Текст книги "Король Георг V"

Автор книги: Кеннет Роуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 41 страниц)

Возможно, Уотерхаус поступил так просто из-за присущей ему самоуверенности, но не исключено и другое – примерно представляя взгляды Дэвидсона относительно кандидатуры будущего премьера, он воспользовался представившимся шансом, чтобы укрепить позиции своего друга Болдуина. Гадать, как все обстояло в действительности, нет необходимости. Дэвидсон позднее заявлял: «Даже если бы Уотерхаус представил в ложном свете мой меморандум, это не оказало бы никакого влияния на Стамфордхэма». И действительно, личный секретарь короля сам запросил этот меморандум; он прекрасно знал, кем он написан и чьи взгляды отражает.

Тем не менее, проявив обычную осторожность, Стамфордхэм пригласил Уотерхауса на вторую встречу, на которой тщательно расспросил о предполагаемом мнении Бонара Лоу относительно обоих кандидатов. И снова Уотерхаус заявил, что Бонар Лоу предпочел бы Болдуина. Существует, однако, независимое свидетельство, доказывающее, что Уотерхаус для подобных заявлений не располагал ни необходимой информацией, ни полномочиями. Не будем все же подвергать сомнению его добросовестность, поскольку к тому времени король уже решил, что новый премьер-министр, независимо от его личных качеств, должен нести ответственность перед палатой общин. По меньшей мере за двенадцать часов до своей второй встречи с Уотерхаусом Стамфордхэм сообщил об этом Джеффри Доусону, который незадолго до того сменил Уикхэма Стида на посту редактора «Таймс». Сделанная Стамфордхэмом запись этого разговора выглядит так:

«Я откровенно сказал Доусону, что, по мнению короля, ответственность перед страной почти однозначно заставляет его назначить премьер-министра из палаты общин. Если он этого не сделает и эксперимент провалится, страна будет винить короля за поступок, который был предпринят им исключительно по собственной воле и который доказывал бы, что король игнорирует общественное мнение, да и толком его не знает».

Для формирования мнения короля никто не сделал так много, как Бальфур. Во время состоявшихся 21 мая двух встреч со Стамфордхэмом он подробно останавливался на проблемах, которые неминуемо должны возникнуть перед премьером, заседающим в палате лордов. Одна из них – необычно высокий процент министерских должностей, уже и так занимаемых пэрами. Вторая – то возмущение, которое возникнет в палате общин, если подобная тенденция продолжится, распространившись и на назначение премьер-министра. Третья – враждебность со стороны лейбористской партии; хотя лейбористы располагают большинством оппозиционных мест в палате общин, они практически не представлены в палате лордов и поэтому не смогут ни о чем-то спросить, ни призвать к ответу премьер-министра, который там заседает.

Позднее Уинстон Черчилль в своей книге «Великие современники» описал возвращение Бальфура в Норфолк, где он собирался поправлять здоровье и дальше. «Так будет ли избран милый Джордж?» – спросил его друг. «Нет, – ответил Бальфур, – милый Джордж не будет избран». Лукавый смысл этой истории заключается в том, что Бальфур будто бы намеренно сформулировал свои аргументы так, чтобы не рассматривалась кандидатура Керзона. Если это правда, то он очень постарался, чтобы скрыть свои антипатии. Отчет Стамфордхэма об этой дискуссии включает следующий пассаж:

«Лорд Бальфур сказал, что он говорит безотносительно к конкретным личностям; с одной стороны, его мнение о лорде Керзоне основано на близкой и долгой дружбе, а также на высокой оценке его выдающихся способностей; с другой – он плохо знает господина Болдуина, общественная карьера которого была довольно неровной, что не свидетельствует о его исключительных способностях».

Тем не менее всегда находятся те, кто старается интерпретировать историю политики исключительно на основе личных отношений; падение Керзона они приписывают не каким-то конституционным соображениям, а лишь недостаткам его собственного темперамента. Действительно, по отношению к своим коллегам он бывал невнимателен и чересчур властен. Всего за месяц до этого лорд Винчестер, финансист с сомнительной репутацией, написал премьер-министру письмо относительно турецкого займа, который он надеялся разместить еще до заключения мирного договора. Бонар Лоу вполне логично направил это письмо для разъяснений Керзону, на что получил негодующий ответ в том духе, что премьер-министру вообще не пристало вступать в переписку с Винчестером. «Когда подобные личности отправляются не сюда, а на Даунинг-стрит, 10, – писал министр иностранных дел, – то тем самым они возрождают худшие черты режима Л. Дж.». Смертельно больной и глубоко обиженный оскорбительным ответом Керзона, Бонар Лоу вряд ли мог четыре недели спустя рекомендовать его как своего преемника.

Можно также утверждать, что и король имел все основания отрицательно относиться к претензиям Керзона занять должность премьера. Во время своего первого визита в Индию в 1905 г. он был чрезвычайно шокирован, услышав о неслыханно грубом поведении Керзона по отношению к новому вице-королю лорду Минто. К тому же Керзон решительно выступал против перевода индийской столицы из Калькутты в Дели и строительства там нового города – смелого и дальновидного плана, к осуществлению которого король-император был лично причастен. «Лорд Керзон, несомненно, будет и дальше проявлять враждебность, – с огорчением писал Георг королеве Александре, – но ему невозможно угодить, да в конце концов на нем свет клином не сошелся».

Существует записка от 1915 г., в которой Стамфордхэм сообщает королю, что один из высших государственных чиновников считает, будто бы Керзон был лучшим премьер-министром, нежели Асквит. «Знаю, что Ваше Величество не разделяет этого мнения», – добавляет Стамфордхэм. Немаловажное значение имеет также и сделанное двумя годами позже замечание короля о том, что деятельность Керзона в качестве министра стала бы значительно эффективнее, если бы его речи были хоть немного понятны публике. Занимая после войны пост министра иностранных дел, Керзон не избавил даже Стамфордхэма от тех бесконечных упреков, которыми отмечал все упущения своих коллег по кабинету. Так, например, было в том случае, когда по просьбе французского посла король принял Пуанкаре в Букингемском дворце. Керзон, считавший бывшего французского президента путаником и англофобом, направил Стамфордхэму длинное послание с протестом, где, в частности, говорилось:

«Не могу удержаться от мысли, что французский посол не имел права обращаться по этому вопросу к королю, минуя министра. К тому же в полном соответствии с имеющимися прецедентами Вы, наверно, могли бы до того, как король согласился дать аудиенцию, черкнуть мне строчку относительно того, каковы взгляды Его Величества».

Однако Стамфордхэма, раздраженного скорее тоном, нежели самим содержанием письма Керзона, было не так-то просто запугать. Он дал министру такой ответ:

«Мне и в голову не пришло, что необходимо связаться с Вами до того, как ответить на письмо Сент-Олэра. Могу прямо сказать, что за сорок с лишним лет все подобные просьбы, направляемые послом непосредственно суверену, неизменно удовлетворялись без обращения в Форин оффис».

Подобные обмены мнениями не могли не оставить и у короля, и у Стамфордхэма стойкого впечатления, что по темпераменту Керзон не годится для самого высокого поста в государстве. Сэр Уолтер Лоренс, личный секретарь Керзона в Индии, а позднее друг короля, внушал своему бывшему хозяину, что король относится к нему не только с восхищением и уважением, но и с некоторым опасением. Это не совсем верно. По мере возрастания у короля уверенности в себе, менялось и его отношение к недостаткам министра иностранных дел – он стал воспринимать их со все большим юмором. Однажды в 1923 г., прикованный к постели из-за сильной боли в спине, Керзон попросил отменить назначенную на этот вечер аудиенцию в Букингемском дворце. Король ответил, что он сам приедет на Карлтон-Хаус-террас, – так, германский император навещал британского посла, одетого в пижаму. Керзон категорически отказался, предпочтя все-таки явиться во дворец. «По правде говоря, – писал он жене, – я поступил так, потому что слишком хорошо знаю короля и уверен: если даже он явится в хорошем расположении духа, то потом соорудит какую-нибудь чудовищную историю».

Опасался ли король Керзона или же относился к нему с добродушной насмешкой, но все-таки он никогда не позволил бы личным отношениям хоть как-то повлиять на выполнение своего конституционного долга и передать пост премьера представителю палаты общин только для того, чтобы преградить дорогу способному, но неуживчивому пэру. Это равносильно признанию того, что король и его бывший премьер-министр составили заговор в пользу Болдуина, о котором не могли сказать ничего хорошего, за исключением одного – что он заседает в палате общин, а не лордов. Столь далеко идущий замысел требует того, чтобы нижеследующее письмо, посланное Стамфордхэмом Бальфуру через два дня после отказа Керзону, являлось не более чем обманным маневром:

«Король весьма удовлетворен тем, что Вы, с Вашим исключительным опытом продолжительной парламентской карьеры и службы премьер-министром, согласились с его мнением, что в нынешних обстоятельствах премьер-министр нашей страны обязательно должен быть из палаты общин».

Иными словами, это на самом деле было истинным мнением короля, которое разделяли не только лейбористы и либералы, что вполне понятно, но и большинство консерваторов. Единственное серьезное возражение высказал лорд Солсбери, настаивавший на том, что нельзя сбрасывать со счетов большой опыт, приобретенный Керзоном на государственной службе. Возможно, это отчасти объяснялось преданностью семейным традициям – его отец был последним премьер-министром, заседавшим в палате лордов. Однако Бальфур, племянник старого лорда Солсбери, являл собой пример того, что даже на рубеже столетий премьер не в состоянии работать столь эффективно, если бы его племянник как лидер палаты общин не держал своего дядю в курсе всех происходящих там событий.

Позднее критики короля указывали, что лорд Галифакс едва не получил предпочтение перед Уинстоном Черчиллем после отставки Невилла Чемберлена, последовавшей в мае 1940 г. Их опровергает сам Галифакс, который в тот момент особо подчеркивал «сложное положение премьер-министра, не способного установить контакт с центром притяжения, находящимся в палате общин». Он также писал: «Вскоре я стал бы в той или иной степени почетным премьер-министром, пребывающим в своего рода сумерках, вне круга тех вещей, которые действительно важны».

Если в 1923 г. король и колебался в связи с отводом кандидатуры Керзона, то не по каким-то конституционным соображениям – просто он осознавал, насколько сильно это решение уязвит гордость Керзона. Вот почему он велел Стамфордхэму вызвать Керзона в Лондон, чтобы он узнал обо всем до того, как это станет известно обществу. Во время происходившего на Карлтон-Хаус-террас мучительного разговора Керзон энергично протестовал против самого принципа, на котором основывался данный ему отказ, – будто ни один член палаты лордов не может стать премьер-министром, а под конец заявил Стамфордхэму, что в знак протеста уйдет из политики, сообщив стране о причинах своего поступка. В тот же день Стамфордхэм передал содержание беседы королю, который приехал из Олдершота, чтобы встретить во дворце Болдуина и предложить ему пост премьера. Угрозе Керзона уйти в отставку посвящены две лаконичные записи в его дневнике:

«22 мая 1923 г. Он был весьма расстроен и разочарован, так как, конечно, хотел стать П.М., и говорит, что уйдет в частную жизнь, а его карьера закончена. Посмотрим. Я весьма сожалею, что ранил его чувства.

23 мая 1923 г. Слышал, что Керзон собирается остаться в Ф.О., чему я очень рад. Со вчерашнего дня он передумал».

29 мая король пригласил Керзона, чтобы успокоить его гордость и сообщить причину своего отказа. «Беседа была вполне приятной, – отметил король, – и он был очень мил, несмотря на то что произошло на прошлой неделе». Доброжелательность короля заметна в каждой строчке составленного Стамфордхэмом отчета об этой встрече:

«Сегодня король виделся с лордом Керзоном и выразил ему свои чувства восхищения и благодарности за то чрезвычайно благородное и патриотическое отношение, которое лорд Керзон проявил к принятому Его Величеством решению назначить господина Болдуина премьер-министром, что, как прекрасно осознает Его Величество, должно было стать для него ужасным разочарованием; и в то же время Его Величество хотел бы выразить свою признательность за те превосходные и великодушные речи, которые лорд Керзон произнес на первом заседании кабинета, когда приветствовал господина Болдуина в качестве премьер-министра, а также на собрании консервативной партии в понедельник, 28 мая.

Король заявил ему о своей уверенности в том, что вся страна разделяет мнение Его Величества и также восхищается той искренней манерой, в которой лорд Керзон выразил свою поддержку Болдуину; для него продолжение службы лорда Керзона в качестве министра иностранных дел имеет важнейшее значение и представляет колоссальную поддержку.

Его Величество далее подробно остановился на том чувстве глубокого сожаления, которое испытал, принимая решение, каковое, являясь, как он полагает, правильным, все же, несомненно, должно было причинить боль лорду Керзону, которого он знает на протяжении вот уже тридцать пять лет и считает своим старым другом, тогда как его личное знакомство с господином Болдуином ограничивается несколькими случайными встречами и разговорами».

В отчете Стамфордхэма об этой встрече опущен один момент, о котором два дня спустя король рассказал Невиллу Чемберлену:

«Керзон:

– Должен ли я понимать, сэр, будто Вы полагаете, что ни один пэр никогда не сможет стать премьер-министром?

Король:

– Нет, я этого не говорил. Я сказал, что существуют обстоятельства, при которых весьма нежелательно, чтобы пэр стал премьер-министром, и, по моему мнению, сейчас как раз такой случай.

Керзон:

– Но тогда как же быть с постом министра иностранных дел? Он не менее важен, чем пост премьер-министра, особенно в эти дни. Почему то, что я являюсь пэром и одновременно министром иностранных дел, не вызывает у Вас возражений?

Король:

– Потому что премьер-министр несет ответственность за все, что Вы делаете».

Ни один профессор конституционного права не изложил бы этот вопрос более ясно.

Оценив проявленное королем сочувствие, Керзон все же продолжал оплакивать свою судьбу. Масла в огонь подлил Уолтер Лоренс, заявив, что, как он слышал, придворные рассказывали о нем разные некрасивые истории и что, если бы Керзон тогда прибег к его помощи, он мог бы отговорить короля от намерения послать за Болдуином: абсурдная похвальба, которую Керзону, однако, было приятно слышать. Кроме того, Керзон пришел к убеждению, что Солсбери и Дерби якобы сыграли важную роль в том, что ему отказали в назначении премьером. Это также было весьма далеко от истины. Солсбери как раз был одним из его немногих защитников, а к Дерби, хотя тот действительно ненавидел Керзона, никто даже не обращался; его роль сводилась лишь к одному неясному эпизоду, приведенному Рандольфом Черчиллем в биографии Дерби; позднее это ввело в заблуждение немало исследователей.

Король предпочел Болдуина лишь по одной причине: тот заседал в палате общин. Сведения о способностях нового премьер-министра приходилось принимать на веру. Членом кабинета он пробыл немногим более двух лет, а канцлером Казначейства – всего несколько месяцев. Но даже во время кратковременного пребывания в должности министра финансов он все же успел вызвать у короля раздражение. После завершения переговоров об уплате американского долга он публично заявил, что средний конгрессмен или сенатор является «закоренелым провинциалом». Когда король выразил свое возмущение премьер-министру, Бонар Лоу ответил: «Мне очень жаль, что Его Величество обратил внимание на высказанные в прессе замечания господина Болдуина. Разумеется, они предназначались для внутреннего потребления, и он полностью осознает тот ущерб, который они могли причинить в Америке».

Этот ответ не удовлетворил короля. «Не понимаю, как я мог не заметить этих высказываний, – прокомментировал он, – раз я всегда читаю газеты… Боюсь, ущерб действительно причинен, и конгресс будет очень раздражен, что неудивительно».

Тем не менее Болдуин через несколько недель стал премьер-министром и оставался бы им четыре года, если бы не допустил просчета, оказавшегося едва ли не самым серьезным за всю политическую историю Британии. Пробыв на Даунинг-стрит всего пять месяцев, он попросил короля распустить парламент, чтобы провести всеобщие выборы под лозунгом тарифной реформы. Некоторые считали, что он хотел предвосхитить аналогичное обращение к стране Ллойд Джорджа, другие – что он пытался выдавить из правительства сторонников свободной торговли с целью расчистить место для Остина Чемберлена и Биркенхеда. Подобные маневры нисколько не волновали короля, видевшего в происходящем более широкие перспективы. Вот что он писал о своих попытках разубедить Болдуина:

«Тогда я указал ему, что резко против роспуска в данный момент парламента, поскольку безоговорочно доверяю ему и находящейся ныне у власти консервативной партии, и считаю, что в то время, когда большинство стран в Европе, если не в мире, пребывают в хаотическом и даже опасном состоянии, было бы досадно, если наша страна также погрузится в суматоху всеобщих выборов, проводимых по такому вопросу внутренней политики, который сразу пробуждает горькие воспоминания о традиционных тяжелых баталиях между сторонниками протекционизма и свободной торговли; вполне возможно также, что существующее большинство при этом сократится или вообще сойдет на нет.

Таким образом, я готов взять на себя ответственность и посоветовать ему изменить свое мнение, а также ожидаю, что он сообщит об этом своим друзьям.

Он ответил, что уже зашел слишком далеко и что страна ожидает роспуска парламента; он должен сейчас же обратиться к стране, поскольку надеется провести всеобщие выборы примерно 6 декабря, и готов к любому результату».

Объявленный 8 декабря результат подтвердил опасения короля. Консерваторы потеряли почти девяносто мест, а с ними и большинство в палате общин. Британия была на пороге появления первого лейбористского правительства. Керзон, который энергично выступал против затеянной премьер-министром азартной игры с выборами, возлагал вину не только на него. «Это, – писал он, – та цена, которую нам всем приходится платить за крайнюю некомпетентность Болдуина и за безумное назначение, сделанное королем».

В выборе друзей король был достаточно осторожен. Землевладельцы с древней родословной и безупречными манерами, старые товарищи по службе, особо доверенные придворные – с этими людьми он охотился, ездил на скачки, ходил в море и иногда обедал. Он также любил общество архиепископа Ланга, Редьярда Киплинга (единственного из литераторов) и лорда Ревелстока, совладельца компании «Баринг бразерс», занимавшегося его личными финансами.

Лишь немногие из приближенных его отца сумели сохранить близость к новому монарху, который в этом отношении иногда руководствовался чувством милосердия, чем искренней привязанностью: сестра Агнес, лорд Эшер, Альберт Менсдорф и маркиз де Совераль. Среди них был и лорд Фаркухар, письма к которому король начинал словами «мой дорогой Гораций», а заканчивал «Ваш искренний старый друг король Георг». Безупречно вежливый и общительный, он, казалось, одновременно олицетворял собой финансовую неподкупность лондонского Сити и щедрое хлебосольство сельского джентльмена. Реальность, как впоследствии выяснилось, оказалась более причудливой.

Родившийся в 1844 г. Гораций Фаркухар был пятым сыном баронета, ведущего свой род от сэра Уолтера Фаркухара, личного врача принца-регента. Семья жила довольно скромно, но располагала хорошими связями. Одна из кузин Горация была замужем за Чарлзом Греем, первым личным секретарем королевы Виктории; другая – за Эвелином Эшли, личным секретарем лорда Пальмерстона и господина Гладстона, а также дедушкой Эдвины Маунтбэттен. Свою карьеру Фаркухар начал, будучи клерком в правительственном учреждении, затем, по словам его современника, лорда Хантли, этот «темноволосый, обладающий приятной внешностью, исполненный самоуверенности и решительности молодой человек завел знакомство с Форбсами и, оставив службу, пролез в торговый дом „Сэр Чарлз Форбс и K°, товары оптом из Индии“».

В 1883 г. он присоединился к небольшому, но респектабельному банкирскому дому[108]108
  Частный банк, принадлежащий либо одному физическому лицу, либо партнерам, сформировавшим уставный капитал банка на паевой основе в форме товарищества.


[Закрыть]«Сэр Сэмуэль Скотт, Барт и K°», что принесло ему значительное состояние и дало возможность выбрать себе жену, вдову сэра Эдварда Скотта. Господствующее положение в банке он занял, убедив своего друга графа Файфского вверить его попечению значительные доходы от продажи земель в Морейшире и Банффшире. В 1894 г. банкирский дом Скотта слился с «Паррз бэнк», членом правления которого Фаркухар оставался в течение двадцати одного года.

Свои деньги он использовал весьма расчетливо. «Вчера ужинал с Горацием Фаркухаром, – писал в 1883 г. Эдвард Гамильтон, еще один из личных секретарей господина Гладстона. – Лучший ужин в Лондоне». Пожертвования в фонд консервативной партии принесли ему титул баронета. Пробыв всего три года членом палаты общин от Западного Мэрилибоуна, он уже в 1898 г. получил звание пэра. Это не стало для него сюрпризом; как признавался Гамильтону сам Фаркухар, сделанные им пожертвования превышали «обычный тариф».

Тем временем лорд Файф в 1889 г. женился на старшей дочери принца Уэльского и стал герцогом. Он-то и ввел своего друга в ближний круг короля. После смерти королевы Виктории король Эдуард VII назначил Фаркухара дворцовым экономом, а в 1907 г. уже собирался назначить главным камергером, но Кэмпбелл-Баннерман настоял, чтобы этот пост, по тогдашним временам политически важный, занял либерал. Фаркухару пришлось довольствоваться званием тайного советника и должностью камергера короля. Служба при дворе не помешала ему и дальше состоять членом правления «Паррз бэнк» и даже совершать рискованные операции на фондовой бирже. В феврале 1907 г. лорд Линкольншир записал в дневнике:

«Несколько еврейских спекулянтов создали сибирскую золотодобывающую компанию. Фрэнсис Кноллис, лорд Стэнли, лорд Хоуи, сэр Уэст Риджвей и другие приняли на себя директорство, и акции поднялись в цене до 16 фунтов. Потом они с грохотом рухнули, а Гораций Фаркухар, говорят, получил 70 тыс. фунтов дохода. Предполагают, что именно он привлек всех этих лиц, и теперь газеты сильно шумят по поводу этого скандала. Весьма прискорбно, что личный секретарь короля и лорд-гофмейстер королевы оказались замешаны в подобное дело».

Если будущий король Георг V и знал о разразившемся скандале, это никак не повлияло на его расположение к Фаркухару, с которым он охотился в Норфолке на протяжении последних двадцати лет. Взойдя на трон в 1910 г., он вновь назначил его камергером, а в день коронации принял от него портрет покойного короля. Фаркухар хорошо знал, как нужно выбирать запоминающиеся подарки. Маленький принц Генрих был доволен не меньше своего отца, получив «изящную коробку с оловянными солдатиками и палатками, красными и белыми». Даже война не смогла повлиять на его пристрастие к роскоши; поужинав у Фаркухара, Асквит в марте 1915 г. писал:

«Настоящий пир из многих блюд, из которых я попробовал не больше двух…

Г.Ф. сказал мне, что жемчужное ожерелье, которое он двадцать или тридцать лет назад подарил своей жене, заплатив около 7 тыс. фунтов, сейчас стоит от 40 до 45 тыс. Такой способ получения прибыли просто отвратителен, хотя годится только для очень богатых. При таких обстоятельствах я был рад, что выбрался оттуда с минимальными потерями».

Тем не менее через три месяца премьер-министр назначил его главным камергером, а в 1917 г. он стал виконтом. Приносить стране какие-либо жертвы Фаркухар не собирался. После того, как он ухитрился освободить от военной службы своего камердинера, коллега-придворный написал о нем: «Фаркухар говорит, что этот человек ему жизненно необходим, так что он, без сомнения, трудится на благо страны».

Уже в мирные годы Фаркухар жил весьма роскошно, лучше, чем большинство членов королевской семьи. В дополнение к дому № 7 на Гросвенор-сквер он взял в аренду у короны расположенный в Ричмонд-парке Уайт-Лодж, старый дом королевы Марии. Деревенской усадьбой ему служил Касл-Райзинг, что неподалеку от Сандрингема, – поместье ему сдал в субаренду король, который арендовал у его владельцев и дом, и прилегающие к нему охотничьи угодья. «На протяжении сорока с лишним лет, – писал об устроенном Фаркухаром лондонском бале лорд-гофмейстер лорд Сандхерст, – я никогда не видел лучшего приема – одни приятные люди, и все выглядели наилучшим образом». Во время одного из таких танцевальных вечеров на Гросвенор-сквер леди Элизабет Боуз-Лайон и встретила принца Альберта, герцога Йоркского, с которым в последний раз виделась в 1905 г. на детском празднике. Три года спустя Фаркухар предоставил им в пользование Уайт-Лодж, где они провели первые месяцы семейной жизни. Тем временем награды продолжали сыпаться на него. В 1922 г. Фаркухар получил Большой крест ордена Бани и титул графа.

К этому моменту, однако, его поведение при дворе стало крайне эксцентричным. Хотя должность главного камергера за последние годы превратилась в чистую синекуру (его функции были переданы постоянному чиновнику – дворцовому эконому), Фаркухар настаивал на своем праве вмешиваться в вопросы, которые были не в его компетенции. Его стычки с герцогом Атхоллом, который в 1921 г. сменил лорда Сандхерста на должности лорд-гофмейстера, стали просто скандальными. Еще в ранние годы царствования королевы Виктории отсутствие четкого распределения обязанностей между этими двумя службами приводило в ярость ее мужа-реформатора: например, он обнаружил, что если дрова в камине должен укладывать главный камергер, то зажечь их может только лорд-гофмейстер. К началу 1920-х гг. подобные спорные вопросы были в основном решены. Главный камергер через дворцового эконома отвечал за повседневную жизнь королевских дворцов, лорд-гофмейстер нес ответственность за все официальные мероприятия – такие, как дворцовые приемы, дневные приемы, на которых присутствовали только мужчины, приемы на открытом воздухе, жалование званий, награждения и государственные визиты. Кроме того, лорд-гофмейстер в сотрудничестве с министерством служб следил за состоянием дворцовых сооружений, а также исполнял роль посредника между сувереном, с одной стороны, и палатой лордов и дипломатическим корпусом – с другой.

Лишь один спорный момент в распределении обязанностей между лорд-гофмейстером и главным камергером все еще сохранялся: кому из них принадлежит преимущество во время церемоний. Согласно Парламентскому акту Генриха VIII, это как будто должен быть главный камергер, вместе с тем назначенная королем Георгом комиссия, которая изучала, как организовано управление его двором, пришла к выводу, что более широкий круг обязанностей, исполняемых лорд-гофмейстером, дает преимущество именно ему. Однако Фаркухар, стремившийся сохранить старинные привилегии своей должности, стал являться в Букингемский дворец и заявлять о своем старшинстве перед лорд-гофмейстером даже в тех случаях, когда его присутствие вовсе не требовалось. В 1923 г., за неделю до свадьбы принцессы Марии, герцог Атхолл писал, что боится, как бы во время церемонии Фаркухар не стал буквально отталкивать его в сторону, как уже раньше не раз делал. Изучить противоречащие друг другу требования главного камергера и лорд-гофмейстера король поручил признанному знатоку пышных церемоний лорду Керзону, однако даже его длинный и красноречивый отчет не помог поставить в этом деле точку. Король, всегда проявлявший к Фаркухару непонятное снисхождение, даровал ему персональное право старшинства – вариант, на который Атхолл великодушно согласился при условии, что Фаркухар перестанет вмешиваться в его дела. Стамфордхэма и Понсонби, однако, весьма возмущало невиданное самомнение Фаркухара, и они с облегчением восприняли его отставку с поста главного камергера, последовавшую за падением Ллойд Джорджа в октябре 1922 г. По настоянию Стамфордхэма обществу разъяснили, что титул графа, который Ллойд Джордж предложил пожаловать Фаркухару, дается ему за политические заслуги, а не за службу при дворе.

Именно в это время на репутации Фаркухара появились новые темные пятна. Всего за несколько недель до поражения Ллойд Джорджа на всеобщих выборах лорд Линкольншир писал об инкриминировавшейся ему торговле наградами: «Как говорят, Гораций Фаркухар, имеющий в Сити дурную репутацию, является в этом бизнесе главным действующим лицом. Астор, получивший титул виконта, до самой смерти платил партии через Горация 40 тыс. фунтов в год». Являясь казначеем консервативной партии, Фаркухар контролировал большие денежные суммы, вполне легально пожертвованные на политические нужды. В начале 1923 г., однако, выяснилось, что вместо казны консерваторов часть денег направлялась Ллойд Джорджу. Правда, за шесть лет существования возглавлявшейся Ллойд Джорджем коалиции и соответственно временной приостановки партийной борьбы между либералами во главе с Ллойд Джорджем и консерваторами было не всегда легко определить, на чей счет должны поступать пожертвования. И все же эти фонды существовали раздельно, так что Фаркухар обязан был отчитаться за каждое пенни, которое прошло через его руки. Этого он сделать не смог.

Новый премьер-министр – Бонар Лоу, относившийся к политике с присущей ему педантичностью торговца из Глазго, был возмущен подобными беспорядками. От одного из высших должностных лиц партии он услышал иную версию об условиях сделки между Фаркухаром и покойным лордом Астором: будто бы Астор предоставил ему в полное распоряжение 200 тыс. фунтов. Из этой суммы Фаркухар якобы пожертвовал 40 тыс. на благотворительные акции, в которых был заинтересован король, а остальное поделил между фондами консервативной партии и партии Ллойд Джорджа. Можно только догадываться, почему Астор, который в 1917 г. Стал виконтом всего через пятнадцать месяцев после получения титула баронета, питал к Фаркухару столь исключительное доверие; и почему сам Фаркухар по рекомендации Ллойд Джорджа приобрел два титула подряд. Бонара Лоу в основном беспокоило то, что не удавалось найти никаких следов тех 40 тыс. фунтов, которые якобы предназначались консервативной партии, – тем более что это был не первый пример бухгалтерских «ошибок» Фаркухара. В марте 1923 г. премьер-министр сместил его с поста казначея консервативной партии.