Текст книги "Скорбь Гвиннеда"

Автор книги: Кэтрин Ирен Куртц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

Глава XXIII
Но не посмеешься ты надо мной, и не нарушу я святых заветов отцов хранить Закон, пусть даже вырвут мои глаза и сожгут нутро.[24]24
  4-я Маккавеев 2:53 (Апокриф.)


[Закрыть]

Остаток ночи трое Дерини почти не спали, и подняться с постели пришлось очень рано, поскольку наступила Страстная Суббота, а это накладывало определенные религиозные обязательства на всех обитателей убежища. Совершенно измотанные после ночных приключений, они совершенно по-иному воспринимали теперь суровый символизм Страстной Недели, и все трое признались друг другу, когда встретились после мессы Джорема, что видели очень странные сны. Кроме того, Ивейн была во власти непоколебимой убежденности, что прах Орина и Иодоты необходимо как можно скорее благословить и упокоить в освященном месте.

– Не знаю, почему это так важно, но это необходимо, – уверенно ответила она, когда те стали допытываться о причинах.

Действительно, хотя здравый смысл подсказывал, что прах, ждавший своего часа три столетия, вполне может подождать еще пару дней, но некое шестое чувство стояло на своем. Даже Джорем согласился, к собственному удивлению.

С практической точки зрения, однако, это представляло определенные трудности. Собственно, хуже дня, чем Страстная Суббота, для этого трудно было вообразить. Пост был, вообще, трудным временем для священников, а уж переход к Пасхе – вдвойне; а в крохотном сообществе убежища их отсутствие в такой день особенно бросалось бы в глаза, особенно если бы разом исчезли все трое.

Тем не менее, они решили, что сумеют выкроить пару часов между краткой заутреней и более продолжительным обрядом Пасхального Бдения, когда благословлялся новый огонь, крестильная вода и зажигали Пасхальную свечу. Воспользовавшись тем, что в перерыве между двумя этими службами большинство расходились по кельям для отдыха и медитации, все трое вновь собрались у усыпальницы в подземельях Грекоты, прихватив с собой каминную метелку, ларец слоновой кости и пару больших кожаных мешков. Священники сперва тихо помолились над прахом, а затем вместе с Ивейн принялись отделять останки от одежды.

Начали они с Иодоты. Шерстяная накидка рассыпалась у них в руках, и ее пришлось собрать в один из мешков, чтоб потом сжечь, но шелковое платье не пострадало, так что прах из него удалось аккуратно ссыпать прямо с ларец. Когда убрали накидку, то нашли еще одно кольцо, на месте правой руки Иодоты, точь-в-точь такое же, как у Орина. Латинская надпись внутри гласила. Jodotha, serva Deum.

– Служительница богов, – перевела Ивейн, продемонстрировав кольцо остальным, затем спрятала его в карман, чтобы позже сравнить с кольцом Орина.

– Да, но каких богов? – переспросил Джорем резко.

Однако сейчас у них не было времени на рассуждения, ибо время близилось в вечерне. Они смели остатки праха в ларец, затем вернулись к Орину. Перышки на плаще были пришиты шелком, к шелковой основе, так что почти не пострадали, но шерстяная одежда рассыпалась на выцветшие пурпурные клочки, похожие на комья паутины. Эту труху они собрали в тот же мешок, что обрывки плаща Иодоты. Прах ссыпали в костяной ларец, а шелковые штаны и кожаные сандалии отправили во второй мешок, к платью Иодоты; туда же легла и аккуратно сложенная шираловая сеть.

Когда с этим было покончено, Ивейн поставила ларец посреди саркофага, прямо на пересечении граней четырех кубов, и отступила взглянуть на него. Кверон держал мешки и метелку, у Джорема через руку был перекинут оперенный плащ. Теперь структура саркофага стала вполне очевидна: левая половина состояла из четырех черных кубов, правая – из четырех белых. Кверон сдул последнюю пылинку с белого угла, где прежде покоилась голова Орина, затем посмотрел на своих спутников.

– Я поражен тем, насколько символизм Столпов Храма подходит для саркофага, – заметил он. – Это настолько логичное продолжение конфигурации алтарных кубов, что удивительно, как никто не додумался до этого прежде. Правда, что-то мне вспоминается, еще из юношеских дней в обители святого Неота… тогда это казалось совершенно бессмысленным – но то же самое можно сказать и об очистительном ритуале, с помощью которого мы попали сюда.

Слушатели не сводили с него внимательных глаз, и Кверон продолжил:

– А ведь мой орден знал об этом… – в голосе его звучало восхищение. – Они наверняка знали. Скрывали это от взоров непосвященных – и даже мы, братия, не понимали многого, – но старейшины ордена не могли не знать. Теперь я это понимаю.

Джорем удивленно переспросил:

– Они знали… об этом?

Кверон, кивнув, опустил на пол мешки и метелку и, встав у изголовья, уперся ладонями в углы саркофага.

– Возможно, они не знали в точности, но что-то подозревали. У нас в обители святого Неота был особый катафалк, его вывозили лишь когда умирал кто-то из старейшин. Он состоял из восьми полых деревянных кубов, соединенных между собой, в точности как этот; катафалк был разборным, тогда я думал, это чтобы удобнее было его хранить. Грани кубов были ровными, из мореного дерева – кажется, то был тис, – и украшены символами нашего ордена и веры, как и следовало ожидать. Те грани, которые соединялись между собой, были гладкими, – он провел пальцем по соединению белого и черного куба. – Но изнутри они были выкрашены в белый и черный цвет – я обнаружил это, лишь когда уже очень долго пробыл у гавриилитов, совершенно случайно, зачем-то другим зайдя в хранилище. Мне и в голову не пришло никого расспрашивать об этом, но теперь я понимаю, что когда их скрепляли, то черные оказывались слева, а белые справа. Значение этого я осознал лишь сейчас.

– Вы хотите сказать, что те, кто соединяли катафалк в аббатстве, не замечали этого? – поинтересовалась Ивейн.

– Не знаю, никогда не слышал, чтобы хоть кто-то говорил об этом. За приготовлениями к похоронам всегда наблюдал брат ризничий. И я даже не помню, чтобы он хоть кого-то просил помочь, хотя кубы, наверняка, весили немало, и кто-то должен был переносить их в церковь со склада. Послушники и младшие братья всегда делали всю черновую работу, но когда мы приходили, катафалк всегда уже стоял.

– И готов поручиться, что брат ризничий всегда был одним из старейшин, верно? – предположил Джорем.

– Всегда.

– Судя по вашему описанию, речь идет о некоем ордене внутри ордена, – высказала догадку Ивейн. – Похоже, значение некоторых обрядов оказалось утрачено со временем – как, к примеру, обряд очищения, – но вполне возможно, что некая тесная группа избранных старалась по-прежнему продолжать традиции Эйрсидов.

Кверон задумчиво кивнул.

– Весьма вероятно. У нас имелся Совет Старейшин, всего двенадцать человек, во главе с аббатом. – Он усмехнулся. – Как странно порой играет с нами судьба. Меня ведь собирались избрать в старейшины, когда я оставил гавриилитов, чтобы служить святому Камберу. Если бы остался, то, наверное, узнал бы все их тайны. Но с другой стороны, если бы это случилось, мы трое не стояли бы здесь сейчас, верно?

– По-моему, – заметил Джорем, разворачивая перистый плащ, – нам стоит продолжить беседу чуть позже и в другом месте, а не то наше отсутствие вызовет массу вопросов. Пора возвращаться. Скоро начнется вечерняя служба.

Ивейн, вздохнув, помогла ему расстелить плащ поверх саркофага, так что края его свисали до пола. Костяной ларец оказался укрыт со всех сторон. Ивейн тронула рукой угол саркофага.

– Еще только одно, – мягко промолвила она, не глядя на своих спутников. – Этот символизм очень близок мне, и не только из-за Орина с Иодотой, хотя сейчас я едва ли смогу внятно объяснить почему. Я хочу, чтобы отца похоронили так же, если нам не удастся вернуть его к жизни – может быть, в той потаенной комнате под киилем.

