Текст книги "Мотылек"

Автор книги: Кэтрин Куксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Пегги положила руку Агнес на плечо, наклонилась к ней и спросила:

– Тебе одиноко, девочка?

У нее вертелось на языке, что вовсе нет, но она посмотрела на это доброе лицо и сказала:

– Чуть-чуть, Пегги. Я в первый раз одна на Рождество и Новый год. Даже в самые трудные времена у нас кто-нибудь был.

– Эти твои братья любят большое общество, особенно Стенли, а уж он-то мог бы и приехать. Что это за люди, у которых он сейчас? Он от них не вылезает.

– А, это не Каннингхэмы, это один его приятель из Оксфорда... Я думаю, у них хорошая конюшня. Вот что его привлекает.

– А есть у него сестры, у приятеля?

Агнес улыбнулась уголками губ и проговорила:

– Не знаю, а если бы и были, то вряд ли могли бы потягаться с лошадью. Ой, получился каламбур.

На Пегги каламбур не произвел впечатления, вместо этого она поинтересовалась:

– Как дела, что с деньгами, что по книгам видно?

– О, не так уж плохо, Пегги. Вообще-то последнее время по сравнению с прошлыми годами много лучше. Арнольд проявил щедрость, если учесть, как ему пришлось крутиться, затыкая столько дыр горсточкой денег. И у меня появились мысли насчет будущего года. Думаю, если бы мы расширили огород, то смогли бы отправлять излишки на рынок.

Если она ожидала горячего одобрения, то такого эффекта не получилось, потому что Пегги посмотрела на нее с изумлением: торговать птицей или скотом – это солидно, а продавать излишки с огорода – это для арендаторов, мелких хозяев и прочих малопочтенных людей. Но она подумала, что же делать, нищим нельзя быть разборчивым, и если сама мисс Агнес не боится потерять лицо, то кто она такая, чтобы разводить препирательства? Так что она согласилась:

– Это мысль. Да, это мысль.

Агнес понимала, что это совсем не та мысль, которая могла бы встретить одобрение Пегги, и про себя улыбнулась. До чего же люди странные существа, включая ее самое. Она никогда не чувствовала себя чуднее, чем последние несколько дней после Рождества, когда Брэдли подарил ей экземпляр «Деревенских поездок». Одно то, что он выбрал такую книгу и уже читал ее, внесло еще больше сумятицы в ее представления о том, что такое правильно и что такое должно. Если бы книгу подарил ей один из братьев, она бы не придала этому значения, но вот то, что рабочий человек, плотник с верфей в Джерроу, прочитал не только эту книгу, но и множество других, даже более глубоких книг, заставило ее задуматься над ответами на трудные вопросы.

Вывод, к которому она пока что пришла, не касался качественной характеристики Брэдли, он заключался в том, что она сама невежественный человек и не знает не только литературы, но и жизни за пределами своего дома. Она поняла, что не имеет представления о том, как живут или думают люди, хотя уже давно признавалась себе, что больше чувствует себя как дома среди тех, кто находится по другую сторону двери, обитой зеленым сукном, чем среди своих, тех, которые считаются обитателями ее дома. И все же она не могла забыть, что она леди, чье родословное древо можно проследить до четырнадцатого или пятнадцатого века и чьи предки жили отнюдь не коммерцией, за счет которой существовали предки ее отца.

– Пойду отведу мисс Милли вниз, если сумею оторвать ее от щенка, – прервала Пегги ход ее мыслей, но ответа не дождалась, и, когда за ней закрылась дверь, Агнес почувствовала, как ее охватывает волна протеста, и она мысленно вскричала: «Они не должны были оставлять меня здесь совершенно одну. Это несправедливо. Я буквально разрываюсь!» Она не пыталась объяснить себе, почему она разрывается и в чем это выражается, а встала и быстро прошла через всю гостиную к высокому окну, из которого открывался вид на ночную природу и можно было разглядеть покрытую изморозью живую изгородь. Глядя на зимний пейзаж, она снова повторила: «Это несправедливо. А если я выкину что-нибудь глупое? Что тогда будет? Тогда все они тут же слетятся сюда, можете быть уверены».

Но какую она могла сделать глупость? Агнес отошла от окна, расправила плечи и подняла подбородок. Ничего глупого она не сделает, она знает свое место, и у нее хватит сил держать других на их месте.

4

Ужин удался. На стол подали баранью лопатку, жареную картошку, брюссельскую капусту и репу, почки в соусе, бекон, пирог с ветчиной и пирог со свининой, и все это увенчалось целым набором рождественских пудингов. Понравилось всем, и больше всех Милли, она вступала в перепалку с Робертом, и все очень веселились, слушая их.

Агнес попыталась было останавливать Милли, но потом поняла, что ее слова вызывают смех не потому, что смеются над ней, а потому, что получалось остроумно и занятно, и перестала выговаривать сестре.

Брэдли сидел напротив. Выглядел очень нарядным. Снимая рабочую одежду, он одевался весьма недурно, не как джентльмен, но все его вещи были хорошо сшиты из добротного, хотя и простого материала. Сегодня он надел серый твидовый пиджак с темными брюками, воротничок и галстук. Рубашка белая, галстук красновато-коричневый в крапинку. Руки, она обратила внимание, крепкие, правильной формы, ногти ухоженные. И он дышал весельем, которое не могло не заражать всех окружающих.

После ужина они сдвинули столы в сторону, Блум взял свой аккордеон, Хаббард подыгрывал на губной гармошке, и у них неплохо получалось.

Всех удивил Дейв, который вдруг сказал Магги:

– Станцуй-ка нам джигу, девочка.

Музыканты сменили мелодию и под зажигающие звуки Магги вышла вперед и стала танцевать. Агнес не видела раньше, как она танцует, и восхитилась ее пластикой. Она не поняла только одного: почему та держалась так прямо, не двигая плотно прижатыми к бокам руками?

Танец кончился, и Магги, давясь от смеха, сказала:

– Тысячу лет так не танцевала, весь дух вылетел, даже запыхалась, – и тут же обернулась к остальным гостям: – А теперь все танцуем лансье. Давайте, давайте! Все, все! – Она протянула руку Милли, Милли рванулась к ней, но ее остановила Агнес.

– Нет-нет, нельзя.

– Пусть, пусть потанцует. Чего в этом плохого? – раздался голос за ее спиной. – Пусть потанцует. – Агнес обернулась и увидела лицо Роберта, у нее часто задрожали веки, а он еще тише добавил: – И вы, мисс, тоже, присоединяйтесь. Это же Новый год, завтра можно все позабыть!

У нее перехватило дыхание, и она почувствовала, как краска заливает лицо.

– О, давай потанцуем, Агги, ну давай! – перед ней стояла Милли. – Брэдли покажет нам, как это делать. Покажешь, Брэдли? Ну давай. Мне так хочется потанцевать, ну так хочется, так хочется! Давай.

Что она могла поделать, когда, казалось, вся комната смотрела на них? Но когда она встала, перед ней оказался Дейв Уотерз, всем своим видом демонстрируя неодобрение: «Не делай этого, не роняй себя».

Роберт все заметил, и, взяв одной рукой руку Милли, другую протянул Бетти Троллоп, Бетти засмеялась, и они втроем выбежали на середину зала, приглашая всех встать в круг, и, когда Агнес встала со всеми, слева от нее встал Дейв, а справа – Пегги.

Не прошло и минуты, как стало видно, что лансье хоть как-то умеют танцевать только миссис Блум и Роберт, все покатывались со смеху, путая па, наступая друг другу на ноги, когда нужно было, подхватив руку партнера, раскрутить его, чтобы тут же отступить назад. Агнес показалось нарочитым, что Роберт ни разу не подхватил ее руки – он мог это сделать несколько раз, но ловко увертывался.

Позже, когда она, отдуваясь, как и все, присела перевести дух, она заставила себя улыбнуться, подумав, зачем он делал это так подчеркнуто? В этом не было нужды, все было бы совершенно естественно, совсем обычно. Один раз он даже специально повернулся так, чтобы оказаться к ней спиной. Что он этим хотел сказать? Он... он очень вызывающе ведет себя.

