Текст книги "Нелюбимый (ЛП)"

Автор книги: Кэти Регнери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Конечно, мне всё равно придётся общаться с ней – особенно в течение следующих трёх или четырёх дней. Ей понадобится помощь в очистке и смене повязок. И пока она поправляется в маминой постели, мне нужно приносить ей еду и питьё. Но как только она достаточно поправится, чтобы позаботиться о себе, я скроюсь, пока не придёт время отвезти её в Миллинокет.

Чувствуя себя сильнее, хотя, несомненно, тоскливо, я вытаскиваю топор из колоды и кладу на пень ещё одно полноразмерное бревно для рубки.

***

Я снимаю джинсы и встаю под душ на открытом воздухе, хватаю бутылку жидкого мыла «Доктор Броннер» с небольшой полки, прикрепленной к стене дома, и выдавливаю небольшое количество себе в ладонь. Я втираю его в волосы, затем смываю. Оно не создаёт много пузырьков, потому что оно биоразлагаемое, но всё же делает свою работу.

Я всё ещё моюсь мылом из галлонных бутылок из тех последних нескольких ящиков, которые купил дедушка. Если я смешиваю концентрированное кастильское мыло с водой в пенообразующем флаконе, средство расходуется в десять раз дольше, и в итоге мне нужно использовать только две или три галлонные бутылки в год. Иногда мне кажется, что я никогда их не закончу, и я задаюсь вопросом, было ли это намерением дедушки – сделать запасы на всю мою жизнь, чтобы у меня никогда не было причин уходить.

Я провожу по скользким от мыла грудным и брюшным мышцам, твёрдым и отчетливо проступающим под кожей. Когда мои пальцы скользят по соскам, я внезапно мысленно возвращаюсь к соскам Бринн, которые были бледно-розовыми и нежными. Я видел их лишь мгновение, прежде чем заставил себя отвести взгляд, но они были прекрасны, и видеть их своими глазами было самым эротичным моментом в моей жизни.

Внезапно кровь в моей голове устремляется вниз к члену, заставляя его напрягаться и расти. Я закрываю глаза и прижимаю руки к стене дома, позволяя холодной воде стекать по моей спине, в то время как сам поддаюсь чувству сексуального возбуждения. Это не то, что я испытываю регулярно, и даже когда это происходит, я стараюсь его контролировать.

Увлечение моего отца – изнасилованием своих жертв перед их убийством – заставляет меня быть осторожным в своём подходе к собственной половой жизни. Даже когда я позволяю себе испытать какое-то короткое физическое удовольствие, я редко разрешаю себе полностью отдаться ему.

Мама и дедушка никогда не сажали меня и не обсуждали со мной репродуктивную функцию, хотя у меня был ускоренный курс, когда я наткнулся на двух наших коз, Гектора и Долли, одним осенним утром, когда мне было тринадцать. Я зачарованно наблюдал, как Гектор снова и снова взбирался на Долли, втыкая свой розовый, тонкий как карандаш член в её заднюю часть. Я понятия не имел, что дети Долли следующей весной были результатом этого упражнения, но я понял, что половой акт был чем-то, что происходило естественно среди живых существ.

Большая часть моего образования пришлась на шестнадцать лет. Дедушка вернулся из своей ежемесячной поездки на почту Миллинокета с тремя журналами в коричневом бумажном пакете и вручил их мне.

– Я знаю, что ты не собираешься встречаться здесь с девушкой, но думаю, что каждый мужчина должен хотя бы знать, для чего ему член.

Внутри журналов были фотографии обнажённых женщин – некоторые в сексуальных позах с мужчинами и другими женщинами, и много сопутствующих рассказов о том, что происходило между ними. Я впервые мастурбировал, глядя на фотографии в этих журналах, хотя потом чувствовал себя виноватым, неуверенным в том, правильным или нет, было то, что я только что сделал.

У меня всё ещё неоднозначные отношения с моей собственной половой жизнью. Я знаю, что я гетеросексуал, и есть части меня, которые хотят быть сексуально активными с женщиной, но на данный момент мои личные желания настолько перепутаны с моими страхами о том, что я окажусь таким же, как мой отец, что это отношения «любовь-ненависть».

Хотя прямо в эту секунду, когда холодная вода стекает по моей спине, и моя жёсткая длина напрягается у живота? Это ощущается больше как любовь, чем ненависть. Когда я вспоминаю тело Бринн, в то время как поглаживаю своё, мне кажется, что это собственный вид поклонения, и я допускаю это. Откинув голову назад, я думаю о лёгкой тяжести её тела на моей груди, звуке её смеха, когда я «постучал» по занавеске, и прикосновении её руки к моей, когда она извинилась передо мной сегодня утром…

Я вскрикиваю, закрываю глаза и кончаю горячими струями на стену дома, запыхаясь и тяжело дыша.

Я не хочу открывать глаза.

Я не хочу чувствовать себя плохо из-за того, что ощущается так хорошо.

Я не хочу стыдиться того, что прикасаюсь к себе и получаю удовольствие от своего тела.

Я не хочу чувствовать себя виноватым за то, что думал о Бринн, когда кончил.

Больше всего на свете, я не хочу быть сыном Пола Айзека Портера…

…но это так.

Я открываю глаза, набираю воду в руки и кидаю её в стену дома, чтобы стереть все следы моего оргазма. Затем я выключаю воду, обматываю тело полотенцем и возвращаюсь в дом с тяжёлым, неспокойным сердцем.

***

Нарубив дров, я дою Энни и принимаю душ, затем возвращаюсь на улицу, чтобы собрать яйца у девочек – Мэйси, Кейси, Лейси, Грэйси, Трэйси и Стэйси – избегая клевка в руку от Тирранозавра Рекса, одинокого петуха, который защищает своих кур.

Я беру всего восемь яиц и несу их на кухню. Часы над раковиной показывают десять часов. Прошло четыре часа с того момента, как Бринн приняла половинку перкоцета. Хотя срок годности таблеток рассчитан на три года, я хранил пузырёк в подвале, где холодно и темно, и они, кажется, справляются с её болью, хотя таблетка на данный момент уже должна перестать действовать. Я надеюсь, что когда она проснётся, то будет готова съесть что-нибудь существенное. Она не ела нормально с тех пор, как я нашёл её.

Я разбиваю все восемь яиц в миску и добавляю немного молока Энни. Она коза Ламанча, поэтому, хотя её молоко не сливочное, оно почти как цельное коровье молоко по консистенции и слаще, чем молоко от Саненс или Оберхаслис, которых мы держали в сарае в разное время.

Взбивая яйца, я добавляю немного соли и перца, затем ставлю старую чугунную дедушкину сковородку на одну из конфорок. Двадцатидюймовая плита имеет зажигание от батареи, но готовит на пропане, и если я экономлю, пользуясь ею раз в день, то могу готовить месяцами без необходимости пополнять бак.

Я наливаю каплю оливкового масла в сковороду, затем добавляю яйца, глубоко вдыхая, в то время как они шипят и взбиваются. Достав из шкафа два тарелки, я ставлю их рядышком на стойку, удивляясь на один краткий миг. Сегодня я готовлю для двух человек, то, что я не делал так долго, очень долго.

– Что на обед, мама?

– Принеси мне две тарелки, Кэсс. Я делаю жареный сыр.

Я пододвигаю стул к раковине и забираюсь наверх, чтобы добраться до шкафов.

– Мама, когда я вернусь в школу?

Прошёл год после инцидента с Джей-Джеем и Кенни в уборной, и я всё жду, когда она скажет мне, что мы возвращаемся в город.

Я открываю шкаф и вытаскиваю две керамические тарелки, держу их в руках, когда она достаточно резко вдыхает.

– Никогда, – наконец говорит она, сердито намазывая маслом четыре куска хлеба на разделочной доске. Она откашливается, глядя на меня. Взяв тарелки из моих рук, она опускает их по бокам, что делает её руки похожими на большие белые фрисби. – Ты помнишь своего… – Она делает паузу, внимательно глядя на моё лицо. – …папу?

– Не очень хорошо, – говорю я.

У меня есть кое-какие воспоминания о нём, но они весьма немногочисленны, и ни одно из них не приносит мне счастья. Он был просто кем-то, кто появлялся время от времени, а затем снова уходил. Я никогда не знал его. Не по-настоящему.

Она кивает, глядя на пол. 

– Спускайся оттуда. 

Я спрыгиваю на пол и тащу стул обратно к столу. Когда я поворачиваюсь обратно к стойке, у мамы по лицу текут слёзы. Внезапно она поднимает тарелки над головой и с яростным криком бросает их на пол.

Открыв рот от шока, я смотрю на неё, задаваясь вопросом, что мне делать. Осколки разбитой белой керамики разбросаны по полу, и она тихо всхлипывает, её плечи трясутся, губы дрожат.

– Он умер, Кэсс, – шепчет она, поднимая на меня глаза. – Кто-то… – она тихо всхлипывает. – Теперь его нет.

Я знаю, что мой отец был арестован и признан виновным в нанесении вреда нескольким женщинам, которых мы с мамой никогда не встречали, и я знаю, что он был посажен, чтобы умереть в какой-то момент. Я полагаю, что этот момент теперь наступил и прошёл.

В этом дело? Меня это не очень заботит. Мне всё равно, что он умер. Если уж на то пошло, я рад. Я боялся его сильнее, чем любил, и я больше предпочитаю жить здесь с мамой и дедушкой. Но когда я вижу маму такой расстроенной, у меня внутри всё сжимается.

– Мама?

Она поворачивается ко мне, кладёт руки мне на плечи и пристально смотрит мне в глаза. 

– Я самый глупый человек, живущий на божьей земле? 

Я качаю головой. 

– Нет, мама. Ты лучший человек, живущий на божьей земле. 

Она притягивает меня к себе, крепко обнимает меня и прижимается губами к моей макушке. 

– Ты хороший, Кэсс. Помни это. Всегда помни это. Ты хороший мальчик. Будь хорошим. Оставайся хорошим, Кэссиди… 

– …Кэссиди? Кэсс?

Кто-то зовёт меня по имени.

– Иду!

Я выключаю конфорку, снимаю яйца с огня и иду проверить Бринн.

Глава 15

Бринн

Когда я просыпаюсь, моё бедро болит. Острые боли чередуются с тупым жгучим пульсированием, но полагаю, что боль следует ожидать, когда вы излечиваетесь от травм, как у меня. «Не будь ребёнком, Бринн. Будь сильной». Чтобы отвлечься, я дышу через нос, и у меня текут слюнки. Кто-то готовит, и пахнет запредельно вкусно.

– Кэссиди? – зову я, когда мой желудок урчит достаточно громко, чтобы разбудить мёртвых. – Ты здесь?

Нет ответа.

– Кэссиди? Кэсс?

– Иду!

Я опираюсь руками о кровать, поднимаю голову и пытаюсь принять сидячее положение, когда он отодвигает занавеску.

Я уже несколько раз видела его лицо, но снова и снова поражаюсь его необычностью. Это не только его очаровательные несовпадающие глаза, или эти три притягательные родинки, которые дразнят меня. Дело даже не в том, насколько он высок и силён, хотя он и одет в футболку, которая демонстрирует невероятно подтянутые руки с четко выраженными мышцами лесоруба.

Это гораздо больше, чем то, как он выглядит. Дело в том, что моё сердце было тронуто его добротой ко мне – тем фактом, что он несколько раз спасал мне жизнь и продолжает заботиться обо мне, о незнакомке. Когда я думаю о том, как он нес меня на спине часами напролёт сквозь этот неумолимый дождь, мне хочется плакать, пока все слёзы в моём теле не иссякнут. Я не могу вспомнить, когда в последний раз встречала кого-то столь самоотверженного. Из-за этого моё сердце немного ноет.

– Привет, – тихо говорю я.

– Как ты себя чувствуешь?

Я делаю глубокий вдох, и жжение в боку вновь вспыхивает невыносимой болью. Я задерживаю дыхание, пока боль немного не ослабевает.

– Больно… но я в порядке.

– Полагаю, что это будет болеть некоторое время, – он наклоняет голову набок. – Поднимешься ради нескольких яиц? Они свежие.

– Конечно, – говорю я с благодарной улыбкой. – Пахнет вкусно.

Он исчезает, только чтобы вернуться через мгновение с тарелкой яичницы. Мой рот наполняется слюной, когда он ставит тарелку на край стола рядом со мной, и я останавливаю его, когда он разворачивается, чтобы уйти.

– Подожди! Разве ты не поешь?

Он указывает большим пальцем в сторону кухни.

– Да.

– Ты не хочешь принести свою еду сюда? – спрашиваю я с надеждой в голосе.

Он на секунду задерживает на мне взгляд, потом отводит глаза.

– Подумал, что я просто быстро поем. Много работы, надо наверстать упущенное.

– О, – бормочу я, удивляясь своему разочарованию.

– Эй, – быстро говорит он. – Конечно. Я могу… я могу сделать перерыв. Я принесу свою еду сюда.

Его джинсы сильно поношены, и я замечаю, что он носит их низко на бёдрах. Он возвращается на кухню, чтобы взять свою тарелку. Когда он двигается, я вижу полоску загорелой кожи между джинсами и футболкой и чувствую, как мои щёки краснеют. Когда он поворачивается и ловит меня, таращащуюся, хотя на его лице нет никакого выражения поддразнивания или торжества. Как будто он этого не заметил, или он такой скромный, что не соотнёс мой взгляд с его мускулистым телом.

Я поднимаю свою тарелку и копаюсь в яйцах, а он возвращается и садится в кресло-качалку по другую сторону стола.

– Это, ох… ммм, – говорю я, проглатывая огромную порцию еды.

– Девочки хорошо работают, – отвечает он, откусывая меньший и более адекватный кусочек.

«Девочки?»

– Какие девочки?

– Мэйси, Кейси, Лейси, Грейси, Трейси и Стейси.

Моя вилка замирает на полпути ко рту, нагруженная рыхлым жёлтым совершенством.

– Кто?

– Мэйси, Кейси, Лейси, Грейси, Трейси и Стейси.

Он тихо смеётся.

– Куры.

Мой мозг осознаёт, что он говорит о курицах, но сердце полностью отвлечено мягким, низким рокотом его смеха. «Сделай это снова. Ради любви ко всему святому, пожалуйста, снова засмейся».

– Девочки в рифму, – замечаю я, откусывая ещё кусочек.

– Да, – соглашается он, но не смеётся, и я чувствую себя обманутой.

– Ты называл их?

Он кивает.

– Весьма интересно.

– Почему?

– Ты не похож на тех, кто называет своих кур всех в рифму и глупо.

– Ты хочешь сказать, что я не весельчак?

Я качаю головой, улыбаясь ему.

– Просто серьёзный.

– Это плохо? – спрашивает он, пристально глядя на меня, словно ожидая честного ответа.

– Не для меня, – говорю я. – Мне нравится серьёзность.

Он возвращается к своей еде, но мне кажется, что я вижу, как уголки его губ дёргаются, как будто он одобряет мой ответ, хотя и не говорит этого. Я запихиваю в рот остатки яиц и ставлю тарелку обратно на стол.

Думаю, что нахожусь здесь уже около четырёх дней, но не уверена. В любом случае, вероятно, я должна позвонить родителям и дать им знать, что жива.

– Кэссиди, можно воспользоваться твоим телефоном?

Он дёргает головой, чтобы посмотреть на меня.

– Телефоном?

Я киваю.

– Стационарным или мобильным. Любым, какой у тебя найдётся. Я хочу позвонить родителям и сообщить им, что со мной всё в порядке.

Он качает головой.

– У меня нет телефона.

Я чувствую, как моё лицо вытягивается. Нет телефона? Я никогда о таком не слышала.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не… я имею в виду, что мне некому звонить, – просто говорит он, пронзая вилкой ещё один кусочек яйца.

– Нет семьи?

– Возможно, ещё есть двоюродный дедушка в Нью-Гэмпшире, но мы давно потеряли связь.

Нет семьи? Нет друзей? Я собираюсь полюбопытствовать, но заставляю себя не делать этого. Может быть, он решил отдохнуть от мира по веской причине. Не я ли жила отшельником в своей квартире в течение двух лет? Чья бы корова мычала. Я не имею права критиковать его.

– Лаааадно, – говорю я, стараясь контролировать своё любопытство. – Я могу воспользоваться твоим ноутбуком?

Он перестаёт жевать и смотрит на меня.

– Ты хочешь воспользоваться моим… ноут...?

– Твоим ноутбуком. Твоим… компьютером? Я могла бы написать им по электронной почте.

– Ох, – говорит он с облегчением, когда сглатывает. – Компьютеры. Точно. Эм, у них есть компьютеры в библиотеке, в Миллинокете, но я никогда не использовал их.

– У тебя нет… – я пялюсь на него и понимаю, что это невежливо, но я в таком абсолютном шоке, что не могу ничего с собой поделать. – У тебя нет компьютера, мобильного или стационарного телефона?

– Что это такое?

– Стационарный телефон? Это телефон, ну, знаешь, прикреплённый к стене? С… шнуром, который…

– О, – говорит он, кивая. – Обычный телефон. Нет. Телефона нет. Дорога Телос в четырёх милях отсюда. Но на дороге Телос нет телефонной линии, потому что она по большей части только для доступа к лесозаготовкам.

Он нахмуривает брови, когда о чём-то думает.

– Ближайший телефон находится в кемпинге «Золотой мост» и магазине.

– Как далеко это?

– Около пятнадцати миль. Три или четыре мили бушвокинга (Прим. заросли кустарника, дебри) и ещё одиннадцать или двенадцать по лесовозным дорогам. Телос, а потом Голден.

– Буш... что? – спрашиваю я, фактически ощущая, как мы говорим на двух разных языках друг с другом.

– Бушвокинг. Знаешь, ехать через лес. По неровным тропам. Не по дорогам.

– Как ты ездишь, если не по дороге?

– У меня есть ВТС, – говорит он, как будто это всё объясняет.

– У тебя есть что?

– Вездеходное транспортное средство, – говорит он, отчётливо произнося каждое слово, как будто я должна знать, о чём он говорит.

Я смотрю на него, игнорируя его тон, разинув рот и, вероятно, выпучив глаза, пытаясь собрать факты воедино.

– О, Боже мой, – бормочу я. – Нет телефонов. Нет компьютера. Нет дорог. Ты здесь полностью изолирован.

Он кивает мне.

– Преимущественно, да.

– Почему? – тихо спрашиваю я. – Почему ты так живёшь?

Этот вопрос удивляет меня, особенно потому, что я уже решила не пилить его. Это бестактно, и я морщусь от неопределённой, осуждающей нотки в своем тоне. Я уверена, что у Кэссиди есть свои причины жить отдельно от общества. Это абсолютно не моё дело, и всё же я наклоняюсь вперёд, глядя в его глаза, моё любопытство настолько острое, что я могу почувствовать его.

Он смотрит на меня в ответ, его необычные глаза прикованы к моим. Наконец, он облизывает губы и смотрит на свою почти пустую тарелку.

– Это был дом моего дедушки.

– О… как летнее место? – спрашиваю я.

Его щёки вспыхивают, и он пожимает плечами. Я заставила его чувствовать себя неловко, когда на самом деле не хотела этого.

– Ты выживальщик?

– Кто?

– Тот, кто готовится к концу света? – спрашиваю я, выговаривая каждое слово, потому что считаю, что как аукнется, так и откликнется.

Он улыбается мне – пойман – прежде чем снова опускает взгляд на свою пустую тарелку.

– Нет, мэм, – отвечает он вежливо.

Его улыбка, рождённая огорчением, так прекрасна, так желанна, что я решаю сохранить лёгкое настроение и подразнить его ещё.

– Эй, ты ведь не скрываешься от копов?

Мой план тут же приводит к обратному результату.

Он резко вскидывает голову, его лицо заметно бледнеет, улыбка исчезает, глаза широко раскрыты и встревожены. С мгновения назад это такая полная трансформация, я отодвигаюсь, холод скользит по моей коже, когда я оцениваю его реакцию.

– О, Боже, – бормочу я, мои руки сжимаются на стёганом одеяле, которое покрывает меня от талии до пяток. – Ты?..

– Нет! – говорит он, яростно качая головой. – Я не… у меня ни с кем нет проблем. С властью нет. Ни с кем. Я держусь подальше от проблем. Я живу тихо. Я… я могу обещать тебе это.

Я знаю, что он говорит мне правду – не спрашивайте, откуда я это знаю, я просто знаю, хотя чувствую, что за его словами скрывается гораздо бо́льшая история. Может, его обвинили в том, чего он не делал? Или, может быть, у него была стычка с копами, которая плохо для него закончилась? Я чувствую себя так, словно смотрю на вершину огромного айсберга, и моё любопытство настолько острое, что внутри я собираюсь истечь кровью от всех вопросов, которые хочу задать. Я выбираю один:

– Ты прячешься от кого-то?

– Нет. Не совсем.

Он морщит брови и вздыхает, краска возвращается на его щеки.

– Я просто… мне просто нравится жить здесь, вот и всё. Я не… я не причиню тебе вреда, Бринн. Я не какой-то псих. Во всяком случае, пока. Я обещаю.

Опять уверение в том, что он не причинит мне вреда.

Это, должно быть, пятый или шестой раз, когда он это говорит.

