на открывшийся из окна деревенский пейзаж.

Стоял очень теплый для середины сентября день, и солнце ярко отражалось от крыш домиков, разбросанных по долине. С левой стороны в отдалении виднелись контуры старой церкви Святого Эндрю в Лэмсли.

Красивые места. Вокруг было очень красиво, если не обращать внимания на терриконы. Каких-то полчаса назад Роберт собирался отправиться в длинную прогулку по окрестностям деревушки, повстречаться с людьми, поболтать с ними, потому что уже понял, что, если ему чего-то и не хватало, так это хорошей беседы, горячего спора, даже смачных выражений его товарищей по работе.

Снизу доносился только звук обрабатываемого дерева, прерываемый изредка быстрыми отрывистыми восклицаниями тетушки и ворчанием дяди – он недовольно ворчал, даже когда ему нравилось законченное изделие. Давая задание, он почти ничего не объяснял, просто набрасывал чертеж на листе бумаги и отдавал тебе, как бы между прочим задавая вопрос: «Сумеешь?»

Роберт встал. Хорошо, однако что же делать? А что тут поделаешь, только жди и смотри, что произойдет дальше. Что бы там ни было, у него есть целый день и не стоит терять его.

Через пять минут он спустился по невысокой, без украшений, дубовой лестнице в маленькую прихожую. Здесь он на миг задержался, посмотрев на рогатую вешалку с традиционным отделением для зонтиков и тростей. Увидев там трость, Роберт решил про себя, что обязательно сделает себе трость. Ему никогда прежде не приходила на ум такая идея. Вообще-то кому нужна в Джерроу трость, разве что калеке?

Он повернул налево, миновал дверь и вошел на кухню. Здесь все блестело чистотой, все было в полном порядке, во всем чувствовалась рука тетушки. Но воскресным жарким и не пахло. Горячий ужин был вчера. Теперь он понимал почему. Но какое это имеет значение? Он купит себе пирога с полупинтой эля в каком-нибудь трактире.

Он не спеша прошел по двору до никогда не закрывающейся калитки, вышел на дорогу, здесь остановился и посмотрел направо и налево. В деревушке не было слышно ни звука. Интересно, все Паркины тоже отправились в церковь или кто-то пошел в молельный дом? То есть кто что предпочитает? Вот чудак, спрашивать такое! Он же сам подумал «все Паркины». Ну кто в семьях выбирает для себя религию? Ничего другого не остается, как следовать религии родителей. И у него перед глазами прекрасный пример этого правила, разве не так?

А, нужно забыть и про дядю и про его чертову религию. День стоит такой чудесный, что не хочется думать о плохом, наоборот, хочется думать о хорошем, смотреть в небо, дышать полной грудью... Ах, как же приятно чувствовать, что владеешь своим телом. Подумав так, Роберт зашагал по дороге и, минуя угол двора Паркинов, вдруг услышал, как его окликнули:

– Доброе утро, мистер Брэдли.

Он остановился и посмотрел на молодую женщину, в руках у нее был жестяной таз с двумя вилками капусты. Роберт улыбнулся и ответил:

– Доброе утро.

Она медленной непринужденной походкой приближалась к ограде. Ее движения были легки, а юбка в полоску колебалась то в одну, то в другую сторону. Подойдя почти вплотную, женщина произнесла:

– Я Нэнси Паркин.

– Рад познакомиться, мисс Паркин.

– И я тоже, мистер Брэдли... Как вам нравится жить в деревне?

– Пока нравится. Тут все для меня ново, но очень хорошо для здоровья.

Он глубоко вдохнул, расправил грудь, хлопнул по ней рукой, и они оба рассмеялись.

– Направляетесь в церковь?

Он наклонил голову вбок, посмотрел на нее и потом спросил:

– Могу я поинтересоваться, какое у вас вероисповедание?

– Это у меня? – и с насмешливой гримасой она ответила: – Я язычница, вот какое у меня вероисповедание.

Оба рассмеялись, теперь еще веселее, и он сказал:

– Я приду на вашу службу в любое время.

Она склонилась над капустой, зажала рот ладошкой и затряслась от смеха, потом быстро выпрямилась, попыталась принять серьезное выражение лица и сказала:

– Ой, сегодня же воскресенье! Есть у тебя вероисповедание или никакого, все равно воскресенье!

– Да уж, все равно воскресенье. – Он тоже попытался сделать серьезное лицо и поинтересовался: – Как чувствует себя ваша младшая сестренка?

– А, ей уже лучше. Но знаете, что я вам скажу? – Она приблизила к нему лицо. – Готова поспорить, что молоденькая Кэрри мечтает, чтобы она не выздоровела так скоро, потому что наша Глэдис столько лет, как надзирательница какая, следит за бедняжкой.

Она крепко сжала губы и кивнула ему, а он повторил ее гримасу и, кивнув в ответ, спросил:

– Значит, такие-то дела?

– Да, вот такие-то у нас дела. Если она не подсуетится, папочка запрячет ее в какой-нибудь монастырь. Хотя... – Нэнси опять прикрыла рот ладонью и заговорила другим тоном, почти сухо: – А есть у протестантов что-нибудь вроде монастырей – или нет?

