Текст книги "Мотылек"

Автор книги: Кэтрин Куксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Уотерз, осмотри выгул! – крикнул он. – А ты, Брэдли, иди к северной сторожке. Хаббард, пойдешь со мной. – Повернувшись, он задержался на секунду и добавил: – Свистните, если... Ну... если найдете отца.

Уходя со двора, Роберт слышал, как Агнес спросила брата:

– Мне пойти с тобой?

Как же она хорошо усвоила роль!

– Нет, не надо, – донесся громкий голос брата. – Но я бы еще раз посмотрел в доме, так, на всякий случай. Кто его знает.

Да, подумал Роберт, ты и не знаешь, его призрак, может, уже разгуливает по дому. Сегодня ночью и завтра утром здесь будет весело. Что бывает в таких случаях? Коронерское расследование? Полицейский суд? Или просто доктор установит смерть по естественным причинам и опустит слова «по причине падения вследствие алкогольной интоксикации»?

Тело принесли через полчаса.

Доктор Миллер приехал около полуночи, и Роберт узнал ответы на все возникавшие у него вопросы. Да, нужно пригласить полицию, да, будет коронерское расследование. Об этом стало известно на кухне от Пегги. Она еще прибавила:

– Теперь нужно положить его на стол, а я не могу до него дотронуться... – Повернувшись к Руфи, она попросила: – Тебе придется помочь мне.

– Только не я, мама. Я не смогу, меня вырвет.

И Роберт вновь подивился жизнерадостной силе и постоянной готовности юной Магги прийти на помощь. Она, что было для нее необычно, негромко и без намека на улыбку, сказала:

– Не беспокойтесь. Я сделаю это одна, и не нужно мне помогать. Он же на кровати. Мне уже приходилось там делать это, и не один раз. – Она кивнула направо, словно Ирландия находилась за стеной, где-то во дворе.

Магги прекрасная девушка, таких одна на тысячу. Какая же несправедливость, что Господь дал ей такое лицо. Но, познакомившись с ней поближе, забываешь о том, на кого она похожа... Сколько мужчин женятся и не на таких.

Когда она вышла из кухни, Роберт сказал:

– Ладно, кто как хочет, а я отправляюсь спать. Насколько я понимаю, завтра с самого утра будет трудный день, придется бегать туда-сюда. Спокойной ночи. – Он кивнул сначала Пегги, потом Руфи и последнему – Дейву.

– Спокойной ночи. Спокойной ночи, Брэдли, – ответили обе женщины, и в их голосах прозвучали теплые нотки и даже почтительность.

Уотерз ничего не сказал. Когда Роберт направился к двери, он вышел вместе с ним, прошел за ним через людскую и во двор. Там, где на торчавшем из стены кронштейне висел еще не потушенный фонарь и было светло, он остановился и также, не говоря ни слова, уставился на Роберта. Тот положил ему на плечо руку и сказал:

– Послушайте, все обойдется, худшее уже позади. Не забивайте себе голову, что будет утром или вообще завтра. – Он посмотрел на небо. – То, что вы сказали доктору, повторите снова. Последний раз вы видели хозяина в столовой, после того как он поел. И еще, да, он много пил. Все. А теперь спокойной ночи и ступайте поспите. – Он уже двинулся к конюшне, но еще раз обернулся на старика и произнес: – Я так мыслю, что с этого времени всем здесь полегче будет жить.

Дейв Уотерз опять не произнес ни слова, только стоял и смотрел вслед человеку, которого невзлюбил с первого взгляда. Он мысленно относил его к городским выскочкам, которым никогда не управиться с таким домом и таким хозяйством, как это, даже в том состоянии, в каком оно сейчас пребывает, и которого не продержали бы и двух минут в доме, каким он был в свое время. Дейв отметил это с самого начала – у Роберта нет подобающего почтения к своим хозяевам. Он достаточно вежлив, это правда, но за его вежливостью скрывается надменность или высокомерие, называйте как хотите, а ведь кому не известно, что надменность или высокомерие – это прерогатива людей из высшего общества и куда это может завести того, кто всю жизнь работал на них. Во всяком случае, такое поведение называется нахальством или даже наглостью. Конечно, не скажешь, чтобы он держался развязно или нагло разговаривал, потому что никогда не пытается важничать. И все равно, есть в нем что-то такое, что требует к себе отношения, на которое нет у него права, предполагаемого положением человека в жизни.

