Текст книги "Мотылек"
Автор книги: Кэтрин Куксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
– Ты просто гадский выскочка. Так все говорят. Зачем приехал к нам в деревню? Ты не наш и нечего корчить из себя персону. Да и вообще, ты кто такой есть? Городской выродок. Ненавижу тебя. Слышишь? Ненавижу тебя, педераст чертов!
Он остановился, только пройдя по дороге с полмили, прислонившись к воротам какой-то фермы, и стал наблюдать за тем, как на лугу прыгали и гонялись друг за другом маленькие барашки. В другое время это зрелище могло бы порадовать его и он мог бы даже расхохотаться, но сейчас он был в ярости, но не столько от того, что расстался с Нэнси, так как не хотел связывать себя обещанием, сколько от того, что услышал от нее в ответ на известие, что он порывает с ней. Нужно же, назвала его выскочкой, сказала, он им всем чужой.
Наконец он отстранился от ворот и, крепко схватившись руками за верхнюю перекладину, сказал себе: «Я не выскочка. Это что же получается, если ты предпочитаешь прилично одеваться и не надираешься до умопомрачения, то ты уже выскочка?»
Внезапно весь гнев испарился, и он весело рассмеялся. Ну, вот еще, я выскочка. Да, кстати, а что такое выскочка? Это кто считает себя выше других, преуспел по сравнению с другими и быстро позабыл тех, с кем начинал. Значит, выскочка – это тот, кто добился чего-то в жизни. Нет, если подумать, выскочка – это своего рода комплимент. Ладно, итак, он выскочка. Ну и пусть, пусть он выскочка. С этого момента он будет выскочкой.
Он отошел от ворот и быстро двинулся в направлении к станции. У него сегодня выходной, и он хорошо проведет его, он ведь гадский выскочка и чертов педераст. А вообще-то, если подумать, то она, точно, прибегала к такому языку не в первый раз, а какой пай-девочкой прикидывалась, какой набожной, чуть ли не святошей. Эх, женщины. Век живи, век учись, разве не так?
Но хорошо провести время не удалось, во всяком случае так, как он мечтал. На реке не было никакого движения. Этого следовало ожидать в праздничный день. Он не увидел никаких судов, проходящих между пирсами. По дороге к пляжам шли толпы детишек. Он знал, что многие из них идут издалека, из Джерроу и Хебберна. Сейчас у них горят глазенки, все весело возбуждены от предвкушения удовольствия, а придет вечер, и они побредут домой, волоча ноги, у многих будут слезы от усталости. Он столько раз наблюдал эту картину. «Утром пойдем на пляж, у меня есть три пенса, пойдем на пляж». Некоторые идут всего с пенсом, а есть и такие, у кого и пенса нет. В другие дни он бы радовался, видя детишек, спешащих к морю, но сегодня они ему казались просто гигантской толпой изголодавшихся по удовольствиям мальчишек и девчонок. От этого у него на душе делалось тошно.
Он зашел в кафе, без всякого удовольствия поел, ворча про себя, что у Локарта в рабочем кафе в Джерроу и то готовят лучше.
К четырем часам дня он был в Ньюкасле. Он любил гулять по городу. Куда ни посмотришь, красивые здания, и у него есть время полюбоваться ими, потому что сегодня все равно что воскресенье. Но на ярмарочную площадь он не пошел, решив, что ходить по ярмарке неинтересно.
Он сошел с поезда в Лэмсли в шесть часов вечера, пошел берегом реки и через деревню, но не по той дороге, которая вела в его деревню. Он пока не собирался домой, чтобы не слышать дядиных расспросов о том, в какие еще трясины распутства он погружался. Он обошел свою деревушку полевой тропинкой, которая вывела его к «Буллу». Ему нравился «Булл», ему нравились его владельцы Билли и Мери Таггерт. Когда он пришел, бар был битком набит. Поздоровавшись с Билли, он встал в уголке. Найти место нечего было и думать. Он уже сделал однажды ошибку, заняв свободное место на конце скамейки у стола, но Билли Таггерт мигнул ему и кивком подозвал к стойке, а потом шепотом объяснил, что это место Доба Холлера и тот вот-вот подойдет. Его иногда забавляла иерархия, царившая в этом заведении. Иерархия, как он вычитал в своем словаре, это деление ангелов. Что же, ангелами в этом сборище и не пахнет, но деление все равно есть.