– Думаю, есть. – Он повел головой и добавил: – Мне как-то не доводилось побывать в каком-нибудь, но...

Роберт не договорил, потому что она захохотала, громко, так, будто смех распирал ее и она никак не могла с ним справиться. Он взглянул на нее, у него невольно широко раскрылся рот, и он подумал: а что, мы очень даже просто можем найти общий язык. Ну, конечно, можем.

Тут из дома донесся громкий голос:

– Нэнси, Нэнси, куда же ты запропастилась? Где ты, Нэнси?

Нэнси скорчила рожу и ткнула пальцем в капусту.

– Обед... Это мама. Могу поспорить, как только войду в дом, ее первыми словами будут: «Ты стояла и ждала, пока она вырастет?» Там-там-там. Там-там-там. Увидимся!

– Увидимся. Обязательно увидимся.

Она повернулась и вбежала в дом, а он продолжил прогулку по деревне, только теперь ему стало веселей на душе. Приятная девочка, такая живая. Из нее получится неплохая подруга, можно только удивляться, что в такой дыре на краю света можно повстречать такую. Э, все не так уж плохо, и жизнь еще может быть интересной... Это что, значит, он решил обосноваться здесь? А, ладно. Увидим. Во всяком случае, в пользу этого есть одно обстоятельство, кажется, у него под боком будет неплохая отдушина, а он на это даже и не рассчитывал.

Роберт говорил себе, что у него в жизни не было такого приятного дня. А ведь он не так далеко ушел от своей деревушки, миль на пять, не больше, но как много успел узнать об этой местности. В трактире в Лэмсли ему встретился один дедок, и куча сведений об истории округи обошлась Роберту в две полпинты эля.

Старик поинтересовался, знаком ли он с этими местами, а затем сказал:

– Ну, что ты говоришь. Да нет тут ничего такого, чего бы я не знал. Я здесь живу с малолетства, чуть не семьдесят лет. И тридцать из них проработал в замке.

– В замке?

– Ага. Замок Равенсуорт. Вон там. – Старик махнул рукой в сторону полки с бутылками за спиной у буфетчика, некоего мистера Харди. – Красивое здание, этот замок, одно загляденье. Когда его построили, уже никто не помнит. Сначала был крепостью. Одно время, веришь ли, в нем сидели датчане.

– Не может быть! – улыбнулся Роберт старику. – Датчане? Ни за что не поверю, что здесь жили датчане.

Его невежество подхлестнуло старика. Но ко времени, когда он покинул трактир, оказалось, что он обогатился не только самыми пространными сведениями о местной жизни, но и чувством, что, несмотря на то что ни один человек не спросил его имени, все находившиеся в трактире, знали, кто он такой.

– Если тебе нужны сплетни, – всегда говаривал ему батюшка, – поживи в деревне. В каждой деревне есть своя система распространения молвы, и работает она быстрее любого телеграфа.

И вот уже шесть часов вечера. Он весь пропылился и приустал, а до дома еще мили четыре, и доберется он туда не раньше семи, даже если припустится галопом. А последняя еда, даже в воскресенье, это чай в шесть. Дядя не признавал ужина. Говорил, что после ужинов не спится, кроме того, от них потом болит живот.

Значит, перед ним замаячил голодный вечер, и это подвигло его на еще одну полупинту и пирог-другой, когда он заметил стоявший в стороне от дороги трактир.

Трактир назывался «Булл», и, войдя в него, Роберт узрел уставившиеся на него четыре пары глаз мужиков, сидевших на деревянной скамье перед большим камином, в котором даже в такой теплый день горела куча больших поленьев. Стоявшие у стойки бара двое завсегдатаев тоже повернулись к нему. Единственными, кто не проявил к нему никакого внимания, были трое, сидевшие в дальнем углу зала за столом на возвышении спиной к стойке. Один из них громким голосом о чем-то разглагольствовал, а двое других были поглощены его речами.

– Что вам подать, сэр?

– Полкружки горького и вон те сандвичи. – Роберт указал на большой поднос с горкой сандвичей. – С чем они?

– Ростбиф, сэр, свежайший, только сегодня утром приготовили, вырезка. Нежнее не найдете.

– Два, пожалуйста. – К нему обратились «сэр». В Джерроу такого не случилось бы.

Бармен нацедил полпинты горького и положил на тарелку два сандвича, но Роберт не взял их и не пошел к единственному свободному месту за столом, занятым четырьмя посетителями, которые, прикладываясь к кружкам, бросали на него из-под насупленных бровей изучающие взгляды, он поставил ногу на медный прут у основания стойки и обратился к бармену:

– Хороший выдался денек.

– Что верно, то верно. Что называется, жаждущий день.

– Совершенно верно. И не говорите, совершенно верно.

– Много походили сегодня?

– Немало.

– Вы остановились здесь?

Роберт не стал отвечать сразу, а улыбнулся про себя и подумал: «Ну, вот наконец и человек, который не знает, кто я такой». Тогда он кивнул и сказал: