Текст книги "Чабан с Хан-Тенгри"

Автор книги: Касымалы Джантошев

– О-о, дорогой мой Темирболот! Значит, ты еще недоволен теми достижениями, что указаны в сводке?

Я бы уже давно подбрасывал свой тебетей от радости, – усатый председатель засмеялся.

– Честно говоря, я еще не совсем удовлетворен… Конечные цели еще впереди. Если будем живы-здоровы, ошибки постараемся не повторять. Хочу в мае отнять этих ягнят и готовить маток к новому приплоду. Если председатель не станет возражать, то отделю пятьдесят овец и попрошу взамен пятьдесят яловых, ко только по своему выбору.

– Зачем они тебе? – удивленно спросил Кенешбек.

– Штук пятьдесят овец оказались бракованными: одни – по телосложению, другие – из-за шерсти, третьи – за ягнятами ухаживают плохо. Не подумайте, дядя Кенешбек, что буду у других чабанов отбирать лучших овец. Я возьму из тех, которых в прошлом году отделил от своей отары…

Народу вокруг прибавлялось.

У сарая собрались бригадир Эшим, свинарь Сырдыбай, заведующий птицефермой Атакелди. Всех Кенешбек вызвал для того, чтобы они посмотрели, в какой чистоте нужно держать помещения. Но Эркингюл не приглашала гостей в сарай: у них не было халатов, да к тому же столько чужих людей пускать к овцам не полагалось.

– Прошу не обижаться, – сказала Эркингюл. – Посмотрите отсюда, и этого будет достаточно.

– Почему ты пускаешь усатых председателей, а нас нет? – спросил Сырдыбай, желая задеть посторонних.

– Кто заведует поросятами, тому не место в таком сарае, – едко сказал усатый.

– Говорят, что усатых председателей не пускают ни в рай, ни в свинарник… Может, это и правда, а? – усмехаясь, заметил Сырдыбай.

К группе людей, весело смеющихся шутке Сырдыбая, подошли старец Ашым и старушка Сайкал: они приехали поздравить Айкан с невесткой.

– С чего бы некоторые председатели колхозов начали латать рот? – спросила Айымбийке, намекая на золотые зубы чернобородого.

– Это оттого, что заставлял заведующего птицефермой воровать яйца, ел в спешке горячими и вот все зубы попортил, – шутливо объяснил Атакелди.

– О нет, совсем не потому. Это оттого, что угощался курдюком ворованного барашка, – вставила Сайкал.

Чернобородый председатель колхоза засмеялся и стукнул по спине усатого.

– Ты не знаешь, Кенешбек, при коммунизме доильные аппараты останутся такими же или будут другие? – спросил Эшим, желая поддеть заведующего молочной фермой Сатылгана.

– Тогда будут другие. Спустя полчаса после дойки молоко пройдет через аппарат и сразу получай: сметану, масло, сгущенное молоко с сахаром, кефир, молоко… словом, любая продукция будет изготовлена да и расфасована, – ответил Кенешбек.

– О-о, Кенешбек, тогда закрученные усы моего бедного Сатылгана не будут касаться не только сметаны, масла, но даже и молока! – притворно посочувствовал Ашым.

Все хохотали от души, а чернобородый председатель колхоза был больше всех доволен шуткой.

– А что, тогда воров совсем не будет? – наивно спросила Сайкал.

– При коммунизме самое слово «вор» забудется, мать, – ответила Айкан.

– О-о, детка моя, Айкан! Значит, при коммунизме кое-каким председателям и чабанам жить будет невесело, – заметил старец Ашым.

– Почему, отец? – притворилась Айымбийке непонимающей.

– Нельзя будет скрыть ярку с ягненком или утаить ягненка из двойни, – разъяснил, к общему удовольствию, свою мысль старец Ашым.

От внезапного взрыва смеха овцы шарахнулись в сторону. Потом стали опасливо поглядывать на людей.

Вбежала с улицы Лиза, отозвала в сторону Темирболота и шепнула ему на ухо:

– Там тебя какой-то человек зовет…

– Пока поговорите, а я сейчас вернусь, – сказал Темирболот и вслед за Лизой выбежал из сарая.