К стойке подошел высокий худощавый человек, встал рядом с ним и бросил бармену:
– Повторить, Билли.
– Повторить так повторить, – проговорил Таггерт.
Человек положил на стойку два пенса за полпинты, Таггерт взял их и, крутя между пальцами, пристально взглянул на клиента.
– Что-то ты сегодня невесел, Артур. Что стряслось на этот раз?
– А, все то же, Билли. Новенький уже распрощался.
– Не может быть! Ты хочешь сказать, это тот, который был вместо Джимми?
– Нет, после него у нас было двое. Этот сказал, что работа слишком тяжелая. С шести до шести и ни минуты больше, вот чего он хотел. Конечно... – Артур отхлебнул из кружки, поставил на стол и медленно произнес: – Сказать по чести, я их понимаю. Нас трое на всю работу для десятерых. Разве такое возможно? У меня все время уходит на овощи, некоторые теплицы разваливаются на глазах, представляешь? Как подумаешь об этом, сразу вспоминаешь, как у нас виноград был что твоя репа. А Грег, он как заводной с утра до ночи, а ведь лошади отнимают у него большую часть времени.
– Сколько их осталось?
– Три. Но скоро будет только две, Принц скоро не будет тянуть. Еще бы, ему уже под двадцать. Пора бы и на покой, но, боюсь, – он поджал губы, – продадут.
– Неужто так плохо?
– Не говори, и становится все хуже. Умерла хозяйка, и все пошло вверх дном. Никогда не знаешь, что еще произойдет.
– А как маленькая мисс?
– А, с ней все хорошо. – Человек мягко улыбнулся. – Все порхает, никак не могут ее отвадить от леса.
Маленькая мисс все порхает. Этот человек, наверное, из Форшо-Парк, а маленькая мисс – это та, которую тут называют Торманским Мотыльком. А ведь и в самом деле, она в тот вечер напоминала мотылька!
Роберт долго не мог прийти в себя после того случая, такую жуть пережил. После этого он много раз проходил теми местами, но ни разу не попытался перелезть через сломанную ограду. Но, по правде говоря, он нет-нет да и посматривал, не видно ли ее. В известном смысле она была очень красивой, но и очень странной. А ее сестра? Они были так непохожи. Одна – сама кротость, настоящий светлячок, другая – надменная, настоящая хозяйка поместья, или старшая дочь хозяев, кем она и была, насколько он знает. В общем-то, если учесть, что про них говорят, то пыжиться ей вроде бы и не от чего, похоже, они едва сводят концы с концами.
Его внимание опять привлек тот человек, который говорил:
– Он пьет как Лошадь, по крайней мере, когда сидит дома. Но бывает, отсутствует по нескольку дней кряду. Говорят, у него есть комнаты в Ньюкасле, и, – он понизил голос, – насколько я могу догадываться, он бывает там не один. Единственно, кого мне жаль, так это мисс Агнес. Она весь дом на себе тащит. Она просто вздохнет, когда выйдет замуж и уедет оттуда. Ho, что случится тогда, одному господу богу известно. Что они будут тогда делать с младшей, не знаю, представить себе не могу. Хотя мне известно, что хозяин хочет запрятать ее в сумасшедший дом. Я знаю, на кухне говорят, они бывают прямо на ножах, мисс Агнес и хозяин. Ну, подождем – увидим. – Он допил эль и проговорил: – Ну, ладно, я пошел, Билли. Пока.
– Пока, Артур, пока. Будь здоров.
Билли Таггерт обтер стойку вокруг кружки Роберта и заметил:
– Неприятное дело, скажу тебе.
– Он работает в Форшо-Парке?
– Точно, в Форшо-Парке. Если и есть место, про которое можно сказать, что оно летит в тартарары, то это Форшо-Парк. Когда-то у них были лучшие в наших местах кони. При деде нынешнего хозяина денег не считали. Но учти, он их зарабатывал, он был деловым человеком. У него были хорошие акции в двух или трех шахтах неподалеку, не считая канатной фабрики и свечного завода и еще других предприятий. О, он умел зарабатывать деньги, ничего не проплывало мимо его рук. Но вся беда в том, что он, то есть отец нынешнего хозяина, совсем избаловал сына. Тот покатился по наклонной, как только окончил школу и чуть ли уже не раньше, если верно то, что про него говорят. Его спасла женитьба. Но тут вылетел в трубу его отец. Ясно, все дело было в том, что никто ничем толком не управлял и не управляет, и я не удивлюсь, если через год-другой их тут и следа не останется. Скажу тебе одно: его тут очень не любят, и вряд ли услышишь о нем доброе слово. Это просто поразительно, – Билли покачал головой, – как великие мира сего превращаются в прах. А мне их не жалко. Им полезно почувствовать на собственной шкуре, как живут и не живут другие. Налить еще?
– Нет, спасибо, Билли, на сегодня хватит. – Наклонившись к Билли Таггерту, Роберт шепотом проговорил: – Не хочу, чтобы пахло изо рта, его тут же хватит удар.
Откинув голову, бармен расхохотался и сказал:
– Хотел бы я на это посмотреть, ей-богу, я хотел бы посмотреть, как наш святой Джо лишится языка. Ну ладно, пока.
– Пока.
Когда он выходил из трактира, уже начинало смеркаться, и он решил возвращаться домой окольным путем, чтобы не проходить мимо дверей Нэнси.
Он только взглянул на придорожный указатель направления на Тенфилд, когда за кустами, росшими вдоль дороги, услышал хихиканье. Он замедлил шаг. Ему показалось, что он узнал Кэрри, она точно так смеялась. Но он тут же сказал себе, что чуть не каждая вторая девочка смеется как Кэрри и, кто бы ни прятался за кустами, это, конечно, не Кэрри, хотя ей этого страшно хотелось бы.
Он не дошел метров ста до ворот, ведших к дому плотника, когда увидел, что навстречу ему кто-то бежит, и почти сразу, еще до того, как она с ним поравнялась, узнал тетю. Задыхаясь от бега, Алиса Брэдли срывающимся голосом спросила:
– Ты не видел Кэрри?
– Кэрри? Нет.
– Боже мой! О боже мой! – В полной растерянности она крутила головой во все стороны.
Он схватил ее за руку и спросил:
– Что случилось? В чем дело?
– Кэрри!.. Она ушла после ужина и с тех пор не появлялась. Ты же знаешь, она хотела пойти погулять с Глэдис, я ее отпустила, так, чтобы мистер Брэдли не знал, а оказалось, что Глэдис ушла к тете в Гейтсхед еще в субботу и на весь уикенд. Она мне соврала. Моя... моя Кэрри соврала! И мистер Брэдли вне себя. Ты ее не видел?
– Нет. Нет, тетушка.
– О боже мой! Боже мой! Он сходит с ума. Если она не вернется, он совсем потеряет голову. – Она попыталась справиться с волнением, заговорила спокойнее и, глядя ему в лицо, произнесла: – В ней вся его жизнь. Кроме нее для него на целом свете не существует никого. Никого.
В ее голосе послышались слезы:
– Он думает о вас, тетушка. Он вас очень любит.
– Нет-нет. Ты ничего не знаешь, Роберт. Не знаешь. Не знаешь. – Она замотала головой. – Для него она свет в окошке, и ей бы только смеяться и радоваться счастью!..
Ей бы только смеяться. Ему припомнилось хихиканье за живой изгородью, но он тут же прогнал эту мысль: нет, нет! И тут же засверлило: да. Конечно да! Она для этого созрела, разве так? И далеко не сегодня. Боже мой!
– Послушайте, тетушка, оставайтесь здесь. Я вернусь через несколько минут, и не исключено, что вместе с Кэрри.
– Что? Ты знаешь, где она?
– Не уверен. Только запомните вот что, вы это знаете, и я это знаю: она больше не маленькая девочка. Она молодая девушка и быстро растет.
Она промолчала, но ее глаза сказали ему, что она все понимает, и понимает даже слишком хорошо. Он оставил ее стоять и побежал по дороге туда, откуда пришел. Но он еще не добежал до указателя, как заметил, что она идет ему навстречу. Когда они встретились, он резко схватил ее за плечи и сказал:
– Что это вы задумали, мисс?
– Ты чего? – Она попыталась стряхнуть его руки.
– Ты прекрасно знаешь что. Кто это был там с тобой за кустами?
– Я... я не за какими кустами не была. Я... просто гуляла.
– Не ври мне. Пять минут назад я здесь проходил и слышал, как ты смеялась. Ты просто маленькая потаскушка, вот кто ты, Кэрри Брэдли! Маленькая потаскушка. Ты огорчаешь свою маму, и одному богу известно, что тебя ждет, когда ты встретишься со своим папой.
Вся ее уверенность моментально испарилась, она проговорила:
– Он... разбушевался?
– А ты как думала! Ты же его знаешь, они ищут тебя с обеда.
– Я же им сказала, что пошла гулять с Глэдис.
– Они узнали, что ты не могла пойти гулять с Глэдис, потому что она уехала на весь уикенд.
Услышав его объяснение, Кэрри прикрыла рот ладошкой.
– Пошли. – Он почти силой потащил ее к дому, и, когда они подошли к ее матери, Алиса уже настолько извелась, что едва могла произнести:
– Девочка! Девочка! – Затем, немного отдышавшись, она спросила: – Где ты была?
– Просто... Ну, просто гуляла, мама.
– Как ты могла столько времени гулять? Скажи мне, где ты была? Ты слышишь меня?
– Просто гуляла. – Кэрри опускала голову, пока подбородком не уперлась в грудь.
Алиса, что так было не похоже на нее, почти истошно закричала:
– Не лги мне! Как ты могла гулять столько времени, целых шесть часов? А твой отец, он... Он убьет тебя, если подумает, что ты чем-нибудь занималась. Как бы он ни любил тебя, он... О господи! – Она теперь обратилась к Роберту: – Что мы будем делать? Что мы скажем?
– Она может сказать ему только правду – она пошла погулять и гуляла. – Роберт посмотрел на Кэрри. Та все еще стояла с опущенной головой, но сделала движение, как бы пыталась слабо возразить. – Пошли. – Он подхватил обеих под руки и повел к дому.
В дом они вошли через заднюю дверь, Алиса подталкивала дочь через кухню к двери, из которой ближе было попасть в ее комнату, и быстро говорила ей:
– Разденься и ложись, пока не пришел отец...
Но тут дверь в гостиную распахнулась, и там, как ангел мщения, высился Джон Брэдли. Он устремил на дочь испепеляющий взгляд. Несколько секунд он не мог произнести ни слова, потом глубоко вздохнул и произнес:
– Где ты была, девочка?
От одного его вида Кэрри оцепенела, она стояла не шевелясь, как заколдованная, и молчала. Он взревел:
– Ты меня слышишь, девочка? Я спрашиваю: где ты была?
Он сделал к ней шаг, и, когда выбросил вперед руку, схватил за лацканы пальто и почти приподнял над полом, она жалко взвизгнула:
– Гуляла, па... па, папа! Только гуляла!
– Все это время? Не лги мне, девочка. Ты была с кем-то, была? – Он вобрал в кулак еще больше материи ее пальто и, тряся изо всех сил, закричал: – Я ни разу в жизни тебя пальцем не тронул, но, клянусь перед Богом, я выбью из тебя правду.
– О, папа, па-а-а-а-па!
– Тебе не разжалобить меня, девочка, этим своим «О папа, папа!», – и мистер Брэдли перевел гневный взор на жену, говоря: – Где ты ее нашла?
– Она была на дороге. Э... Роберт... Роберт... – Алиса бросила на него возбужденный умоляющий взгляд, потом решилась и быстро пробормотала: – Она была с Робертом. Ничего плохого не приключилось, она же была с Робертом.
– Но послушайте, – запротестовал тот, но не слишком решительно. И он бы продолжил, если бы Алиса Брэдли не схватила и не сжала обеими руками его ладонь и не посмотрела на него такими умоляющими глазами, произнося вслух:
– Скажи... скажи мистеру Брэдли, что она была с тобой... и ты брал ее с собой в Ньюкасл. С ней ничего не случилось, потому что она была с тобой. Ведь так? Так ведь?
Он не успел отрыть рта, то ли возразить, то ли поддержать ее слова, как Джон Брэдли отпустил дочь и, набросившись теперь на Роберта, схватил его за плечи и прижал к стене. Но только на несколько секунд, потому что Роберт вдруг резко сбросил с себя руки Джона Брэдли и крикнул:
– Лучше не пытайтесь, дядя, вам же будет хуже.
Джон Брэдли тяжело дышал, он застыл, нагнувшись вперед, как бы готовый к прыжку, и так они стояли, глядя друг другу в глаза, пока Алиса не проговорила негромко:
– С ней ничего не случилось, мистер Брэдли. С ней ничего не случилось. И никогда не могло случиться, когда она с Робертом.
Джон Брэдли бросил на жену презрительный взгляд и все еще дрожащим от гнева голосом спросил:
– Ты знала?
Алиса чуть смутилась, но немедленно взяла себя в руки:
– Нет. Вернее, да. А что в этом особенного? Ей всегда нравился Роберт. Они... они же двоюродные сестра и брат, ты забыл?
– Не беспокойся, я это помню, женщина, и помню очень хорошо. – Он снова посмотрел на Роберта и теперь обратился к нему: – Почему ты не спросил у меня разрешения?
Роберт смотрел на тетю: в ее глазах было столько мольбы, ее губы дрожали, словно она умоляла не выдавать их, и он не выдержал. Сделав над собой усилие, Роберт сказал:
– Вас не было.
И это было правдой, так как он вспомнил теперь, что утром дядя ходил в Лэмсли поговорить со священником. Дядя часто ходил к священнику и любил рассказывать о его прекрасном большом доме. Будучи помощником церковного старосты, он старался знать все, что происходило в церкви. Роберт однажды встречался с приходским священником, и у него осталось о нем представление как о человеке разумном, полной противоположности его дяде.
Джон Брэдли повернулся к жене:
– В таком случае, может, он спрашивал у тебя разрешения?
Но Роберт не дал ей ответить:
– Нет, не спрашивал. Я ни у кого разрешения не спрашивал.
– Ну, что ж, тогда это первый и последний раз, когда ты берешь ее с собой, не спросив моего разрешения. Ты понял? – Лицо у него тряслось, будто он вот-вот разрыдается. – Я в тебе разочаровался, очень разочаровался. Я... доверял тебе. Но мне следовало бы знать, что яблоко недалеко от яблони падает. Ты сын своего отца. И собираешься сделать то же самое.
– Ничего я не собираюсь. И скажу вам вот что: я обещаю при всех, что у вас никогда не будет повода спрашивать у меня, не прогуливался ли я с Кэрри. Никогда. Слышите? – Произнеся эти слова, он протиснулся мимо дяди и с высоко поднятой головой вышел из кухни, прошел через холл, по лестнице и коридору в темную комнатку под крышей и, войдя в нее, громко хлопнул дверью. Нащупав в темноте прутья железной кровати, он нагнулся и оперся на них, повторяя: «Боже всемогущий! И что же теперь? Что еще теперь?» О, какого черта он перебрался сюда?
Он медленно выдохнул, распрямился, потом подошел к камину и взял с его полки лампу, зажег и принялся раздеваться, но не стал аккуратно складывать одежду, как делал всегда, а почти сорвал ее с себя и швырнул на пол. Он никогда не спал в нижнем белье.
Он лег, подложив руки под голову и подоткнув подушку повыше, и услышал, как в дальнем конце дома закрывали двери, а это значило, что все отправились спать. Он лежал не меняя положения. И вспоминал, как начался день, утро и как он строил красивые планы на этот праздник. Да, с самого начала и до самой ночи все было одним сплошным кошмаром. Но конец, что и говорить, был куда хуже начала. Ей-богу! Дядя несколько неуравновешенный человек, впрочем, это, пожалуй, слабо сказано. Эта одержимость религией, его собственническая любовь к дочери делали его опасным человеком. Совсем недавно, тогда, в кухне, от него можно было ждать чего угодно, он мог даже запросто убить.
А вот его двоюродная сестренка Кэрри, так у той задатки завзятой маленькой шлюхи. Она пряталась за кустами и хихикала вовсе не потому, что так удобнее подержаться за руки, можете рассказывать кому угодно, только не ему. И не рассказывайте сказок, что она только сегодня начала обживать эти кусты.
