Текст книги "Нелюбимый (ЛП)"
Автор книги: Кэти Регнери
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
Для каждой истории о том, как ребёнок серийного убийцы становится полицейским или учителем и живёт нормальной жизнью, есть ещё одна история, которая поддерживает идею о том, что зло может быть унаследовано. И от каждой из них меня бросает в дрожь:
Двое из братьев и сестёр Альберта Фиша были госпитализированы из-за психического заболевания, и, по крайней мере, ещё трое родственников в течение двух поколений имели историю психологических заболеваний. Биологический отец Эйлин Уорнос был психопатическим растлителем детей, он повесился в тюрьме в 1969 году. Внук одного из Хиллсайдских душителей застрелил свою бабушку и покончил с собой в 2007 году.
К несчастью, конечным результатом моего чтения стало осознание того, что даже если я каким-то образом обойду безумие моего отца, ген «убийства» всё ещё может быть частью меня, неактивным во мне, ожидающим, когда его передадут следующему поколению. Это вполне возможно. И это тот ужасающий факт, который делает невозможным представление того, чего я жажду больше всего на свете:
Общение. Любовь. Семью.
Хотя иметь детей физически осуществимо для меня, это этически невозможно.
А это значит, что, несмотря на мои желания и стремления, любить женщину тоже невозможно.
Потому что было бы неправильно лишать женщину детей, и было бы также неправильно рисковать заразить мир ужасным наследием, которое я могу нести в своей ДНК.
Не говоря уже о том, что в силу моей генетики я когда-нибудь могу быть опасен для жены и детей.
Как концепцию, я принимаю эту истину.
Это немного сложнее на практике.
Моё тело, твёрдое и сильное от многолетней работы, жаждет женского прикосновения. Каждую ночь, я фантазирую о том, какого это, когда тебя целуют или обнимают.
Мои пальцы, которые не касались другого человека после смерти дедушки, вероятно, уже не должны помнить мягкую текстуру кожи – её тепло, то, как она ощущалась прижатой к моей. Но они помнят. Все десять помнят. И иногда я жалею, что узнал о чуде прикосновения, о красоте кожи против кожи, о моей руке, надежно зажатой в маминой руке, или тёплой шершавой ладони дедушки на моём затылке. Вы не можете скучать по чему-то, чего никогда не знали. Вы не можете мечтать о том, чего у вас никогда не было. Когда-то я познал великолепие человеческого прикосновения. Теперь я скучаю по этому.
Вообще, я довольно хорошо держу своё одиночество в узде.
Но прошло десять лет.
Поэтому сегодня это причиняет боль.
Взглянув на могилы в последний раз, я смотрю на ясное голубое небо, на высокое утреннее солнце. Возможно, это будет хорошим днём, чтобы побыть рядом с другими людьми, единственным способом, которым я чувствую себя комфортно: на расстоянии, в лесу, держась подальше от существующих тропинок, но поднимаясь на ту же крутую гору, что и все остальные.
Я испытываю обособленное товарищество, слыша их голоса и слушая хруст их походных ботинок по листьям и веткам, которые засорили многие тропы.
По сути, я не хочу быть непосредственно рядом с людьми. Я не хочу говорить с ними или делиться своим именем или подвергать себя расспросам. Но легко проскользнуть через лес на горе, увидеть, не будучи замеченным, часть человечества и отдельно от него прокладывать свой путь к вершине?
Да. Сегодня я хочу этого.
Медленно, переводя взгляд на Катадин, я задаюсь вопросом, насколько многолюдной она будет сегодня? Пик Бакстер находится в восьми милях от того места, где я сейчас стою. В пяти милях отсюда я найду Седельную тропу и смогу отследить по ней путь до вершины, прислушиваясь к гулу людских разговоров из безопасного лесного массива и притворяясь, что я часть человеческой расы. На несколько драгоценных часов.
– Я останусь вне поля зрения, дедушка, – обещаю я, отступая от камней. – Не буду привлекать к себе внимание. Не буду ни с кем разговаривать. Никто даже не узнает, что я там, мама.
Я обещаю.
***
Три часа спустя я сижу на валуне в густой лесной местности в нескольких ярдах от того места, где сливаются Чимни Понд и Седельная тропа, переводя дыхание. Ранее я видел много пешеходов среди деревьев, но теперь всё больше и больше разворачиваются из-за накатывающей облачности. Ветер тоже усиливается, температура падает.
В поле зрения появляется группа из шести туристов – три женщины и три мужчины, – и я сосредотачиваюсь на них, быстро оценивая их возраст, насколько могу. Прожив большую часть жизни в изоляции, я сомневаюсь на счёт одной из трёх женщин. В то время как две другие выглядят моложе двадцати, она кажется старше – ей за двадцать, возможно, даже тридцать. Я не могу сказать наверняка.
Не могу понять, чем она привлекает моё внимание, возможно, потому, что она ближе к моему возрасту, чем другие. Я внимательно наблюдаю за ней сквозь деревья, отслеживая её движения, когда она садится на скамейку, в то время как остальные пятеро стоят, смеются и разговаривают, вытаскивая свои бутылки с водой.
Мой взгляд возвращается к ней.
На ней солнцезащитные очки, но когда она садится, она сдвигает их на макушку, делая глубокий усталый вдох и выпуская его.
И
мир
перестаёт
вращаться.
И весь кислород, выработанный каждым деревом в этом лесу, высасывается отсюда, оставляя меня с головокружением.
Потому что я никогда не видел такой красивой женщины в своей жизни. Ни в реальной жизни, когда я был маленьким. Ни в книгах. Нигде.
Её глаза.
Её глаза такие же зелёные, как листья плюща после ливня. Глубокие и живые. Яркие и незабываемые. Тот тип зелёного, который возвещает о весне и обещает возрождение. Блестящие, полные жизни, с пышными тёмными ресницами. Эти глаза украли моё дыхание.
Её густые тёмно-каштановые волосы собраны в хвост, а её губы, которые она облизывает после питья, красные. На ее лице с россыпью веснушек на переносице легла тень тихой тоски, которая напоминает мне о моей маме.
Всё в ней зовёт меня, пленяет меня, вызывает желание долго говорить с ней и слышать её голос, наблюдать за этими глазами вблизи, когда они смотрят в мои, знать что-то о ней… знать всё о ней.
Когда она откидывает голову на спинку скамейки, я хочу быть солнцем, чтобы я мог светить на неё, чтобы мог изучать каждую вершину и долину её лица, пока я не запомню его и не смогу вспомнить в любой момент одиночества: грустная, красивая, зеленоглазая девушка из леса.
– Так что вы думаете, ребята?
Моё внимание переключается с женщины на скамейке на одну из её подруг, высокую блондинку, которая стоит, опершись руками о бедра.
– Погода, определённо, меняется, – говорит один из мужчин.
– Холоднее…
– И ветренее, – добавляет маленькая брюнетка, стоящая рядом с высоким симпатичным блондином.
– Думаю, мы должны пропустить вершину, – говорит один из парней, и я слышу разочарование в его голосе. – Седельная тропа становится неуступчивой в дождь. Практически не взберёшься на валуны.
– Точно, – соглашается его друг. Вместо этого, мы могли бы пойти по Дадли до Хелон Тейлор. Изменить пейзаж на пути вниз.
– Давайте сделаем это, – говорит третий мужчина, высокий блондин, который улыбается брюнетке, смотрящей на него. Его голос становится игривым, когда он снова смотрит на неё.
– У нас есть место в кемпинге. Вы можете остаться с нами на ночь. Мы можем попробовать снова завтра.
– Вы не возражаете? – спрашивает она, улыбаясь ещё шире.
Их влечёт друг к другу, думаю я, наблюдая за языком их тел. Девушка кладёт руки на поясницу, выдвигая свою маленькую грудь вперёд. Я вижу, как его глаза на мгновение опускаются, чтобы взглянуть на неё. Его улыбка становиться шире, когда он смотрит на неё, а она наклоняет голову на бок и кусает нижнюю губу. Ага. Привлечён.
– Неа, – говорит парень, подмигивая ей. – У нас есть пиво и карты. Будет весело.
Брюнетка поворачивается к своей подруге, её лицо выжидающее.
– Что думаешь?
– Да. Меня устраивает.
Она подталкивает женщину на скамейке коленом.
– Как насчёт тебя. Что ты думаешь, Бринн?
Бринн.
Бринн, – вздыхает моё сердце.
Её зовут Бринн.
Она поднимает голову, чтобы посмотреть на своих друзей, и всё моё тело напрягается от звука её голоса. Я всё ещё дышу, напрягая шею, чтобы услышать её как можно яснее.
– Я не могу остановиться, – говорит она, указывая большим пальцем на вершину. – Я должна идти.
Её голос глубже и богаче, чем я мог предположить, более зрелый, чем у любой другой женщины, что говорит мне о том, что я прав насчёт того, что она старше.
– Бринн, – говорит блондинка, – мы можем вернуться. Я обещаю, что мы доберёмся до вершины завтра.
Загипнотизированный, я наблюдаю за игрой эмоций на её лице – момент колебания, который быстро прогоняется чем-то более сильным. Она встаёт и поправляет свой рюкзак.
– Я уже на полпути. Это надо сделать сегодня.
Блондин подходит к ней, опуская руку на её плечо, и я тут же вскакиваю на ноги, каждый мускул напряжён, готовый атаковать, если он будет угрожать или причинять ей боль, и чертовски желая, чтобы он убрал свою проклятую руку от неё.
– Бринн, – говорит он, возвышаясь над ней, его голос властен. – Тебе не следует подниматься одной. Возвращайся с нами.
Она вздыхает, и каким-то образом я понимаю, что причина, по которой она сегодня здесь, выходит далеко за рамки добавления ещё одной вершины в её список. Она маленькая и худая, не мускулистая, как профессиональный путешественник, как остальные. Тем не менее, она практически гудит от поставленной цели, и каковы бы ни были причины, они не позволят ей спуститься, пока она не достигнет вершины. Сегодня.
– Со мной всё будет в порядке. Когда я вернусь, я найду вас, ребята, хорошо?
– Как хочешь, – говорит мужчина, отходя от неё и направляясь к началу тропы Дадли.
Раздаётся низкий раскат грома, и начинается лёгкий дождик. Я смотрю на небо, затем снова на Бринн, чувствуя напряжение, разрываясь на части в надежде, что она вернется с группой для её же безопасности… но желая, чтобы она продолжала идти, потому что это явно так важно для неё. Я задерживаю дыхание, гадая, что будет дальше.
– Бринн, – мягко говорит брюнетка, беря её за руку, – идёт дождь. И чем выше ты поднимаешься, тем холоднее становится. Спускайся с нами.
– Если бы я могла, – говорит она задумчиво, убирая свою руку, снимая рюкзак со спины и ставя его на скамейку. Она расстегивает молнию и достаёт дождевик.
– Но это то, что мне нужно сделать.
– Ты уверена, что с тобой всё будет в порядке? – спрашивает блондинка, оглядываясь через плечо в направлении трёх парней, зависающих неподалёку.
Я вижу это, как игру на её лице: страх, побеждённый решимостью. Она выдавливает улыбку, кивает своим подругам и надевает дождевик. Её голос выше и звучит фальшиво весело, когда она настаивает:
– Со мной всё будет в порядке! Я найду вас через несколько часов, хорошо? Будьте осторожны, спускаясь вниз. А теперь идите.
Девушки быстро переглядываются, затем наклоняются вперёд и обнимают Бринн, прежде чем помахать ей на прощание. Они бегут, чтобы догнать парней, звуки низких мужских голосов и пронзительного хихиканья стихают, когда они исчезают из виду.
А Бринн?
Она смотрит им вслед, стоя в тишине и одиночестве в течение нескольких долгих минут, в то время как её улыбка падает вместе с дождём. И когда её друзья и её улыбка исчезают, моё сердце сжимается, потому что она выглядит такой маленькой, такой грустной и такой одинокой.
И хотя я хотел бы присоединиться к ней на тропинке, идти с ней, разговаривать с ней, узнать, что заставляет её идти сквозь бурю, я знаю, что не могу.
«Живи тихо, и что бы ни происходило внутри тебя, ты никогда не сможешь причинить кому-то боль, Кэссиди».
Она поднимает подбородок, и я с восхищением и с толикой благоговения наблюдаю, как она делает глубокий вдох, смотрит на небо и поднимает свой рюкзак.
– Я иду, Джем, – говорит она, ни к кому не обращаясь, и поворачивается в сторону Седельной тропы. – Я иду.
Глава 9
Бринн
Ветер дует мне в спину, дождь бросает волосы в лицо, но я продолжаю идти одна, почти ослеплённая, медленно тащусь вверх по сложной Седельной тропе и задаюсь вопросом, не совершаю ли я глупость. Может, мне стоило вернуться в «Бурный ручей» с Карлоттой, Эмми и ребятами из Беннингтона? Это безумие для начинающего путешественника – продолжать в одиночку?
Во время нашей компанейской прогулки от «Бурного ручья» до Чимни Понд я видела много туристов, но на Седельной гораздо меньше движения, многие ходоки, скорее всего, решили, как и остальная часть моей группы, вернуться вниз и подняться на вершину на другой день. Но в моём сердце тяжелейшее ощущение, что если я не доберусь до пика Бакстер сегодня, то не доберусь никогда. Поэтому я продвигаюсь вперёд, несмотря на предупреждение Криса, милую обеспокоенность Эмми и свою собственную тревогу.
Мои мысли неизбежно обращаются к Джему, когда на меня обрушивается практически воющий ветер, а ледяные капли дождя бьют в лицо, и я пытаюсь найти хоть какое-то малое утешение в мысли, что его ноги проходили по этой тропе десятки раз. Я пытаюсь чувствовать себя ближе к нему, но, к моему огромному разочарованию, я чувствую, как моя связь с Джемом исчезает, даже здесь, в этом месте, которое он так любил. Тропа каменистая и извилистая, и это мешает моему продвижению. Когда небо темнеет, а дождь усиливается, мне приходится полностью сосредоточиться на том, чтобы заставить своё тело двигаться вперёд.
Когда ко мне приближаются двое туристов, спускающихся с вершины, один из них предупреждающе качает головой.
– Наверху плохо! Ты ничего не увидишь.
Его друг согласно кивает, щурясь от дождя.
– Не стоит подниматься!
Я слабо машу им.
– Спасибо.
– Я серьёзно, – говорит первый парень, проходя мимо, мы оба слегка разворачиваемся, чтобы наши тела не касались друг друга на узкой тропе.
– Поворачивай назад, – говорит его друг, на наносекунду встречаясь со мной взглядом, когда проходит мимо.
Я сжимаю челюсть, когда их шаги затихают, на мгновение останавливаясь, чтобы натянуть капюшон. Мои руки замёрзли, но я пока что не хочу доставать перчатки. Я не уверена, что они водонепроницаемые, а это значит, что они промокнут через две секунды, если я надену их сейчас, и моим рукам станет намного холоднее.
Под перчатками, в запечатанном пакете на молнии, лежит телефон Джема всё ещё испачканный кровавым отпечатком пальца. Именно это пятно заставляет меня продолжать двигаться в суровых условиях. Представляя это, слёзы наполняют мои глаза, и я смотрю на крутую каменистую тропу, желая быть где угодно, только не в этих богом забытых лесах у черта на куличках.
Жалобно всхлипывая, я поднимаю руку и вытираю нос, прежде чем потащиться вперёд. Я обещала Джему, что похороню часть его на вершине Катадин, и именно это я собираюсь сделать… несмотря ни на что.
– Поднимайся слева!
Я слышу голос позади себя, оглядываюсь и вижу двух мужчин c палками, быстро приближающихся ко мне.
Когда они проходят мимо, я вновь ощущаю цели. Они не позволяют дождю спустить их. И я тоже.
Подняв подбородок, я упорно продвигаюсь вперёд, стараясь не обращать внимания на погоду, хотя мои штаны и носки промокли и с каждой минутой становятся всё тяжелее и холоднее. Чтобы успокоить себя, я тихонько напеваю одну из моих любимых песен, старую мелодию «Битлз», которую мама пела мне в детстве.
«Есть места, которые я помню…»
Жаль, что я не подумала позвонить ей сегодня утром перед отъездом. Без сомнения, она беспокоится обо мне. Как только я вернусь домой в среду утром, я возьму пару выходных и поеду к своим родителям в Аризону. Я расскажу им всё о своём восхождении на гору и о том, как я, наконец, смогла попрощаться с Джемом. И, может быть, я немного поплачу. Может быть, они тоже. Но они будут знать, что эта поездка не была напрасной, что это был необходимый шаг к тому, чтобы снова жить своей жизнью.
Снова жить.
Что именно это значит?
Хмм.
Думаю, это значит позвонить моим старым друзьям, чтобы узнать, есть ли в их жизнях ещё место для меня. Я знаю, что мои самые близкие друзья будут рады снова начать со мной общаться. И хотя потребуется мужество и сила, чтобы сказать «да», когда меня пригласят выпить или на барбекю, у меня, наконец, будет желание сказать «да». Хотя моё сердце всё ещё болит за Джема, пришло время снова начать говорить «да».
Может быть, я достану свой велосипед из сарая за домом, смахну паутину и смажу цепь маслом. Я могла бы присоединиться к моему старому велосипедному клубу. Не знаю, найдётся ли там ещё кто-нибудь, кого я знаю, но полагаю, что знакомство с новыми людьми, не будет худшей вещью на свете.
Не знаю, работает ли ещё моя подруга Мона в спа-салоне «Лепесток» рядом с баром, где я раньше работала, но я могу зайти и посмотреть. После двух лет мне бы не помешали стрижка и окраска.
Может быть, я куплю немного краски и также перекрашу несколько комнат в нашем доме – в моём доме. Освежу его. Сделаю его новым. Сделаю его моим. Начну сначала.
Жить снова.
– Аа!
Я так поглощена мыслями о доме, что спотыкаюсь о корень дерева на тропинке и с криком падаю на колени. Задыхаясь от боли в ладонях и коленях, я отталкиваюсь от земли и осторожно встаю. Мои ладони кровоточат, а штаны разорваны на одном колене. Я вздрагиваю от смеси грязи, мусора и крови, просачивающейся из дыры.
– Боже! – кричу я, глядя на небо, свежие слёзы ярости смешиваются с дождевыми каплями. – Можешь дать мне передохнуть? Пожалуйста?
Он отвечает громким раскатом грома, и начинается косой дождь.
– Большое спасибо! – я брызгаюсь слюной, крича так громко, как только могу.
Мои ладони – месиво покрытых грязью, кровоточащих царапин, поэтому я использую тыльную сторону ладони, чтобы смахнуть мокрые завитки волос с лица и позволяю слёзам свободно падать, тёплая солёность смешивается с холодным дождём и скользит между моих губ.
– Это несправедливо! – плачу я, сжимая по бокам в кулаки свои разбитые ладони. – Он был хорошим! Он был молод! Я ненавижу тебя за то, что ты позволил этому случиться!
Ещё один раскат гневного грома заставляет меня немного съёжиться, но спустя мгновение, я выпрямляю спину, поворачиваясь лицом к натиску дождя.
– Я не хочу быть одна!
Молния на мгновение освещает тёмное небо, зубчатой вспышкой раскалённого добела света, за которой следует взрыв ярости.
– Пожалуйста! Помоги мне! – говорю я срывающимся голосом, мои плечи опускаются, так как мои силы на исходе.
Я промокла насквозь и грязная. Тяжело вздыхаю и прикрываю глаза, чтобы посмотреть вперёд.
Тропинка пуста, но очередной удар молнии привлекает мой взгляд к какому-то строению справа. Я щурюсь. Да. Хижина? Нет. Навес. Окрашенный в тёмно-коричневый дощатый навес. Приближаясь, я плачу ещё сильнее от облегчения. Один из многочисленных навесов, стратегически расположенных вдоль троп в Бакстерском государственном парке, это идеальное место, чтобы сесть, очистить от грязи и крови колено и переждать худшую часть грозы.
– Беру свои слова обратно, – бормочу я в небо. – У тебя получилось. Спасибо.
Вытирая слёзы, я целеустремлённо иду к маленькой хижине, замечая лишь, когда нахожусь в нескольких футах от неё, что внутри кто-то есть. Хотя я не очень хорошо вижу сквозь ветер и дождь между нами, похоже, что кто-то сидит на скамейке у задней стены.
Поднявшись, я практически вздыхаю от облегчения, когда громкий стук дождевых капель на моей куртке прекращается, но моё сердце переворачивается, когда зрение проясняется, и я понимаю, кто разделяет со мной крошечное пространство.
Уэйн.
«Вы просто туристы моей мечты».
Он пялится на меня, в то время как я стою на краю платформы, его взгляд скользит по моей груди, затем вниз к моим разорванным штанам и кровоточащему колену.
Холодок пробегает по позвоночнику, когда его губы слегка приподнимаются.
– Ну, – говорит он, глядя мне прямо в глаза, – это ли не бабуля?
Бабуля.
Я знаю, что он называет меня так, потому что я на десять лет старше своих спутников, но, по правде говоря, мы с ним, вероятно, примерно одного возраста. Он ухмыляется, и у меня мурашки бегут по коже, но я заставляю себя выдержать его взгляд, стараясь не выглядеть запуганной, хотя он бесспорно в два раза больше меня, и мы совсем одни.
– Похоже, ты немного тут поцарапалась, да?
– Это, эм… – я сглатываю. – Уэйн, верно?
Я не делаю больше ни шагу в навес, просто стою на краю, уставившись на него, пытаясь понять, остаться ли мне или уйти.
– Ага, – говорит он, поджимая губы. – Уэйн, всё верно. Старина Уэйн, идущий совсем один.
Он склоняет голову набок.
– Ты потерялась или как? Думал, ты шла с друзьями.
– Они, эээ… ну, начался дождь, и я… ну, они…
Пока я бормочу, он снова опускает глаза на мою грудь и поправляет очки. Я быстро опускаю взгляд и обнаруживаю, что ветровка прилипла к моей груди, замёрзшие соски отчётливо проступают через ткань футболки и тонкого дождевика.
Я скрещиваю руки, и Уэйн медленно поднимает взгляд, его глаза темнеют.
– Всех этих прекрасных друзей смыло, а?
– Эм, нет. Они ждут меня, – лгу я, надеясь, что он купится на это. – Я повредила колено. Просто хотела быстро очистить его, и тогда я пойду.
– Да неважно, – говорит Уэйн, залезая в свою сумку. Я готовлюсь – к чему? Не знаю. Немного расслабляюсь, когда он достаёт старомодный термос и со щелчком снимает чашку с крышки, развинчивает канистру и наливает в неё дымящуюся янтарную жидкость.
– Чай, патока и скотч. Нектар богов.
Я киваю, чуть-чуть продвигаясь в навесе. Я хочу сесть на скамейку и заняться своим коленом, но есть только одно место, и мне не особенно нравится идея приблизиться к Уэйну.
– Хочешь? – спрашивает он, протягивая чашку.
Я ослабляю ремни на моём рюкзаке.
– Нет, спасибо.
– Ха! Посмотри-ка. В конце концов, у тебя есть некоторые манеры.
Он поднимает чашку в приветствии и ухмыляется мне, демонстрируя свои жёлтые зубы. Он подмигивает, прежде чем опрокинуть свою кружку, его взгляд всё время прикован ко мне.
Есть что-то в том, как его глаза ловят мои и удерживают их, что заставляет меня чувствовать себя в ловушке, что заставляет меня чувствовать себя, как… как его добыча.
«Убирайся отсюда. Убирайся отсюда. Убирайся отсюда».
Я отвожу взгляд от Уэйна, быстро оглядываясь на тропу, надеясь увидеть каких-нибудь туристов, приближающихся или уходящих, но никого не видно. К этому времени ребята, мимо которых я проходила до того, как упала, вероятно, уже вне пределов слышимости.
– Видишь там своих друзей, ждущих тебя под ливнем? – спрашивает он насмешливо.
Я поворачиваюсь к нему и вижу это на его лице. Он знает, что я лгала. Он знает, что я одна.
– Хочешь, я взгляну на твою коленку? – спрашивает он, ставя пустую чашку на скамейку рядом с его камуфляжными штанами. Охотничьими штанами.
Мой желудок переворачивается от умасливающего тона, и я в отчаянии смотрю на всё ещё льющийся сплошным потоком дождь.
– Эм, – говорю я, начиная задыхаться от учащённого биения моего сердца. – Нет, эм… Думаю, я просто…
– Нет, не так ли?
– Нет, спасибо, – говорю я, поворачиваясь к нему спиной.
– Нет, спасибо, – передразнивает он, тихо хихикая, когда наклоняется, чтобы снова порыться в своём рюкзаке.
Я поднимаю руку и затягиваю, только что ослабленные ремни. Ни один дождь не настолько плох, чтобы провести ещё одну минуту наедине с Уэйном. Он слишком сильно меня пугает.
– Эм… я просто пойду, ну, продолжу идти…
Я не хочу отводить взгляд от Уэйна, но мне нужно повернуться к нему спиной, чтобы сойти с платформы навеса, поэтому я быстро поворачиваюсь, делая шаг вперёд, когда меня внезапно сбивают с ног и тянут назад.
Меня отбрасывает в дальний левый угол навеса, я приземляюсь на разбитые колени, моя тазовая кость врезается в одну стену, а лоб – в другую. Голова откидывается назад, и левая сторона лица царапается о грязный деревянный пол. Из меня выбивает дух, и я быстро моргаю, резко втягивая воздух. Вспышка паники – чистого, примитивного ужаса, – пронизывает меня с такой скоростью, что выброс адреналина заглушает боль.
– Ты никуда не пойдёшь, – говорит Уэйн позади меня. – Твои друзья тебя не ждут.
Я прижимаю одну руку к полу, а другой упираюсь в стену передо мной, пытаясь выпрямиться в тесном пространстве. Ногтями цепляюсь за грязные доски пола, но мои движения вялые.
– Пожалуйста, – бормочу я, мой голос хриплый. Слабый. Запыхавшийся.
– Пожалуйста? – повторяет Уэйн. – Пожалуйста, позволь мне пойти с тобой! Пожалуйста, будь добра к незнакомцам! Пожалуйста, глотни моего проклятого грёбаного напитка!
Я всё ещё пытаюсь сесть, когда его ботинок врезается мне в левый бок. На этот раз боль настолько острая, что я кричу, снова ударяясь головой о стену. Яркие вспышки света – это молнии? Фейерверки? – затуманивают моё зрение, в то время как я хнычу от боли, слёзы текут из глаз. Каждое движение причиняет боль, когда я маневрирую, стоя на коленях и сжавшись почти в позу эмбриона, лицом к углу навеса, сгорбившаяся в попытке защитить себя.
Я ошеломлена и дезориентирована, когда оглядываюсь и вижу Уэйна, сидящего на корточках позади меня.
– Вот так, – говорит он. – Ты смотришь на меня, когда я с тобой разговариваю, бабуля.
Я складываю руки на груди в защитном жесте, когда делаю неглубокие резкие вдохи. Моё бедро пульсирует от боли, когда я слегка его поворачиваю так, чтобы могла встретиться лицом к лицу с Уэйном.
И тут я вижу это – блеск металла в его руках, – и моё сердце начинает пропускать удары, от чего у меня ещё больше кружится голова.
«О, Боже мой! Есть ли какой-нибудь способ выбраться отсюда? Подальше от того, что он запланировал для меня?»
– П-пожалуйста, – всхлипываю я, смутно осознавая, что что-то влажное и тёплое стекает по моему лбу. Я истекаю кровью? Я хочу поднять руку и вытереть кровь, но инстинктивно подтягиваю колени ближе к груди. Мой взгляд остаётся прикованным к блестящему лезвию охотничьего ножа.
– Ты неважно выглядишь, – говорит Уэйн, наклоняясь вперёд.
Я чувствую запах его дыхания – смесь затхлой сигареты, скотча и патоки – и отвожу своё лицо. Но ему это не нравится. Он тянется к моему подбородку и захватывает его, заставляя меня посмотреть на него.
Он подносит нож к моему лицу, используя лезвие, чтобы поднять прядь моих волос. И хотя меня отталкивает тот факт, что он прикасается ко мне, я не двигаюсь. Каждый мой вдох кажется опасным, но я не могу контролировать резкие взлёты и падения моей груди.
Освободив мой подбородок, он одним коротким пальцем проводит по моему лбу. Когда он убирает палец, испачканный в моей крови, он подносит его к губам, медленно облизывая красное пятно.
– Ты плохо выглядишь… но на вкус просто прекрасна.
Он стягивает лямки рюкзака с моей спины, и я слышу, как лезвие разрезает плотный нейлон. Вес рюкзака спадает с моих плеч, резко падая на мою задницу, – единственная вещь между мной и Уэйном.
– Повернись, – говорит он.
Я зажмуриваюсь.
– Повернись! – орёт он, его рука грубо приземляется на основании моей шеи. – Сейчас же!
Я неловко поворачиваюсь к нему лицом, спиной к углу навеса, Уэйн примерно в шести дюймах от меня. Он хватает мой рюкзак и перекидывает его через плечо, таким образом, между нами ничего нет, кроме воздуха.
– Опусти руки.
– П-пожалуйста, – всхлипываю я.
Он вонзает нож в дерево справа от моего уха, и я задыхаюсь, моё дыхание хрипящее и громкое в моих ушах.
– Сделай это, – кричит он, выдёргивая лезвие из стены.
Медленно, безудержно дрожа, со слезами и кровью, стекающими по моему лицу, я опускаю руки.
– Твои сиски похожи на фары, – говорит он, и после этого замечания раздаётся пронзительный смешок.
Он высовывает язык и слизывает мою кровь со своих губ, глядя на меня с расстояния в несколько дюймов.
«О, Боже. О, нет. О, Боже».
– П-пожалуйста, Уэйн. П-пожалуйста…
– Заткнись нахрен, – рычит он, всё ещё пялясь на мою грудь. – Ты всё портишь.
«О, Боже. О, Боже. Нет. Нет. Пожалуйста, нет».
– У-Уэйн, – говорю я, тряся головой. – П-пожалуйста. П-пожалуйста, не надо…
– Что?
Его глаза открываются от моей груди, злые, оскорблённые.
– Что? Ты думаешь, что я грёбаный насильник? Бл*дь, нет! Я не хочу твою вшивую пизду, бабуля.
Понятия не имею, почему его слова меня чуточку успокаивают. Но я всхлипываю «спасибо», когда смотрю на него, буквально загнанная в угол, полностью во власти сумасшедшего. Возможно ли, что я смогу пережить этот кошмар?
– Спасибо, – передразнивает он, так близко, что его мерзкое дыхание опыляет моё лицо с каждым словом. Он снова хихикает. Это по-детски и женственно и переворачивает мой желудок. Меня рвёт, и я давлюсь, когда глотаю желчь. Уэйн, кажется, не замечает. Он улыбается мне, словно на автопилоте.
– Спроси, что мне нравится. Спроси меня! Давай! Будет весело!
– Что? – говорю я, слёзы затуманивают моё зрение, когда он перебрасывает нож туда-сюда из одной руки в другую.
– Нет. Не так. Это не весело! – говорит он, нахмурившись, нож на мгновение замирает. – Ты должна спросить меня, бабуля. Ты должна сказать: «Эй, Уэйн, что тебе нравится?»
Его глаза безумны от возбуждения, губы растягиваются в ужасающей улыбке.
Я сглатываю.
– У-Уэйн… что…
Я не могу говорить. Слов больше не выйдет, потому что я тихо рыдаю, моё тело дрожит от ужаса.
– Ты всё портишь! – кричит Уэйн, его лицо становится разъярённым. Он поднимает нож над головой. – Спроси меня, что мне нравится!
– Нет, – воплю я, опуская голову на колени и обхватывая их руками. Я обнимаю себя так крепко, насколько это возможно.
«Джем. Джем, мне так жаль. Мама. Папа. О, Боже. Мне так жаль».
Уэйн рычит от ярости, и я чувствую, как стальное лезвие разрезает мою кожу, вгоняя мне в бок мерзкий холод. Боль такая сильная и такая невероятная, что я кричу. Я знаю, что кричу, хотя кажется, что звук отделён от меня, не является частью меня. Он звучит очень, очень далеко.
Я кренюсь на другой бок, всё ещё прижимая колени к груди, когда лезвие во второй раз пронзает моё бедро.
Я снова кричу, но на этот раз дело не в Уэйне или в ноже, или даже не в боли.
Дело не в потере Джема или в Деррике Фросте Уильямсе или в том, что я никогда снова не услышу, как мама поёт мне песни «Битлз».
Дело даже не в образе жизни последних двух лет в невообразимой леденящей тьме, каждое мгновение бодрствование которой кошмар, от которого я не могла убежать.
Я не кричу за своё прошлое или настоящее.
Я кричу за своё будущее.
Я кричу, потому что знаю, что хочу его, но кто-то забирает его у меня.
Я кричу, потому что мои глаза закрываются, а стальное лезвие продолжает приземляться, и мои руки дольше не могут крепко держаться за колени.
Я кричу, потому что удары больше не причиняют боли, а значит, я, должно быть, умираю.
Снова лезвие.
И снова звук моего крика, слабый и тихий, вырванный из моей угасающей души.
А затем…
Темнота.
Глава 10
Кэссиди
Мой первый и самый сильный инстинкт, пока я наблюдаю, как Бринн отделяется от своей группы и начинает подниматься в одиночку, это следовать за ней.