Без пяти двенадцать все толкались в зале. Роберт держал в одной руке кусок угля на белой бумаге, в другой бутылку виски, Пегги натягивала ему на уши воротник пальто, и он смеялся прямо в лицо Пегги. Она напутствовала его:

– Вот так, теперь тебя не схватят за уши. А теперь быстро на улицу! – И она, как сына, легонько подтолкнула его к двери.

Все кричали:

– На обратном пути не забудь прихватить с собой побольше удачи!

– А мне побольше денег, чтобы хватило построить дом, – со значением посмотрев на Магги, пожелал себе Грег.

– А мне здоровья и никаких забот, – с громким смехом крикнула Магги.

– Парня и хорошей работы для меня, Роберт, и все. Парня и хорошей работы, – попросила Бетти Троллоп.

Он понимающе кивнул ей и тоже рассмеялся.

И Милли хотела что-то сказать, но Агнес тут же одернула ее:

– Нет-нет, Милли. Успокойся и перестань, пожалуйста, прыгать.

Милли как ребенок переминалась с ноги на ногу, в нетерпенье подпрыгивала на носках, один раз наступила туфелькой на подол своего длинного платья и чуть не упала. Личико ее светилось счастьем, и Агнес подумала, что вряд ли она так радовалась за всю свою жизнь, и от этой мысли ей стало не по себе, грустно и с оттенком вины перед сестричкой.

– Правда, чудесно, Агги?

– Что, дорогая?

– Ну, праздник. Чудесный праздник. Правда, Дейв? – Она обратилась к Дейву, и он заговорил с ней в том же тоне, что и Агнес:

– Что ты сказала, моя дорогая?

– Какой чудесный праздник... Я сказала, какой чудесный праздник.

– Да, неплохой. Тебе понравилось, верно?

– О да, Дейв. Еще как. А можно его устраивать каждый день?

Дейв Уотерз, откинув назад голову, расхохотался:

– Ну, что ты! Разве что каждую неделю у нас будет Новый год. Знаешь, хорошего понемножку. Как вы думаете, мисс Агнес?

– Да, Дейв, хорошенького понемножку.

– Что касается меня, то я всегда бываю рад вернуться к нормальной жизни. Но... – Он подвинулся к Агнес и вполголоса сказал: – Как же приятно видеть ее такой счастливой.

– Не говори, Дейв. Меня тревожит только одно, – Агнес повернулась к нему анфас, – меня беспокоит, не было бы последствий.

– Да не тревожься. Как говорит Пегги, от счастья не заболеешь.

От счастья не заболеешь. Как же это верно. Она сейчас чувствовала себя такой несчастной, что, если сравнить с болезнью, то можно сказать, стояла на пороге смерти. И снова она принялась ругать себя: что за глупости приходят ей в голову! В прошлом году в это время пределом счастья для нее казалось замужество или жизнь в доме без отца и без братьев, и вот теперь исполнилась хотя бы вторая половина ее желаний, а она так одинока и так несчастна, как никогда.

Послышался звон церковного колокола. Еще один год! Девятьсот четырнадцатый. Принесет ли он какие-нибудь перемены в ее жизнь? У нее не было уверенности. Она застрянет в этом болоте, а мир будет идти своим путем, оставляя ее в стороне. В мире происходят такие события, кругом все бурлит, она читала об этом в газетах. Но все это проходит мимо, она здесь пожизненно, и чем скорее она примирится с этим, тем лучше для ее здоровья, физического и умственного. Да, вот именно.

– С Новым годом!

– С Новым годом!

– С новым счастьем!

– Дайте потрогать уголь.

Роберт заколотил в дверь, Магги впустила его. Он оказался в прихожей, окруженный маленькой толпой, все пожимали друг другу руки и говорили тоже все разом, и он специально подошел к Дейву Уотерзу.

– Год будет прекрасным, вот увидите, – сказал он.

– Все в руках божьих, – ответил Дейв.

А теперь он в самом зале, и прямо перед ним Милли, глаза Милли сверкают, как звезды, она воскликнула громко, почти фальцетом:

– С Новым годом! С Новым Годом, Брэдли!

– И вас, мисс. – Роберт взял ее за руки, и она стала их трясти изо всех силенок, и они оба радостно смеялись. Роберт сказал: – Этот Новый год будет для вас самый светлый.

– Правда, Брэдли? Правда?

– Ну, конечно, правда, мисс. Конечно, правда.

И вот теперь он стоял перед своей хозяйкой, но руки не протягивал – этого нельзя было делать, если только он дотронется до нее хоть один-единственный раз, это будет началом конца, уже неизбежного.

– С Новым годом! – Она не добавила «Брэдли».

В голове у него громко отсчитывались секунды, за которые он взял протянутую ему руку. Какие же у нее тонкие и холодные пальцы, совсем как у Милли, они потерялись в его руке. Вот она, вся в его руке. Он ощутил все ее существо. Оно передалось ему через ладонь и проникло глубоко в его тело. Неделю назад, когда она врезалась в его голову, он всеми силами старался помешать этому, но одно дело ум, другое – тело.

– Того же и вам желаю. И много-много счастья. – Эти традиционные слова звучали в этот самый момент из тысяч, десятков тысяч уст, но он не добавил «мисс».

Она уже хотела убрать свою руку из его, когда к ней подошел Дейв Уотерз. Он что-то хотел сказать, и, судя по его лицу, не слишком приятное, но не успел, потому что в прихожей раздался шум.

Магги выбегала затворить входную дверь и увидела, как что-то замаячило на подъездной дороге, сначала она подумала, что это экипаж, но потом разглядела, что ошиблась, это была двуколка, просто двуколка. Но и двуколки хватало, чтобы она сперва бросилась к дверям в зал с криком: «У нас гость!», а потом кинулась обратно к входной двери.

– Гость? – Агнес посмотрела на Пегги, потом на Дейва и только потом задала вопрос:

– Кто бы это мог быть? Возможно, это Стенли. Решил все-таки прийти, наверное, успел на последний поезд.

Голоса в зале чуть приглушились, потому что большинство знало, что если прибыли гости, значит, мисс Агнес и мисс Милли до конца праздника не останутся, и даже больше, должны будут уйти Дейв и Руфи, чтобы обслуживать в гостиной. Но Магги всех ошарашила, когда жарким шепотом, во всяком случае она думала, что шепотом, сообщила:

– Какой-то чужой. Старик. Похоже, в дымину пьяный.

Дейв и Пегги пошли за Агнес в прихожую. В скудном свете укрепленного на двуколке фонаря они с трудом различили, как вверх по ступеням, с трудом переставляя ноги, тащится к дому человек. Он упал бы, если бы его не подхватил быстро подскочивший к нему Дейв Уотерз, ставший тут же задавать ему вопросы:

– В чем дело? Кто вам нужен? Кто вы? – Разглядеть черты человека не удавалось, так как верхнюю часть лица покрывала тень от шляпы с высокой тульей и широкими полями, а нижнюю часть закрывали заиндевевшие запущенные бакенбарды.

– Роберт Брэдли. Мне нужен Роберт Брэдли.

О том, кто это, первой догадалась Агнес. Хотя видела его первый раз в жизни. Она подала ему руку и внимательно посмотрела на него.

– Вы его дядя?

– Да, да, его дядя. – Человек медленно наклонил голову.

– Заходите, заходите. Помоги ему, Дейв.

Они помогли ему подняться по лестнице, провели через прихожую в зал, где стоял Роберт, явно пораженный увиденным и не верящий своим глазам. Но через несколько секунд он поспешил навстречу старику и участливо поддержал его.

– Что, что случилось? Это тетушка Алиса?

– Нет, нет. – Он покачал головой, и вдруг, к всеобщему изумлению, Джон Брэдли бухнулся на колени и, молитвенно сложив руки, сказал: – Господь повелел мне прийти и просить у тебя прощения. Он сказал, что нельзя, чтобы год начался, – старик тяжело дышал, ловил ртом воздух и кашлял, – чтобы год начался, а я не попросил твоего прощения. Я... запятнал твое имя... и жена моя тоже... и дочь. Холодеющими губами на смертном одре она... назвала имя человека, который опозорил ее и... Бог наказал меня и...

Роберт не дал ему закончить, подхватил его руки и попытался поднять на ноги. Но тело дяди безвольно обвисло, и Роберт, оглянувшись на остолбеневших от этой сцены мужчин, крикнул:

– Помогите-ка кто-нибудь!

Сгрудившись вокруг старика, они подняли его на ноги. Роберт повернулся и посмотрел на Агнес, словно спрашивая, куда положить его? И она, прочитав немую просьбу, громко ответила:

– Несите его в гостиную. Он совсем промерз. Руфи, разожги камин. Пегги, принеси бутылку с кипятком и мешок с горячим песком. И побыстрее...

Последующие четверть часа в гостиной царила настоящая суматоха, все бегали туда-сюда. Джона Брэдли положили на ковер перед огнем, под голову подсунули подушку, к ногам подложили мешок с горячим песком, а по бокам обложили бутылками с горячей водой. Однако он не приходил в сознание, и Агнес, посмотрев на Роберта, стоявшего на коленях над дядей, сказала:

– Вы не думаете, что нужно бы послать за доктором?

– Не знаю. Возможно, его просто доконал холод. Я знаю, что приведет его в чувство: хороший глоток виски. – Он криво улыбнулся и добавил: – У него поубавилось бы желания просить прощения, если бы он знал, что я влил в него крепкого спиртного.

– Да он и не узнает.

Роберт глянул на Пегги и проговорил:

– Это верно... подумает, что лекарство...

Через пять минут они уже вливали ложками в горло Джона Брэдли горячее виски. И с удовлетворением услышали еще через несколько минут, как он закашлялся и забормотал. Открыв глаза, он посмотрел на нависшие над ним лица и прохрипел:

– Где... Где?

– С вами все в порядке, – ответил Роберт. – Все в порядке, дядя Джон. Вы просто сильно замерзли. Согрейтесь и снова почувствуете себя хорошо.

Роберт понимал, что инцидент помешал празднику, и, оглядевшись вокруг, предложил:

– Продолжайте веселиться, я присмотрю за ним. Не обращайте внимания.

– Да мы уже попрыгали, – ответила Пегги, – хватит, а выпить они могут и на кухне, и ничуть не хуже. Пошли, – она махнула рукой, и Руфи, Магги и Грег, а за ними Дейв Уотерз направились к двери. Агнес сказала вслед Пегги:

– Поднимись, посмотри, как там получается у Бетти?

– Хорошо, посмотрю, но она управится с мисс Милли. Она сегодня будет крепко спать всю ночь, столько впечатлений у нее, бедняжки, не было в жизни.

Поднявшись с пола, Роберт посмотрел на Агнес и в нерешительности покусал нижнюю губу.

– Извините, – наконец сказал он.

– Не за что извиняться. Мне кажется, вы должны радоваться, что вам вернули честное имя.

Он взглянул на лежавшего на полу дядю, тот, казалось, спал. Роберт подошел к тому месту, где в кресле с подголовником сидела Агнес, и сказал:

– Нет, легче мне не стало, меня это никогда и не трогало, совесть у меня была чистая.

– Неужели вам все равно, что о вас думают люди?

– Все равно и всегда было все равно. Если я нахожу общий язык с людьми и они меня любят, прекрасно, а если нет – стараюсь не иметь с ними дела. А что они там думают обо мне, меня не трогает.

– А что, если они думают о вас плохо?

– Насколько я могу судить, если они думают обо мне плохо, они так или иначе покажут это. Что же, я постараюсь не иметь с ними дела.

– У вас, кажется, на все есть ответ.

– Ха! Если бы. Хотел бы я, чтобы это было так.

Оба уже заметили, что она больше не называет его «Брэдли», а он не говорит ей «мисс».

И тут она задала ему очень странный вопрос:

– Вы чувствовали когда-нибудь себя несчастным?

Он повернулся и посмотрел ей в глаза. В них отражались блики огня, горевшего в камине, можно было подумать, что она покраснела, но может быть, просто от жара. Несколько секунд он не открывал рта, потом сказал:

– В общем-то нет, во всяком случае до недавнего времени.

– До недавнего времени? – Она не решилась поинтересоваться, что значит до недавнего времени, но вопрос обернулся против нее.

– А вы? – спросил он. – Вы когда-нибудь были несчастны?

Она поерзала в кресле, положила руки на подлокотники, крепко вцепившись пальцами в кожаную обивку, потом отвернулась, поглядела на огонь и ответила:

– По правде говоря, я никогда не знала, что значит быть счастливой. Я испытывала удовольствие, но это совсем другое. Я получаю удовольствие, когда играю, получаю удовольствие, глядя на прекрасные картины, ну, и получаю удовольствие, гуляя по лесу. Но вот счастье – сколько же их, разных степеней счастья? То немногое, что я испытала, всегда переплеталось со страданием.

Ей припомнилось время, когда она думала, что влюблена в Джеймса. Она тогда воображала, что счастлива, даже когда это чувство пронизывалось ревностью и даже невзирая на комплекс неполноценности, который он искусно пробуждал в ней. Но почему они так разговаривают? Кто начал?.. Она начала – она хотела знать, был ли он когда-либо несчастлив. И если это не провокационный вопрос, интересно, что же тогда можно назвать провокационным? Так какая же нужда спрашивать, почему они так разговаривают? Но она обязана признать, что сама подтолкнула его и на другие вольности. Какие вольности? Разговор, обмен мыслями. Ей никогда не удавалось поговорить ни с кем из членов своей семьи, даже с матерью. Что же касается знакомых, Джеймса или его семьи, то Джеймсу нужен был хороший слушатель, и больше ничего, его же мать жаждала демонстрировать свое превосходство, и к этому сводились все встречи с ней. Но с этим человеком, человеком, который каким-то неведомым магнитом пугающе притягивал ее к себе, она находила много общего и могла непринужденно вести беседу.

– Что?

Это возмущенное вызывающее «что» вырвалось у нее на его фразу: «Вам следовало бы выйти замуж». Она приподнялась, чтобы встать, но тут же еще глубже погрузилась в кресло. Руки сами крепко сжались сцепленными на коленях, лицо залилось краской, она уперлась взглядом в эти большие карие глаза. Она заявила:

– Я никогда не выйду замуж.

– Никогда – это долгий срок. Почему вы так уверены?

Она не могла продолжить: «А какие у меня шансы выйти замуж? С кем я встречаюсь вне стен этого дома?»

Как будто прочитав ее мысли, он сказал:

– Вам нужно чаще посещать друзей, чаще выезжать. Вы так молоды.

– Это я-то? Мне двадцать шесть.

– Ну, – он улыбнулся, – мы с вами одногодки, но вы во всех отношениях выглядите много моложе меня. И, – он совсем расплылся в улыбке, – куда красивее.

Это уж слишком, он просто пользуется моментом. Она заставила себя встать с кресла и подошла к простертой на ковре фигуре.

– Он... его нужно бы уложить спать.

Роберт, стоя по другую сторону от дяди, ответил:

– Думаю, тетя будет нервничать, но везти его в таком состоянии я не могу. Если вы не против, может быть, он полежит здесь до рассвета? А потом я отвезу его домой. Между прочим, как бы лошадь там не замерзла, могу я...

– А, об этом уже позаботились. Грег поставил ее в стойло.

– Большое спасибо.

– Я пришлю кого-нибудь посидеть вместе с вами.

– Пожалуйста, не делайте этого, я и без того причинил столько беспокойства. Не годится так начинать Новый год.

Она не ответила, только пожелала:

– Спокойной ночи.

Он ответил:

– Спокойной ночи. – И, как уже было до этого, не прибавил «мисс».

После ее ухода он подошел к камину, повернулся к нему спиной и постоял так некоторое время, глядя на лежавшего на полу дядю. Потом поднял глаза и обвел взглядом комнату. Утро Нового года, девятьсот четырнадцатого, и он стоит в гостиной этого большого дома, словно это его дом. А хотел бы он иметь такой дом? Нет, потому что это означало бы ответственность и необходимость командовать другими людьми, управлять их жизнью, а он не приемлет помыканий. Он в принципе не хотел бы никем управлять, от жизни он желал бы одного: быть хозяином самому себе. За последние недели в голове у него вертелась мысль, что хорошо бы снять где-нибудь небольшое помещение и начать изготовление мебели. Однако к этому не приступишь без каких-то средств, а как он мог накопить денег из того, что получает здесь? К тому же он потратился на Рождество.

Он снова посмотрел на дядю и подумал: бедная Кэрри! У нее хватило смелости признаться перед смертью... Да, но теперь-то, когда он оправдан в дядиных глазах, теперь-то он мог бы вернуться? По-видимому, мог, но этого не сделает, о нет, ни в коем случае. То, что этот человек вышел из дому в такую ночь, да еще по такому поводу, говорит о том, что он все еще одержим всепоглощающей идеей служения Господу и, скорее всего, не оставит и впредь желания наставлять других на путь истинный, а для Роберта это невыносимо, а значит, нет и дороги назад, в мастерскую.

Но он уйдет куда-нибудь, и не откладывая в долгий ящик. Да, так будет лучше, потому что этой ночью он начал переходить разделяющее их пространство, и всего несколько минут назад она против собственной воли – ну, конечно же, очень даже против собственной воли – пошла ему навстречу, хотя хорошо знала, что из этого ничего не может выйти, – так же хорошо, как это знал он. Поэтому самое лучшее – это убираться отсюда подобру-поздорову.

Во всяком случае, у него не хватит сил бороться с самим собой, в какой-то момент в нем все взорвется, он обнимет ее, сожмет и прогонит одиночество из ее глаз. Боже, никогда еще не приходилось ему встречать такого одинокого человека, как она.

В других условиях к этому моменту они бы уже поженились, и он бы уже разделил с ней постель, но в то же время в других условиях он ни за что не встретил бы женщины, как она. Там, откуда он вышел, женщин такого склада не бывает. Хорошие женщины – да, прекрасные девушки – да, но совсем не такие, как она. В ней есть что-то такое, что не поддается его пониманию, что-то такое, что притягивает его, как магнит железные опилки.

* * *

На следующий день она спустилась вниз в семь часов утра и увидела, что он приподнял голову дяди и уговаривает его выпить чаю. Старик лежал теперь на софе, и Роберт сразу стал неловко извиняться:

– Я положил его сюда ночью, ему было очень неудобно на полу.

– Его еще вчера следовало уложить в постель. Как он?

– Думаю, ничего хорошего, у него жар и начинает лихорадить. Пожалуй... пожалуй, нужно отвезти его домой.

– Но как? В таком состоянии нечего и думать везти его в двуколке.

– Нет, я уже подумал об этом. Вы не будете против, если я позаимствую телегу? У нее высокие борта, и можно уложить его на дно. Они прикроют его от ветра.

– Да, конечно. Мы положим туда матрац и укутаем одеялами. Конечно же, это очень хорошая идея. Кстати, вы сами-то поспали?

– Да, немного подремал.

– Что-нибудь поели?

– Руфи позаботилась. Все они встали рано и тоже почти не спали. Не знаю, как мне извиняться за беспокойство.

– Ну что за глупости. – Она нетерпеливо повела головой, и при других обстоятельствах ее самый обычный для таких случаев ответ вызвал бы у него в глазах озорной огонек. Но сейчас он только посмотрел на нее и тихо проговорил:

– Я сидел всю ночь и думал. В этом доме таится что-то странное, он порождает истории. Мне так кажется.

Она очень серьезно посмотрела на него:

– Не думаю, что дело в доме, дело в вас. Где бы вы ни появились, происходят истории. Есть люди, созданные так, что с их приходом место меняет атмосферу и начинаются бури. Ну, ладно. – Она быстро сменила тон и энергично кивнула: – Пойду скажу, чтобы приготовили телегу. И с вами может поехать Хаббард. Он отвезет вас туда и пригонит телегу обратно, а вы оставайтесь с дядей до прихода доктора. Я уверена, ваша тетя будет рада, если вы побудете с ней. – Она на миг задержалась, словно ожидая ответа. Но он ничего не сказал, и она повернулась и выбежала из комнаты.

Понадобилось четыре человека, чтобы перенести Джона Брэдли в телегу и уложить на матрац. Он никак не реагировал ни на что, казалось, даже не замечал, что с ним происходит. Женщины постарались хорошенько укутать его одеялами. Одеяла были из семейного гардероба, белые, толстые, в атласных пододеяльниках. Роберт обратил на это внимание и подумал: «Это глупо, они же запачкаются». Он никогда таких не видел и без труда мог догадаться, что ни Пегги, ни Руфи, ни Магги в жизни не положили бы такую прелесть в грязную хозяйственную телегу.

Выезжая со двора и потом, спускаясь по подъездной дороге, он видел Агнес, стоящую у окна в зале. На ней было темно-синее платье, и, освещенная бледным светом морозного утра, в высоком оконном проеме она казалась картиной, вставленной в белую раму.

Он постарался переключиться на то, что ему предстояло. Что, если дядя умрет? В известной мере могут посчитать, что и это его вина. Скажут, бедняга пришел в такую жуткую ночь просить прощения, и никто не обмолвится, что тот сам был виноват с головы до ног – по мнению большинства людей, мертвые всегда правы. Да не таким уж и плохим, скажут некоторые, был старина Брэдли. Да, у него были недостатки, а у кого их нет?

Роберту уже не раз приходилось слышать подобные речи.

Когда они добрались до дома и тетя открыла заднюю дверь, она остановилась как вкопанная, ему пришлось успокаивать ее.

– Ничего страшного, тетушка. Ничего страшного.

Она подошла к телеге, увидела закутанного в одеяла мужа и охнула:

– Боже, где вы нашли его?

– Он приехал к нам в Форшо-Парк. Не беспокойтесь, только приготовьте постель.

Она побежала в дом и по пути крикнула:

– Тим, ты где? – Тим вышел из мастерской и тоже сначала не мог понять, что происходит, пока Роберт не позвал его:

– Иди, помоги нам.

Подойдя к телеге, Тим в недоумении переводил взгляд с Роберта на Грега и снова на Роберта и, наконец, задал вопрос:

– Так, значит, он нашел тебя?

Но Роберт не стал отвечать, только попросил:

– Помоги-ка нам, нужно перенести его на кровать.

Втроем они с трудом втащили на второй этаж неподвижное обмякшее тело. Когда Джон Брэдли уже лежал на кровати, Алиса сказала:

– Теперь я займусь им сама.

Они вышли из комнаты, спустились по лестнице, и Роберт сказал Грегу:

– Поедешь обратно, не завернешь к доктору? Скажи, очень срочно.

– Хорошо, – кивнул Грег, потом, помявшись, добавил: – Но сегодня утро после Нового года, он, наверное, только лег и будет злой как черт. Вряд ли он бросится со всех ног спасать больного.

– Скажи ему, дело серьезное. Не оставляй записки, дождись сам, хорошо?

– Хорошо. Ты вернешься к вечеру?

– Скорее всего да.

Грег и Тим вышли, и в кухню вошла Нэнси Паркин. Она немного помолчала и затем вмешалась в разговор.

– Подумать только, что нам преподнес Новый год. Значит, это ты его привез. Где он был? – спросила она.

– Вышел погулять.

– Ха, ты ничуть не изменился, или нет? Она тут с ума сходила, знаешь? Он искал тебя, верно? Хотел просить прощения за то, что весь грех возложил на тебя. Тим говорит, целыми днями только и бубнил: Роберт и Бог, и ничего больше.

– Неужели? Приятно слышать, когда тебя для разнообразия причисляют к такой хорошей компании.

– Ты останешься?

– Еще не решил. – Он рассматривал ее из-под полуприкрытых век и спрашивал себя, как только он мог считать ее хорошей девчонкой. Она и на среднюю не тянет. Нет, она хуже средней.

– А я выхожу замуж.

– Да ну? Нисколько не удивляюсь, ты рано или поздно должна была выйти замуж, правильно? Уверен, твоя мать на седьмом небе. Мистер Пендл, я не ошибся? Мистер Гарри Пендл.

– Можешь издеваться сколько хочешь. Только он куда лучше тебя, ты ему в подметки не годишься.

– Ничуточки не сомневаюсь. Уверен, ты не могла выбрать худшего. Но, признайся, Нэнси, я недолго соревновался. Запоздал на старте и скоро понял, что приза не видать. Одни кони рождаются скакунами, другие нет.

Она скользнула мимо него к двери в дальнем конце кухни, там остановилась, забилась в угол, ощерилась, как кошка, и прошипела: