Текст книги "Скорбь Гвиннеда"

Автор книги: Кэтрин Ирен Куртц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

Вырви у него мозги перед смертью!

– Нет, прошу вас. Только не Деклан! – зашептал тревожно Ориэль, хватая Мердока за рукав. – Попросите Ситрика. Урсина. Даже меня! Кармоди еще не пришел в себя. Он может не выдержать!

Побагровевший от бешенства Мердок набросился на Дерини:

– Ты смеешь обсуждать мои приказы, Целитель? Ты хочешь видеть смерть жены и дочери? Сейчас мы это устроим!

– Ориэль, не надо, – прозвучал внезапно голос Деклана, спокойный и отстраненный, и он уверенно направился к корчащемуся на полу Эвану, отмахнувшись от двух других Дерини, устремившихся было ему на помощь. – Это ни к чему. Я и сам могу за себя ответить.

В наступившей тишине он опустился на колени рядом с Эваном и протянул к нему руку. Герцог с жалобным стоном попытался отползти подальше.

Но в этот момент Дерини словно что-то без слов передал умирающему, ибо Эван внезапно перестал дергаться, неотступно глядя на Деклана, и убрал руки от раны на животе. Губы его зашевелились, словно беззвучно шепча: Благослови тебя Бог, и в этот миг Деклан ухватил кинжал за рукоять и стремительно выдернул из раны. Тотчас герцог закрыл глаза и откинул голову, подставляя шею под удар – и Деклан полоснул ему по горлу, разом перерезав артерии и принеся несчастному мгновенное освобождение.

– Что…

Прежде, чем кто-то успел остановить его, Дерини ударил окровавленным ножом себя по запястью и ловко перекинул его в другую руку, когда фонтаном брызнула кровь. Он успел перерезать и второе запястье – но до горла добраться не сумел. Стражники перехватили оружие, вырвав его из скользких от крови пальцев, и прижали Деклана к полу, перетянув раны ремнями.

– Ты посмел бросить мне вызов! – прогрохотал Мердок, пробравшись через весь зал, чтобы взглянуть на раненого Дерини. – Как ты посмел?!

– Герцог скончался прежде, чем я успел допросить его, – отозвался Деклан далеким, почти сонным голосом. – Я не бросал вам вызов. Я просто решил, что не могу дальше так жить. Надеюсь, на сей раз Ориэлю уже не удастся меня спасти, – добавил он, сжимая и разжимая кулаки, чтобы кровь шла сильнее. – Я не позволил бы ему – да и вы сами бы не позволили, ведь вы сами истекаете кровью. Вы лишитесь чувств, если он вам не поможет. Можете даже умереть…

Скрежеща зубами, Мердок опустился на подставленный табурет и протянул руку Ориэлю, который принялся разрезать пропитанный кровью рукав. Тем временем архиепископ Хьюберт встал между Мердоком и Декланом.

– Тебе, наверное, известно, что самоубийцы отправляются прямо в ад, – прошипел он. – И я не дам тебе отпущения грехов.

– А я не стал бы вас и просить, – прошептал Деклан, запрокинув голову и обмякнув в руках своих пленителей. – У меня все же еще осталась какая-то гордость.

– Посмотрим на твою гордость, когда твоя жена и сыновья сейчас умрут у тебя на глазах! – выкрикнул Мердок, отталкивая Ориэля.

– Нет! Я же не ослушался вас! – Деклан попытался сесть, но стражники ему не позволили.

– Приведите их, – ледяным тоном велел Мердок. – А его – обезвредьте.

Мераша заструилась по жилам Дерини, прежде чем он успел осознать что происходит и воспротивиться – настолько испугался он за своих родных.

Это один из монахов Custodes ввел ему яд, уколов в шею длинной иглой, смазанной проклятым снадобьем.

– Ст-тражники это называют «деринийской колючкой», – прошептал испуганный Райс-Майкл, ухватив Джавана за локоть. Мальчик весь затрясся, когда стражники отправились исполнять приказ Мердока. – Это придумали Custodes. Но Джаван, скажи, они ведь не уб-бьют по правде семью Деклана?

Вместо ответа, Джаван лишь крепче обнял младшего брата, сам весь дрожа, ибо прекрасно сознавал, что регенты могут сделать это – и намерены исполнить угрозу.

Никакие мольбы не могли бы заставить Мердока изменить это решение – ни Алроя, ни принцев, ни даже Таммарона и нескольких придворных, не желавших омрачать так славно начавшийся праздник.

Пока двор ждал возвращения стражи, одурманенного Деклана связали и перетянули ему запястья потуже, чтобы остановить кровь, а Урсина с Ситриком также напоили мерашей. Несчастного Ориэля пощадили до тех пор, пока он не кончил заниматься раной Мердока – регенту пришлось угрожать и его семье, чтобы заставить подчиниться, – после чего Целитель также был обезврежен с помощью ядовитой «колючки». Мердок желал, чтобы все трое стали свидетелями наказания Деклана, дабы навсегда убить в Дерини мысль о сопротивлении.

Лишь женам регентов было дозволено удалиться в комнату за тронным помостом, чтобы не видеть того, что должно было случиться. Остальных стражники насильно удержали в парадном зале, дабы никто не мог уклониться от своего долга засвидетельствовать расправу над бунтовщиком.

Алрой не произнес больше ни слова; с посеревшим лицом, весь дрожа, он сидел на троне, и огромный зал теперь казался ему одной большой камерой пыток.

Рядом с ним стоял Хьюберт, зорко наблюдая за королем. Манфред заставил принцев разжать объятия и держался сбоку от Райса-Майкла, у которого был такой вид, словно он сейчас предпочел бы очутиться за тридевять земель отсюда. Ран встал рядом с Джаваном, не позволяя ему отвернуться. Когда стражники ввели Гонорию Кармоди с двумя малышами, принцу показалось, что его вот-вот стошнит, и он в самом деле сглотнул желчь, – он никак не мог поверить, что регенты, и впрямь, решатся на такое.

К огромному облегчению всех присутствующих, Мердок несколько смягчился – казнь этих троих невинных душ была проведена милосердно быстро.

Три лучных тетивы вмиг накинули им на шею, затянули… и все было кончено, едва успев начаться. Все же зал испуганно застонал, как один человек – и все это перекрыл горестный вопль Деклана.

Но самому Дерини не был дарован столь легкий конец. Его казнь следовало сделать примером для остальных, чтобы больше никогда ни один из его собратьев не осмелился бунтовать против хозяев.

Стонущего и извивающегося в агонии Деклана распяли на полу перед троном, сперва кастрировали, затем медленно принялись вытаскивать внутренности… это длилось бесконечно, и он все кричал и кричал, пока наконец не лишился чувств от потери крови. Но он был еще жив, когда ему вскрыли грудную клетку и вырвали теплое, бьющееся сердце.

А затем они развязали ему ремни на запястьях, в доказательство того, что он сам причинил себе смерть. Когда тело обезглавили и четвертовали, для Деклана Кармоди уже ничто не имело значения.

Однако не для Джавана. Он не позволил себе ни отвернуться (впрочем, Ран все равно заставил бы его смотреть насильно, но принц и не собирался доставить ему такого удовольствия!), ни зажмуриться хотя бы на миг, поглощая все подробности этого омерзительного действа и про себя молясь о спасении души умирающего.

Но в сердце его не было прощения к Мердоку и остальным, он знал, что придет час, и он рассчитается с ними за все.

Он держался довольно стойко, до тех пор пока Хьюберт официально не объявил, что мертвому Деклану будет отказано в христианском погребении, ибо он сам наложил на себя руки.

Когда помощники палача принялись собирать окровавленные останки в плетеные корзины, дабы швырнуть их в реку, Джавана наконец стошнило, прямо Рану на сверкающие сапоги; и он ничуть не стыдился этого.

Алрой и несколько других придворных к тому времени уже лишились чувств – равно как и Ориэль, для которого, собственно, и предназначался урок, – а Джаван был хотя и младшим, но не последним из тех, кого вывернуло наизнанку от такого зрелища.

Райс-Майкл сумел сдержаться, но его безудержно трясло, и придворному лекарю пришлось тут же дать ему успокоительное и отнести в опочивальню.

Вечером не было никакого пиршества, и Алрой отменил все до единого дворцовые приемы на следующие три дня, сколько бы ни просили и ни угрожали ему регенты. Джаван отдал все свои подарки Custodes Fidei, ибо не желал пользоваться тем, что было замарано кровью невинных. То же самое за ним следом сделал и брат – хотя большая часть даров осела в руках у регентов. С этого момента Джаван дал обет отомстить когда-нибудь за содеянное – в первую голову, Мердоку.

Глава XXIV
Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня… проповедовать пленным освобождение.[25]25
  Лука 4:18


[Закрыть]

Весть о гибели герцога Эвана распространилась среди северных кланов с необычайной скоростью, заставлявшей вспомнить магию Дерини. Меньше чем две недели спустя, в сопровождении двоих старших родичей и сотни вооруженных бойцов в столицу въехал сын и наследник Эвана, дабы потребовать признания своих прав и титулов. Они являли собой вполне реальную силу, ибо дяди наследника, графы Истмаркский и Марлийский, привезли с собой еще пятьдесят отборных рыцарей, однако сам сын покойного пока никакой угрозы не представлял. Ибо Грэхему Доналу Энгусу Мак-Эвану, ныне герцогу Клейборнскому и наследному вице-королю Келдора, сравнялось всего одиннадцать лет от роду.

Впрочем, настраивать против себя этого мальчика, свыше того, что уже было сделано, граничило бы с безумием. Титулы, унаследованные им, имели огромный вес, а владения, считая Келдор, составляли добрую четверть всего Гвиннеда. Едва ли регенты могли себе позволить потерять такие территории. А то, что юный Грэхем был готов лично прибыть в столицу и принести клятву верности после всего происшедшего, говорило о здравом смысле родичей, которые теперь станут его регентами, вплоть до совершеннолетия. Ни Келдор, ни Гвиннед не выиграли бы от раскола, особенно ввиду неминуемого нашествия со стороны Фестилов.

В остальном, общественность отозвалась на то, как погиб старый герцог, весьма отрицательно, и не скрывая этого, несмотря даже на то, что официально повсюду объявляли, что Эван первым напал на регента Мердока, что можно было расценивать как измену Короне. Но даже сам Мердок признавал, хотя и неохотно, и лишь в кругу регентов, что, возможно, слишком резко отреагировал на угрозу, и что гнев Эвана вполне можно было оправдать – и, главное, заранее предвидеть. Теперь же наказывать сына за грехи отца, пытаясь лишить герцогского титула, было бы чересчур оскорбительно и вызвало бы волну гнева и возмущения по всей стране… возможно, даже началась бы гражданская война.

Так что герцогу Грэхему позволили принять наследный титул. На церемонии принесения вассальной клятвы присутствовали оба дяди мальчика, но обоим строго-настрого велели сидеть на месте тихо и спокойно, дабы каким-то гневным выкриком не вызвать скандала, в чем не была заинтересована ни одна из сторон. Поэтому юный герцог принес свой обет, коснувшись руками ладоней Алроя – таких же по-детски маленьких, как у него самого, – его дяди преклонили колена рядом с племянником, положив руку ему на плечо, как не достигшему совершеннолетия. Старший из двоих, Хрорик Истмаркский, за все время не промолвил почти ни слова, но его младший брат Сигер, граф Марлийский, весь кипел от гнева. Они точно знали, как погиб их родич, и не собирались ничего прощать. Им стоило большого труда и внутренней сдержанности пережить церемонию, пока Грэхем не получил наконец свою корону, меч, знамя и прочие атрибуты власти. Однако ни оба брата, ни скорбящий сын даже не догадывались, что регенты не закончили еще с покойным герцогом, хотя тело его уже несколько дней как отправилось домой, в Келдор.

– Мы приветствуем вас в этом благородном сообществе, ваша светлость, – заявил король Алрой юному герцогу, как его научили регенты. – Мы соболезнуем вашей потере, ибо сами не столь давно лишились отца. В свете этой утраты и учитывая ваш юный возраст, мы желали бы облегчить ваше бремя.

– Государь, его светлость не просит ни о каком облегчении того бремени, что он принял на себя вместе с герцогской короной, – возразил дядя Грэхема, Сигер, очень похожий внешне на своего покойного отца и тезку, первого герцога Сигера. Он выпрямился во весь рост, несколько нарочито коснувшись рукояти меча. – Клан Мак-Эванов готов и способен отправлять все обязанности, возложенные на дедушку его светлости, первого герцога, и которые исполнял затем его отец, покойный герцог; а мы с братом уже дали клятву во всем быть покорными воле вашего величества.

Алрой неуверенно покосился на графа Рана.

– Никто не ставит под сомнение способность клана Мак-Эванов исполнять свой долг, милорд Марли, – сказал он. – Однако поскольку герцог Грэхем еще моложе, даже чем я сам, мы сочли возможным на время снять с него ряд обязанностей. Поэтому с сегодняшнего дня мы превращаем вице-королевство Келдорское в ряд независимых владений, под прямым правлением Короны. – Волна изумления и недовольства прокатилась по залу. – Дабы помочь нам в управлении этими землями, мы назначаем достопочтенного Фейна Фитц-Артура временным правителем Келдора.

Горцы взревели от возмущения и застучали кинжалами по своим круглым маленьким щитам – ибо им запрещено было носить мечи при дворе, – а Сигер с Хрориком отчаянно принялись взывать к королю, дабы тот изменил решение… но, разумеется, безуспешно. Алрой был неумолим. С сего дня Келдор прекратил существование как самостоятельная политическая единица и превратился с россыпь княжеств, баронств и единственное герцогство – которые отныне все находились под негласным надзором Короны. Грэхему теперь лучше было бы собрать свиту и родичей и поскорее отбыть восвояси, покуда не было сказано или сделано чего-нибудь непоправимого, в нарушение принесенных вассальных обетов.

И они уехали – еще одна победа регентов в их далеко идущих планах прибрать к рукам весь Гвиннед. Оскорбление, нанесенное северянам, произвело на Джавана почти такое же отвратительное впечатление, как гибель герцога Эвана и казнь Деклана Кармоди. Он хотел было поговорить об этом с Ориэлем, но тот после смерти друга серьезно заболел, ибо винил себя за все, что произошло, и за то, что не сумел этого предотвратить.

– Вы же знаете, я мог испепелить их всех на месте! – зло бросил он принцу. – Ведь я Дерини, я могу, если пожелаю, управлять пламенем небесным! Но я не сделал ничего! Просто стоял и смотрел, чтобы спасти собственную шкуру.

– И свою семью, – напомнил ему Джаван. – Ориэль, было бы глупостью жертвовать собой в тот день. Покуда ты вызывал бы огонь с небес на своих обидчиков, лучники утыкали бы тебя стрелами, как подушечку для булавок. Ты не мог ничего поделать. И я тоже не мог. Неужели ты думаешь, что мне легче от этой мысли?

Устало тряхнул головой, Целитель сумел только выдавить слабое: «Нет».

Джаван со вздохом опустил ему руку на плечо.

– Ориэль, ты лучше помолись за меня. Я собираюсь начать одну очень опасную затею.

– Опасную? – Целитель вскинул голову. – Что вы задумали?

– Мне придется еще чуть ближе склониться к Церкви. Может случиться и такое, что мне, и вправду, придется принести священные обеты, чтобы затем оправдать свои действия. Должен признать, это не слишком мне по душе. – Он храбро улыбнулся Ориэлю. – У меня, на самом деле, нет ни малейшей склонности к религиозной жизни, несмотря на все молитвы архиепископа. Но хотя на него я и имею кое-какое влияние, однако тронуть Custodes пока не решаюсь. Сомневаюсь, чтобы Хьюберт сам понимал, какое сотворил чудовище. Как бы то ни было, меня еще вполне могут затолкать в монастырь… если только не убьют.

Ориэль попытался разубедить его – как и Джорем, во время их короткой встречи пару дней назад, в базилике. Раньше увидеться никак не удавалось, поскольку Джорем и все остальные с головой ушли в подготовку явления Ревана на Троицу… и именно об этом Джаван и хотел с ним поговорить.

– Я все равно это сделаю, так что лучше предупредите его заранее, чтобы он успел подготовиться, – заявил принц Джорему, когда тот уже собирался уйти через Портал, раздосадованный, исчерпав все доводы в споре. – Я предпочел бы сделать это с вашего благословения, а не против воли, но другого пути для себя я все равно не вижу. Так что лучше подумайте, как наилучшим образом воспользоваться ситуацией, ибо отговорить меня вы все равно не сумеете.

После ухода Джорема, который, пусть и против воли, но все же благословил его, Джаван еще какое-то время провел в базилике за молитвой, а потом вместе с Карланом вернулся к себе и принялся сочинять письмо в Валорет о том, что хотел бы пару недель провести с Хьюбертом, будучи до глубины души потрясенным убийствами, коим ему довелось стать свидетелем на свой день рождения. Испрашивая помощи и совета архиепископа в духовных вопросах, касавшихся его будущего и решений, которые необходимо принять, он знал, что подбрасывает Хьюберту наживку, которую тот не сможет не заглотить.

Так оно и вышло. За пару дней до Троицы принцу пришло разрешение отправиться в Валорет. Из письма архиепископа было ясно, что тот вполне уверен, что наконец сумел-таки склонить принца к религиозной жизни. Суровый, одетый во все черное, своим видом Джаван никак не опровергал этих предположений, когда выехал и столицы в сопровождении брата Хьюберта, регента Манфреда, и его людей. Те собирались довезти Джавана в Валорет, а затем двинуться дальше на север. По дороге принц неустанно расспрашивал Манфреда о религии – к чему тот был совершенно равнодушен, пока разговор не зашел о том, как и почему его брат выбрал Для себя церковную карьеру. Подобное откровение немало удивило Джавана, тем более, когда выяснилось, что оба Мак-Инниса всерьез уверены, будто принц ощущает к духовной жизни искреннее призвание.

Впрочем, в Валорете он не стал говорить с Хьюбертом на эту тему, поскольку такая беседа могла привести к тому, что его заставили бы встать перед определенным выбором, а Джаван, разумеется, всеми силами избегал подобной ловушки. Тем не менее, он готов был пойти на любые уступки, если бы это помогло осуществлению его плана. Заявив, что нуждается в одиночестве, чтобы предаться посту и молитве, прежде чем обсуждать любые вопросы, Джаван именно так и поступил. А молился он за то, чтобы скорее пришли добрые вести от Ревана и виллимитов. О возможности провала он предпочитал даже не думать.

Манфред со свитой отправился в Кор Кулди, где жил, пока окончательно не будет отстроен новый замок в Кайрори. И именно поэтому сложилось так, что лорд Манфред Мак-Иннис, граф Кулдский и барон Марлорский, оказался неподалеку от лагеря виллимитов в это солнечное июньское утро 918 года, как раз когда Реван вышел из лесной чащи после сорокадневного отшельничества, готовый возвестить миру благую весть. Без сомнений, последнее, что ожидал бы Манфред встретить на своем пути, это новый религиозный культ.

* * *

Реван со своими союзниками оттачивал технику готовящегося обмана все те недели, что они, вместе с самыми преданными учениками, провели в пещерах, в горах над старым лагерем виллимитов. С помощью умелого вмешательства в воспоминания некоторых из них, в Сильвене О'Салливане видели теперь одного из самых старых и верных последователей, и никого не могло удивить его присутствие рядом с Реваном. Однако, они постарались не делать из него «любимчика» – это место прочно принадлежало Иоахиму, буквально с первых дней ставшему последователем Ревана и самым ярым его защитником; вместе с Горди и Фланном, эти четверо образовали самый тесный кружок почитателей нового пророка, и один из них теперь всегда находился с ним рядом.

Внизу, в лагере, свою работу исподволь продолжал Тавис; покалеченную руку, чтобы не привлекать внимания, он заматывал тряпками. Реван, хотя все эти сорок дней и не спускался с горы, продолжал проповедовать и время от времени посылал за кем-то из своих последователей, оставшихся в лагере. Если ему не удавалось самому привлечь их на свою сторону красочными описаниями видений и горячими речами о своей миссии, за дело брались Сильвен с Тависом; если же и они видели, что с упрямцем не совладать с помощью тонких манипуляций, тот обычно просто исчезал бесследно. Тавис и сейчас был среди тех, кто собрались у реки в ожидании возвращения пророка, проверяя настроения толпы и делая все для того, чтобы первое представление прошло успешно.

Реван сейчас был как нельзя лучше подготовлен к тому, что его ожидало. Благодаря собственной силе личности и умению воздействовать на людей, он уже научился вызывать состояние головокружения, а то и вводить в транс самых восприимчивых. Помогал ему достичь этого заряженный Сильвеном медальон.

Кроме того, Сильвен с Тависом обучили его, как приводить в действие установки в сознании, заранее ими вложенные, так что казалось, будто он своей волей лишает Дерини их магических способностей.

Это было необходимо, поскольку во время первых чудес Сильвену нельзя было находиться слишком близко. А среди виллимитов Дерини было вполне достаточно для первых «крещений».

Но сработает ли это все на практике, в непредсказуемой, меняющейся обстановке? Это был самый важный вопрос. То, как дело пойдет нынче утром, определит дальнейший ход всей затеи; а неудача вполне способна погубить и Ревана, и его союзников.

– Я готов, друзья мои, – объявил молодой человек, показавшись наружу из пещеры, где он в одиночестве коротал прошлую ночь.

Дюжина голов повернулась к нему выжидающе, а некоторые и с опаской. Те, кто сидел, поднялись на ноги. Позднее находились те, кто утверждали, будто уже тогда узрели свет, озаривший лицо пророка; впрочем, другие этого света так, вообще, никогда и не увидели. Опираясь на посох из оливкового дерева, Реван сошел к ним по пологому склону. На нем, как всегда, был длинный балахон из беленой шерсти, поверх которого сегодня, из-за прохлады, он набросил черную накидку; на босых ногах – сандалии; волосы и борода его еще были влажными после утреннего омовения. Он слабо улыбнулся, когда Иоахим, а за ним и Сильвен с Горди, пали на колени, чтобы поцеловать край его одежд. Он поднял руку, не то приветствуя, не то благословляя всех собравшихся, которые также опустились на колени. Первым вскочил юный Фланн, не сводя преданного взора с наставника.

– Что случится сегодня, учитель? – спросил его один из виллимитов. – Что ты скажешь своими чадам?

Реван ласково покачал головой и прошел меж ними, там касаясь чьей-то руки, там – поднятого к нему лица, позволяя коснуться себя, уверовать в себя.

– Поверите ли вы мне, если я скажу, что не знаю? – произнес он негромко. – Господь сказал мне, что я должен идти, но не поведал, о чем мне говорить. Но я убежден – как должны быть и вы, – что Он все откроет мне в Свое время. Верите ли вы в это?

Со слезами надежды и радости на глазах пожилая женщина в синем платье прижала руки к груди и закивала.

– Верим, учитель! О, дай же нам свое благословение!

– Не мое, но благословение Господне, – отозвался Реван, проводя рукой у них над головами. – А теперь молитесь со мною вместе, дети мои, прежде чем мы вернемся к нашим собратьям. – Он опустился на колени рядом с ними и, ухватившись обеими руками о посох, склонил голову, упираясь лбом в сучковатое дерево.

– Господи, внемли моей молитве и узри мои слезы. Я недостоин прийти к Тебе, и потому Ты назначил мне исполнить Твою работу здесь, под небом Твоим, среди Твоего народа. Дай же мне силы и веди меня, Господи, пока я исполняю волю Твою, и благослови всех чад Твоих, что взывают к Тебе в отчаянии. In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti…

– Аминь, – слитно отозвались остальные.

Он перекрестился и встал на ноги.

После чего они последовали за ним вниз, распевая религиозные гимны, звучавшие все громче и торжественнее, по мере того как все новые голоса вливались в их хор. Вот к ним присоединилось еще десять человек, потом еще дюжина, и еще… К тому времени, как Реван приблизился к месту у речной запруды, избранному им для первой проповеди, его окружало уже не менее ста человек, затянувших Veni Sancta Spirita…

Наконец на берегу он ступил на узкую полоску белого, сверкающего песка, вдающегося в запруду, куда за ним не последовал ни один человек, хотя Сильвен с дюжиной приближенных остались рядом, у самой косы, в первых рядах паствы. Остальные столпились за ними, тесно окружив заводь, и расселись, подстелив на землю плащи и накидки. Реван повернулся к ним спиной и склонил голову, в ожидании, пока все устроятся поудобнее, пока наконец сотня мужчин и женщин не замерла в напряженном ожидании.

Над рекой повисла глубокая тишина, и Реван намеренно выждал еще пару минут для нарастания напряжения, затем медленно выпрямился и с силой воткнул свой посох в песок. Подняв руки к плечам, он раскинул их в стороны и запрокинул голову с закрытыми глазами, точно живое изображение распятого Христа, от Чьего имени он должен был вещать – и Чьего прощения смиренно просил за готовящееся полу-святотатство.

– Вот я перед тобой, Господи, – услышали его шепот в первых рядах. – Говори, ибо слуга Твой внемлет.

Очень долгое время ничего не происходило, но Реван не менял позы, застыв с раскинутыми руками и запрокинутой головой. Странно, но никто вокруг даже не шелохнулся. Через какое-то время руки его, а затем и все тело затряслись, спина выгнулась, и он рухнул на землю в конвульсиях. Толпа взволнованно зашевелилась, некоторые даже пали на колени, но Сильвен и остальные в первых рядах никого не подпустили к Ревану.

– Оставьте его! – провозгласил Иоахим. – Пусть Святой Дух снизойдет на него!

Еще несколько минут Реван корчился на песке, затем неожиданно обмяк. Никто не осмелился двинуться. А затем он шевельнулся и очень медленно встал на колени к ним лицом. Глаза его смотрели невидяще, словно перед ними до сих пор стояли картины мира Иного.

– О, как же вернуться мне к Господу? – процитировал он вполголоса, обводя взором толпу. – О, узрите, изведайте, ибо благ Господь. Ибо говорил он с недостойным слугой Своим и открыл радость великую народу Своему.

– Какую радость, учитель? – закричали тут все. – Было ли это Слово обещанное?

Осторожно, неуверенно, Реван поднялся на ноги – с него свалились сандалии, пока он бился в конвульсиях, – и вновь уставился на толпу остекленевшим взглядом.

– О, братья и сестры мои, я не знаю, как поведать вам о своем видении.

– Расскажи, расскажи нам! – послышался крик.

– Я принес слово о милости Господней, об очищении всех чад Его, – начал он осторожно. – Прежде, Господь повелел мне сказать вам, что те, кто бродят во тьме, предстанут перед великим судилищем и испытаны будут в кузне вечности. И сожжет Он все несовершенное, и отделит породу от золота, и грозно будет пламя, и велика боль для тех, кому надлежит быть очищенным.

Реван выпрямился и заговорил увереннее, убедившись, что все, и правда, слушают его, затаив дыхание.

– Но Господь Сил, в бесконечной своей милости и любви, снизошел даже до тех, кто бродил во тьме самой кромешной – даже до детей мрака, именуемых Дерини. Всем тем из них, кто искренне раскается и навсегда будет готов отречься от зла. Господь дарует особый знак своей милости. Водой изменит Он природу тех, кто станет взывать к Нему всем сердцем, в новом крещении водой и Духом. Вода очищения погасит все зло, подобно тому, как она гасит факел, и Господь Сил поднимет их к жизни новой, очищенных от прежнего зла, что поработило их.

– Так он очистит даже Дерини? – воскликнул кто-то.

– Но как возможно такое? – переспросил другой. – Даже если Дерини раскается, он все равно останется Дерини.

Согласный ропот пробежал по толпе, и один из виллимитских Дерини поднялся с места, с надеждой и недоверием на залитом слезами лице. Реван словно бы и не заметил его, зато увидели остальные.

– Не насмехайся надо мной, учитель, – вполголоса промолвил мужчина. – Я знаю свою природу. Я покаялся перед братьями и отрекся от зла, но оно все равно живет во мне, и пребудет со мной до смертного часа.

– А я говорю тебе… – внезапно Реван отшвырнул накидку и ступил в воду. – Что ныне Господь дарует тебе возможность сломать прошлую жизнь и стать тем, кем ты желаешь быть – Его возлюбленным чадом земным, не запятнанным никаким злом. Он даровал очищение моим рукам и повелел оделить им тех, кто раскается искренне. Да, даже те, кого затронуло самое страшное зло, могут быть очищены, если всем сердцем взывают к милости Божией. Взываешь ли ты к ней, брат Гиллеберт?

По толпе вновь прокатился шепоток, но Реван лишь протянул руку Дерини, приглашая его выйти вперед. И поскольку весь начальный сценарий был тщательно прописан и отрежиссирован, Гиллеберт сделал именно то, что ему было велено – хотя сам он не помнил об этом – и медленно, пошатываясь, вышел вперед, не сводя горящего взора с Ревана.

– Да, приди, брат Гиллеберт, – вполголоса молвил Реван, все глубже заходя в запруду, протягивая руки к идущему. – Сними сандалии, ибо ты ступаешь в святую воду. Патрик, Иоахим, помогите ему, ради Бога. Иди, Гиллеберт, возьми меня за руку, и я приведу тебя к очищению. Вы же все, молитесь со мной, ибо брат Гиллеберт ныне принимает спасение от Господа и смывает с души своей все нечистое.

Теперь Гиллеберт стоял уже по щиколотку в воде, а за ним – перепуганный Патрик, тоже Дерини, прижимая к груди сброшенные сандалии. Обливаясь слезами, Гиллеберт шел все глубже, в воду по колена, по бедра, не замечая холода, – пока наконец Реван не взял его за руку.

– Благословен будь Господь, что привел тебя сюда, – промолвил тот, заводя Дерини еще глубже. – И будь благословен и ты, что уверовал в Его бесконечную милость и любовь.

– Я погружу тебя в воду целиком, – сказал Реван, так что лишь Гиллеберт мог слышать его, а затем обнял того, одной рукой взяв за лоб, а другой за шею. – Ухватись за мое запястье, держи ноги и спину прямыми. Остальное я сделаю сам. А теперь задержи дыхание… – и с этими словами подтолкнул Гиллеберта назад.

– Прими очищение, во имя Духа Святого! – воскликнул Реван, удерживая его под водой и мысленно сдвигая установки, заблаговременно сделанные Сильвеном. – Пусть сей акт веры смоет все зло, дабы очищенным ты восстал к новой жизни!

Толпа вскрикнула, как один человек, когда Реван помог Гиллеберту подняться из воды. Вид у того был скорее растерянный, чем испуганный, и он смущенно заморгал, вытирая воду с лица.

– Так является Он чадам Своим, и делает их чистыми, – объявил Реван, выводя своего первого подопечного на берег. – В великой тайне говорит Он с ними, и чада слышат Его.

В этот самый миг Гиллеберт вдруг сдавленно вскрикнул и прижал руки к вискам. Глаза его распахнулись в испуге и благоговении.

– Исчез! – выдохнул он. – Мой проклятый дар исчез! Он раньше звучал, как тихий голос, и говорил мне вещи, которых я не желал слышать, а теперь его больше нет! Я чист!

Засим разразилось настоящее столпотворение, люди, а среди них и Дерини, устремились в воду, чтобы самим убедиться в чуде. Дерини принялись проверять Гиллеберта, и почти никто не заметил, как неподалеку на мелководье Реван рухнул в воду на колени, склонил голову и прижал руки к груди. Те, кто видел это, решили, что он возносит хвалу Господу, но на самом деле, он молился, чтобы никто не разоблачил их обман.