Может быть, это больше, чем страх перед властью, может быть, его неправильно поняли. Возможно, у него синдром Аспергера (прим. общее нарушение психического развития) или генерализированное тревожное расстройство (прим. психическое расстройство, характеризующееся общей устойчивой тревогой, не связанной с определёнными объектами или ситуациями). Он умён и явно имеет опыт выживания здесь. Он долгое время держал себя в изоляции.

«Он другой», – думаю я, вспоминая, что он нёс меня в безопасное место на спине. И добрый. И красивый. И мне хочется немного вытащить его из скорлупы, которая почти смешит меня. Я, Бринн Кадоган, вот уже два года находящаяся в добровольной самоизоляции, жажду вытащить кого-то ещё из своей скорлупы. Ох, ирония.

Я смотрю на него, и мне жаль, что на его лице обеспокоенность. Я коснулась слабого места, поэтому жажду загладить свою вину.

– Эй, Кэсс, – говорю я, протягивая руку, чтобы подтолкнуть его колено тыльной стороной ладони. – Я знаю, что ты не причинишь мне вреда. Зачем тебе все эти усилия, чтобы спасти меня, если ты просто снова хотел причинить мне боль? Ты не должен продолжать говорить это.

Я останавливаюсь, когда он смотрит на меня, непостижимое выражение освещает его глаза. Это похоже на надежду, и мне вдруг кажется, что мои слова подобны солнцу, а Кэссиди – подсолнуху после десяти дней дождя подряд.

– Я доверяю тебе. Ты был очень добр ко мне. Правда. Я доверяю тебе, Кэссиди. Хорошо?

Я не уверена, но мне кажется, что он задерживает дыхание, когда я заканчиваю говорить, и это так трогательно для меня, что я чувствую, как моё сердце слегка сжимается. Мои слова что-то значат для него. Что-то важное.

– Спасибо, Бринн, – шепчет он, отводя глаза и собирая наши тарелки. Он встаёт с кресла-качалки и смотрит на меня сверху вниз, его глаза изучают мои.

– Тебе нужно, чтобы я кому-нибудь позвонил?

– Тебе придётся проехать пятнадцать миль в каждую сторону, чтобы сделать телефонный звонок.

– Я сделаю это, – говорит он искренним голосом, его лицо серьёзное, – если тебе это нужно.

– Я не могу просить тебя…

– Ты этого не делала. Я предложил.

– Ты не против?

Он качает головой.

– Я смогу приобрести несколько вещей, пока я там.

С облегчением, я киваю.

– Я действительно ценю это, Кэсс. Я напишу номер моих родителей.

– Я принесу тебе ручку и бумагу, – говорит он, поворачиваясь, чтобы уйти. Прямо перед тем как исчезнуть за занавеской, он оборачивается и смотрит на меня. – Не хочешь одну или две книги, чтобы скоротать время? Здесь много.

– Конечно, – говорю я. – Я бы хотела одну.

– Что ты любишь читать?

Мгновенно мои щёки вспыхивают. Мои любимые книги – романы.

– Эм…

Его губы снова дёргаются, и у меня есть чувство, что он меня раскусил.

– Я принесу несколько на выбор.

А потом он уходит.

Через минуту он возвращается с половинкой «Перкоцета», стаканом воды, бумагой, ручкой и тремя книгами: «Затем пришёл ты» Лизы Клейпас, «Мощные удовольствия» Элоизы Джеймс и «Добро пожаловать в искушение» Дженнифер Крузи.

Он кладёт явно любовные романы рядом со мной на стол, и я смотрю на них, проглатывая голубую таблетку в форме полумесяца. «О, он определённо меня раскусил».

– Тебе этого хватит? – спрашивает он с лёгкой усмешкой.

– Угу, – произношу я, беря бумагу и ручку, которые он мне протягивает, и быстро пишу номер телефона моих родителей. Я отказываюсь быть смущённой на счёт любовных романов. Любой с половиной мозга любит любовные романы, а остальные лгут. Я протягиваю ему бумагу.

– Их зовут Дженнифер и Колин Кадоган. Скажи им, что я в порядке. Я позвоню им, как только смогу.

Он кивает, берёт у меня бумагу, складывает её в три раза и кладёт в задний карман.

– Скоро увидимся? – спрашиваю я, впервые осознав, что буду в одиночестве, в глуши, в течение следующих нескольких часов.

Он кивает, морщась, как будто тоже только что это осознал.

– До скорой встречи.