13

Стояла удивительно теплая для этого времени погода. Солнце целые дни щедро лило лучи и, пропутешествовав вдоль гребней гор, приближалось к закату.

Три дня тому назад выпал снег. Ели тяжело клонились вниз, с трудом удерживая снег на своих ветвях. Можжевельник тоже опустил под тяжестью снега ветви, обычно торчавшие вверх… Только лиственные деревья, обнаженные сейчас, не чувствуя никакой тяжести, как всегда, устремлялись к небу.

Человек в старом сером плаще, в нахлобученной на лоб ушанке срубил небольшую рябинку и принялся обрубать ветви. Очевидно, он намеревался изготовить алабакан, на который киргизы вешают мясо.

– А-а-а, думаю, кто здесь стучит? Оказывается, вор. Эй, кто ты? Без разрешения объездчика рубить лес запрещается!

Услышав слова Темирболота, неизвестный скрылся в зарослях можжевельника, захватив с собою срубленную рябину.

– Кто это такой? Кажется, мы его насмерть напугали, – смеясь, сказала Лиза.

Но Темирболот сразу понял, что Лиза смеется через силу. Она сама была испугана и опасливо оглядывалась вокруг.

– Это местечко хорошо прогревает солнце. Присядем здесь, дорогая, – предложил Темирболот. Он сбросил с плеч шубу, расстелил на снегу. – Садись, голубка моя. Доставай скатерть, поедим, водочкой погреемся.

Лиза крепко его обняла и поцеловала.

– Хорошее мы место выбрали. Ничего не бойся, я с тобою. – Темирболот сел на край шубы.

– А что, если кто-нибудь пройдет? – спросила Лиза.

– Если будет ровесник нам, то пригласим подсесть. Если старше, тоже угостим едой. Пожелает – угостим вином.

– А если он не захочет уйти?

– Старые люди не станут долго сидеть с молодыми. Посидит, посидит и уйдет, благословив нас…

Лиза развязала мешок, расстелила небольшую скатерть. Потом достала еду: вареное мясо, лук и чеснок… Вытащила бутылки – с водкой и с вином, два больших стакана, один подала Темирболоту.

– Эх, дорогая моя, ненаглядная! – весело сказал Темирболот. – Хорошо было бы, если бы здесь рядом с нами сидели друзья.

– В следующий раз возьмем с собою Эркина и Салкын.

Темирболот был весел, тревога Лизы все возрастала.

Оживление Темирболота, его веселые рассказы на этот раз не развлекали Лизу. Она с трудом скрывала волнение. Перед глазами ее мелькали какие-то страшные картины. Она делала вид, что внимательно слушает Темирболота, но сама настороженно оглядывала все вокруг. Когда она смотрела на большую ель, сердце сразу сжималось от испуга. Сквозь ветви этой ели ничего не было видно, но ей казалось, что оттуда за ними следят чьи-то свирепые глаза…

Темирболот вдруг запел:

 
Будет самым счастливым джигит молодой,
Наливая бокал вина,
Если скажешь ему: – За тебя, дорогой! —
И выпьешь бокал до дна.
 
 
Как постель твоя, на горе крутой
Незапятнанный снег лежит.
Хорошо джигиту идти с тобой,
Потому что любит джигит.
 
 
Мое сердце тобою одной живет,
Как вулкан, молчит с давних пор.
Но проснется оно – и растает лед,
И потоки рванутся с гор.
 
 
Пусть подруга моя не терпит вина
И в ответ только хмурит бровь, —
Но скорее выпьет отраву она,
Чем другому отдаст любовь!
 

– Хорошо ты поешь, дорогой мой! – сказала Лиза и, наконец, улыбнулась.

Темирболот залюбовался женой. Трудные совсем недавние события все дальше и дальше уходили от них… Молодость и любовь заставили забыть обо всем.

Но Темирболот отвлекся только на минуту.

Они сидели здесь не потому, что не нашли другого места, где можно было бы повеселиться, и не потому, что дома им негде было посидеть вдвоем… Нет. У них совсем другое.

…На большой ели среди густых ветвей расположился человек; подобно кровожадному дракону, он готов был, если бы мог, проглотить Отечество Темирболота и Лизы.

Да, да, именно дракон… Он порвал с родиной, скорбит о прошлом, продался врагам, навек связал себя с подлостью и предательством… Это Момун…

Он вчера бежал из села Сары-Камыш, сегодня к обеду добрался до этих мест, сейчас притаился, забравшись на высокую ель. Те, кто шел по его следу, работали осторожно. Если бы погнались открыто, не скрываясь, то давно захватили бы врага, вернее его мертвое тело. Они знали: врага живым не поймать!

Преследователи же хотели взять Момуна только живым.

…На другой день после того, как Момун сполз с машины в ущелье Турген, были найдены вещи злоумышленника. След его обрывался на том месте, где, как мы знаем, Момун встретился с Калыйкан.

Пограничники определили, что подлый враг пришел издалека. Но не знали, кто он, куда идет, каков он сам. Помогла встреча с ним Эшима, рассказы подвыпившей Калыйкан, сообщение водителя такси и многое другое. Было уже известно, что Момун запутанной дорогой пришел сюда и притаился на огромной ели.

Но как взять врага живым? Чтобы помочь поймать врага, сидят здесь двое – Темирболот и Лиза, расстелив скатерть, разложив закуски, разлив вино по стаканам.

Лиза с Темирболотом все знают и вызвались сами. Они прекрасно понимают, что пошли на трудное дело, но это не смущает их.

Надо врага поймать живым! Видимо, он очень опытен, изворотлив, не останавливался ни перед чем, уничтожал стоявших у него на пути, будь это стар или млад.

Лиза с Темирболотом будто бы беззаботно сидят, веселятся.

Лиза волнуется больше, но и она сдерживает себя изо всех сил…

Момун смотрел на них с дерева и был готов сразу проглотить обоих. Они очень мешали ему!

– О дорогой аллах! Дорогие духи моего отца, сколько раз вы поддерживали меня, поддержите и сейчас! – Момун схватил себя за ворот. Он прочел молитву в честь святых пророков, обращался к святому праху своего отца, вспомнил всех известных вокруг Иссык-Куля манапов и священных мулл.

Момун решил, что придется уйти ни с чем. Стало ясно, что больше оставаться неопознанным он не сможет.

Но пока не было возможности уйти. Какой-то человек в сером плаще все ходил здесь, срубил рябину, ушел… А потом пришли эти двое.

Сквозь густые ветви ели Момун не мог их хорошо рассмотреть, спустившись вниз, увидел получше. А когда он заметил пищу, разложенную на скатерти, ему так захотелось есть, что у него потекли слюнки. Желудок заныл, все тело сотрясал озноб.

И вдруг ему пришла на память мать, когда она, горбясь, подавала ему жареные блины и пареное просо, вспомнились ее слова: «Ешь, дорогой мой, ненаглядный».

Момун, конечно, не мог знать, что корова и теленок в хозяйстве его матери подохли, что черная собака давно поглодала их кости, ветер разрушил маленькую ветхую кибитку, толкнув мать в горячую золу и придавив горячим казаном жену брата… Ничего этого он не знал.

А прошло уже несколько дней, как погибли обе женщины. Так они и не дождались желанных «светлых» дней, о которых просили аллаха… Не дождались они и возвращения Момуна и Урбая, отправившихся за горы, чтобы вернуть далекое утерянное прошлое. Кибиткой, которая должна была стоять на берегу Иссык-Куля, забавлялся ветер. На седле, валявшемся поодаль, сидела стрекочущая сорока. Над головой старухи, мечтавшей обрести прежнюю беззаботную жизнь, выла черная голодная собака.

Момун не мог всего этого знать.

Он решил, что запутал тех, кто его преследовал, и ночью выйдет к границе…

«Сделано! Аллах к своему сыну всегда бывает щедр. Другого такого случая никогда не представится. Не надо упускать!» – Момун ощупал кинжал, потрогал пистолет в правом кармане. Прочел молитву… Он решил прикончить двух наивных чудаков, расположившихся прямо на снегу, взять еду и бежать…

Он еще раз огляделся вокруг…

– Пора возвращаться, солнце закатывается, я замерзла, – проговорила Лиза, вставая.

– Подожди, дорогая! Если солнцу пора закатиться, пусть! Пусть появятся звезды и замигают, – откликнулся Темирболот.

Момун тихо спустился на землю. Лиза, смотревшая на ель, увидела Момуна и, стараясь скрыть испуг, крикнула:

– Кто вы? Идите сюда!

– Приглашай, кто бы там ни был! – сказал Темирболот, весело глядя на подходившего Момуна. – Садитесь с нами!

– Пожалуйста, – растерянно вымолвила Лиза, обеими руками протягивая полный стакан вина Момуну.

«Не спеши, Момун… – сдерживал себя злоумышленник. – Сядь. Пусть они ничего не заподозрят, сперва прикончу девушку, а потом и этого…»

Он занял место на краю шубы Темирболота, протянул руку к стакану.

Темирболот, подобно барсу, прыгнул на Момуна, сдавив изо всех сил его шею, и уселся верхом врагу на спину…

Момун неожиданно перевернулся и всей тяжестью тела вдавил Темирболота в снег. Лиза схватила лежавший на шубе пистолет мужа и, крикнув: «Руки вверх!» – трижды выстрелила в воздух.

Растерявшийся было Момун понял, что это именно ему была устроена ловушка. Он не знал, что Темирболот и Лиза пили чистую воду и чай. Стараясь, чтобы его жест остался незамеченным, он потянулся рукой к правому карману.

– Держи его руку! – крикнул Лизе Темирболот, пытаясь сбросить врага.

Она вцепилась в руку Момуна, но тот сумел достать пистолет и выстрелил. Однако усилия Лизы привели к тому, что пуля задела только шапку Темирболота.

Момун, поняв, что дело его плохо, решил достать яд из воротника шубы. Он пытался укусить Темирболота, но ничего не выходило! Тогда он попытался застрелиться. Но Лизе, наконец, удалось выбить из рук врага пистолет…

Кто-то рывком схватил Момуна сзади и приподнял…

Темирболот не знал, как скоро придет подмога, и так напрягся, что, почувствовав свободу, с трудом разжал руки.

Один из пограничников крепко зажал рот Момуна… Его обыскали.

Собаки сердито лаяли на Момуна, как бы говоря: «Это ты, которого мы так долго ищем».

Чернов молча прижал к себе сначала Лизу, потом Темирболота и по-отцовски поцеловал, остальные дружно зааплодировали молодым героям.

14

Когда человек радуется – он смеется, веселится, поет, говорит хорошие слова и мечтает о счастье.

Когда человек печалится – он плачет, говорит горькие слова, неспособен мечтать и бессилен даже приблизительно представить свое будущее…

Все это понятно и известно каждому.

Ну, а как перестроить человеческую жизнь?

Загвоздка состоит в этом.

Человеку дано радовать другого, но помочь ему изменить жизнь он может далеко не всегда. Каждый человек прежде всего сам строит свою жизнь, и она бывает радостной или печальной – как он пожелает этого сам.

Советский народ прошел через великий перевал Октябрьской революции, освоил неизведанные пути, а теперь шагает по дорогам строительства коммунизма. Кто же не мечтает о таких днях, когда его жизнь станет краше, веселее, радостнее…

Так рассуждал Темирболот.

К нему тихо подошла Лиза и закрыла ладонями ему глаза. Он не старался освободиться, радостно и громко сказал:

– Эх, Эркинтай!.. Когда кончишь эти детские шутки?

Эркингюл, стоявшая за Лизой, рассмеялась.

– Не узнал меня, стыдно, – весело укорила его Лиза и тоже засмеялась.

Темирболот, вывернувшись из рук жены, виновато посмотрел на нее.