Вдруг он приподнялся и сел в кровати. Теперь, когда он стал об этом думать, ему вспомнилось, что всего на прошлой неделе вечером видел, как она бежала через поле. Тогда он не обратил на это внимания, подумал, что ее посылали за чем-нибудь на одну из ферм поблизости. Был еще и другой случай. Как-то вечером он сидел в мастерской, мастерил для себя кораблик. Ему нравилось вырезать по дереву. А этот кораблик он начал делать, еще когда работал на верфи у Палмера, и держал в памяти каждую его деталь. Кэрри зашла к нему и сказала: «Папа поехал к мистеру Маршаллу на северную ферму по поводу заказа. Если мама спросит меня, скажи, я только что выскочила поболтать с Глэдис».
Он тогда сказал ей: «А чего ты сама ей не скажешь?», и она в ответ: «Она может меня не пустить, потому что вечер, а ей не нравится, что я могу потревожить их». Она не засмеялась и не захихикала, и он вспомнил, что никак не мог придумать, как назвать выражение ее лица, но что-то в ней было просящее... Ну, а как же, конечно просящее, ей не терпелось заняться своими делишками. Кстати, с кем она могла встречаться? Скорее всего с фермерским сыном, это не мог быть никто из шахтерских, она не считала их ровней себе и смотрела на них сверху вниз.
Ну, нет, он не даст ей втянуть его в это дело. Он опустил голову на подушку, потом, словно обращаясь к кому-то, сидящему рядом с кроватью, кивнул и сказал: «Она уже пыталась, по крайней мере, ее мать пыталась». Что бы там ни было, это началось с вечера и вечером кончилось. С него хватит.
Он устроился в постели поудобнее, но скоро понял, что сон не идет, и прошло около часа, когда он услышал, как открывают его дверь, и повернулся на звук. Дверь скрипела и стонала по-особенному, так часто скрипит старое дерево. Он привстал, оперся на локоть, думая, пусть только он еще раз попробует наброситься на него, он ему покажет и не посмотрит на годы.
Когда чиркнули спичкой и прикрыли свечку ладонью, он сначала подумал, что это тетя, но даже вскрикнул от удивления, когда в свете колеблющегося пламени разглядел лицо Кэрри. Она направлялась к нему.
– Послушай! – с угрозой, вполголоса возмутился он. – Немедленно уходи из моей комнаты. Отправляйся к себе.
– Я... Мне просто хотелось поблагодарить тебя, Роберт.
– Не нужно мне никакой благодарности. Ты хоть понимаешь, что сделает папа, если найдет тебя здесь? Он же попытается убить нас обоих. Он маньяк. А теперь марш... марш отсюда! – Ему пришлось посмотреть на нее снизу вверх, и только тогда он понял, что лежит голым по грудь. Схватив одеяло, он натянул его по горло и зашипел: – Послушай! Если ты не уберешься, я так заору, что они немедленно сбегутся сюда. Какое ты имеешь право заявляться сюда в такое время ночи... вообще в любое время?!
– Пожалуйста, не сердись на меня, Роберт, прошу тебя. Я же... я же ничего не хотела... Только сказать спасибо за то, что ты меня спас.
– Спас! Хотел бы я знать, что еще теперь понадобится, чтобы тебя спасти, Кэрри. Ты этим занимаешься уже не первый день, так или нет? Кто он?
– Никто.
– Ты маленькая врунья!
Она сникла, но ответила:
– Раньше я тебе нравилась.
– Ладно, чтобы ты знала, позволь сказать тебе, что ты мне никогда не нравилась. То есть не как ребенок... И для меня ты была только ребенком, а ты и была ребенком, по крайней мере какое-то время. Теперь смотри. Я же сказал: уходи, или уйду я, уйду в чем мать родила. А теперь представь себе отца, если он увидит это.
Она отступила назад и проговорила: – Он не против, верно-верно. Когда он набросился на тебя, я знала, что он не видит ничего плохого в том, что ты взял меня с собой.
– Убирайся! Слышишь? Убирайся!
Ее лицо отдалилось от него, а затем совсем потерялось в темноте, когда погасла свеча.
Прошла целая минута после того, как снова скрипнула дверь, и он лег. Потом он сказал самому себе: «Боже мой! Да войди он сюда, тут бы нам обоим и конец, он бы нас просто убил».
Нужно уходить отсюда подобру-поздорову. Эта мысль пришла ему в голову как готовое решение. Если не уйти, жди, что-нибудь произойдет, потому что эта мисс очень горячая, и кто-нибудь обязательно обожжет о нее пальцы. И он уверен в одном: это будет не он.
