Текст книги "Король Георг V"

Автор книги: Кеннет Роуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 41 страниц)

Сначала Георг не принимал все это всерьез. «Видишь ли, Мэй; – сказал он однажды невесте, – оказывается, мы не можем пожениться. Я слышал, что у меня есть жена и трое детей». Однако на следующий год Кейр Харди, член парламента от радикальной партии, шокировал палату общин, обсуждавшую предложение поздравить герцога и герцогиню Йоркских по случаю рождения их первого ребенка. «Следуя уже существующему прецеденту, – говорил он о новорожденном принце Эдуарде, – его в свое время отправят в кругосветное путешествие, после чего, возможно, пойдут слухи о морганатическом союзе, а в итоге стране придется за все расплачиваться».

Слухи о двоеженстве продолжали беспокоить принца Георга и в те годы, когда он был еще герцогом Йоркским, и тогда, когда стал принцем Уэльским. «Его особенно угнетает собственное бессилие, – писал Менсдорф в марте 1910 г. – Ему недостает счастливой беззаботности короля Эдуарда». В мае, после восшествия Георга на трон, эти слухи вновь возникли и не стихали, несмотря на официальные опровержения, сделанные в июле настоятелем Нориджа и в октябре – Бигге. К концу года, однако, появилась возможность уничтожить их раз и навсегда. Издававшаяся в Париже и бесплатно рассылавшаяся всем членам британского парламента газета республиканского направления под названием «Либерейтор»[41]41
  «Освободитель» (англ.).


[Закрыть] напечатала статью Э. Ф. Майлиуса под названием «Санкционированное двоеженство». В ней утверждалось, что в 1890 г. будущий король Георг V вступил на Мальте в законный брак с дочерью адмирала сэра Майкла Кульм-Сеймура, что от этого союза родились дети и что через три года новобрачный, после смерти брата оказавшийся прямым наследником трона, «предательски покинул законную жену и вступил в фальшивый и позорный брак с дочерью герцога Текского». Далее в статье говорилось: «Англиканская церковь с ее развращенными, лицемерными священниками имеет не большее отношение к христианству, нежели какой-нибудь фетиш племени южноморских каннибалов…

Наш самый что ни на есть христианский король и защитник веры, словно какой-нибудь магометанский султан, имеет множество жен, и все это освящено англиканской церковью».

В следующем выпуске «Либерейтор» снова вернулся к этой теме: «Лондонская „Дейли ньюс“ сообщает нам, что король планирует нанести визит в Индию со своей женой. Может, газета любезно сообщит нам, с какой именно женой?» Юристы короны, однако, уже решили, что Майлиусу будет предъявлено обвинение в злостной клевете. Пост атторней-генерала[42]42
  Высший чиновник органов юстиции, представляющий интересы короны и защищающий законность действий правительства в парламенте, а также осуществляющий прокурорский надзор.


[Закрыть] тогда занимал сэр Руфус Айзекс, а позднее лорд Ридинг, будущий лорд – главный судья и вице-король Индии; а его помощником был – сэр Джон Саймон, будущий министр иностранных дел и лорд-канцлер. В совместной записке, датированной 23 ноября 1910 г., эти проницательные и сильные юристы выражали сомнение относительно того, следует ли создавать всемирную известность статье, опубликованной в сомнительной газете с маленьким тиражом. Тем не менее они признавали, что еще живы все главные свидетели, способные подтвердить ложность публикации: старейшему из них, адмиралу Кульм-Сеймуру, было тогда семьдесят четыре года. Потому было решено возбудить дело. Министр внутренних дел Уинстон Черчилль с самого начала придерживался такого же мнения. 18 декабря 1910 г. он писал королю: «Эта клевета – всего лишь разговоры, циркулирующие в среде наиболее легковерных и низких людей. Тем не менее они достаточно широко распространены, чтобы служить для Вашего Величества источником неприятностей». 26 декабря Майлиус был арестован.

Правительство, исполненное решимости лишить узника всякой возможности снискать расположение публики, действовало по всей строгости закона. Майлиусу вроде бы позволили выйти на свободу под залог, но, как писал королю Черчилль, «сумма в 10 тыс. фунтов и два поручительства по 5 тыс. делают это совершенно нереальным». Не проводилось также и предварительного слушания. «Таким образом, возможно, – писал своему суверену министр иностранных дел, – что данное дело вообще не привлечет внимания публики до тех пор, пока не будет ей представлено вместе с тщательно продуманным заявлением генерального прокурора, доказывающим полную несостоятельность этих клеветнических измышлений и, как следует ожидать, приговором суда».

Смелый шаг Майлиуса – вызов короля повесткой в суд в качестве свидетеля – также оказался тщетным. Ходатайство было в закрытом порядке рассмотрено лордом – главным судьей Альверстоуном и сразу же отклонено. Требование Майлиуса действительно противоречило конституционному закону. Являясь источником правосудия, суверен не может выступать в качестве свидетеля (хотя король Эдуард VII в свою бытность принцем Уэльским дважды давал свидетельские показания: первый раз – по делу о разводе Мордаунта, а второй – по делу о клевете, возбужденному сэром Уильямом Гордоном Каммингом против своих гостей в Транби-Крофт). В любом случае, как заверял Бигге Черчилль, «в отсутствие даже тени доказательств, подтверждающих данные клеветнические измышления, требование защиты о вызове в суд короля является бесстыдным фиглярством и должно быть отвергнуто с подобающим этому презрением».

Дело было рассмотрено лордом – главным судьей и жюри присяжных 1 февраля 1911 г. Адмирал сэр Кульм-Сеймур показал: что принял командование Средиземноморским флотом в 1893 г., а его жена и две дочери присоединились к нему на Мальте в том же году и ранее там никогда не были; что его старшая дочь Лора Грейс умерла незамужней в 1895 г., ни разу даже не заговорив с королем; что его младшая дочь Мэй не имела встреч с королем в промежутке между 1879 г., когда ей было всего восемь лет, и 1898 г. Мэй, которая в 1899 г. вышла замуж за будущего вице-адмирала сэра Тревельяна Напьера, подтвердила его показания – как и трое ее братьев. Было также доказано, что король не был на Мальте с 1888 по 1891 г., а в ведущихся на острове записях актов гражданского состояния, которые жюри предложили изучить, нет никаких записей о его якобы заключенном браке. Майлиус, который отказался от защитника, не пытался опровергать эти сведения и лишь цеплялся за свое требование вызвать короля в суд в качестве свидетеля. Когда это требование вновь было отвергнуто, он больше не предпринимал в свою защиту никаких действий. Жюри вынесло вердикт «виновен», и тогда лорд – главный судья приговорил Майлиуса к двенадцати месяцам тюремного заключения – максимальному сроку для такого случая, если его различные публикации не рассматривать как отдельные клеветнические выступления.

После того как приговор был вынесен, генеральный прокурор зачитал подписанное королем заявление. В нем говорилось, что он никогда не был женат ни на ком, кроме королевы, лишь с ней вступив в брачные отношения, и что он дал бы эти показания лично, если бы не возражения юристов короны, которые утверждают, что появление в суде суверена в качестве свидетеля было бы нарушением конституции.

Это и было действительной целью всего процесса – не столько наказать Майлиуса, сколько отстоять честь короля. При существовавшем законодательстве достичь ее было не так-то легко. Генеральный прокурор Саймон записал в дневнике:

«Нам очень повезло, что дело Майлиуса закончилось столь удовлетворительно. Если бы Майлиус, вместо того чтобы оправдываться, признал свою вину и объяснил, что он всего лишь повторил то, о чем не один год безнаказанно говорят тысячи уважаемых людей, мы никогда не смогли бы столь эффективно доказать, что это ложь».

Через несколько часов после того, как ему доложили о приговоре, король собственноручно написал Черчиллю, благодаря его за помощь в публичном разоблачении «всей низости этой злобной и гнусной клеветы». Свою признательность Айзексу и Саймону он выразил тем, что наградил каждого Королевским викторианским орденом, учрежденным еще его бабушкой для того, чтобы отмечать личные заслуги подданных перед королевской семьей.

Даже спустя годы король не упускал случая продемонстрировать свою благодарность этим двум юристам короны. Подобная возможность представилась в 1913 г., когда после ухода на пенсию лорда Альверстоуна премьер-министр назначил сэра Руфуса Айзекса его преемником на посту лорда – главного судьи Англии. По обычаю на эту должность назначался именно бывший атторней-генерал, так что Айзекс должен был вот-вот оказаться на вершине своей профессиональной карьеры. Однако за несколько месяцев до этого в палате общин состоялось голосование относительно законности его сделок на бирже. Депутаты, связанные решением фракций, одобрили деятельность атторней-генерала незначительным большинством – 346 голосами против 268. Суть дела заключалась в том, что, пользуясь конфиденциальной информацией, полученной от своего брата, управляющего английской дочерней компанией Маркони, Айзекс вложил деньги в ее американскую головную компанию, причем английский филиал в тот момент вел с британским правительством переговоры о заключении важного контракта, требующего ратификации парламента. Пытаясь оправдать свои спекуляции перед палатой общин, Айзекс повел себя неискренне. Естественно, его быстрое повышение должно было вызвать язвительные замечания и подлинное замешательство.

От конституционного монарха требовалось лишь формально одобрить это назначение, однако Георг еще направил Айзексу теплое поздравление. В ответ новый лорд – главный судья написал лорду Стамфордхэму (этот титул Бигге получил в 1911 г.): «Пожалуйста, передайте королю, что его послание послужило для меня величайшим стимулом, вдохновляющим на верную службу ему и государству, и что я всегда буду помнить и ценить его слова».

К помощнику атторней-генерала сэру Джону Саймону король также проявил больше благожелательности, нежели его коллеги: отдавая должное профессионализму Саймона, они при этом считали его человеком двуличным и неискренним. Став в 1913 г. тайным советником, Саймон написал своему суверену письмо, в котором благодарил за оказанную ему честь. «Прелестное письмо, написанное очень милым человеком», – прочитав его, заметил король.

Почти двадцать лет всякого рода нападок оставили в душе короля глубокую рану, потому вряд ли он мог проявить к своему мучителю Майлиусу великодушие. Через две недели после суда Стамфордхэм написал личному секретарю Черчилля Эдварду Маршу письмо, в котором выражал надежду, что заключенный отбудет наказание полностью и не будет досрочно освобожден. «Любая снисходительность, – добавлял он, – не вызовет чувства благодарности ни в нем, ни в его друзьях, а публику может навести на мысль, что дело было сфабриковано». Позднее Стамфордхэм специально позвонил Маршу, чтобы сообщить, что «выражает волю короля».

Эта мстительная акция оказалась, однако, вполне оправданной. Выйдя из тюрьмы, Майлиус возобновил свои клеветнические атаки и опубликовал в Нью-Йорке памфлет «Морганатический брак Георга V», в котором не только повторил все аргументы, уже опровергнутые на суде, но и привел якобы новые доказательства, подтверждающие его обвинения короля в двоеженстве. Мэй Кульм-Сеймур, писал он, зря клялась, что ни разу не встречалась с королем в период с 1879 по 1898 г. Пролистав подшивку «Гэмпшир телеграф энд Суссекс кроникл», Майлиус обнаружил, что адмиральская дочь 21 августа 1891 г., танцуя с герцогом Йоркским, открывала бал в Портсмутской городской ратуше. Однако то, что у мисс Кульм-Сеймур случился провал в памяти и она не смогла вспомнить событие двенадцатилетней давности, не имело в общем-то никакого отношения к обвинениям Георга в двоеженстве; даже Майлиус не пытался утверждать, что предполагаемый брак был заключен в Портсмутской городской ратуше.

Утверждения Майлиуса, однако, становятся более правдоподобными, когда он говорит о местонахождении будущего короля в тот год, когда он якобы женился на Мэй Кульм-Сеймур:

«Свидетели обвинения утверждали, что в 1890 г. король Георг официально не был на Мальте. Проведенные уже после суда расследования доказывают, что в 1890 г. принц Георг был назначен командиром канонерской лодки „Дрозд“, которая, направляясь на базу в Северную Америку, прибыла 9 июня 1890 г. в Гибралтар, где оставалась до 25 июня того же года, то есть в течение шестнадцати дней. Как известно, Мальта находится всего в пяти днях пути от Гибралтара…

Что делал принц Георг между 9 и 25 июня 1890 г.? Нет никаких свидетельств о его пребывании в Гибралтаре в этот промежуток времени или о посещении им каких-либо светских мероприятий… И вообще, почему Георг на 4000 миль отклонился от курса?»

Читатели этой книги уже знают, почему принц Георг отклонился от курса на 4000 миль – прежде чем пересечь Атлантику, нужно было отбуксировать в Гибралтар торпедный катер. Что же касается якобы потерянных шестнадцати дней, письма и дневники принца дают полную и точную картину того, как он провел их, ожидая окончания ремонта судовых двигателей. Подобно другим молодым морским офицерам, он играл в поло и теннис, в вист и на бильярде, ходил на пикники и смотрел на обезьян; обедал же он в офицерских столовых. А потому не имел времени на секретный вояж на Мальту и тайный брак. Репутации короля Георга и мисс Мэй Кульм-Сеймур и после этой атаки остались незапятнанными.

Судебное разбирательство 1911 г. стало толчком к проявлению в обществе симпатий к королю. Эти настроения нашли отражение в творчестве романиста Генри Джеймса, показавшем изменившееся отношение к монархии. До 1915 г. он оставался гражданином Соединенных Штатов, но всегда проявлял горячий интерес к британским институтам.

После смерти в 1901 г. королевы Виктории Джеймс писал: «Принц Уэльский архивульгарен… никудышные Йорки вообще полные ничтожества… Я настроен весьма пессимистично». Десять лет спустя, обнаружив, что его племянник Эдвард Холтон Джеймс сотрудничает с Майлиусом в издании «Либерейтора», он лишил его завещания.

Уважение к памяти отца не распространялось у короля на тех богатых и беспокойных космополитов, которые олицетворяли собой эпоху короля Эдуарда. Вскоре после его восшествия на престол Макс Беербом нарисовал карикатуру, изображавшую лорда Бернхэма, сэра Эрнеста Кассела, Альфреда и Леопольда Ротшильдов и Артура Сассуна, с опаской движущихся по коридорам Букингемского дворца на встречу со своим новым сувереном. Подпись под ней гласила: «Будем ли мы теперь желанными гостями?»

Во всех письмах, дневниках и сохранившихся записях бесед короля Георга нет ни малейшего намека на тот ярый антисемитизм, который во времена его правления пронизывал все слои британского общества: его чувства не имели ничего общего с тем презрением, с которым его личные секретари отзывались о «еврее-рестораторе Лайонсе». Просто друзья отца, как евреи, так и аристократы, ему не нравились. «Может, здесь и скучно, – говорил он о своем дворе, – но вполне респектабельно».

Лишь немногие из прежних друзей короля Эдуарда пользовались благосклонностью нового монарха – среди них лорд Эшер и граф Альберт Менсдорф, о которых уже упоминалось на страницах этой книги. Однако место в биографии короля Георга они заняли не столько из-за их участия в государственных делах, сколько благодаря аккуратному ведению дневников.

Реджинальд Бретт, второй виконт Эшер, родился в 1852 г., на тринадцать лет раньше короля. Его отец, амбициозный юрист из средних слоев, сумевший дорасти до должности начальника судебных архивов и получить титул пэра, отправил сына учиться в Итон. Там мальчику посчастливилось стать учеником Уильяма Кори – поэта, историка и романтика. Среди других учеников Кори был юный лорд Розбери, о котором его наставник писал: «Он один из тех, кто любит побеждать, но не любит мараться». Пальмовую ветвь победителя Розбери завоевал, но вскоре утратил ее из-за большого количества налипшей грязи: будучи в 1894–1895 гг. в течение пятнадцати месяцев премьер-министром, он больше никогда не претендовал на этот пост. Эшер, еще более брезгливый, даже и не пытался участвовать в этой гонке.

Его способности следует оценивать не по тем постам, которые он занимал, а по тем, от которых отказался. Солсбери предлагал ему стать губернатором Капской колонии; Бальфур приглашал на пост военного министра; Кэмпбелл-Баннерман видел его преемником Минто на посту вице-короля Индии. Он отверг все эти предложения, предпочитая сохранять свободу и оставаться в безвестности или, как он говорил, вести «осмотрительный образ жизни». Внешний мир знал его всего лишь как одного из рядовых членов парламента, занимавшего при королевском дворе незначительные посты.

Свой карьерой Эшер был обязан Розбери, одной из последних акций которого в качестве премьер-министра стало назначение старого друга и товарища по Итону секретарем управления делами короля; в то время серебряный век патронажа еще не сменился вульгарностью конкурсных экзаменов. Отвечая за королевские дворцы, он попал в поле зрения королевы Виктории и ее семьи; почтительное поведение и внимание к деталям были оценены. Король Эдуард VII, на которого произвело большое впечатление блестящее знание Эшером протокольных и исторических прецедентов, назначил его помощником коменданта и заместителем управляющего Виндзорским замком. Именно он спас от забвения накопившиеся за сорок лет архивы королевы Виктории и подготовил прекрасное издание ее писем. В течение всей жизни он пользовался доверием трех последовательно сменявших друг друга монархов.

Постепенно Эшер стал приобретать политическое влияние, ранее небывалое в установившейся конституционной практике. Являясь членом Королевской комиссии, назначенной для расследования подготовки и ведения Англо-бурской войны, а также председателем Комитета по реформе военного ведомства, именно он докладывал королю Эдуарду VII о повседневной деятельности этих органов. Сэр Джон Бродрик, с 1900 по 1903 г. являвшийся военным министром, с некоторой горечью писал:

«К тому моменту, когда любое решение созревает до той степени, что кабинет может изложить его суверену, оно уже в значительной степени предрешено благодаря односторонним оценкам наблюдателя, не имеющего никакого официального статуса. Другими словами, лорд Эшер вольно или невольно сделался неофициальным советником короны».

Придворных и чиновников одинаково раздражало влияние лорда Эшера на короля Эдуарда, не зависевшее от того, какое именно правительство в данный момент находилось у власти. «Он явно необычный человек и имеет значительное влияние в Букингемском дворце, – отмечал один министр, принадлежавший к партии либералов. – Кажется, он способен крутить им, как ему вздумается, что наверняка вызывает значительное недовольство придворных». Даже невозмутимый Стамфордхэм как-то заметил: «У него необычайное стремление все знать, причем обычно он добивается успеха!» Но, когда Эшер от имени короля телеграммой запросил в Форин оффис один меморандум, сэр Эдвард Грей резко ответил, что документ будет направлен только по запросу личного секретаря короля.

Чтобы играть роль серого кардинала при торжествующей в XX в. гласности, необходимо было обладать весьма своеобразным набором качеств: опытом, проницательностью, мудростью, тактом, чувством юмора и умением держаться в тени. Возможно, существовало некоторое противоречие между той отстраненностью, с которой Эшер анализировал поведение современных ему политиков, и его романтической привязанностью к королю Эдуарду. Вот что он пишет об одной аудиенции в Букингемском дворце: «На прощание король сказал мне: „Хоть Вы и не вполне должностное лицо, я всегда считал, что Вы самый ценный из моих государственных служащих“, – и тогда я поцеловал ему руку, как это иногда делал».

После смерти короля Эдуарда его вкрадчивые манеры, казалось, больше воздействовали на королеву Марию, чем на ее супруга. «Если бы Вы не были королевой, – говорил ей Эшер, – то при Вашем появлении все сразу начинали бы спрашивать, кто Вы такая». Довольная королева Мария отвечала, что ее матери всегда говорили то же самое. Вряд ли король Георг V когда-либо позволял Эшеру целовать ему руку, однако в отмеченные политическими неурядицами первые годы его царствования он мог смело полагаться на Эшера, знающего все конституционные прецеденты, и таким образом освежая поблекшие воспоминания об уроках Бейджхота. В целом Эшеру удалось сохранить при дворе обманчиво скромное положение: его влияние, хотя и не такое сильное, как при короле Эдуарде, распространялось отнюдь не только на трубы и подвалы Виндзорского замка.

Австрийский посол Альберт Менсдорф представлял собой другой реликт эдвардианской эпохи, успешно переживший смену монарха: в противоположность Эшеру он установил с Георгом V даже более близкие отношения, чем с Эдуардом VII. До того как его в 1904 г. назначили послом, его дипломатическая карьера в Лондоне в основном состоялась; теперь, в возрасте сорок двух лет, он стал самым молодым из австрийских послов. Не пренебрегая работой, он все же предпочитал ей разного рода развлечения. Менсдорф почти не скрывал своего отрицательного отношения к происшедшей в 1905 г. смене правительства, когда при сэре Эдварде Грее пышные приемы в Лэнсдаун-Хаус уступили место скромным трапезам, во время которых прислуживали обычные горничные. Король Эдуард жаловался, что посол проводит слишком много времени на частных приемах и скачках, хотя «не отличит лошадь от коровы». А Роберт Ванситтарт, будущий постоянный заместитель министра иностранных дел, называл его «слабохарактерной бабой, бесхребетным англофилом».

Еще меньше уважали его в Вене. Министр иностранных дел барон фон Эренталь считал, что посол настолько влюблен в Англию, что не способен защищать австрийские интересы. Снова и снова появлялись слухи, что его вот-вот снимут с этого поста. Каким же образом он сумел продержаться в Лондоне с 1904 г. до самого начала войны? Очевидно, привилегированное положение посла при Сент-Джеймсском дворе перевешивало все его профессиональные недостатки. Граф Менсдорф-Пуи-Дитрихштайн – таково его полное имя – был дважды кузеном британского королевского дома – его бабушка приходилась сестрой как герцогине Кентской, матери королевы Виктории, так и Эрнесту I, герцогу Саксен-Кобург-Готскому, отцу принца-консорта.

Коллеги в Вене, которые иронически называли его принцем Альбертом, тем не менее втайне завидовали его близости к британским монархам. Еще королева Виктория приглашала юного секретаря посольства в Виндзор, дабы он исполнил роль Карла I в сложной живой картине. Он также был гостем в Сандрингеме на злосчастном праздновании дня рождения герцога Кларенса в 1892 г.; Менсдорф тогда тоже подхватил инфлюэнцу, но остался жив. В более поздние годы король Эдуард действительно периодически срывал свой гнев на Менсдорфе – в тех случаях, когда австрийские газеты делали какие-то выпады против Британии, после такой выволочки, писал одни из присутствующих, Менсдорф был похож «на побитую собаку». Тем не менее именно король спас его карьеру, предупредив Вену, что преждевременный отзыв Менсдорфа нанесет ущерб англо-австрийским отношениям. От воцарения короля Георга Менсдорф только выиграл. Новый монарх адресовал свои письма «моему дорогому Альберту» и заканчивал их словами «Ваш любящий друг и кузен». Он даже позволял ему носить так называемую виндзорскую форму, придуманную еще королем Георгом III, – синий фрак с золотыми пуговицами и красными воротничком и манжетами, эту привилегию обычно получали лишь члены королевской семьи да пользующиеся особой благосклонностью премьер-министры. Король, заверявший Менсдорфа, что в сердцах англичан австрийцы занимают особое место, свободно разговаривал с ним о личных делах: о здоровье и деньгах, о неладах в семье и клеветнических слухах. А Менсдорф, пользуясь благосклонностью именитого родственника, исправно докладывал в Вену о его откровениях.

В первое лето нового царствования как Эшер, так и Менсдорф исправно вели свои дневники. Будучи гостем Балморала, летней резиденции короля в Шотландии, Эшер отмечал, как сильно все изменилось:

«Все здесь совершенно отличается от того, что было в прошлые годы. В доме больше нет той странной наэлектризованной атмосферы, которая некогда окружала короля Эдуарда. И в то же время все весьма очаровательно, благопристойно и мило. В доме полно детей – за обедом их собирается шестеро, и младшие все время бегают вокруг стола. Королева вечерами вяжет. Нигде никаких признаков бриджа. Король сидел и разговаривал со мной на диване вплоть до того момента, когда настало время отправляться спать… Мы рано ложимся спать, что мне очень нравится, и завтракаем в девять… Прошлым вечером гувернантка-француженка сидела за ужином по правую руку от короля. Воображаю себе реакцию берлинских или венских придворных, если бы они это увидели».

Менсдорф рисует аналогичную картину семейного спокойствия:

«И вот я здесь, в Балморале, в гостях у третьего поколения этой семьи. Как все меняется! Тесная компания, очень спокойная жизнь, в противоположность прежним временам все делается чрезвычайно пунктуально. Все очень организованно, что после своей болезни я особенно ценю. Не играют даже в бридж, так что вечера немного скучноваты. К счастью, вскоре после одиннадцати часов мы все расходимся по комнатам. Король и королева очень любезны. Король много говорит о политике и о своих взглядах. Его высказывания благоразумны и откровенны. Дети очень милы и хорошо воспитаны».

К концу его визита к обществу присоединился господин Асквит, и тогда, идя навстречу пожеланиям премьер-министра, в замке стали устраивать игру в бридж.

Сам по себе Балморал, однако, не был приятным для гостей домом. В свое время купленный и перестроенный принцем Альбертом в рыцарском стиле – с цитаделью и башней, – он с большого расстояния выглядел довольно красиво: замок из сверкающего белого гранита, возвышающийся на берегах реки Ди и окруженный Кэрнгормскими горами. Внутри же в замке было темно, и его продувало насквозь, отчего мучились все, кроме самой старой королевы. Должно быть, здесь все же имелось какое-то отопление, поскольку принцесса Алиса, последняя из оставшихся в живых внучек королевы Виктории, помнит своеобразный аромат Балморала: запах горящих дров, оленьих голов, ковров и кожи. Тем не менее одна из придворных дам как-то призналась мужу, что все время мерзнет, а тепло ей только в постели. Несмотря на прохладу в доме, дамы по этикету обязаны были выходить к столу в декольтированных платьях; мужчинам повезло больше – им разрешалось надевать здесь брюки вместо панталон до колена и шелковых чулок, предписанных для Букингемского дворца и Виндзора. Лорд Солсбери, однако, сохранил о своем предыдущем визите в Балморал весьма неприятные воспоминания, потому, когда королева в 1896 г. снова пригласила его туда, его личный секретарь умолял Бигге проследить за тем, чтобы тот не замерз. «Холодная комната, – писал он, – представляет для него серьезную опасность». Королева Мария также страдала от капризов балморалского лета. «Погода снова стала просто ужасной, – записала она в один сентябрьский день в начале их царствования, – и поэтому я сильно мучаюсь от неврита, из-за чего становлюсь раздражительной». Ей никогда не нравилось, как она выражалась, «сидеть на горе».

Внутренняя отделка замка, в которой преобладала шотландская клетка, оскорбляла эстетические вкусы королевы Марии. В свое время лорд Розбери считал гостиную в Осборне самой безобразной в мире, но лишь до тех пор, пока не увидел Балморал. Королева пыталась немного изменить интерьер, сняв темные панели и заменив их на светлые, однако любые более радикальные изменения, как и новомодный стиль ее одежды, непременно расстроили бы короля. Сам же он был вполне доволен тем, что может просыпаться под пение волынки, стрелять гусей и выслеживать оленей, разыгрывая из себя помещика и гордясь той каплей крови Стюартов, которая все еще циркулировала в его ганноверских венах. Это была романтическая семейная традиция – королева Виктория к северу от шотландской границы даже начинала говорить с шотландским акцентом. Король Эдуард был не менее дипломатичен. Еще будучи принцем Уэльским, он предупреждал сына, чтобы тот не оскорблял чувства шотландцев, употребляя слово «английский» в тех случаях, когда более точно было бы сказать «британский». В более поздние годы, когда королевская яхта приближалась к берегам Шотландии, он инструктировал своего камердинера-швейцарца: «Un costume un peu ecossais demain».[43]43
  «На завтра готовьте костюм в немного шотландском стиле» (фр.).


[Закрыть] Перемещение из одного королевства в другое требовало определенной гибкости: простой жилет в шотландскую клетку воплощал собой все великолепие национальной одежды – килта, споррана[44]44
  Кожаная куртка мехом наружу.


[Закрыть] и скин-дху.[45]45
  Традиционный кинжал.


[Закрыть]

В выборе гостей король Георг и королева Мария были достаточно консервативны. В число приглашенных обычно входили Эшер, Менсдорф, каноник Дальтон, архиепископ Ланг и время от времени какой-нибудь военный или проконсул вроде Китченера или Керзона (но только не вместе). Более странную фигуру представляла собой сестра Агнес, давняя приятельница короля Эдуарда, которая устраивалась перед камином в розовато-лиловом одеянии и оранжевом парике. Следуя обычаю своих отца и бабушки, король привозил с собой кого-нибудь из министров, чтобы заниматься государственными делами, о которых не мог забыть даже в горах Шотландии; видимо, желая подчеркнуть, что государственные мужи присутствуют здесь ради дела, а не с целью развлечения, министерских жен в замок не приглашали.

Одним из первых министров, приехавших в Балморал, был Ллойд Джордж, канцлер Казначейства в правительстве Асквита, чей проект бюджета на 1909 г. спровоцировал конституционный кризис в отношениях между двумя палатами парламента. Хотя налоги на землю не слишком нравились сандрингемскому сквайру, он проявил себя радушным хозяином. Ллойд Джордж писал жене: «Король – очень приятный малый, но, слава Богу, голова у него не слишком соображает. Они простые, очень-очень заурядные люди, и возможно, так оно и должно быть».

Через два дня канцлер описал сцену, которая в очередной раз опровергает легенду о тиране-отце и несчастных детях: «За ленчем сидел между королевой и принцем Уэльским. Довольно приятный парнишка. После ленча, когда подошло время сигар, королева осталась выкурить сигарету, а мальчики затеяли игру и принялись задувать сигары; потом к ним захотела присоединиться маленькая принцесса Мэри, которая пришла в чрезвычайное возбуждение; а когда в игру вступили королева и все остальные, шум стоял оглушительный – до тех пор, пока маленькая принцесса не зажгла лампу. Тогда мы решили, что пора остановиться».

Когда Джону Бернсу, одному из самых радикальных членов кабинета рассказали о внимании, которым Ллойд Джордж пользовался в королевской семье, его коллега заметил: «Да, и с тех пор у него постоянно болят колени». Однако год спустя, после второго визита в Балморал, Ллойд Джордж стал отзываться о происходящем весьма неодобрительно: «Я буду очень рад, когда смогу, наконец, отсюда уехать. Я не приспособлен для придворной жизни. Некоторым она нравится, у меня же вызывает отвращение. Вся атмосфера здесь отдает торизмом, от которого меня тошнит. Со мной все очень любезны, словно с опасным диким животным, которого боятся и которым, возможно, немного даже восхищаются из-за его силы и ловкости. Король до крайности враждебен ко всем, кто пытается вытащить рабочих из болота. Так же ведет себя и королева. Они говорят в точности так, как говорили со мной покойный король и кайзер, – если ты помнишь, это было во время забастовки железнодорожников. „Да чего они хотят? Им и так очень хорошо платят“, – и т. д.».