Текст книги "Король Георг V"

Автор книги: Кеннет Роуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц)

Принц и принцесса Уэльские разделяли подобные взгляды, однако сам Керзон произвел на царственных гостей неблагоприятное впечатление. За три месяца до их появления, когда второй срок его полномочий вице-короля еще только начинался, Керзону пришлось подать в отставку. Это стало кульминацией его ожесточенной борьбы как с лордом Китченером, главнокомандующим индийской армией, так и с лондонским кабинетом: соперники у него были грозные, формально здесь сталкивались две противоположные точки зрения на управление войсками, однако к этому примешивалась и личная вражда. Правительство Бальфура, вынужденное пожертвовать одной из враждующих сторон, решило, что Керзон будет наименьшей потерей. Вместо него на пост вице-короля назначили графа Минто, не столь блестящего, но весьма энергичного проконсула, который пять раз участвовал в скачках за Большой национальный приз и сумел остаться в живых, даже сломав себе шею.

Керзон, который в течение многих месяцев занимался планированием поездки принца и принцессы Уэльских, попросил разрешения задержаться в Индии, чтобы принять их в Калькутте, тогдашней столице, где находилось индийское правительство. Бальфур и его коллеги, однако, не желали ни в малейшей степени уступать столь дерзкому и непокорному вице-королю. После вмешательства короля был все же достигнут компромисс. Прибытие Минто в Индию отложили на неделю, и Керзону досталась честь приветствовать принца и принцессу Уэльских во время их высадки на берег в Бомбее. С этого и началась их поездка. Через неделю Керзон должен был вернуться в Бомбей, чтобы встретиться со своим преемником и передать ему дела. На следующий день ему предстояло отплыть в Европу. Однако условия договоренности Керзон так и не выполнил. Он, конечно, встретил, как положено, наследника престола с супругой, когда они впервые ступили на землю Индии, но спустя неделю отменил официальные почести, которые должны были быть оказаны новому вице-королю на пристани, и не стал встречать его, как принято, на ступенях Дома правительства. После неловкой паузы Керзон наконец появился перед своим преемником… в охотничьей куртке и шлепанцах. А на следующий день направился в порт так, словно еще оставался вице-королем – в сопровождении двух кавалерийских полков и батареи Королевской конной артиллерии. Важная Персона, как в свое время его называли в Оксфорде, вел себя соответственно его старому прозвищу.

К моменту прибытия Минто в Бомбей принц и принцесса Уэльские оттуда уже уехали. Однако, приехав в Калькутту в конце декабря, чтобы погостить у нового вице-короля и леди Минто, они не только много узнали о возмутительном поведении Керзона, но и сами кое-что о нем рассказали. Судя по всему, Керзон пренебрег своими обязанностями по подготовке их пребывания в Бомбее. Выделенные им в Доме правительства апартаменты до последней минуты занимали другие люди – в момент прибытия наследника престола слуги разве что не меняли постельное белье; а поскольку Керзон пользовался вице-королевским поездом всего за четыре дня до того, как Уэльские начали на нем свою поездку, то и локомотив, и вагоны оказались грязными и неподготовленными.

В наше время подобные упущения могут показаться незначительными, однако в жесткой социальной иерархии Британской Индии любое нарушение протокола, касающееся суверена или его представителя, выглядело просто шокирующим. В ответ на письмо принца Уэльского, в котором описывались события в Бомбее, король написал: «Просто невероятно, как лорд Керзон мог продемонстрировать такую невоспитанность. Будем надеяться, что это в основном связано с его состоянием здоровья, так как перед отъездом из Индии он был просто не в себе». В клубах, офицерских собраниях и курительных комнатах, где рассказы о выходках Керзона передавались из уст в уста, его судили более строго. Все сходились на том, что грубое поведение Керзона было намеренным. «Вы только подумайте, кого прислали мне на смену! – якобы сказал он. – Джентльмена, который только и умеет, что перепрыгивать через изгороди». Во время своего путешествия принц и принцесса Уэльские выслушали множество подобных историй, которые впоследствии не забыли.

Беседы с Китченером также настроили принца против Керзона. В январе он писал отцу: «С тех пор как побывал в Калькутте, я получил много весьма интересной информации о спорах между лордом Ке. и лордом Ки. Боюсь, что мнение последнего часто представлялось в искаженном свете». Принц и его свита, особенно сэр Артур Бигге, вернулись в Англию с серьезными предубеждениями против Керзона, которые сохранялись в течение многих лет.

В противоположность Керзону новый вице-король и его жена проявили исключительное гостеприимство. Леди Минто писала в дневнике:

«Во время нашего отсутствия в Барракпуре 700 человек красили, убирали и всячески готовили дом к королевскому визиту… В саду перед домом поставили пятьдесят больших палаток для свиты и слуг – не наши английские палатки, которые можно видеть в Олдершоте, а большие комнаты с кирпичным полом, покрытым коврами и циновками; в распоряжении каждого гостя спальня, гостиная и ванная, и даже лакеи имеют по два кресла…

К середине дня появились десятки запряженных волами повозок с королевским багажом; они виднелись повсюду, сколько хватало глаз. Для разгрузки багажа было нанято пятьсот кули».

Единственное непредвиденное обстоятельство возникло во время королевского приема, на котором должны были присутствовать только мужчины. Леди Минто невозмутимо повествует об этом так:

«Прошел слух, что принц не намерен задерживаться после определенного часа, и тогда началась всеобщая свалка… Люди падали в обморок, их затаптывали, у многих одежда была порвана, штукатурка с колонн осыпалась, ограждения опрокинулись. Покалеченных и истекающих кровью пришлось, конечно, отправить домой, а оставшиеся 2123 человека покинули помещение за час и три четверти».

Изысканные манеры принца получили высокую оценку. Когда они с вице-королем появлялись вместе на публике, принц неизменно настаивал, чтобы приоритет был отдан наместнику короля-императора. Вот как леди Минто описывает званый обед в Доме правительства в Калькутте:

«Незадолго до того как леди покинули помещение, принц сказал мне: „Надеюсь, вице-король понимает, что после десерта именно я должен к нему присоединиться; сам он ни в коем случае не должен первым ко мне подходить“. Я ответила ему, что Минто хорошо понимает всю сложность ситуации. Ответ принца был таким: „А разве не я должен первым оказать уважение представителю своего отца?“ После этого он взял меню и написал на нем: „Вы должны оставаться на своем месте. Когда леди покинут гостиную, я подойду и сяду рядом с Вами“».

От тех небольших вольностей, которые допускал ее гость, леди Минто была в полном восторге. Например, вот как принц описывал недавний ужин в Букингемском дворце, которому неожиданно придала оживление Марго Асквит, жена будущего премьер-министра. Увидев беседующими королеву Александру и тучного лорда Холсбери, она воскликнула: «Взгляните, вот красавица и чудовище!» «Поскольку это услышала леди Холсбери, – продолжал принц, – разразился скандал, и леди Холсбери отказалась принять ее извинения».

Эта внешняя веселость на самом деле была обманчивой. Сэр Джеймс Данлоп Смит, личный секретарь вице-короля, записал в дневнике:

«После посещения церкви принц прислал за мной, и у нас состоялась беседа, продолжавшаяся полтора часа. В Калькутте он показался мне веселым и разговорчивым молодым моряком, возможно, чересчур откровенным. Однако в Барракпуре я убедился в его прекрасной работоспособности, большой проницательности и отличной памяти. Он беседовал со мной о туземных княжествах, индийской армии, ирригации, железных дорогах и спорте».

Во время поездки принц всецело полагался на сэра Уолтера Лоренса, временно назначенного главой его свиты. Один из самых способных чиновников индийской гражданской администрации, он только что вышел на пенсию, пять лет проработав личным секретарем лорда Керзона; следует ли говорить, что он обладал широчайшими познаниями об индийском субконтиненте. Принц и Лоренс относились друг к другу с уважением, хотя иногда между ними и возникали разногласия. Принцу не нравилось так называемое керзоновское красноречие, которым отличались написанные для него Лоренсом речи. «Чересчур высокопарно, – жаловался он, – каждый поймет, что это не мои слова». Не нравилась ему и опека приставленных к нему для охраны детективов. Лоренс также поставил условие: принц должен нарушить традицию и не принимать подарков от индийских принцев, иначе они станут состязаться друг с другом в экстравагантности.

Заметки об Индии, которые подготовил для короля принц Уэльский, носят на себе отпечаток его личности, характеризуемой наблюдательностью, добродушием и осторожностью. Что особенно поражает читателя спустя почти восемьдесят лет после того, как они были написаны, так это полное отсутствие предрассудков в отношении «цветных», которыми во времена правления Эдуарда были пронизаны буквально все слои британского общества. Хорошо известна история о том, как сэр Чарлз Каст, сопровождавший принца на охоте в Англии, сделал замечание одной женщине, проявившей недопустимую фамильярность по отношению к его хозяину: «Я вырос на ступенях трона и могу сказать вам, что все люди делятся на три категории: черных, белых и королевских особ». Сам же принц не делал различий между британскими подданными разного цвета кожи. Эту семейную традицию всегда подчеркивала королева Виктория и даже наняла в качестве личного секретаря индийца по имени Мунши Абдул Карим. На восьмидесятом году жизни она писала премьер-министру лорду Солсбери:

«Будущий вице-король должен все больше и больше освобождаться от влияния узколобых бюрократов из своего окружения. Он обязан стать более независимым, знать реальные настроения туземцев и делать то, что считает правильным, а не подражать чванливому и вульгарному, высокомерному и оскорбительному поведению наших административных и политических представителей и не третировать людей, постоянно напоминая им о том, что мы их завоевали, – это необходимо, если мы хотим чувствовать себя в Индии спокойно и счастливо, если хотим, чтобы люди и высокого, и низкого звания нас любили и уважали».

Король Эдуард VII, путешествуя по Индии как принц Уэльский, также писал: «Если у какого-то человека черное лицо и другая религия, то это еще не причина для того, чтобы обращаться с ним как с животным». Взойдя на трон, он жаловался на «позорную привычку находящихся на королевской службе чиновников называть „ниггерами“ обитателей Индии, многие из которых принадлежат к великим народам».

Его сын в 1906 г. отмечал, что, хотя случаи дурного обращения стали редки, пренебрежительное отношение ранит людей едва ли меньше: «Не могу не поразиться тому, как все приветствия со стороны туземцев игнорируются теми персонами, которым они предназначаются. Очевидно, мы слишком склонны рассматривать их как завоеванную и повергнутую в прах нацию, причем туземцы, которые становятся все более и более образованными, это прекрасно понимают. Не могу не заметить, что в целом европейцы относятся к туземцам по меньшей мере без всякого сочувствия. Это не похоже даже на отношения людей высокого и низкого происхождения у нас дома».

Он был потрясен, узнав, что ни один индиец, каково бы ни было его происхождение или образование, не может стать членом клуба, в котором состоят европейцы; его нисколько не убедило объяснение сэра Уолтера Лоренса, будто бы клубы стали слишком переполнены, а британцам после долгого рабочего дня, проведенного среди индийцев, хочется спокойно пообщаться в своем кругу. К туземным князьям, продолжал он, «следует относиться с большим тактом и симпатией, рассматривая их скорее как равных. С ними нельзя обращаться как со школьниками, а правительству следует даже консультироваться с ними по вопросам, которые затрагивают все их княжества и каждое в отдельности». Он даже высказал предположение, что сам термин «туземные княжества», возможно, является устаревшим и оскорбительным.

С характерным для него вниманием к деталям принц Уэльский также отметил несколько удивительных аномалий. Почему день рождения короля-императора отмечается в Индии 23 июня, в самую жару, а не в его настоящий день рождения, то есть 9 ноября? Почему государственным служащим не разрешают носить белую форму? Почему губернаторов Бомбея и Мадраса во время официальных церемоний не приветствуют государственным гимном? Почему британские офицеры, служащие в туземных частях, не носят ту же самую форму, что и офицеры-туземцы?

Примечательной особенностью высказываемых здесь принцем взглядов является то, что он не просто желает, чтобы с индийскими подданными его отца обращались справедливо и уважительно – в 1906 г. подобные настроения были уже широко распространены, – а не находит неизбежной постоянную британскую опеку над Индией. Через год после поездки по Индии он пишет лорду Эшеру:

«Лично я считаю, что сейчас мы стоим на распутье, – нельзя оставлять все так, как есть. Мы должны или больше доверять туземцам и предоставлять им большую долю в управлении или как-то иначе давать им возможность выразить свое мнение; или же мы должны удвоить численность нашей гражданской администрации – чиновники из-за огромного объема дел утратили связь с местными жителями и занимаются лишь кабинетной работой, тогда как раньше они каждый день бывали среди туземцев, лучше их знали и больше им доверяли».

Признавая возможность – если не сказать больше – того, что народу Индии следует помочь самому определить свою политическую судьбу, малообразованный наследник трона проявил большую дальновидность, нежели самый высокоинтеллектуальный из вице-королей лорд Керзон. Во время семилетнего пребывания в Индии тот неустанно трудился ради того, чтобы обеспечить процветание ее 300-миллионного населения, сохранить национальные обычаи и памятники культуры, внедрить высокие моральные нормы в деятельность администрации всех уровней. Китченер со своим штабом сумели произвести впечатление на принца рассказами о враждебности Керзона к армии. Однако они ничего не сказали гостю о причине подобной враждебности, которая проявлялась в строгости, с которой вице-король наказывал рядовых солдат за бессмысленную жестокость по отношению к местному населению. К тому же подобные действия совершались при явном попустительстве их начальников. «Я не собираюсь покрывать эти безобразия, – писал Керзон королю, – и не разделяю убеждений, будто бы белый человек может безнаказанно забить до смерти черного только потому, что тот всего лишь „проклятый ниггер“». Такая позиция, конечно, была прекрасной, но явно недостаточной. Керзон совершенно не доверял индийцам. Когда один друг – правительственный чиновник – в письме из Англии спрашивал его, почему он не готовит индийцев на высшие правительственные посты, Керзон отвечал так: «Мы не можем назначать индийцев на высокие посты. Они лживы и склонны к коррупции. Таким образом, мы должны и дальше ими править, и сможем успешно это делать только в том случае, если будем дружелюбны и добродетельны. Наверно, я говорю сейчас как школьный учитель, но те миллионы, которыми мне приходится управлять, – даже не школьники».

В отличие от него принц считал определенную степень самоуправления единственной альтернативой все более громоздкой и оторванной от жизни британской администрации. Ни то, ни другое ему не нравилось, но, будучи человеком практичного ума, он по крайней мере считал возможным существование обоих вариантов. Вместе с Керзоном принц, однако, сетовал на то, что благие намерения его страны вызывают только ненависть со стороны партии Индийский национальный конгресс. «Она просто превращается в силу зла, – говорил он королю. – Любое действие правительства члены этой партии ложно интерпретируют, выставляя нас перед невежественными массами чудовищами и тиранами». Встретившись во время поездки с одним из лидеров партии Индийский национальный конгресс господином Гопалом Гокхале, принц спросил: «Станет ли счастливее народ Индии, если вы будете управлять страной?» Гокхале ответил: «Нет, сэр, я бы не сказал, что люди станут счастливее, но у них будет больше уважения к себе». «Возможно, это верно, – сказал принц, – но я не представляю себе, как индийцы могут по-настоящему себя уважать, если они так обращаются со своими женщинами». «Да, – согласился Гокхале, – это великий позор». Позднее он укорял сэра Уолтера Лоренса за то, что тот вложил эту фразу в уста принца, но Лоренс все отрицал.

Сомневаясь в чистоте помыслов лидеров национального движения, принц Уэльский считал, что все потребности Индии вполне можно удовлетворить с помощью простого патернализма. Как наследник трона, он разделял беспокойство своего отца по поводу затеянных правительством либералов конституционных реформ. Как король-император, он с беспокойством, а иногда и с гневом следил за мучительным продвижением Индии по пути независимости. Однако он не был твердолобым фанатиком; скорее, он полагал, что его роль заключается не в прямом участии в политических конфликтах, а в том, чтобы вносить согласие и способствовать развитию нового, еще как следует не сформулированного. По возвращении в Лондон в своей речи, на подготовку которой потребовалось несколько недель, а на заучивание – еще несколько дней, принц призывал «к большему взаимопониманию и более тесному единению сердец между метрополией и ее Индийской империей».

За время этой зимней поездки принцесса Мэй успела полюбить Индию и сохранила эту привязанность на всю жизнь. Перед отъездом из Англии она прочла несколько серьезных работ по истории и религии субконтинента. «Об этой стране она знает больше, – писал в дневнике Данлоп Смит, – чем многие известные мне леди, прожившие в Индии много лет». И она, и ее муж были тронуты, увидев развевающийся над крепостью Джамруд «Юнион Джек», их также потрясло великолепие средневековой процессии, приветствовавшей их в Бенаресе. Однако любопытство и воображение принцессы открывали ей горизонты, которые для принца так и остались скрытыми. «Мы поднялись на мостик, – писала она, когда „Прославленный“ начал долгое путешествие домой, – и смотрели, как постепенно исчезает из виду наша милая, прекрасная Индия». Эти романтические воспоминания навсегда остались в ее душе. Почти полвека спустя, за день до смерти, ей читали вслух книгу об Индии.

Вскоре принц и принцесса Уэльские снова отправились в путешествие. Всего через несколько недель после возвращения с Востока они стали свидетелями двух традиционных для европейской монархии бедствий: покушения на убийство (в Испании) и проявления демократии (в Норвегии). Первое событие произошло во время свадьбы в Мадриде принцессы Эны Баттенбергской и царствующего монарха Альфонса XIII. Невеста, дочь принцессы Беатрисы, младшей дочери королевы Виктории, вынуждена была перед свадьбой сменить англиканскую веру, в которой она воспитывалась, на католическую, причем в наиболее жестком ее варианте. Ее двоюродный брат принц Уэльский даже не пытался скрыть свое неодобрение. За два месяца до свадьбы Данлоп Смит отметил в своем индийском дневнике: «И принц, и король очень разгневаны тем, что Эна Баттенбергская собирается выйти замуж за короля Испании и обратиться в католичество. При этом принц неоднократно прибегал к непарламентским выражениям, так что принцессе не раз приходилось говорить: „Джордж!!!“»

Это недовольство объяснялось не столько религиозным фанатизмом, сколько приверженностью к традициям, иногда принимавшей довольно странные формы. Так, например, суровому осуждению принца подвергся сэр Уолтер Лоренс, в одно из воскресений вкушавший ленч в гостях у принца Уэльского. Когда он отказался от ростбифа, принц воскликнул: «Вы называете себя англичанином и не едите по воскресеньям ростбиф? Нет, Вы не англичанин!» По словам Лоренса, дети смотрели на него как на изменника.

По пути в Мадрид на свадьбу принц и принцесса Уэльские провели день в Париже. «Мы ходили в салон, – записал Георг, – и видели множество ужасных картин. Хуже быть не может». Далее следовал отчет о свадебной церемонии: «Едва наша карета достигла дворца, мы услышали громкий хлопок и решили, что это салют. Вскоре, однако, выяснилось, что, когда карета, в которой находились король и королева, оказалась примерно в 200 ярдах от дворца, на узкой улице под названием Калье-Майор, неподалеку от итальянского посольства сверху из окна бросили бомбу. Она взорвалась перед самой каретой, убив примерно 20 человек и ранив от 50 до 60, в основном солдат и офицеров. Слава Богу, Альфонс и Эна остались невредимыми, хотя были с ног до головы покрыты осколками стекла, падавшего из разбитых окон…

Конечно, бомбу бросил анархист, предположительно испанец, и, конечно, ему дали уйти. Думаю, испанскую полицию и ее сыщиков можно отнести к числу едва ли не худших в мире. Не было предпринято никаких мер предосторожности – они здесь совершенно беспечны. Естественно, и Альфонс, и Эна по возвращении разрыдались, что ничуть не удивительно после такого ужасного происшествия. В конце концов около трех часов мы сели обедать. Я предложил тост за их здоровье, наверняка пошатнувшееся после таких чудовищных событий…»

Уж такова ирония королевской судьбы – залпы салюта и взрыв бомбы анархиста, оказывается, звучат для них совершенно одинаково.

Через неделю или две принц и принцесса Уэльские на королевской яхте «Виктория и Альберт» через Северное море отправились в Тронхейм, на коронацию короля и королевы Норвегии. В течение почти ста лет Норвегия состояла в безрадостном союзе со Швецией. После расторжения шведско-норвежской унии и образования в 1905 г. самостоятельного норвежского государства принц Карл Датский из династии Глюксбургов избран королем Норвегии под именем Хокона VII. Он, однако, был необычным королем, поскольку получил трон не по праву наследования, а по приглашению, не Божьей милостью, а большинством голосов избирателей во время плебисцита. Выражая мнение своих собратьев-суверенов, король бельгийцев Леопольд II отказывался ставить знак равенства между гласом народа и гласом Божьим. Однажды лидер социалистической партии, по профессии врач, льстиво заметил, что, если бы Бельгия стала республикой, короля обязательно избрали бы ее первым президентом. Леопольд на это ответил: «Наверно, дорогой доктор, Вы были бы чрезвычайно польщены, если бы кто-нибудь сказал, что из Вас получился бы превосходный ветеринар!»