2
Он бы давно съехал от них, если бы тетя не умоляла его остаться. Она говорила, что дядя очень любит его, считает за сына. Да, подумал он тогда, считает за сына, чтобы помыкать как сыном. Он остался исключительно из-за уговоров тети. Но все равно понимал, что рано или поздно придется съехать, потому что атмосфера в мастерской и в доме была напряженной.
Кэрри больше не выпускали из дома, только в сопровождении одного из родителей. Но, как ни странно, последние три недели она вовсе не была против. Больше того, в ней явно поубавилось самоуверенности. Раза два он посматривал на нее, когда она сидела за шитьем, она выглядела как-то жалко и, ему показалось, даже испуганно. Ну что же, у нее достаточно оснований бояться отца. Такие люди фанатичны, а фанатики – люди опасные, какого бы рода огонь ни горел в них.
Насколько может быть опасен его дядя, Роберт узнал в этот день. Была среда последней недели мая. Работа начиналась в семь утра, потом в половине девятого был перерыв на завтрак. Тим Ярроу принес еду с собой и поел прямо рядом со своим верстаком. А Джон Брэдли с Робертом вошли в дом, где был накрыт завтрак, которому неизменно предшествовала молитва.
Последние два утра Кэрри опаздывала на завтрак, и отец отчитывал ее за это. В это утро она стояла за спинкой своего стула. Отец дочитал молитву, и мать поставила на стол салат с несколькими ломтями жареного бекона и четыре яичницы-глазуньи на кусках поджаренного хлеба. При виде еды Кэрри круто повернулась и бросилась к каменной раковине, укрепленной под кухонным окном, и ее вырвало.
Роберт смотрел не на Кэрри, а на тетю. Ее лицо было белее мела, она рукой прикрыла рот. В течение нескольких дней он думал, что Кэрри болеет и чем-то взволнована, и тетя тоже что-то выглядела неважно. Теперь же, как от удара молнии, его осенило. Он не женат, от него, насколько он знал, еще не забеременела ни одна женщина, но он был достаточно осведомлен, чтобы знать, что в определенное время у женщин возникает тошнота. Догадка подействовала на него самым странным образом. Ему захотелось броситься и бежать, бежать подальше от этих дверей, бежать, как наскипидаренному коту, бежать куда глаза глядят, только подальше от этого дома.
– Что с ней? – В осипшем вдруг голосе Джона Брэдли уже слышалось приближение грозы.
– Она... она за-заболела.
– Я вижу. И я еще не оглох. Но что это? Причина? Ты знаешь причину?
Алиса ничего не ответила, только посмотрела на дочь, которая теперь, опершись спиной о раковину, повернулась к ним лицом и вытирала рот.
Ее отец медленно направился к ней, но, прежде чем он приблизился к ней, Алиса бросилась и встала между ними.
– Послушай! Да послушай же, Джон! – Впервые Роберт слышал, чтобы она назвала мужа его христианским именем, а она продолжала умолять: – Джон, Джон, послушай.
– Я слушаю.
– Здесь... здесь уже ничего не поделаешь. Так получилось. Она... она совершила ошибку.
– Какую ошибку, женщина?
Но Алиса не могла этого сказать. Она только проговорила:
– Она же... она же только ребенок, она совершила ошибку.
– Ах, значит, она совершила ошибку, так ты говоришь? И кто же помог ей ее совершить? – В кухне стало тихо-тихо, и, намеренно или случайно, Алиса на мгновенье перевела взгляд с мужа на Роберта, но этого было достаточно, чтобы Джон Брэдли повернулся к нему. Он уже не мог говорить ровным голосом, он почти завопил: – Ты! Ты, Иуда! Ты поругатель невинности!
– Минуточку, дядя! – Роберт отступил от него к концу стола и кричал так же громко: – Вы ошибаетесь! Я не имею к этому никакого отношения. Спросите у нее сами. Спросите у нее.
Джон Брэдли снова обвел жену и дочь тяжелым взглядом. Но на этот раз их одинаково смертельно побледневшие лица не говорили ничего, и сами они молчали как убитые. Роберта охватило отчаяние.
– О, ради бога, скажите ему. Он вас не убьет. Кто бы это ни был, он вас не убьет.
– Нет, я их не убью, зато я убью тебя. – Джон Брэдли повернулся к нему и стоял, опираясь о край стола, и случилось так, что он коснулся доски для разрезания хлеба и лежавшего на ней небольшого хлебного ножа. Когда он схватил его и поднял над головой, Алиса в ужасе закричала:
– Нет! Нет! Прошу тебя! Они... они могут пожениться. – Она повисла на руке мужа. – Ты разве не понимаешь? Роберт ее не оставит. Правда, Роберт? Правда, Роберт? – Она повернулась к Роберту, и в ответ услышала:
– Нет, бога ради! Я не буду этого делать, тетушка. Вы говорите неправду, и вы знаете, что говорите неправду, и я не хочу этого ни ради вас, ни ради кого бы то ни было. У меня нет никакого желания брать на себя чьи-то грязные делишки.
– Ты! Ты! Чьи-то грязные делишки? Грязные делишки у тебя в крови. Твой отец занимался грязным делом с твоей матерью, вот почему ей пришлось выйти за него. Меня ограбили дважды, и дважды из одного и того же лона. Грязные делишки?.. Ублюдок! – Эти слова перешли в пронзительный крик, из рук Джона Брэдли, сверкнув в воздухе, выскочил хлебный нож, и в ту же секунду закричал Роберт – лезвие ножа вспороло у него на голове кожу от угла правого глаза, над ухом и по кромке волос.
В комнате повисла мертвая тишина. Все они, словно позируя перед фотографом, застыли в той позе, в которой их застало происшествие: Джон Брэдли, вобрав голову в плечи, опирался на стол ладонями, глаза у него невероятно расширились и уставились не мигая прямо перед ним; Алиса стояла рядом с ним, одной рукой закрыв лицо, подняв другую, будто с кем-то прощаясь, а Кэрри повернулась полубоком к раковине, вцепившись в нее обеими руками, она совсем сгорбилась, рот широко открылся. Роберт же был настолько потрясен случившимся, что тоже не двинулся с места, схватившись за щеку, по руке его обильно текла кровь.
Когда все опомнились от шока, Алиса подбежала к Роберту, всхлипывая:
– Боже мой! О боже мой!
Но он оттолкнул ее. Он не знал, насколько глубокой была рана, – боли он не чувствовал, только поташнивание от попадавшей в рот крови.
Первой к нему подскочила с полотенцем Кэрри, он выхватил полотенце из ее рук, проговорив:
– Не притрагивайся ко мне. Слышишь? Не притрагивайся ко мне. – Потом повернув к ним голову, крикнул: – Не смейте притрагиваться ко мне, вы все. Потому что я постараюсь убраться отсюда побыстрее, как только смогут унести меня ноги.
– О, нет, нет! – вырвался вопль из груди Алисы, она умоляюще глядела на мужа. Тот не произнес ни слова. Спотыкаясь, он дотащился до стула, тяжело опустился на него и, упершись руками в колени, уставился в пол.
– Ничего. Ничего, – успокаивала Роберта Алиса. – Все. Все. Ничего страшного. Только... дай я тебе перевяжу голову. Ну, пожалуйста. Пожалуйста. – Она потянула его за руку, и он позволил увести себя из кухни. Но в прихожей у него снова закружилась голова, и он, плюхнувшись на деревянный стул у входной двери, сплюнул на полотенце кровь изо рта. Алиса, не преставая жалостно причитать, осмотрела рану. Наконец она сказала: – Придется зашивать. Тебе нужен доктор. Я пошлю за ним.
– Не смейте. Если мне понадобиться доктор, пойду к нему сам. Как-нибудь обойдусь. – Он поднялся на ноги, сложил полотенце в длину и обвязал им голову. Потом сказал: – Я возьму с собой, что смогу, и мой инструмент. За остальным пришлю.
– О, Роберт, Роберт, попытайся понять.
– Я все понимаю, тетушка. Вы готовы были сплавить ее ко мне и совсем не думали о нас обоих.
– Она любит тебя, Роберт.
– Да, конечно. И других тоже... И вообще, тетушка, вы поступили неправильно, очень плохо. Все бы улеглось, и я бы остался с вами и сделал бы все, чтобы успокоить его... А теперь – что я могу сказать? Благодарение господу, что я ухожу.