Глава 16

Кэссиди

Я думаю о ней, пока еду по пересечённой местности между от моей усадьбы до дороги в Телос. Это не та поездка, которой я наслаждаюсь большую часть времени, а сегодня она мне нравится ещё меньше. Не люблю покидать безопасность моей скрытой от посторонних усадьбы, и я вообще не люблю общаться с людьми. К тому же, мне не по себе от того, что пришлось оставить Бринн в хижине в полном одиночестве, но позволять её родителям беспокоиться о ней тоже не кажется правильным.

Поездка физически тяжёлая, и я использую всё своё тело, чтобы балансировать на старом квадроцикле, когда мчусь через лес, двигаясь быстрее, чем следовало бы, потому что мне не терпится добраться туда, куда я еду, а затем вернуться домой.

За годы хождения туда-сюда от моего дома до дороги Телос была вытоптана своего рода тропа, однако, чтобы отпугнуть посетителей, я намеренно никогда не засыпал её гравием и не урезал заросли. Я хочу, чтобы она была скрыта.

Во время ухабистой езды вспоминаю разговор с Бринн, и это давит на меня. Он показал, насколько изолированным от мира я стал. Чёрт возьми, когда она попросила воспользоваться моим ноутбуком, я подумал, что она почему-то просит сесть мне на колени, и лишь представление её там вызвало волну адреналина, быструю и яростную, и я чувствовал слабость в течение одной жаркой минуты. Но, видимо, ноутбук – это какой-то компьютер. А стационарный телефон – это обычный телефон, вроде того, что был у нас дома, когда я был маленьким. И я знаю, что такое электронная почта, потому что прошлой осенью провёл несколько часов в Мемориальной библиотеке Миллинокета и видел вывески об этом около компьютеров, но у меня не было ни малейшего понятия, как этим пользоваться.

Но что действительно меня встревожило, так это то, что она спросила меня, не бегу ли я от закона или не скрываюсь ли. Я знаю, что она шутила. Я мог сказать это по тону её голоса и по тому, что она улыбалась, когда говорила это, но всё же это слишком задевало за живое. То есть, я не в бегах, но я, безусловно, прячусь.

Я уклоняюсь от деревьев и напрягаю своё тело, когда мчусь через лес, ненавидя саму мысль о том, чтобы… прятаться.

Как будто я сделал что-то постыдное, но это же совсем не так.

Я не слишком задумывался о том, как я живу; просто принял это, как истину. В четырнадцать лет я пообещал жить тихо и никогда не пересматривал этот план.

Теперь часть меня – та часть, которая отчаянно ненавидит быть сыном безумца, – задаётся вопросом, есть ли другой вариант, кроме как скрываться.

Любить женщину? Быть любимым ею? Иметь с ней семью? Точно нет. Всё это невозможно для меня, если у меня есть какое-то чувство морали, которое я соблюдаю.

Но должен ли я жить один в этой глуши? Мне нужно прятаться?

Возможно – лишь возможно, и мне придётся больше подумать над этим вопросом после того, как я попрощаюсь с Бринн, – я мог бы использовать часть дедушкиных денег, чтобы переехать, устроиться где-нибудь в другом, новом для меня месте. Я мог бы изменить своё имя, не так ли? Конечно, я мог бы. По закону я не обязан быть Кэссиди Портер. Я мог бы пойти в суд и сменить имя на Кэссиди… Кэссиди… Смит. Да. Кэссиди Смит. Если бы я был Кэссиди Смит, я мог бы переехать в Бостон или Нью-Йорк, или Северную Дакоту, или Китай. Чёрт, я мог бы переехать куда угодно. Я был бы кем-то новым, с фамилией, которая ничего не значит, далеко от Мэна, где никто никогда не нашёл бы связь между мной и моим печально известным отцом.

На мгновение надежда, как никогда прежде, наполняет мою грудь. Я почти чувствую, как кандалы на моих запястьях трескаются от её силы. Я мог бы быть свободным. Я мог бы быть свободным. Я мог бы быть… свободным. Моё сердце разбухает так сильно, что оно просто почти болит от страстного желания.

«Есть проблема с этим планом», – шепчет голос в моей голове. Я узнаю тон и текстуру этого голоса. Это моя совесть, а мы с ней – старые друзья. Проблема в том, что... ты не Кэссиди Смит. Ты – Кэссиди Портер, сын Пола Айзека Портера. И ты никогда, никогда этого не забудешь.

Когда я приближаюсь к дороге Телос, вся эта чудесная надежда исчезает как дымка из несбыточной мечты, потому что моя совесть права.