Европейские монархи не спешили принять участие в торжествах в Тронхейме; вряд ли и король Эдуард прислал бы туда своего наследника, если бы новой королевой не была его собственная дочь Мод, а новый король не являлся бы, таким образом, его зятем. Тетка принцессы Мэй, великая герцогиня Мекленбургская-Штрелиц, разразилась гневной тирадой: «Просто революционная коронация! Какой фарс, мне совсем не нравится твое пребывание здесь… меня от этого просто тошнит». Племянница отвечала: «Все это кажется довольно странным, но ведь мы живем в весьма современном мире». Принц Уэльский поднимал себе настроение рыбной ловлей, поймав 28-фунтовую[26]26
  Примерно 13 кг (фунт равен 453,6 г).


[Закрыть] семгу, а его жена – покупкой мехов, фарфора и эмалей.

Королева Мод, робкая и страдающая невралгией женщина, так до конца и не приспособилась к норвежской жизни. Подданные находили ее холодной и неучтивой, она же считала их жадными и неблагодарными. Длительные юридические разбирательства по поводу ее брачного контракта еще больше омрачили эти «годы ссылки». Королева находила себе отдохновение в английском парке, который устроила в королевской резиденции Бигдё Конгсгаард, и в ежегодных выездах на лето в свой английский дом, находившийся неподалеку от Сандрингема.

Ее брат тоже радовался возвращению домой. Под руководством Бигге он разработал программу своего участия в общественных мероприятиях, которая год от года оставалась неизменной. Леди Монксвелл, жена председателя Совета графства Лондон, так описывает в своем дневнике открытие новой трамвайной линии в Вестминстере: «Бедняга принц, у которого осталось не так-то много волос, вынужден был едва ли не всю дорогу до Тутинга и обратно держать шляпу в трех дюймах над головой. Этим милым, добрым членам королевской семьи так приходится страдать, чтобы сделать все как можно лучше!»

Он расширял свой политический кругозор, читая документы правительства и Форин оффис, которые присылали ему по распоряжению короля, а также посещая заседания палаты лордов и заседая в Королевской комиссии по продовольствию и импорту в военное время. И еще он регулярно обедал с ведущими политиками. После одной такой встречи Бальфур сказал Эшеру: «Кроме германского императора он единственный принц крови, с которым я могу говорить как мужчина с мужчиной». Автор книги «В защиту философских сомнений» также добавлял: «Он действительно умен». Нет причин оспаривать искренность первого замечания Бальфура, тогда как второе, несомненно, явная лесть – он, видимо, надеялся, что Эшер обязательно передаст его слова принцу.

Несмотря на все возрастающую увлеченность этой деятельностью, принц Уэльский не слишком легко привыкал к общественной жизни. Его постоянно преследовали легкие недомогания, а также хроническое расстройство пищеварения, скорее всего связанное с расстройством нервной системы. Когда в 1908 г. принц посетил Холи-Айленд, архитектор Эдвин Лютьенс заметил: «Во время подъема он ужасно боялся и мечтал, чтобы там была стенка… Обнаружив, что начинается прилив, он страшно разволновался и поспешил уйти; для моряка я нахожу его чересчур нервным». В том же году он посетил ежегодный торжественный обед в Королевской академии искусств, но категорически отказался произнести речь. «Хотя это очень не нравится Его Королевскому Высочеству, – записал Эшер, – но в следующий раз ему придется уступить, иначе монархия обречена!»

Одна из общественных обязанностей принца – пост лорда – хранителя Пяти портов[27]27
  Дувр, Гастингс, Сандвич, Ромни, Хайт.


[Закрыть] – в особенности раздражала его. Первоначально лицо, назначенное на эту старейшую должность, отвечало за оборону побережья Ла-Манша с моря и суши. В XVIII в. она, однако, превратилась в хорошо оплачиваемую синекуру для таких королевских фаворитов, как Уильям Питт. В годы правления королевы Виктории лорд-хранитель был лишен всяческого вознаграждения, напротив – сам должен был оплачивать содержание своей официальной резиденции, замка Уолмер. Тем не менее герцогу Веллингтонскому эти условия вполне подходили, и он поселился в замке, где и умер в 1852 г. Позднее должность лорда-хранителя занимали Пальмерстон, Гренвилл, У. Х. Смит, Солсбери и Керзон. Последний пробыл на этом посту всего четыре месяца, подав в 1904 г. в отставку после того, как его жена едва не умерла от болезни, причину которой он видел в плохой санитарии замка. «Этот склеп, – говорил он, – не пригоден для проживания».

Принц не особенно обрадовался, когда премьер-министр Бальфур предложил ему занять оставленный Керзоном пост лорда-хранителя. Принц согласился, но на определенных условиях: он не станет занимать и содержать неудобную и находящуюся в антисанитарном состоянии резиденцию в замке Уолмер; он не желает участвовать в утомительной церемонии вступления в должность; и хотя с радостью примет пост лорда-хранителя, он отказывается выполнять связанные с этим обязанности по управлению вверенной ему территорией. Однако принц почти сразу начал получать запросы, принуждающие его исполнять именно те функции, которые он просил с него снять. Его убедительно просили то созвать заседание суда стапелей, то заняться делами правления Дуврского порта, то назначить мировых судей района Пяти портов. «Я глубоко сожалею, – говорил он Бигге 15 августа 1905 г., – что занял этот пост. Я был против этого с самого начала». Бигге с ним согласился. Пять портов, заметил он, считают принца своей собственностью. После двух лет сдержанного недовольства Братство Пяти портов публично заявило, что отказ принца официально вступить в должность лорда-хранителя и выполнять свои должностные обязанности «наносит ущерб важнейшим интересам Пяти портов и подрывает один из древнейших институтов королевства». Принца весьма раздражали непочтительные бюргеры. «Все, хватит шутить! – заявил он Бигге в сентябре 1907 г. – Я пойду до конца и подам в отставку». Его преемником стал лорд Брасси, чье внушительное состояние, сколоченное на железнодорожных контрактах, позволило значительно улучшить состояние Уолмерского замка. Брасси ушел с поста лорда-хранителя в. 1913 г. «От меня ожидали больше, – заявил он, – чем я был способен сделать».

Хотя принц Уэльский и принадлежал к «молчаливой службе»,[28]28
  Так в англоязычных странах называют подводный и вообще военно-морской флот.


[Закрыть] его никак нельзя было назвать человеком сдержанным. В отличие от его жены, у которой самым сильным выражением была фраза «Не слишком разумно», он мог метать громы и молнии, причем ругался мастерски. Лорд Эшер называл его из-за этого «вечным мальчишкой». Возможно, на его поведении действительно сказывалась присущая юности несдержанность, а может, за его болтовней скрывалась внутренняя неуверенность, от которой он не мог избавиться ни с помощью Бигге, ни при поддержке принцессы Мэй. Иначе чем объяснить, что его высказывания часто бывали чересчур откровенными, а иногда и просто опрометчивыми. Вернувшись в 1906 г. из Индии, он характеризовал Керзона, по словам министра Джона Морли, в «самых непомерных выражениях». Так, он жаловался будущему вице-королю Чарлзу Хардинджу, что Керзон якобы все делал в Индии неправильно, – мнение, которое Хардиндж немедленно оспорил.

К правительству либералов, пришедшему к власти после оглушительной победы на выборах 1906 г., принц относился весьма пренебрежительно. В 1908 г., как-то после ужина в Виндзоре, он поспорил с Уинстоном Черчиллем – речь шла о том, кто будет следующим премьер-министром после ухода вечно болеющего Кэмпбелла-Баннермана. Когда Черчилль сказал, что, возможно, им будет Асквит, принц громко возразил, что, хотя он и доверяет Асквиту, все же считает его «не вполне джентльменом». Это замечание было услышано Кноллисом, который очень обеспокоился и в панике подбежал к принцессе Виктории, попросив ее прервать беседу. Вспоминая этот эпизод в 1914 г., уже ставший королем принц Уэльский, которому Асквит позднее выражал свое неудовольствие, соглашался, что не может его за это винить: «Я не должен был этого говорить, с моей стороны было чертовски глупо так заявлять. Черчилль передал мои слова Асквиту, что было просто чудовищно, и нанес этим большой вред». Несмотря на раскаяние, на другом званом обеде принц, перегнувшись через стол к сэру Джорджу Мюррею, постоянному заместителю министра финансов, буквально прорычал: «Не понимаю, сэр Джордж, как вы можете и дальше служить этому чертову Ллойд Джорджу!»