Впервые за все время она высказала вслух предположение, что у них может не получиться вернуть Камбера. Но слушатели задумывались и о другом.

– Ивейн, – негромко спросил ее Кверон. – Это что, предчувствие?

Чуточку смущенная, она покачала головой.

– Нет. Я просто считаю, что надо быть готовым ко всему. Закончить ту комнату под киилем, будет не так уж сложно. Саркофаг можно сделать и деревянным, как для ваших гавриилитских старейшин – собственно, его и доставить-то туда можно будет только по частям… но я хочу, чтобы он покоился в равновесии между Столпами. И мы можем выкрасить наши кубы даже извне, – добавила она с застывшей улыбкой.

– Так, а что еще, – потребовал Джорем, пристально глядя на сестру. – Ну, выкладывай, Ивейн. Я же вижу, это не все.

Сцепив руки и не свод с них взгляда, она покачала головой.

– Ты прав, есть еще кое-что. Если… если я погибну во время обряда… нет, дай мне договорить, Джорем… Я должна это сказать. – Она выпрямилась и в упор посмотрела на них. – Если я погибну, то хочу, чтобы меня похоронили рядом с Райсом, в таком же саркофаге. Вы обещаете?

Они торжественно поклялись, и ни один даже не попытался возразить, что, конечно же, все пройдет благополучно и, конечно, она не умрет. После этого оба священника, преклонив колени, вознесли короткую молитву за Орина и Иодоту и благословили их место последнего упокоения, а затем все трое вернулись своей дорогой, дабы приветствовать чудо Воскресения.

* * *

В следующие часы Пасху праздновали по всему Гвиннеду. В соборах и крохотных церквушках пасхальная литургия провозглашала обещание Господне спасения и жизни вечной для верующих, и голоса молодых и старцев сливались в едином хоре хвалы и благодарности за милость Божию. Даже Дерини могли прийти в церковь в эти святые дни, хотя все пасхальные проповеди неизменно призывали их раскаяться и отречься от былых заблуждений.

В Ремуте, как и везде, Пасха праздновалась с размахом, особенно в соборе святого Георгия. Король с братьями присутствовали на службах в этой заново отстроенной церкви: Джаван и Райс-Майкл прислуживали архиепископу Орину у алтаря, а Алрой возглавлял дарственную процессию, поднося вино и хлеб верующим.

Пиршество, которое последовало за богослужением, затянулось до самого вечера, и там уж гости вдоволь могли насладиться яствами и сладостями, запретными во время поста. Если не считать Хьюберта, который в это время обязан был находиться в Валорете, все прочие регенты были здесь с женами и домочадцами, – даже герцог Эван прибыл из Келдора. На следующий день Алрой давал большой прием, на котором присутствовал в парадной короне, высокой, украшенной рубинами, – в этот день он казался истинным владыкой… хотя кто-нибудь из регентов все равно постоянно держался поблизости.

Однако регенты не сидели без дела все это время.

За месяц, отделявший Пасху от дня рождения близнецов, приходившегося на двадцать пятое мая, Джаван ясно почувствовал, что они что-то затевают, и это неким образом имело отношение к герцогу Эвану, самому безобидному из всех пятерых.

Сразу после того, как отшумели пиры и веселье пасхальной недели, Эван вновь отбыл к себе в Келдор, и в этом, казалось бы, не было ничего примечательного, поскольку давно уже негласно было решено, что присутствие герцога при дворе совершенно не требуется, и он может оставаться в своих владениях, сколько необходимо, точно так же, как Хьюберт в Валорете.

Однако на сей раз отъезд герцога вызвал подспудное недовольство, хотя никто напрямую не сказал ему, что его желали бы видеть в столице постоянно. Лишь когда он отъехал достаточно далеко, чтобы вернуться было невозможно, регенты начали шептаться, подстрекаемые графом Мердоком, что, возможно, Эвану стоило бы просить об отставке, а заменил бы его брат Хьюберта, Манфред, – хотя этот достойнейший кандидат поспешил удалиться в Кайрори, чтобы надзирать там за строительством своего нового замка, дабы никто не мог обвинить его в том, что он интригует, дабы занять место регента.

Джаван прознал об этом от Ориэля, а тот услышал от одного из сынков Мердока, который слишком распустил язык, пока Целитель пользовал его после падения с лошади.

В скором времени архиепископ Хьюберт без предупреждения наведался в Ремут, вероятно, чтобы убедиться, насколько успешно продвигается религиозное образование Джавана, но кроме того, чтобы обсудить с остальными регентами вопрос с Эваном, ибо перед возвращением в Валорет имел долгие беседы с каждым из них. За те три дня, что он пробыл в столице, он несколько раз виделся с Джаваном и подробно расспрашивал его о занятиях, как будто желая тем самым оправдать свой приезд, но эти встречи всегда происходили при посторонних, и принц не осмелился влиять на архиепископа или читать его мысли. Большую же часть времени Хьюберт проводил с другими регентами.

Вот на что архиепископ, действительно, обратил самое пристальное внимание, так это на нежелание Джавана иметь своим духовным наставником епископа Альфреда. Он был достаточно умен, чтобы не давить на принца, поскольку сей выбор, по определению, дело глубоко личное; не стал он и возражать против того, чтобы Джаван занимался с отцом Бонифацием. Он просто желал быть всегда в курсе того, чем принц занимается и о чем думает.

Вот почему, в самый день отъезда, Хьюберт препоручил принца заботам двух новых наставников из Custodes Fidei: инквизитору отцу Лиору и местному аббату Custodes, отцу Секориму, которым было поручено самолично надзирать за всеми религиозными занятиями Джавана. Дважды в неделю ему по-прежнему дозволялось заниматься с отцом Бонифацием у того в покоях, но ежедневные посещения службы оказались под запретом, поскольку священники стали требовать, чтобы именно им принц помогал на мессе, в собственной церкви Custodes.

Лишь две вещи помогли Джавану пережить этот слишком долгий месяц от Пасхи до дня рождения – то, что погода наконец улучшилась и стали возможны поездки за город, прекратившиеся зимой и из-за переезда в Ремут; и временный отъезд регента Рана, который отбыл в Шиил, чтобы наконец обосноваться в Туринском графстве. Даже Мердок уехал на неделю-другую, дабы отвести сына с молодой женой в семейное поместье в Картане, где молодожены должны были обосноваться на первое время.

Итак, на пару недель граф Таммарон оказался единственным регентом в Ремуте. Он обходился со своими юными подопечными несравненно мягче, чем одобрили бы его сотоварищи, если бы были в столице. Он даже дозволил Алрою несколько раз провести малый королевский суд для местных просителей Джавану с Райсом-Майклом также разрешили присутствовать, – но никаких иных официальных мероприятий в начале мая больше не было. Все трое обязаны были присутствовать на утренних и вечерних молитвах вместе со всеми придворными, а также на воскресной мессе, вечером трапезничать в парадном зале в присутствии двора и, если позволяла погода, по несколько часов в день тренироваться с оружием или заниматься верховой ездой… и, конечно, на Джавана его сторожевые псы из Custodes налагали дополнительные ограничения. В остальном же Таммарон ничем не досаждал принцам и королю.

В такой ситуации Джавану было куда проще заниматься своими делами, собирая сведения для союзников-Дерини, но в отсутствие регентов двор почти не получал вестей из внешнего мира, да и те Таммарон тщательно дозировал, поскольку имел свои, крайне ограниченные представления о том, что стоит, а чего не стоит сообщать молодым людям.

Джаван по-прежнему являлся на занятия к отцу Бонифацию несколько раз в неделю и порой встречался там с кем-то из Дерини, которых он за это время узнал ближе и научился им доверять. Но после того, как он рассказал о грядущих переменах в совете регентов и об усиленном внимании Custodes к собственной персоне, ему, в общем-то, больше нечего было поведать им, кроме новостей о пленных Дерини.

Из четверых Дерини, обычно пребывавших в замке, не считая полдюжины, прикрепленных к гарнизону, на виду сейчас был один лишь Ориэль. Ран и Манфред забрали с собой Ситрика и Урсина; их ждали обратно не раньше дня рождения близнецов.

Джаван время от времени видел Деклана Кармоди, но тот до сих пор толком не приступил к исполнению своих обязанностей, после срыва, случившегося с ним три месяца назад. Джаван старался избегать его, дабы не подвергать опасности свой пока еще шаткий союз с Ориэлем.

Касательно жены и дочурки Ориэля Джавану мало что удалось узнать. Он выяснил, что все семьи Дерини содержались под стражей в покоях ремутского замка. Однажды он даже заметил краем глаза Алану д'Ориэль, гулявшую во дворе под присмотром стражи, но заговорить с ней или еще с кем-то из пленных было бы немыслимо. А проникнуть в их апартаменты не под силу оказалось даже принцу, обученному Дерини.

Так и проходили дни после Пасхи, и Джаван с союзниками пока просто старались выгадать время в ожидании Троицы. Ивейн продолжала свои изыскания с помощью Джорема и Кверона, работая с недавно обнаруженными рукописями, а Целитель копался в памяти в поисках еще каких-нибудь крупиц древних традиций, сохраненных гавриилитами, что могли бы пригодиться им сейчас.

Впрочем, Дерини не только корпели над манускриптами. В передышках между чтением и ментальными упражнениями, они старательно расчищали зал под киилем. На помощь им пришли четверо доверенных слуг Ивейн, которым, по их собственному согласию, слегка подправили память, дабы сохранить тайну этого священного места. В ожидании того дня, когда можно будет попытаться оживить Камбера, они даже соорудили набор деревянных кубов, наподобие описанных Квероном, и выкрасили их в черный и белый цвета, как изнутри, так и снаружи. Позже, их можно будет собрать воедино в комнате под киилем… В этой работе слуги, разумеется, им не помогали, невзирая даже на все изменения в воспоминаниях.

Но все равно, и для троих Дерини время тянулось бесконечно, они с нетерпением ожидали, когда наконец подойдет Троицын день и Реван начнет свои проповеди. Ибо хотя они уже решили для себя, как должно будет проходить воскрешение Камбера, но не хотели рисковать, пока не убедятся, что у Ревана дела пойдут хорошо, на тот случай если во время обряда кто-нибудь из них погибнет.

В день рождения короля и принца Джавана они отслужили мессу за их благополучие, долгую жизнь и процветание, но никаких особых перемен в Ремуте по этому поводу не ожидали. Не готовился к ним и Джаван, когда поутру после торжественной мессы Карлан помогал ему с парадным облачением для церемонии.

– Что, вы думаете, вам подарят, ваше высочество? – поинтересовался паж, помогая своему господину через голову натянуть синюю шерстяную тунику. – Не удивлюсь, если это будет новый меч, или, может, новая сбруя для вашего р'кассанского жеребца, или даже боевой конь, чтобы ездить на нем, пока жеребец не подрастет.

Джаван с улыбкой подтянул манжеты нижней туники, затем встряхнул нарукавниками и поправил длинный палантин. Шерсть без помех скользила по шелку, укладываясь на узких бедрах красивыми складками, когда Карлан застегнул на нем пояс из серебристых бляшек. Нарукавники были куда более яркими, чем носил Джаван обычно – алые с золотом, и с темно-синей вышивкой по краю, на алой подкладке. Спереди оверкот был расстегнут до пояса, чтобы показать высокий ворот и шитье нижней туники, – серебряная нить на синем фоне.

На ногах у принца были тонкие сапожки из алого сафьяна, с прорезями, сквозь которые виднелись черные штаны, – это был подарок Карлана, который тот преподнес ему нынче утром. Джаван не рискнул надеть их в церковь, чтобы не запачкать в грязи на улице, но остальные торжества должны были проходить под крышей. Принц вытянул носок, чтобы еще раз полюбоваться на обновку, пока паж цеплял ему на пояс кинжал в узорчатых ножнах.

– Новое седло, это было бы неплохо, – согласился принц. – Или новый лук. Вот это было бы здорово. Старый стал слишком тугой, его трудно натянуть, особенно если брать длинные стрелы.

Он изобразил, как натягивает тетиву, и цепляет стрелой себе за ухо, и Карлан в шутку толкнул его в плечо.

– Вы здорово подросли за зиму, сударь. – С этими словами он взял в руки гребень и вместе с принцем подошел к небольшому зеркалу на стене. Тот, тем временем, принялся пальцами приглаживать непокорные черные вихры. – Э, нет, позвольте уж мне! Нельзя, чтобы остальные пажи решили, будто я не могу как следует поухаживать за своим господином. Сегодня все будут смотреть на вас!

– Да, все регенты, точно… – пробормотал тот, стоя неподвижно, чтобы Карлан мог причесать его. – Может, они опять потом разъедутся? Хорошо, хоть на будущий год я стану совершеннолетним. Тогда я буду не обязан больше слушать ничьих приказов.

– Да, но вот это все равно налагает свои обязательства. – И Карлан надел принцу на голову серебряный обруч, украшенный крестами и гранатами. А если вы от нее откажетесь, как того желают регенты, то будете связаны еще более суровыми обетами. – Карлан склонил светловолосую голову. – Вы, и правда, собираетесь сделать это, сударь?

Глядя на свое отражение в зеркале, на корону, сверкающую в солнечных лучах, Джаван осознал, что никогда по собственной воле не откажется от своего права рождения, но не решился сказать о том пажу, ибо тот непременно передаст все регентам, если те спросят его.

– В ближайшее время, нет, – ответил он, как мог искренне, умолчав, однако, что не готов сделать это и позднее, памятуя об алчности регентов, которые пойдут на все, чтобы сохранить свое положение, даже когда Алрой с Джаваном достигнут совершеннолетия. – Это очень важный шаг, а я слишком молод, чтобы принять столь далекоидущее решение. Отец Лиор и отец Секорим очень помогают мне, но благодаря им я также осознал, как многому мне еще предстоит научиться, прежде чем окончательно выбрать жизненный путь. Я буду и дальше размышлять об этом – что, увы, означает дальнейшие ночные бдения, в ущерб твоему отдыху.

При этих словах он широко улыбнулся, и Карлан хихикнул, по-видимому, удовлетворенный таким ответом.

– Что бы вы для себя ни решили, милорд, я всегда буду считать за честь служить вам. – Он склонился поцеловать Джавану руку с неподдельным уважением. – Но сейчас, думаю, вашему высочеству следует отправиться в банкетный зал, а не то мы так и не узнаем, какие подарки вам приготовили на день рождения!

Церемония дароприношения началась самым приятным образом, хотя Джаван и несколько остолбенел, увидев в зале всех пятерых регентов разом, да еще с семьями, а также четверых пленных Дерини, хотя те, разумеется, держались в сторонке, и скорее всего, большинство присутствующих даже не поняли, кто это такие. Дарители приносили королю и его брату подарки больше часа, – целая процессия с куртуазными речами и большой помпой. Когда все было кончено, Джаван стал счастливым обладателем двух келдишских ковров, своры кассанских гончих, охапки меховых покрывал из Коннаитских гор, мешочка речного жемчуга от одного из ховисских принцев и рулона расшитого золотом алого шелка от Хорта Орсальского. Алрой получил похожие подарки, только побогаче и побольше, ибо все же был королем.

Торент никаких подарков не прислал, да они ничего и не ждали, поскольку там до сих пор скрывался бастард короля Имре и его покойной сестры, и торентский владыка – по крайней мере, на словах, – поддерживал его претензии на трон Гвиннеда. Рано или поздно, Халдейнов с этой стороны ожидали неприятности, поскольку в этом году Марку Фестилу уже сровнялось тринадцать, и очень скоро его союзники заявят о своих правах, как только решат, что у них есть хоть какой-то шанс на победу.

Но это случится не сейчас и не в обозримом будущем, ведь новый торентский король сам всего год, как взошел на престол, и ему было всего восемнадцать. Арион Торентский не станет рисковать, развязывая войну за своими пределами, пока его собственное положение на троне еще довольно шатко. К тому же, Торент еще не до конца оправился от поражения, нанесенного им армией Гвиннеда десять лет назад. Так что пока они притихли.

Итак, после чужеземных послов, вперед выступили вассалы Алроя, чтобы также одарить близнецов. Им были поднесены кошели с золотом, серебряные застежки искуснейшей работы, соколы, охотничьи псы, скакуны, а лорд Уильям де Боргос даже дал обещание, что его знаменитый жеребец, непревзойденный во всех Одиннадцати королевствах, покроет выбранных братьями кобыл.

Одним из самых удачных подарков, преподнесенных разом Алрою и Джавану, была доска для кардунета от одного из южных баронов, – из черного и оливкового дерева, инкрустированная по бортику самоцветами и жемчугом. Фигурки тоже были вырезаны из черного и оливкового дерева, ливреи на них раскрашены в соответствующие цвета, а в короны двух королей и митры архиепископов вставлены настоящие драгоценные камни.

Даже Райс-Майкл позавидовал такому подарку, хотя его внимание, как впрочем и остальных придворных, тут же отвлек Боннер Синклер, молодой граф Тарлетонский, который с поклоном поднес братьям клетку из ивовых прутьев, откуда выглядывали две пушистые мордочки с черными блестящими глазками.

– Что это такое? – в восторге спросил его Алрой, когда граф поставил клетку на пол и распахнул дверцу, выпуская животных на волю.

– Хорьки, государь, – ответил Тарлетон с улыбкой. – Это замечательные зверьки, только надо, смотреть, чтобы они не растащили всю сокровищницу. Они ужасные воришки!

Животные сперва слегка робели, и самец даже укусил острыми зубками Алроя за палец, а потом спрятался у него в рукаве. Второй же, предназначенный Джавану, вскоре принялся резвиться среди горы подарков у трона, рассыпая драгоценные безделушки, после чего нашел убежище у Райса-Майкла на коленях.

– Они сами выбирают себе друзей, ваше высочество, – извиняющимся тоном пояснил лорд Тарлетон Джавану. – Я могу привезти вам другую, хотя не могу обещать, что она непременно выберет именно вас.

– Нет, пусть останется у брата, – отозвался принц опечаленно. – Все равно, занятия отнимают у меня слишком времени, чтобы держать домашнего любимца.

Позже он пожалел о своих словах, поскольку регенты, похоже, уже всерьез решили отправить его в монастырь. Когда настал их черед приносить дары, Алрой получил все достойное короля: новые доспехи, затупленный турнирный меч, набор военных карт пограничных районов, пару копий для охоты на вепря и, как венец всего, полностью снаряженного боевого жеребца изумительной белой масти.

– О, он просто великолепен, благодарю вас, лорд Таммарон! – воскликнул Алрой, когда жеребца вывели из зала.

Подарки Джавану были не менее великолепны, но совсем в ином роде, если не считать охотничьего лука от герцога Эвана – точь-в-точь такого, о каком Джаван мечтал. Остальные же дары подошли бы скорее монаху, давным-давно удалившемуся от мира, чем тринадцатилетнему мальчику: богато разукрашенный часослов, четки и серебряное распятие, достойные какого-нибудь собора, мощи святого Виллима в хрустальном реликварии, а от Хьюберта – простенькое кадило, и дискос, и риза из светлой шерсти. По сравнению с прочими подарками эти казались едва ли не нищенскими.

– Мне сказали, что сии вещи принадлежали вашему отцу, когда он был священником в аббатстве святого Фоеллана, – пояснил Хьюберт, и тон его намекал на большее, чем сами слова. – Когда вы войдете в возраст и пожелаете жить собственным двором, я подумал, они могут вам пригодиться. Капеллану не понадобится привозить свои собственные, – и с этими словами архиепископ передал сложенное одеяние в руки Джавану, словно вручал их свежеиспеченному священнику.

