Текст книги "Король Георг V"

Автор книги: Кеннет Роуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 41 страниц)

Музыкальные новации, как правило, вызывали у него раздражение – от американского джаза до опер Рихарда Штрауса. Однажды утром, во время смены караула возле Букингемского дворца, оркестр гренадеров после многомесячных репетиций сыграл отрывки из «Саломеи». Однако король, предпочитавший Иоганна Штрауса, тут же направил дирижеру послание: «Его Величество не знает, что именно сейчас сыграл оркестр, но этого никогда больше не следует играть». Тем не менее по личному распоряжению короля в 1929 г. Делиус стал одним из кавалеров Почета.

Другой заезженной записью, неизменно проигрывавшейся после ужина, была пьеса «Отход транспортного судна» – сентиментальная, волнующая мелодия. Заканчивалась она национальным гимном, при звуках которого все присутствующие в гостиной, включая короля и королеву, вставали. Вообще гимны относились к числу их любимых мелодий, так что Джордж Планк, приглашенный расписать потолок спальни короля в кукольном домике королевы, не долго думая нарисовал на нем беседку из роз, в которой цветы складывались в ноты первой фразы гимна «Боже, храни короля!». В некоторых случаях королю не нравилось, как этот гимн исполняется. «Мне бы хотелось, чтобы музыканты играли помедленнее, – жаловался он сэру Лэндону Рональду в Альберт-холле. Они так спешат, будто хотят побыстрее его закончить, а для меня это очень много значит». Рональд в ответ пояснил, что король Эдуард всегда просил его «играть побыстрее».

Благосклонное отношение короля к театру не распространялось на серьезные пьесы. «Видел „Короля Лира“, – записал он, еще будучи молодым человеком. – Нисколько не понравился». Даже куда более образованная королева Мария лишь в семьдесят семь лет впервые посмотрела постановку «Гамлета». Любопытство привлекло обоих на спектакль «Чудо», в котором дочь герцога Ратлендского леди Диана Купер прекрасно проявила себя в доставшейся ей роли без слов. Однако ее лавры сразу же увяли, когда король пригласил исполнительницу в свою ложу и сказал: «Конечно, Вам не нужно было учить и произносить слова, а это уже полдела». Как и во времена прежних государей, в Балморал иногда приглашались целые театральные труппы. Король был в восторге как от комедий, которые разыгрывали перед ним актеры, так и от их остроумных фраз. «Это правда, что Вам однажды пришлось переодеваться в свинарнике?» – спросил он одного из артистов бродячей труппы. «Да, сэр, – ответил тот, – но, я думаю, это были породистые свиньи».

Король также любил кино, а в последние годы жизни его страсть к кинематографу стала почти единственной. Он с удовольствием смотрел такие популярные фильмы, как «Багровый цвет», однако в угоду жене отвергал все картины, считавшиеся нескромными или с оттенком двусмысленности (во время спектакля «Нет, нет, Нанетт!» королева отворачивалась, чтобы не видеть артисток кордебалета, одетых в совершенно закрытые купальные костюмы образца 1925 г.). Однажды король наложил весьма неожиданный запрет: он не захотел смотреть документальные фильмы о своей империи, поскольку «и так видел и слышал [о ней] достаточно». Все, что касалось кораблей, трогало его сердце, однако и здесь были исключения. Он лично сделал выговор директору Итона за то, что он разрешил показ в своем заведении фильма «Броненосец „Потемкин“». Клод Эллиот, однако, возразил, что мальчикам полезно увидеть новую технику кино, даже если она пришла из Советской России. «Чепуха, – ответил король, – мальчикам как раз вредно видеть мятежи, в особенности бунты на корабле».

Некоторые из подданных короля, несомненно, были разочарованы почти полным безразличием монарха к изящным искусствам, однако гораздо большее их число радовалось его благосклонному отношению к спорту. Когда лорд Брейбурн, губернатор Бомбея, купил скаковую лошадь, чтобы выступать с нею на местных состязаниях, Уиграм сказал ему: «Король совершенно уверен, что губернатор, принимающий участие в местных развлечениях, будет гораздо увереннее чувствовать себя с населением провинции». Скачки являлись одним из немногих публичных мероприятий, где короля можно было увидеть смеющимся: верный признак того, что он мог считаться истинным сыном своего отца.

В вопросе о скачках мнение семьи разделилось. Король Эдуард, трижды выигрывавший дерби,[130]130
  Скачки трехлеток в Эпсоме.


[Закрыть] не имел причины как-то препятствовать своим детям, увлекавшимся скачками. В отличие от него королева Виктория была против, потому своему внуку в день его 20-летия направила такое назидательное послание: «Что касается пари и тому подобных вещей, то нет конца череде разорившихся молодых и не очень молодых людей, разбитых родительских сердец и втоптанных в грязь великих имен и титулов». Действительно, разразился настоящий скандал, когда принц Фрэнсис Текский на скачках в Каррике в одном-единственном заезде проиграл 10 тыс. фунтов, так что его зятю поневоле пришлось вмешаться в этот конфликт. После смерти короля Эдуарда многие боялись, что новый суверен или сократит, или вовсе ликвидирует королевскую конюшню. Он, однако, ничего подобного не сделал, движимый как сентиментальными, так и чисто экономическими соображениями. Его отец зарекомендовал себя как один из самых успешных конезаводчиков своего поколения. За все годы он выиграл призов на общую сумму 146 128 фунтов, получил за услуги производителей 269 495 фунтов и еще 77 000 выручил от продаж: в общей сложности почти полмиллиона – а ведь тогда каждый фунт равнялся золотому соверену.

Хотя королевский тренер Ричард Марш и считал, что король Георг разбирается в лошадях гораздо лучше своего отца, конезаводчиком тот был не слишком удачливым. Классические скачки[131]131
  Пять главных скачек года.


[Закрыть] он выиграл только с тридцать четвертой попытки, когда в 1928 г. его гнедая кобыла по кличке Быстрая взяла приз в одну тысячу гиней; тем не менее он никогда не винил за плохие выступления ни тренера, ни жокея. На дерби 1913 г. с ним произошел один весьма неприятный эпизод. На площадке, простирающейся вокруг Тоттенхэмского угла, одна храбрая, но недалекая суффражистка покончила с собой, бросившись под копыта королевского жеребца по кличке Энмер – назван был в честь деревушки, которая входит в состав Сандрингемского поместья. Душевные муки, испытанные королем, еще больше увеличила присланная ему на следующее утро записка: «Кое-кто спрашивает, собирается ли Ваше Величество надеть сегодня в Эпсоме цилиндр». Король гневно приписал внизу: «Кто эти идиоты? На состязаниях в Эпсоме всегда надевают цилиндр».

Не получая больших призов, король тем не менее наслаждался царившим на состязаниях духом товарищества. По заведенной еще его отцом традиции он в День дерби устраивал в Букингемском дворце обед для членов Жокей-клуба.[132]132
  Общество, содействующее развитию конного спорта, а также устанавливающее правила проведения конно-скаковых состязаний.


[Закрыть] Другим ежегодным мероприятием был проводившийся в течение нескольких дней прием в Виндзорском замке по случаю скачек в Аскоте; если же король еще и оказывался победителем, то каждая из присутствовавших там женщин получала в подарок брошь с цветами его жокея – пурпурным, алым и золотым. У непочтительной Нэнси Астор подобные сувениры вызывали только иронию. «Вы становитесь ужасно важным, – как-то сказала она в Аскоте герцогу Роксбургскому, – все время не отходите от королевской трибуны. Вам бы быть придворным дантистом!» К явному удовольствию короля, Роксбург возразил: «Если бы мне когда-нибудь пришлось вырывать у короля зубы, то я бы обязательно обратился к Вам за веселящим газом».

Король также с удовольствием ездил к герцогу Ричмондскому – на скачки в Гудвуд, а иногда и к лорду Дерби – когда разыгрывался Большой национальный приз. Герцог, довольно прижимистый хозяин, обычно на прощание потчевал гостей вареным мясом из бульона и морковью. Однажды во время недели скачек его сын убедил семейного дворецкого господина Маршалла носить с собой шагомер. Выяснилось, что за один только день тот прошел девятнадцать с половиной миль. В 1924 г. королевские визиты в Ноусли и Гудвуд были омрачены срочными государственными делами. В обоих случаях еще перед началом скачек понадобилось срочно собрать Тайный совет: в марте – чтобы дать правительству чрезвычайные полномочия на случай ожидавшейся забастовки транспортников; в июле – чтобы утвердить границу между Северной Ирландией и Ирландским свободным государством. Годом позже в Гудвуде, когда намеченная забастовка угольщиков потребовала еще одного чрезвычайного заседания Тайного совета, король снова предложил провести его в гостиной своего радушного хозяина. Однако педантичный министр внутренних дел сэр Уильям Джойнсон-Хикс решил, что страна может быть шокирована подобной вольностью. Тогда королю пришлось оторваться от скачек и вернуться в Лондон. «Везет же мне!» – записал он в дневнике. К концу своего царствования он стал гораздо смелее. Когда Болдуин уже в третий раз стал премьером, король заявил ему о своей надежде на то, что преобразование кабинета будет завершено до первоиюльских состязаний в Ньюмаркете.

А вот как игрок он, напротив, с годами стал рисковать все меньше и меньше. «Поставил 300 фунтов на победу Лемберга, – писал он о состязаниях в Гудвуде 1909 г. – Тот проиграл». На следующий год, на гандикапе в Эпсоме он заключил тройное пари[133]133
  Ставка на лошадь, которая придет первой, второй или третьей.


[Закрыть] на принадлежавшую его отцу Минору – победительницу дерби – и снова проиграл. Тем не менее в 1924 году он поставил… один фунт стерлингов на Мастера Роберта, который выиграл Большой национальный приз при ставке 25 к 1. Вероятно, в 1928 г. ставка была значительно больше, поскольку по возвращении из Оукса он записал о поражении Быстрой: «Мы вернулись домой, став мудрее и определенно беднее». Как и большинство непрофессиональных игроков, король вряд ли получал из сезона в сезон постоянную прибыль, однако тешил себя иллюзиями, что его выигрышей достаточно для пополнения коллекции марок.

Увлечение короля спортом не ограничивалось посещением букмекерской конторы. Он был спортсменом и в другом, ныне устаревшем смысле – то есть не просто активным зрителем. В парусном спорте и стрельбе он мог затмить в королевстве едва ли не любого. Ни то, ни другое его увлечение не выставлялось напоказ, однако мастерство короля вызывало интерес и восхищение у миллионов его подданных, которым никогда не доводилось ловить ветер в паруса или хотя бы видеть, как летящие высоко в небе фазаны один за другим замертво падают на землю. Охота оставалась его первой любовью, но перед тем, как куропатки начинали манить его на север, к Гудвуду и Балморалу, король проводил прекрасную неделю в Каузе.

«Мимо нас только что прошла „Британия“, – записала королева в один из таких августовских дней, – и я заметила, что король сильно вымок и продрог в своей штормовке, – что за странный способ так развлекаться». Построенный в 1892 г. для принца Уэльского, позднее ставшего королем Эдуардом, одномачтовый парусник «Британия» за первые пять лет участия в гонках выиграл первый приз в 122 из 289 стартов. Затем принц выставил его на продажу, оскорбленный безобразным поведением кайзера, увидевшего в парусных гонках хорошую возможность досадить своему дяде. «Регата была для меня прекрасным развлечением, – жаловался принц. – Однако с тех пор, как кайзер захватил здесь командование, она стала настоящей мукой». После этого яхта сменила несколько владельцев. Одним из них был Джон Лоусон Джонстон, производитель «Воврила» – мясного экстракта для бульона. Другим стал финансист Э. Т. Хули, как говорят, расставшийся со своим приобретением после того, как обнаружил, что у него нет трубы (в своем вечном стремлении к респектабельности Хули до этого купил Энмер-Холл, но его уговорили перепродать его принцу Уэльскому; в честь бриллиантового юбилея королевы он также подарил собору Святого Павла золотое блюдо для причастия). В конце концов, король Эдуард в 1902 г. вновь приобрел свою бывшую собственность, и в течение одиннадцати последующих лет «Британия» использовалась как прогулочная яхта.

В 1913 г. король Георг переоснастил ее в крейсерскую яхту, но лишь после войны началась ее вторая гоночная карьера, не менее блестящая, чем первая. «Я очень горжусь тем, что моя яхта в свои 39 лет находится в таком прекрасном состоянии», – писал он в августе 1932 г. Два года спустя уже отмечал, что «Британия» с 1892 г. участвовала в 569 гонках, выиграла 231 первый приз и 124 других. Иногда он сам становился за штурвал: издалека была заметна его фигура в белом фланелевом костюме и морской бескозырке. Однако чаще он передавал штурвал более опытному капитану, сэру Филиппу Ханлоку. Король любил выигрывать гонки, но умел и с достоинством проигрывать. Избавленный от приступов морской болезни, преследовавших его на больших суднах, он наслаждался шутками и разговорами моряков, растерянностью побежденных и собственной отрешенностью от государственных дел. Здесь он поистине становился Королем-моряком. Королева осмеливалась подниматься на борт яхты лишь в самые спокойные дни; в остальное время она разъезжала по острову Уайт, посещая церкви, деревенские дома и антикварные лавки.

В 1935 г. накануне серебряного юбилея короля английские яхтсмены обратились к нему с предложением подарить новую яхту. Король отказался. «Пока я жив, – ответил он, – мне нужна только „Британия“». На следующий год он умер. Рано утром 10 июля 1936 г. «Британия» была отбуксирована в открытое море к югу от острова Уайт и там затоплена.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПОТРЯСЕНИЯ

Лейбористское правительство. – Эпоха Болдуина. – Бабье лето. – На пороге смерти. – Макдональд продолжает игру.

В ноябре 1923 г., менее чем через шесть месяцев после того, как стал премьер-министром, Болдуин серьезно изменил расстановку сил в британской политике. Проигнорировав совет короля, он вывел свою партию на всеобщие выборы и, как оказалось, неправильно оценил настроение избирателей. Объявленные 8 декабря результаты выборов обеспечили консерваторам только 258 мест, лейбористам – 191 и либералам – 158. Ни одна партия не имела абсолютного большинства, и в то же время каждая при поддержке или молчаливом согласии одной из оставшихся двух могла сформировать правительство. Поскольку между консерваторами и лейбористами не существовало общности взглядов, та из партий, которая смогла бы завоевать поддержку либералов, и получала парламентское большинство.

«Ко мне приходил премьер-министр, – записал король в дневнике 10 декабря, – и я попросил его не подавать в отставку, а посмотреть, что будет». На следующий день, после заседания кабинета, Болдуин согласился остаться на посту премьера до тех пор, пока в январе не соберется новый парламент. Такая позиция короля была основана не на личном доверии Болдуину, а на строгом соблюдении конституции. Стамфордхэм излагал это следующим образом: «Суверен признает вердикт выборов только в том случае, если он выражен представителями избирателей во время дебатов в палате общин». Кажущаяся в демократический век несколько узкой и спорной, эта доктрина имела по крайней мере одно практическое преимущество: она позволяла вести правительственные дела, пока лидеры партий продолжали маневрировать и делить власть.

На то, чтобы соглашаться с королем, у Болдуина были и собственные причины. 8 декабря охваченный стыдом и отчаянием премьер-министр, который привел свою партию к поражению, собирался уйти в отставку – именно таким было его первое побуждение. Однако большинство коллег сумели быстро убедить его, что в интересах консервативной партии он должен остаться лидером партии и – хотя бы временно – премьер-министром. Таким образом, он должен был расстроить планы тех оставшихся в меньшинстве тори, которые хотели как избавиться от неудачливого лидера, так и гарантировать, что лейбористы ни в коем случае не придут к власти. Эти «твердолобые» намеревались получить в новом парламенте перевес над лейбористами путем формирования коалиции консерваторов и либералов во главе с кем-то (а по сути, с кем угодно), но не с Болдуином. В списке их кандидатов значились Бальфур, Дерби, Остин Чемберлен, Невилл Чемберлен, Асквит, Грей, даже Реджинальд Маккенна, занимавший в военное время пост канцлера Казначейства, а в 1918 г. утративший место в парламенте. Пока Болдуин оставался лидером консерваторов, о подобной коалиции, или альянсе, не могло быть и речи. Когда 10 декабря король предложил рассмотреть вопрос о «рабочем соглашении» с либералами, Болдуин ответил, что в 1922 г. он уничтожил коалицию Ллойд Джорджа и теперь никогда не вступит в какую-либо другую. Объединение двух партий капиталистов ради того, чтобы одолеть социализм, он не считал достойным или же разумным. 12 декабря его наперсник Дэвидсон записал: «Любое бесчестное решение подобного рода, в частности беспринципное объединение либералов и тори с целью лишить лейбористов их конституционных прав, является первым шагом на пути к революции».

В любом случае создание консервативно-либерального альянса, предназначенного лишить власти лейбористов, зависело от позиции Асквита, но тот отказался его поддерживать, несмотря на «призывы, угрозы, мольбы и обращения, приходившие из различных мест страны, от мужчин, женщин и даже сумасшедших, – вмешаться и спасти страну от ужасов социализма и конфискации». Тори ему не нравились еще больше лейбористов, и поэтому Асквит заявил, что после поражения правительства Болдуина в следующем парламенте король должен предложить Макдональду сформировать новую администрацию, которую он и его коллеги-либералы будут сохранять у власти до тех пор, пока она будет избегать экстремистской политики. Асквит также с удовлетворением отмечал, что «если нашей стране и суждено испытать на себе, что такое лейбористское правительство (а это рано или поздно произойдет), то вряд ли для этого можно придумать более благоприятные условия, чем существуют сейчас».

После первоначальных декабрьских колебаний, длившихся не более сорока восьми часов, присущее королю желание играть по правилам привело его к тому же самому выводу. Дэвидсону он говорил, что «социалистическое правительство должно иметь возможность в благоприятных условиях испытать свои способности к управлению, и крайне важно, чтобы их конституционные права ни в коем случае не были ущемлены». Стамфордхэм потом с удовлетворением вспоминал о своем поведении во время переговоров с лидерами партий. В середине января он писал другу:

«Как только стали известны результаты всеобщих выборов, я считал само собой разумеющимся, что после поражения Болдуина в палате общин король пошлет за Макдональдом, и сопротивлялся любым попыткам лишить последнего тех возможностей, которыми обладает любой министр, если король поручил ему формирование правительства. Таким образом, я целиком согласен с Вашими словами: чем быстрее лейбористская партия придет к власти, тем лучше. Лично я нисколько не обеспокоен. Если им не помешают их собственные экстремисты, меня ничуть не удивит, что это правительство сможет продержаться некоторое время, за которое может сделать немало хорошего».

Наконец, это свершилось: 15 января 1924 г. король открыл новый парламент. Шесть дней спустя, в конце традиционных дебатов по поводу тронной речи короля, лейбористы и либералы объединились, чтобы нанести поражение консерваторам большинством в 72 голоса. Болдуин сразу же ушел в отставку, а Макдональд был вызван во дворец. 22 января 1924 г. король записал в дневнике:

«Я провел заседание Совета, на котором мистер Рамсей Макдональд принял присягу как его новый член. После этого я предложил ему сформировать правительство, и он согласился это сделать. Я имел с ним часовую беседу, и Макдональд произвел на меня сильное впечатление; он хочет сделать правильные вещи. Сегодня исполнилось двадцать три года с того дня, как умерла дорогая бабушка. Интересно, что она сказала бы о лейбористском правительстве».

Члены нового кабинета, на следующий день отмечавшие победу за ленчем, были настроены не столь торжественно. «Было очень весело, – писала Беатриса Вебб, жена министра торговли, – все смеялись над новой шуткой: лейбористы в правительстве».

При формировании кабинета Макдональд столкнулся с необычными трудностями. Прежде вновь назначенных премьер-министров обычно приводило в ужас множество высококвалифицированных претендентов на министерские посты; Макдональд же, напротив, едва смог найти способных и опытных специалистов, чтобы назначить их хотя бы на ключевые должности. На второй по важности пост министра иностранных дел он первоначально выбрал Дж. Г. Томаса, человека, отличавшегося грубой речью и еще более грубыми суждениями, чьи административные таланты проявлялись исключительно во время руководства рядом забастовок железнодорожников. Однако среди лейбористов многие энергично воспротивились этому назначению, и тогда Томас получил министерство колоний, где его врожденный патриотизм и энергичные выражения оказались более уместны.

В отсутствие других достойных кандидатов Макдональд сам стал министром иностранных дел в собственном правительстве. Взвалить на себя эту двойную ношу ему настойчиво советовал Артур Понсонби, младший брат Фрица, который, прослужив девять лет на дипломатической службе, ушел в отставку и стал депутатом палаты общин от либералов; однако, найдя своих коллег недостаточно радикальными, Понсонби затем вступил в лейбористскую партию и в январе 1924 г. устроился под крылышком премьер-министра в качестве парламентского заместителя министра иностранных дел.[134]134
  Член правительства.


[Закрыть] Всегда мрачный, но достаточно компетентный Филипп Сноуден стал министром финансов, а добродушный Артур Гендерсон, единственный из своих коллег входивший в правительства Асквита и Ллойд Джорджа, – министром внутренних дел. Дж. Р. Клайне, новый лорд – хранитель малой печати,[135]135
  Министр без портфеля.


[Закрыть] весьма образно писал о «странном повороте колеса фортуны, вознесшем нищего клерка Макдональда, машиниста Томаса, литейщика Гендерсона и фабричного рабочего Клайнса на самую вершину власти, поставив рядом с человеком, у которого предки на протяжении многих поколений были королями». По его словам, и он, и они «делали историю».

Для того чтобы проводить политику правительства в палате лордов, Макдональду пришлось привлечь на свою сторону людей с довольно причудливой политической биографией. Холден, с 1915 г. все больше расходившийся с либералами, вновь стал лорд-канцлером. Лорд Пармур, когда-то бывший депутатом от консерваторов и получивший титул с помощью Асквита, после войны вступил в лейбористскую партию и теперь стал лордом – председателем Тайного совета. Еще один новообращенный, генерал-майор Кристофер Томсон, был назначен министром ВВС. Лорд Челмсфорд, бывший вице-король Индии, не входивший в какую-либо партию, согласился занять не пользовавшийся спросом пост 1-го лорда Адмиралтейства.

Сэр Сидней Оливье, ушедший в отставку в 1920 г., как и Томсон, стал пэром и был назначен министром по делам Индии.

Для назначения на менее значительные посты Макдональду, который и так собрал вокруг себя людей с самыми разнообразными политическими убеждениями, представлявших все классы общества, пришлось заглянуть в придворный альманах. То, что ему придется кому-то давать эти должности, вряд ли когда-либо приходило ему в голову – например, лорд-гофмейстера, главного камергера, шталмейстера[136]136
  Придворный, заведующий королевскими конюшнями.


[Закрыть] и прочих вельмож королевского двора. Тем не менее на протяжении жизни многих поколений все эти придворные чины раздавались именно находившимся у власти премьер-министром и лишь на период существования действующей администрации – эту практику многие с полным основанием считали громоздкой и зачастую неэффективной. Еще во времена коалиции во главе с Ллойд Джорджем Стамфордхэм тщетно предлагал сделать должность лорд-гофмейстера постоянной и неполитической. Теперь это становилось неизбежным: среди лейбористов просто не было людей с аристократическим происхождением и приличным состоянием, которые традиционно занимали эти посты. Поэтому король отдал ряд распоряжений: лорд Кромер, его лорд-гофмейстер со времен падения коалиции Ллойд Джорджа, будет продолжать исполнение своих обязанностей независимо от будущих изменений в правительстве; лорд Шефтсбери будет точно так же оставаться главным камергером; после намечавшейся отставки лорда Бата с поста шталмейстера лорд Гранард станет его постоянным преемником. Три камергера (высший ранг конюшего) также были назначены королем без консультаций с правительством; одновременно их освободили от прежних политических постов в палате лордов. Тем не менее находившийся у власти премьер-министр по-прежнему назначал придворных более низкого ранга на должности, связанные с организацией работы палаты общин. Все эти изменения, по необходимости принятые первым лейбористским правительством, создали прецедент, в соответствии с которым пришлось действовать всем последующим администрациям.

Конституционный монарх не имеет права выражать свои политические предпочтения, не может выказывать свое благосклонное отношение к той или иной партии. По мнению Бейджхота, его роль можно сравнить с ролью постоянного секретаря в каком-либо правительственном департаменте – он участвует в деятельности любой администрации независимо от ее политического лица. С 1910 г. король Георг V редко нарушал необходимый нейтралитет, причем лишь в тех случаях, когда защищал, как он считал, национальные интересы. Могла ли эта беспристрастность короля сохраниться и в отношении лейбористского правительства?

В глубине души король едва ли не любые перемены считал переменами к худшему, и если бы его заставили изложить свое личное кредо, он, без сомнения, повторил бы величественное заявление директора Итона: «У меня нет политических взглядов, но ради блага страны я голосую за консерваторов». Действительно, раньше он не слишком скрывал свою неприязнь к социализму и лейбористской партии. В 1912 г. это побудило его направить из Букингемского дворца на Даунинг-стрит следующее письмо, касающееся Альфреда Расселла Уоллеса, выдающегося натуралиста, которого король за четыре года до этого наградил орденом «За заслуги»:

«Король просто шокирован тем, что обладатель ордена „За заслуги“ открыто объявил себя социалистом. Я имею в виду доктора Альфреда Расселла Уоллеса, который в письме, появившемся в сегодняшней „Таймс“ по случаю ужина у господина Хайндмана, с гордостью называет себя социалистом.

По словам короля, ему все равно, является ли тот или иной человек либералом, радикалом или тори, однако он считает, что орден „За заслуги“ не должен вручаться социалистам».

Это не было каким-то мимолетным настроением. В июне 1923 г., примерно за полгода до того, как лейбористское правительство пришло к власти, Невилл Чемберлен пересказал сестре свою недавнюю беседу с королем. «О лейбористской партии он выражался, как всегда, резко», – сообщил он. Когда в декабре 1923 г. король предложил Болдуину остаться на посту премьера до открытия нового парламента, лейбористы не имели никаких оснований верить, что дальнейшие его поступки будут продиктованы исключительно конституционными соображениями. Один из старейших членов парламента Джордж Лэнсбери публично напомнил королю о судьбе Карла I, которая может постичь его в том случае, если он попытается проигнорировать волю народа. Истерия охватила все политические партии. «Воцарение лейбористской партии, – писал в „Таймс“ номинально все еще остававшийся либералом Черчилль, – будет серьезным общенациональным бедствием, обычно обрушивающимся на государства после поражения в войне». Бальфур также страшился установления социалистического режима. «Будет национальная катастрофа, – говорил он Биркенхеду, – если лейбористы сейчас придут к власти, даже на короткое время».

Многие думали, что король разделяет эту тревогу. «Боюсь, он испытывает некоторые опасения, – писал Макдональд после того, как принял назначение на пост премьера. – Было бы просто чудом, если бы он ничего не опасался». Однако с того момента, когда лейбористы сформировали правительство, король использовал любую возможность продемонстрировать им свое доверие как публично, так и в частном порядке; когда же старые друзья пытались выразить ему сочувствие по поводу происшедшего несчастья, то получали в ответ резкую отповедь.

Те из министров, которые оставили воспоминания о первом лейбористском правительстве, единодушно отмечали не только корректное поведение короля, но и его доброжелательность. «Если бы лейбористское правительство встретило со стороны короны холодный прием, – писал в дневнике Макдональд, – мы бы ответили в том же духе. Но этого не случилось. Отношение было тактичным, радушно-корректным, человечным и дружеским. Встречаясь со мной как с министром, король всегда давал почувствовать, что видит во мне друга». Клайне отдавал должное «радушному, доброжелательному, тактичному поведению короля Георга V, подлинно конституционного монарха, который всегда принимал близко к сердцу волю народа». А Томас восклицал: «Ей-богу, он великий человек!»

Реакция интеллектуалов была более сдержанной. Ч. Ф. Тревельяну, новому министру образования, не понравилось молчание короля во время принятия им присяги; он жаловался, что «во время этой церемонии король действовал как автомат». Сидней Вебб, серьезный социолог, обычно не склонный к каким-либо фантазиям, заявлял, что, когда он принимал во дворце полномочия, то слышал там шум, не уступающий по силе грохоту первоклассного железнодорожного вагона. Холден покровительственно замечал: «Вчера имел с королем весьма дружескую беседу и объяснил ему много такого, чего он не понимал». В данное его коллегами описание лорд-канцлер вносит более оптимистическую ноту:

«Рассказы о новых министрах стали ныне в Лондоне весьма популярными, но они на девяносто процентов выдуманы, однако я верю, что Томас действительно заявил, представляясь руководителям департаментов министерства колоний: „Я здесь для того, чтобы в Британской империи не было беспорядка“. Я также слышал, что наш новый военный министр Стивен Уолш – очень приятный малый и твердый тред-юнионист – произвел прекрасное впечатление на своих генералов, заявив, что выступает за верность королю. Форин оффис же просто счастлив, получив обходительного Макдональда вместо самовластного Керзона, обходившегося со своими подчиненными как с рабами. В целом новое правительство встретило со стороны чиновничества весьма дружеский, даже сердечный прием».

Внутренняя политика Макдональда не вызывала тревоги ни у короля, ни у страны. Находясь у власти только благодаря либералам, лейбористы в любом случае были вынуждены проводить умеренную, осторожную политику. По предложению Сноудена были снижены пошлины на чай, кофе, какао и сахар. Увеличены заработки сельскохозяйственных рабочих и пособия по безработице. Правительство обещало повысить пенсии и снизить квартирную плату. Переписка между дворцом и Даунинг-стрит отражала лишь спокойствие и взаимное доверие, что приятно контрастировало с той озлобленностью, что царила во времена Ллойд Джорджа, и той нерасторопностью, которая характеризовала правление Болдуина. В августе 1924 г., после ужина в Каузе, Биркенхед дерзко спросил короля, нравится ли ему Макдональд. Король ответил, что Макдональд всегда лучше его информирует, чем предыдущие премьер-министры.