Что, если я каким-то образом обману себя, через некоторое время, поверив, что я действительно был Кэссиди Смитом? Что, если я решу, что Кэссиди Смиту позволено жить так, как не может Кэссиди Портер. Что, если Кэссиди Смит станет тем самым человеком, с которым я всю свою жизнь боролся.

Быть мной – быть Кэссиди Портером – это, отчасти, то, что держит меня в узде.

Моя кровь принадлежит моему отцу, как и моё имя. И я сын моего отца.

Я также внук моего деда и сын моей матери.

И если я стану кем-то другим, это будет другой вид сокрытия: вместо того чтобы прятаться от мира, я буду прятаться от самого себя. Конечно, была бы определённого типа свобода в том, чтобы оставить эту жизнь позади и начать другую. Но это была бы жизнь, построенная на пустом месте – на воздухе, на ветре, ни на чём существенном, на умышленном самообмане. Такая фальшивая, непостоянная свобода предала бы обещания, которые я дал себе и тем, кого любил, тем, кто любил меня.

Только человек без характера построит свою жизнь на лжи.

Только плохой человек будет рисковать жизнью других ради собственного удовольствия или дёшево купленной свободы.

Я останавливаюсь примерно в шести футах от дороги, скрытой густым кустарником, позволяя двигателю работать на холостом ходу. Внимательно прислушиваюсь, нет ли встречного движения. Я хочу быть уверенным, что дорога пуста, когда выеду.

После нескольких минут тишины, я даю FourTrax немного газу и включаю сцепление, переключаясь на первую передачу и поднимаясь по крутой насыпи на грунтовую дорогу.

Я оглядываюсь назад, быстро переключаясь на вторую, третью и четвертую передачу, направляясь на юг к Золотой Дороге. Я доберусь до магазина минут через двадцать-тридцать. Оглядываюсь через плечо на густой лес, который оставил позади, надеясь, что вернусь домой примерно через час.

***

Когда я вижу впереди ярко-зелёную крышу бревенчатого сруба магазина «Золотой Мост», у меня, как и всегда, начинается мандраж.

Я стараюсь приезжать сюда не чаще, чем раз в два-три месяца. И когда я это делаю, то всегда низко надеваю шапку и стараюсь не привлекать к себе внимание. Не покупаю ничего необычного. Не завязываю разговор. Не хочу, чтобы они меня помнили. Я хочу смешаться со всеми другими временными туристами на Аппалачской тропе. Безымянный. Безликий. Странник.

Я завожу квадроцикл на грязную парковку и глушу двигатель, снимаю шлем и кладу его на сиденье. Я достаю из заднего кармана невзрачную бейсболку и надеваю её на голову, низко опустив козырёк.

Когда я открываю дверь в магазин, это мини нападение на мои чувства.

Быть здесь, как всегда, раздражает.

Как и быть в любом месте, которое гудит от человеческого присутствия.

Внутри работает кондиционер и пахнет картошкой фри, и у меня текут слюнки. Так бывает, когда я иногда соприкасаюсь локтями с миром. Это заставляет воспоминания из моего детства возвращаться, и я вспоминаю мелочи, такие, как заднее сиденье маминой машины, когда мы проезжаем мимо «Макдональдс». Макнаггетс и фри. Прошло два десятилетия, а мой желудок всё ещё тоскливо стонет при воспоминании о них.

Схватив из стопки у двери корзинку для покупок, я быстро ступаю налево в продуктовый проход. Я не лгал, когда сказал, что есть несколько вещей, которые я хотел. Масло – это роскошь, которую я не очень часто имею, поэтому беру несколько штук с молочной витрины. Также я беру упаковку из шести бутылок пива. Я не пользуюсь дезодорантом, но теперь, когда Бринн живёт со мной, вероятно, я должен, поэтому я хватаю маленький баллончик с надписью «Олд Спайс», вроде того, которым пользовался дедушка. У них хороший запас батареек, и я приобретаю шесть упаковок «D’s. Sixteen D batteries», которые будут питать портативный телевизор и видеоплеер на протяжении двух фильмов, хотя мой выбор не особо велик – «Парк Юрского периода», «Форрест Гамп», «Площадка», «День сурка», «Один дома» и «История игрушек» – и я смотрел каждый из них, по крайней мере, сто раз. Может быть, Бринн захочет посмотреть один как-нибудь, пока она находится у меня.