Принц попытался сделать вид, будто очень тронут, но хорошо понимал, на что именно намекал Хьюберт своими подарком; и к тому же он сильно сомневался, чтобы его отец имел к этим вещам хоть какое-то отношение. Пробормотав какие-то слова благодарности, он передал их Карлану, но еще долго после этого чувствовал, что взоры всех присутствующих устремлены на него, – даже когда придворный бард начал читать оду в честь его брата.

Впрочем, настроение собравшихся тут же переменилось, и Джаван почти позабыл о неудачном подарке архиепископа, когда граф Мердок, коротко посовещавшись о чем-то с Раном, Таммароном и Хьюбертом, выступил вперед и поклонился королю.

– С дозволения вашего величества, теперь, когда все дары были принесены, есть еще одно дело, которое мы хотели бы завершить, прежде чем начнется праздничное пиршество. Позволите ли вы мне говорить?

Алрой согласно кивнул и поднял руку, – как будто он мог возразить!.. – но ясно было, что король понятия не имеет, о чем может пойти речь. Зато Джаван вполне мог предположить. За поясам у главы регентов, рядом с кинжалом в ножнах, был заткнут свернутый в трубочку пергамент, и Мердок еще раз поклонился королю и его братьям, прежде чем развернуть и начать читать этот документ.

– Государь, ваши высочества, милорды и дамы, – начал он, вполоборота к залу. – От имени моих собратьев-регентов я хотел бы донести до вас один из пунктов закона. Возможно, некоторые из вас помнят, что указом нашего дорогого покойного короля Синхила, устанавливавшим правила действия совета регентов для его сыновей, пока те не достигнут совершеннолетия, любые четверо его членов могут исключить из своих рядов пятого, если единогласно примут такое решение. С огорчением должен сообщить вашему величеству, что сегодня мы намерены воспользоваться своим правом.

Герцог Эван вскочил на ноги. Ему было всего тридцать семь лет, но в этот миг он выглядел стариком.

– Таким образом мы, граф Таммарон Фитц-Артур, граф Ран Хортнесский, архиепископ Хьюберт Мак-Иннис и я, граф Мердок Картанский, исключаем из совета регентов его милость герцога Клейборна и на его место назначаем почтенного графа Кулдского, лорда Манфреда…

– Мердок, я убью тебя! – Прежде, чем Мердок успел закончить, герцог Эван с яростным криком перескочил через ряды скамей, отделявшие его от регента; в руке его оказался длинный горский кинжал. Клинок зацепил пергамент, который Мердок инстинктивно вкинул, чтобы защититься, затем оцарапал тому щеку, – но граф и сам уже выхватил оружие, парируя новый удар.

– Остановите его! – закричал Ран.

Но оба уже сцепились не на жизнь, а на смерть и покатились по полу. Слуги Эвана с опозданием кинулись ему на помощь, но королевские гвардейцы, устремившиеся в зал, набросились на них. Джаван толком не успел разглядеть, как это произошло, – но внезапно кровь оказалась повсюду, и умирающий Эван остался лежать среди трупов своих слуг. Руками он зажимал глубокую рану на животе, из которой торчал кинжал.

В зале наступила мертвая тишина. Пошатываясь и хрипло дыша, Мердок поднялся на ноги, поддерживая раненую руку. Между пальцев у него сочилась кровь, прямо на только что преподнесенные в дар келдишские ковры. Регент взглядом призвал к себе Ориэля.

– Но этим – никаких священников! – рявкнул он, заметив, что к умирающим приблизились двое Custodes – Никакой пощады предателям! А ты!.. – Здоровой рукой он ткнул в Деклана Кармоди, который оказался ближе всех из Дерини, не считая Ориэля. – Мак-Эван должен быть раздавлен! Теперь вы все видите, почему мы хотели убрать его. Он строил козни против короля. Мне нужны имена его сообщников.