Но здесь сегодня он взял верх. Да, это правда, он спас его шею от веревки. Дейв знал, как знал Брэдли, что тут никакой не несчастный случай и что хозяин свалился со скалы не по неосторожности. Когда они расцепились и когда он отпустил хозяина, тот качнулся к краю скалы и ему ничего не стоило протянуть руки и удержать его от падения, и он протянул руки, но не для того, чтобы удержать хозяина, а для того, чтобы столкнуть его вниз. Дейв теперь отчетливо понимал, что сделал это не только защищая любимую мисс, но и мстя за целую жизнь, потраченную на службу неблагодарному человеку, от которого ни разу не слышал доброго слова, ни одного слова благодарности, и вот теперь он на всю оставшуюся жизнь попал в зависимость от выскочки Брэдли, опасаясь, что тот в подпитии проговорится. А он пьет – вспомните, как он часто таскается в «Булл», стоит только выпасть свободному времени. Одно дело раболепствовать перед тем, кто принадлежит к высшему сословию, потому что так полагается, и совсем другое – вести себя таким же образом по отношению к человеку, который ниже по своему положению. Дейву будет очень трудно такое переносить. И вообще, он просто не представлял себе, как сможет теперь жить.

А что, если этот человек станет требовать деньги? От этой мысли Уотерз схватился за голову, повернулся и закрыл за собой дверь.

3

На следующий день приходили полицейские, потом было вскрытие, и коронер констатировал смерть в результате несчастного случая. Так написали в газетах, но многие говорили, что нужно было бы приписать: «поскольку пострадавший был мертвецки пьян». Хозяин трактира в Лэмсли заявил, что мистер Торман уже лыка не вязал, когда в день своей гибели зашел в заведение, и что Билли не хотел отпускать ему спиртное, но что поделаешь, это же был джентльмен!

На похоронах были все, кому положено и кто имел положение в обществе. Кортеж был импозантный, хотя и не столь изысканный, как можно было бы ожидать, но все же за катафалком следовали восемь черных карет, а за ними известное число частных экипажей, пассажиры которых в своем большинстве после похорон вернулись в дом, чтобы поприсутствовать на поминках.

Но теперь в пять часов дня на подъездной дорожке оставался только один экипаж. Он принадлежал леди Эмили Клинтон-Смит и ее мужу Грегори. Никому и никогда не приходило в голову обращаться к этой паре «сэр Грегори и леди Эмили», первой называли леди Эмили, и она во всех отношениях была первой, что и демонстрировала сейчас в гостиной. Она сидела, смотрела на троих молодых людей и молодую женщину, которые располагались напротив нее, и говорила не останавливаясь вот уже больше получаса.

Глядя на женщину, которую она привыкла называть тетушкой, но обращаться к которой следовало с титулом, потому что это звучало с большим уважением и потому что она не принадлежала к их семье, Агнес думала о том, что братья сидят, притихшие как мыши, завороженные лицом, на которое было наложено такое количество косметики, что можно было подумать, будто мышцы к нему приклеены, двигались только глазные яблоки и губы, причем от верхней губы к носу устремлялись мириады морщинок, а от нижней столько же сбегалось к шее.

Сколько ей лет? Под восемьдесят или даже больше. Агнес припомнила слова матери, что никому не известно, когда родилась тетушка Клинтон, и никто не набирался смелости спросить. Она была устрашающая женщина, и сказать, чтобы ее любили, было нельзя, но и активно не любить ее тоже было невозможно. Она была королева сплетни, и любимым ее занятием было создавать или уничтожать репутации. Это была ее профессия. За последние полчаса она уже успела замарать несколько репутаций и сделала это таким образом, что можно было бы повеселиться, если бы только кто-нибудь осмелился на такое святотатство. Дело в том, что все свои высказывания она подкрепляла обращением к мужу, который был глух как пень: «Так ведь, Грегори? Пэдди Шемон поставил все, что было у него в доме, верно? И когда у него уже ничего не осталось, он поставил свою горничную. Ты помнишь, Грегори? Он поставил горничную, верно? По крайней мере, на время, пока не кончится ее контракт. Мы тогда только-только обручились, помнишь, и ведь девочка не возражала. Боже мой! Чего только не было».

Агнес расслышала сдавленный смешок. Это был Арнольд. Ее тоже разбирал смех: какое удовольствие получить такое легкое отвлечение после пяти дней сплошного кошмара, свою роль в котором играла и она, впрочем, свою роль играли все, кроме той, вокруг которой и бушевали страсти, – Милли, потому что с тех пор, как тогда на кухне она произнесла несколько слов, она не открывала рта. Казалось, ее мозг замкнулся на замок, и не только в отношении происшествия, но и всей жизни вообще. Она ела, она спала, она беспрекословно делала все, что ей говорили, но молчала, молчала, как в рот набрала воды.

Агнес не стала вызывать доктора Миллера, чтобы он посмотрел ее, он мог просто, как дважды два четыре, вычислить все. Потом, попозже, если ее состояние не изменится, она обратится к нему.

Леди Эмили продолжала без умолку:

– Какие нервы, канаты, а не нервы. Нахальная дальше некуда. Я познакомилась с ней в этой самой комнате, она тогда сидела тут с Кейт, вашей матушкой, ну вы знаете. Здесь-то она и встретила Джерри Бендикера и начала осаду – она всегда чувствовала, где пахнет деньгами. С самого начала была продажной сукой. Они с вашей матушкой были подруги, но такие непохожие, буквально мел с сыром. Ты тогда под стол пешком ходил. – Она указала на Роланда, потом передумала. – Нет, ты не тот. Это был ты – или не ты, Арнольд? Да, это был ты. Но она не взяла Бендикера на крючок и на пять минут, пока не начала свои игры с Регги. Правильно я говорю, Грегори? Я тебя спрашиваю, так это было? – Эти слова она буквально прокричала, и старик, потянувшись к ней всем телом, спросил:

– Да, а в чем дело, моя дорогая?

Тетушка повернулась к Агнес:

– Глухой, как фонарный столб. Как фонарный столб. Совсем одряхлел. Но нас всех это ждет. И вот что я ей сказала сегодня: нас всех это ждет. Так прямо и сказала. Ей это не понравилось, она все еще думает, что привлекательна. Боже мой, я не поверила своим глазам, когда увидела, как она у подъезда вылезает из экипажа. Подумать только, иметь такие нервы, чтобы приехать в этот дом на его похороны! Когда она бросила его, я сразу сказала, что ему поделом. Она же целый год, а может быть, и дольше, водила его за нос. Я все это знаю от Кристины Мэйберн, потому что это кузена ее мужа она подцепила не так давно. Они все помирали со смеху над Регги – мол, так ему и надо за то, как все эти годы он обходился с Кейт. И вот подумайте, она открыто заявляется сюда! Всему же есть свой предел! И она разговаривала с тобой, да?

Агнес смотрела не отрываясь на намалеванную маску с высящейся над ней бархатной шляпой со свисающей с обеих сторон вуалью и хотела ответить, но слова не шли в голову, она только сейчас поняла, кто была та Женщина в темно-фиолетовой тафте с черной траурной лентой на руке и в черном головном уборе. Так это была та самая женщина, любовница ее отца! Что она сделала бы, если бы знала? Показала бы на дверь? Агнес вспомнила, что сама заговорила с той женщиной, а не наоборот. Ей показалось, что та здесь чужая, никого не знает, а потому стоит в сторонке одна. Должно быть, люди сторонились ее, все знали, кто она такая. Но какое это имеет значение? Она больше никогда не появится здесь. И отца больше нет, и она в безопасности. По крайней мере, у нее есть дом. И Милли тоже в безопасности. О, да... Мысленно Агнес хотела еще раз произнести эти слова: «О, Милли в безопасности», но, взглянув на братьев, осеклась. Ни один из них не позаботится о Милли, и они запрячут ее в лечебницу с таким же удовольствием и так же быстро, как сделал бы отец, если бы перед ними не было препятствия – этим препятствием была она, Агнес. До тех пор пока они нуждаются в ней, чтобы вести дом, они будут мириться с Милли. Но как долго это может продолжаться?

Ей пришлось прервать свои грустные размышления, так как леди Эмили кряхтя поднялась и, глядя в сторону мужа, который мирно дремал в своем кресле, провозгласила:

– Встать! Грегори, мы уходим.

Арнольд Торман подскочил к старику, чтобы помочь ему встать, Роланд поспешил распахнуть дверь, а Стенли предложил леди Эмили руку. Прежде чем опереться на нее, она повернулась к Агнес и проговорила:

– У тебя, девочка, теперь забот полные руки. Понадобится совет – в любое время добро пожаловать ко мне. В этом доме, думаю, мне больше не бывать. – Она чопорно повертела тощей шеей и оглядела комнату. Затем на почти грустной ноте закончила: – Сколько счастливых минут прошло в этой комнате! Ваш дед прекрасно танцевал. Да, в этом доме я провела столько счастливых часов. Но это было давным-давно, да, давным-давно. «Все уже умирает, если уже не мертво». – На последних словах ее голос сел, она повернулась к Агнес и, положив руку на руку Роланда, негнущаяся как палка, прошествовала по комнате и через холл.

Стоя на верхней площадке лестницы, Агнес наблюдала, как братья усаживают супругов в экипаж, как укутывают им колени пледами, как подали кучеру знак, что можно трогать. Итак, уехал последний на сегодня гость.

Когда все снова собрались в гостиной, несколько минут царило молчание. Его нарушил Стенли:

– Какая же страшная ведьма! Живой труп. Нельзя допускать, чтобы люди жили так долго. Животных в таком состоянии отстреливают.

– А, заткнись, – махнул на брата рукой Арнольд. – Обожди, пока тебе стукнет пятьдесят.

– Но ей никак не меньше двух раз по пятьдесят.

– Язык у нее по-прежнему молодой.

Стенли повернулся к Арнольду и согласно кивнул, проговорив:

– Ты прав, языку нее острый как бритва, стоит лишь запахнуть скандалом.

– Ты в этом не одинок. – Арнольд подошел к маленькому столику, на котором стояли поднос и графин со стаканами. Прежде чем разлить виски, он взглядом спросил Агнес, не выпьет ли она.

Она кивком показала, что выпьет, и проговорила:

– Вы знаете, кто эта женщина, про которую рассказывала леди Эмили?

– Ты имеешь в виду любовницу отца?

От такого откровенного признания у Агнес свело скулы:

– Да, я именно ее имела в виду, – сдержавшись, сказала она.

Вместо ответа Арнольд взял графин, плеснул в стакан виски, принес ей и только потом сказал:

– Да, я знал, и не нужно прикидываться шокированными.

– Я не шокирована.

– Рад это слышать, потому что он был не лучше и не хуже любого другого мужчины.

– Что верно, то верно.

На нее тут же устремились изумленные взгляды трех братьев, которые никак не ожидали от нее такой реакции.

– Вы ничего о нем не знали. Вы ничего не знали о том, как мы тут живем в этом доме. Вы получали все, что вам было нужно, все трое, а вам было нужно все, только бы не быть здесь, а мы, дом и вообще все в нем, должны были влачить жалкое существование. В других условиях вам бы пришлось работать, и если бы вы работали, то мы не оказались бы в такой дыре. Даже если бы только ты, Арнольд, не уехал и занялся бы нашими предприятиями, разобрался хотя бы с одним из них, мы бы сумели выбраться из нищеты. Но нет, вы все сыновья своего отца, для вас всех своя рубашка ближе к телу. Я уже здесь говорила Стенли, теперь повторю вам: как вы думаете, что я пережила, когда на моих глазах за наш уголь уплатил слуга? Деньги на бочку, и будет уголь. То же самое теперь со всеми торговцами. Завтра возвращается этот человек насчет картин. Вас не было, когда он приезжал в первый раз, и сколько бы вы ни получили... Я полагаю теперь ты, Арнольд, ведешь наши дела, так вот, я говорю, сколько бы вы ни получили, прежде чем ваши потребности проглотят эти деньги, нужно разобраться с торговцами.

– С торговцами разберемся, – уверенно заявил Арнольд. – Надеюсь, когда завтра приедет Роли и мы с ним подведем итог, у нас хватит денег, чтобы разобраться со всеми долгами.

Агнес рассмеялась, и братья в удивлении переводили взгляд друг на друга, так звонко и так иронично она расхохоталась. Запрокинув голову назад, она смеялась, вспомнив присказку, которую любила повторять не только Пегги, но и, по-своему, Магги: «Вашими бы устами да мед пить». Совершенно бессознательно она вдруг повторила ее с хорошим ирландским акцентом Магги, бросила на братьев взгляд, от которого им стало совсем не смешно, и вышла из комнаты.

* * *

Было три часа следующего дня, яркое солнце светило сквозь высокие окна библиотеки. Агнес сидела с мужчинами, ожидая, что скажет мистер Роли, семейный адвокат. Он закончил чтение завещания, которое отец составил десять лет назад. В нем он все оставлял старшему сыну. Что касается жены, то она получала право жить в доме до женитьбы старшего сына, которому придется решать, останется ли она жить там или нет. В завещании упоминались четыре разных предприятия, акции которых он имел и доход с которых должен был обеспечить оплату за обучение двух младших сыновей в университете.

Как и ее братья, Агнес молча выслушала заключительное слово адвоката. Мистер Роли сказал:

– Конечно, ситуация с той поры сильно изменилась. Ваш отец продал акции трех заводов, остались только шипчандлеры, то есть магазины, снабжающие всем необходимым морские суда. Если их продать, то можно покрыть его личные долги, а также выплатить проценты по залогу (по всей видимости, пять лет назад отец перезаложил дом), и останутся достаточные средства на покрытие местных долгов, которые в ряде случаев составляют крупные суммы.

Несмотря на то что в тексте завещания не содержалось ничего нового по сравнению с тем, что ожидалось, Агнес не могла не заметить, что братья были ошарашены. Вероятно, они вдруг стали осознавать, как она была права и что они не знали своего отца и того, как он жил прошедшие годы. Ее укололо только одно: не то, что отец никак не упомянул ее в завещании, а то, что там ничего не говорилось о Дейве и Пегги. А ведь они служили ему всю свою жизнь и теперь за все, что сделали для него, могли закончить жизнь в работном доме. Агнес взглянула на своих братьев. Интересно, заметили ли они, что в завещании не предусмотрено никакого обеспечения для Дейва и Пегги? Конечно, нет. Каждый из них думал только о себе и своем будущем. Да, мужчины в нашей семье мелкое семя, эгоистичные, озабоченные только собственной судьбой. Но в таком случае у них нет монополии на себялюбие. Разве не то же можно сказать о Джеймсе? Кажется, все мужчины, которых она знает, сшиты по одной мерке, каждый сам по себе. Раз так, почему бы и ей не занять такую же позицию и не думать только о себе и, конечно, о Милли, а еще о Дейве, и Пегги, и Руфи, Магги, и Бетти. Что касается Артура Блума, Хаббарда и Брэдли – они мужчины и могут позаботиться о себе, особенно Брэдли. Во всяком случае, он здесь совсем недавно. Она задержалась на Брэдли потому, что последние недели он делал так много. Странный человек, возмутитель спокойствия. Незаметно подчинил себе кухонную часть дома, как обычно бывает с управляющими. Она чувствовала это. Заметно, как изменилась к нему Пегги, да и Руфи тоже. Конечно, Магги вообще всегда была за него. Но вот Дейв? Как он смотрит на него? Ну, в целом он обязан Брэдли жизнью. Дейв теперь совсем другой человек, стал тихим, молчаливым, внезапно постарел. Пегги говорит, вечерами сидит, смотрит на огонь, а раньше всегда находил себе какое-нибудь дело.

Странно, сколь многое переменилось с тех пор, как у нас появился Брэдли. Он поднял ее с земли, заговорил с ней, успокоил. Да, еще какая-то история случилась с ним до того, как он нанялся в Форшо-Парк, что-то связанное с беременностью кузины. Теперь это дело со свидетельствованием о смерти отца, он научил всех, что делать. И вот теперь, по-видимому, он сказал Хаббарду, а тот Пегги, что собирается увольняться.

Ни с того ни с сего она вдруг разволновалась. Что, если, уволившись, он заговорит? Его здесь не будет, и уже ничего не будет сдерживать... Но он не расскажет, не такой он человек. Впрочем, почем знать? Ой, что это она задумалась о Брэдли, когда нужно слушать, что говорит мистер Роли. А тот говорил:

– Я бы подумал, прежде чем отправлять картины в Лондон, пока вы не удостоверились в солидности фирмы. Как бы то ни было, я не советую продавать картины в частном порядке. Самое лучшее – выставить их на аукцион. Там прекрасные специалисты, они привлекают зарубежных покупщиков. Я бы подумал дважды, прежде чем расстаться с ними. На этом все, джентльмены. Если я понадоблюсь вам еще для каких-либо дел, связывайтесь со мной, я всегда в вашем распоряжении, но тем временем я разузнаю, сколько можно заработать на этом деле, и немедленно сообщу.

Арнольд встал с самоуверенным видом.

– Я был бы весьма обязан, если вы это сделаете, потому что намереваюсь как можно скорее отбыть в Австралию. Меня там ждет пост, и мой брат, – он показал на Роланда, – едет со мной.

– Хорошо... а кто же в таком случае будет ведать поместьем? – Роли переводил взгляд с одного на другого, и Арнольд ответил:

– Ведать будет Стенли, но мы надеемся, что он сможет закончить учебу в Оксфорде. А пока за делами здесь будет присматривать Агнес.

«А будет ли? Будет ли?» – Эти слова эхом отдавались у Агнес в голове. Ее даже не спросили: Агнес, что ты собираешься делать со своей жизнью? Ты будешь находиться здесь до конца своих дней или пока женится Стенли и тогда ты будешь нянчить его детей? Черта с два. Я что-нибудь предприму, я не примирюсь с этим. И вообще, что они о себе думают?..

Спокойно. Спокойно. Таким путем ничего не добьешься. Но ведь они ведут себя так, словно я ничего не значу... О, если бы не Милли, она бы задала им перцу. Если бы только был у нее друг, кто-нибудь, к кому можно было бы обратиться, к кому можно было бы убежать, убежать отсюда. Но так убежать можно только одной, а как же Милли? Ведь ей придется привести с собой и Милли. А всякий ли друг согласится на Милли? О, только подумайте – ей теперь придется принимать приказания от Стенли! Это невыносимо. Стенли совершенно безмозглый, пустоголовый, самовлюбленный Нарцисс. Из троих братьев она меньше всего любила Стенли.

Успокоишься ты или нет? Против ее мятущегося я восстало хорошо контролируемое несгибаемое я, взращенное и воспитанное частной школой мисс Берроуз, а затем ледяным спокойствием и выдержкой ее матери.

– Я могу давать уроки музыки.

С какой стати, о, небеса, нужно было ей вслух брякнуть такое? Они все уставились на нее, и она тоже внутренне уставилась на себя. Ее мозг интенсивно искал выхода, и эта мысль всплыла сама собой. Но что значит давать уроки музыки? Для этого нужно иметь фортепиано и дом, где это фортепиано будет стоять.

– Что ты сказала? – У Арнольда поползли на лоб брови, острый нос сморщился.

Она рассмеялась и сказала:

– Что я могла бы давать уроки, чтобы заработать на булавки, поскольку, как я вижу, никто не удосужился подумать о том, что мне тоже кое-что нужно.

На лицах ее братьев, как по команде, появилось выражение одновременно раздражения, растерянности и удивления. Но обстановку разрядил мистер Роли, произнесший:

– Я не думаю, чтобы вы оказались в таком положении, мисс Агнес. Уверен, ваши братья, – он поклонился в сторону братьев, – позаботятся, чтобы у вас было все в пределах их возможностей.

Агнес наблюдала за тем, как мистер Роли вопросительно всматривался в ее братьев.

– Мы сделаем то, что считаем необходимым, – сказал Арнольд.

Все внутри нее яростно взорвалось, но она не подала виду, по крайней мере, пока мистер Роли не удалился. Однако оставшись с Арнольдом наедине, Агнес продолжила разговор, как будто он не прерывался:

– И что же ты, Арнольд, считаешь необходимым для меня?

– Ради бога, о чем ты? Что нашло на тебя? Никогда не видел тебя такой. Конечно, – он медленно наклонил голову в ее сторону и заговорил другим тоном: – я могу понять твое разочарование по поводу Крокфорда, и я действительно думаю, что все это нечистоплотная история, но разве это достаточно веская причина разговаривать с нами в таком тоне?

– Я разговариваю с вами, Арнольд, в таком тоне потому, что вы совсем не думаете обо мне. Вы, Арнольд и Роланд, собираетесь в Австралию. Управление домом вы оставляете на Стенли. А что делает Стенли? Отправляется в Оксфорд. А кто будет вести все дела поместья? Да тот, с кем можно не считаться, – Агнес! Это ее обязанность, ее долг... Да и вообще, что ей и делать-то? Как я уже сказала только что, я могу давать уроки музыки, я совершенно свободна. Не говорите, что я не могу уехать из-за Милли. Я не отвечаю за Милли. За нее отвечает глава семьи, то есть ты, Арнольд. А если ты передаешь эту обязанность Стенли, тогда за нее отвечает Стенли. И если вы все решите отделаться от нее, то имейте в виду, в работный дом ее не примут, а частные пансион и вообще частные заведения стоят кучу денег. Все это разузнал отец, когда пошел этим же путем и стал наводить справки. Повторяю, дорогие братцы, ответственность за Милли не на мне. Так что поломайте головы и скажите мне, на какие средства – после того как все войдет в колею – я могу рассчитывать для ведения дома и хозяйства, а также на мои собственные нужды? Называйте это как хотите: содержанием, деньгами на одежду, – но такие деньги должны быть.

Наклонив голову в сторону каждого из братьев, она вскочила со стула и стремительно бросилась вон из комнаты, хоть и успела расслышать ругательства Роланда.

– Черт побери! – кричал он. – Да что это на нее нашло?

У себя в комнате она села подле углового окна, половина которого выходила на фасад дома, а другая – на край двора. От боевого духа не осталось и следа. Она устало оперлась локтем о подоконник, положила щеку на руку и задумалась. Внутренний голос вторил ей, когда она шепотом проговорила: «Чем же все это кончится? Куда я иду? Не может быть, чтобы это было все, что уготовила мне судьба!..»

Посмотрев во двор, она увидела, как Брэдли выводит из стойла Ниппи и похлопывает ее по гриве. Устроившись поудобнее на подоконнике, она стала наблюдать за ним. Она видела человека, который был совершенно свободен, ни от кого не зависел, никаких обязательств, ничего. И такой привлекательный для женщин. Что в нем такого, что делает его таким привлекательным? У него приятная внешность, но нельзя сказать, что он красивый, он довольно высок, но не худой, наоборот, коренастый. Возможно, от него исходила непонятная сила, которая и завораживала женщин. Встречаются такие мужчины, хотя и редко.

Она наблюдала за тем, как он вдруг остановил лошадь, как будто кто-то его окликнул. Появилась Магги. Она подбежала к нему и сказала что-то такое, отчего он рассмеялся, потом протянул руку и потрепал ее по щеке. Агнес почувствовала, как в душе у нее разгорается возмущение. Как он может увлекать Магги, ведь у Магги такая непрезентабельная, даже отталкивающая внешность?! У нее милейший характер, временами она бывает забавной, но ведь наверняка этим не привлечешь такого мужчину, как он, если только он не из тех, кто готов волочиться за любой женщиной, которая ему улыбнется.

Агнес отошла от окна. Заметив, что руки у нее нервно сцеплены, она с силой развела их в стороны, словно разъединяя противников.

Она пойдет проведать Милли и почитает ей.

О, Милли, Милли! В этот момент ей захотелось возненавидеть Милли.

Нет. Нет. Она подошла к кровати, упала поперек и, обняв руками подушку, погрузила в нее лицо, из глаз брызнули слезы. «Что это? – закричала она на себя. – Что со мной? Неужели и я становлюсь ненормальной? Неужели это то, что бывает со старыми девами?» Она подняла голову с подушки. Старая дева. До сих пор она не задумывалась об этом, но ей двадцать шесть лет, и теперь нечего и думать о замужестве, потому что кто будет наведываться в этот дом в гости? Для подходящих молодых людей, даже для подходящих мужчин среднего возраста здесь нет никаких дел. Она старая дева.

Осознание этого факта одновременно опечалило и отрезвило ее. Агнес встала с кровати, подошла к рукомойнику и сполоснула лицо водой. Затем подойдя к зеркалу, зачесала волосы со лба назад и подумала: «Я даже не могу сравнить себя с пасторскими дочерьми, они, по крайней мере, могут получать удовлетворение от добрых дел». Она вдруг почувствовала, что завидует им и вообще всем тем леди, которые стали сестрами милосердия или учителями. Сейчас она даже завидовала женщинам низших классов, которые обслуживают в лавках. Выпрямившись, она расправила платье и направилась к двери, и здесь у нее мелькнула мысль, что она входит в совершенно новый для себя мир, мир незамужних дев, и что с этим нужно примириться, этим жить и это переносить. Но, взявшись за ручку двери, она опустила глаза при мысли, как это горько. Что за бессмысленная жизнь!

4

Была первая неделя октября. Вчера Стенли уехал в Оксфорд, где начинались его заключительные три семестра. Арнольд и Роланд уезжают завтра, и Агнес никак не могла дождаться, когда их не станет в доме. Она спускалась по лестнице, чтобы проверить, все ли готово к прощальному ужину, последнему ужину, которого, очень может быть, у них не будет в этом доме многие и многие годы. Она прошла по галерее, выходившей на северную сторону дома и на двор, и в высокие окна посмотрела на тускло освещенные стойла. Сейчас все они были закрыты, и только в двух стояли лошади. Проходя мимо последнего окна на лестнице, Агнес вдруг увидела, как Магги пробежала под аркой между амбаром и кладовой. Она бежала с опущенной головой, закрыв лицо руками, и перед тем, как перебежать двор к зерновому амбару, она на миг приостановилась.

Почему она так побежала и почему опустила голову?

Агнес не успела ответить себе на этот вопрос, когда увидела Брэдли. Скорее всего он вышел из дома через людскую. В руке он держал фонарь, постояв немного и посмотрев на дверь амбара, он двинулся к нему и тоже вошел в него.

Агнес задержалась перед окном, продолжая всматриваться в дверь амбара и ожидая, пока откроется дверь и они выйдут или пока выйдет один из них. Но дверь не открывалась, и в ней стало нарастать чувство, которое уже появлялось раньше, но на этот раз в нем было раздражение, граничащее со злостью.

Пробегавшая мимо Руфи сказала:

– Какие долгие становятся вечера, мисс, не правда ли?

– Что? – рассеянно буркнула Агнес, оглянулась через плечо и ответила: – Ах, да-да, длинные, Руфи, – и снова уставилась в окно. Злость поглотила все другие чувства. И она мысленно закричала: «Как же мне хочется сказать этому человеку кое-что! Что он о себе думает? В конце концов, кто он такой? Думает, ему достаточно только пошевелить мизинцем и все женщины будут у его ног? А после того случая с Дейвом и отцом его вообще занесло. А Дейв не хочет быть ему обязанным, нет, не хочет, я это знаю точно. А позволять себе вольности с Магги... О, как бы мне хотелось выплеснуть ему все, что я о нем думаю!..»