– Братец мой Темирболот, – сказала Эркингюл, – а слышите ли вы, как бьются наши сердца: Лизы и мое? Гагарин и Титов взлетали в космос по одному, Николаев с Поповичем взлетали вместе. А мне кажется, что мы с Лизой также летим в космос на ракете наших общих достижений…

Темирболот ласково поглядывал то на Лизу, то на Эркингюл. Слова Эркингюл так взволновали Темирболота, что он не смог сразу найти что ответить, по очереди ласково прижал к себе Лизу и Эркингюл, а затем, взяв их под руки, повел к матери.

– Вы больно уж не задавайтесь, – наконец сказал он. – Эти успехи – только первые шаги наши.

Темирболот не смог докончить, его прервали:

– Ассалом алейкум, ученые чабаны!

Это были гости, приезжавшие в колхоз прошлой зимой, – председатели колхозов – чернобородый и черноусый. Их сопровождал Кенешбек. Они пожали руки Лизе и Эркингюл, дружески обняли Темирболота.

– Здравствуй, Темиш. Слышали про твои новые дела и захотели опять все своими глазами посмотреть. Явились бы раньше, да вот чернобородый, твой старший брат, затерял сапог, искали-искали и запоздали, – посмеиваясь, заговорил черноусый.

– Врет он, – чернобородый хлопнул по груди черноусого.

По аилу сразу разнеслась весть, что приехали гости, и колхозники дружно собрались у дома Айкан.

Солнце щедро посылало земле свои золотистые лучи. Ни на небе, ни над вершинами не было ни одного облачка. Горное многоцветье дарило свои ароматы людям. А легкий душистый ветер, словно сдувая все тяжелое с души, ласково гладил лица старших, игриво и весело трепал кудри молодых ребят и локоны девушек.

Когда человек радостен и весел, и природа видится ему по-иному. Так и сейчас. Люди видели природу преображенной. И ближние скалы и далекие белоснежные вершины, казалось, перешептывались с чабанами, а ивы, тополя, березки и ели рукоплескали ветвями успехам Темирболота.

Мирно паслись отары ягнят и взрослых овец. Зеленое поле было словно вышито бисером и жемчугами.

У людей для радости была причина.

С прошлой зимы не было потерь в отаре Темирболота, все овцы и ягнята здоровы. С каждой овцы было настрижено по четыре килограмма двести граммов шерсти, а по качеству эта шерсть была лучше, чем в других отарах колхоза.

– О твоих успехах нам рассказал Аманов, – продолжал черноусый гость. – Они очень велики. Ты и сам, наверное, удовлетворен плодами своего труда, Темиш?

– Надеюсь, дальше будет лучше, – улыбнувшись, проговорил Темирболот.

– Ого-го-го, смотри на него… Темиш-то, видно, недоволен достигнутым, – чернобородый председатель удивленно поглядел на усатого.

– Ну-ка, расскажи, на что ты надеешься? – попросил усатый.

– Окончен опыт над овцами немолочными, с неважной шерстью и над отарой яловых, которых пас Эркин… Сегодня разделили ягнят. Средний их вес – тридцать пять килограммов. Конечно, это еще мало. К этому времени будущего года средний вес ягнят нужно довести до сорока – сорока пяти килограммов. Если за ягнятами будет особенно хороший уход, то к ноябрю каждый достигнет пятидесяти пяти – шестидесяти килограммов. Чабан, который доведет своих ягнят до высшей упитанности, может быть уверен, что зимой он не понесет никакого урона.

– Подожди, подожди, милый Темиш, – засуетился бородатый председатель. – Ты нам подробнее разъясни, ведь мы пришли к тебе поучиться. «Много знает не тот, кто много прожил, а тот, кто много видел», – говорит пословица. Мы уверены, что ты знаешь больше нас. Только ты нам хорошенько все растолкуй.

– Овец нужно очень тщательно отбирать, потомство их хорошо выращивать, стремясь получить более сильную породу, – начал Темирболот и показал на белую овцу, в стороне щипавшую траву. – Живой вес у этой овцы сейчас восемьдесят шесть килограммов, шерсти с нее настрижено пять килограммов шестьсот граммов. И двух своих ягнят она выкормила лучше, чем иные овцы одного ягненка. В моей отаре больше ста таких овец. Года через два-три все они станут наподобие этой или еще лучше.

– Так, так, Темиш. Действительно, ты достиг больших успехов, применяя научные методы. Желаю тебе добиться поставленной перед собою цели, – сказал усатый председатель.

– Видите, – горделиво улыбнулся Кенешбек, – когда чабан вооружен знанием, как успешно идут его дела. У нас по примеру Темирболота многие учатся заочно. В ближайшее время некоторые чабаны нашего колхоза получат высшее образование, другие – среднее.

– Верим, верим! Я верю, что в вашем колхозе нет неграмотных чабанов, которые, если их спросят про рот, покажут на нос. Я верю, что в ближайшее время из таких вот чабанов получатся профессора, – усатый захохотал, хлопнул по спине Темирболота.

– Эй, председатели, не очень-то расхваливайте теперешних чабанов. Хотя и не были грамотными мы с Асанакуном, однако умело пасли овец у баев, – сказал Сергей.

– Каким образом? – спросила Айкан.

– Мы с Асанакуном очень хорошо знали, как пасти овец. В это время года худых и ослабевших овец на руках переносили с места на место.

Раскатистый смех покрыл слова Сергея.

– Мне нечего добавить к словам моего свата, – еле переводя дух, вымолвила Айкан и еще пуще засмеялась.

Собравшиеся поговорили о том, как невежественны были чабаны до революции. Вспоминали смешные случаи, кто-то заметил, что и сейчас в некоторых колхозах порою попадаются такие же темные чабаны, как в прежние времена.

Разговоры прерывались шутками…

К односельчанам торопливо подошли Сагындык и Эркин, привлеченные веселым шумом. Присоединились также Аксаамай и Салкын.

Кенешбек познакомил гостей с подошедшими и, весь сияя от удовольствия, которое не мог скрыть, снял шляпу, вытер со лба пот.

– Ведь и председателю недурно живется, – сказал он, – когда чабаны хорошо пасут скот, а вот такие девушки, молодухи, джигиты применяют в работе научные методы, увеличивают тучность овец, множат их число…

– Золотые слова! – подтвердил кто-то.

– Похвастаюсь-ка я вам двоим при тетушке Айкан и дяде Сергее, – Кенешбек с торжествующей улыбкой взглянул на гостей. – Вот перед вами чабаны, которые ответственны за три отары овец. Не так уж плохо обстоят дела и у чабанов остальных сорока семи загонов. Недаром мы пасли рядом три отары. Завтра Темирболот, Лиза, Сагындык и Аксаамай едут сдавать экзамены. Как только они вернутся, сдавать экзамены отправятся Эркингюл, Салкын, Эркин.

– Очень ловко придумано!

– Нужно ведь повышать их знания…

– Да, да!

– Тридцать процентов овец в нашем колхозе – полугрубошерстные, – снова заговорил Кенешбек. – А мы мечтаем со всей отары состригать тонкорунную шерсть.

– А грубошерстных овец… – начал, поглаживая бороду, приехавший в гости председатель.

– А грубошерстных овец… – перебил его Кенешбек, – нет у нас не только в колхозе, но и в личной собственности колхозников. – Он от гордости выпятил грудь.

– А у нас есть и в колхозном хозяйстве и у колхозников, – сказал бородатый председатель.

– Тогда вы отстали даже от Сергея, бывшего батрака, моего свата, – заметила Айкан.

Все стоявшие вокруг взрывом хохота ответили на ее шутку.

– Нет, тетушка Айкан. Эти негодники держат пестрых овец, потому что любят курдюк и печенку, – сказал усатый, и все засмеялись снова.

Веселье нарастало. Гости и хозяева перебрасывались острыми, задорными словами. Добродушные шутки и смех, сопровождающий их, это ли не симфония, радующая слух?

В разгар веселья к колхозникам верхом на коне подъехала Айымбийке, к седлу у нее были привязаны два бурдюка с кумысом.

– Здравствуйте! Пусть ваш смех и шутки будут для всех! – издалека приветливо крикнула она.

Сагындык и Эркин помогли ей снять с лошади бурдюки. Лиза принялась разливать кумыс.

Сидящие полукругом люди, выпив по две-три большие пиалы кумыса, оживились еще больше.

– Тетушка Айымбийке, вы зимой во время окота ухаживали за овцами, а теперь уже доите кобылиц? – спросил усатый гость.

– Да. Если председатель молодец, то он женщин, подобных мне, будет гонять куда вздумает. – Айымбийке этими шутливыми словами высказала затаенную обиду на Кенешбека.

– Разве плохо помочь деверю, у которого малые дети? – оправдался Кенешбек. – Твоя невестка теперь поправилась, через дня два-три выйдет из больницы.

– На какую работу погонишь ты меня, когда вернется невестка? – Айымбийке вопросительно поглядела на Кенешбека.

– Пусть погонит куда найдет нужным, лишь бы вы меня угощали кумысом, – громко засмеялся бородатый.

– Я привезла кумыс Темишу и его друзьям, услышав, что они уезжают сдавать экзамены. Пей, Сагындык! А эти два председателя способны не только два бурдюка кумыса, а даже воду двух рек выпить…

– Да! Золотые у тебя дети, тетушка Айкан, да будет всегда сиять радостью ваше лицо, как солнце, – переждав смех, вызванный шуткой Айымбийке, сказал усатый.

– Дорогие мои сватушки, – заговорил Сергей. – У вас при себе темир-комуз? Сыграйте «Чабанский наигрыш»!

Кенешбек вскочил с места.

– Темиш, подай мне свою свирель и сбегай за комузом! Мы с Эркином сыграем на свирели. Сагындык, присоединяйся к нам. Начнем с «Чабанского наигрыша», а потом сыграем песню Айкан «Народу Хан-Тенгри».

Гости – усатый и бородатый председатели – с удивлением смотрели на воодушевившегося Кенеш-бека.

Темирболот и Сагындык настроили свои комузы.

– Много я выпила кумыса, поэтому лучше буду играть стоя, – сказала Айкан.

Все остальные поднялись вслед за нею.

После семи пиал кумыса бородатый председатель с трудом встал на ноги. Он пыхтел и задыхался, чуть было не проговорив вслух: «К чему все эти затеи? Было бы лучше послушать песню лежа», но удержался, боясь вызвать насмешки.

Со стороны Хан-Тенгри повеял легкий ветерок и принялся теребить платок Айкан.

Она оглядела девушек и молодух и заиграла на темир-комузе.

– О мастерицы-чудесницы! – крикнул Сергей и важно погладил свои рыжие усы.

Звуки слились в чарующую мелодию.

– Здорово! Настоящий «Чабанский наигрыш», – усатый председатель с умилением слушал музыку.

Перед ним возникли обширные, бескрайные урочища с рассыпанными то там, то здесь отарами овец, и чабан – гордый и счастливый своей работой, день и ночь охраняющий все эти богатства.

Бородатый председатель выпил слишком много кумыса и поэтому тяжело дышал, раздувая ноздри; он безучастно смотрел на участников этого замечательного концерта. Игра на комузе напоминала ему барабанный бой, звуки темир-комуза казались дребезжанием, свирель – нудным писком детских свистулек. Он вообще не разбирался в музыке, но любил о ней важно рассуждать, время от времени приговаривая: «Не забуду такой-то концерт», или: «До чего хороша такая-то мелодия!»

Сергей, если жена не заставляла его лечь вовремя, мог просидеть до утра у радиоприемника.

Когда по кивку Айкан все запели «Народу Хан-Тенгри», Сергей замер. Вдали вздымались горы Хан-Тенгри. И, блистая и смеясь под солнцем своими белоснежными вершинами, горы как бы говорили: «Раскройте глаза пошире, любуйтесь, как радостно и весело вокруг».

Сергей посмотрел на Айкан. Она играла, устремив взор на далекие годы. Вершины Хан-Тенгри, их красота привлекли взгляды всех собравшихся. Они пели все вдохновеннее, а далекие горы дышали прохладой, овевая своим дыханием счастливых тружеников.

Песня «Народу Хан-Тенгри» звучала вдохновенно и широко.

Айкан удивительно похорошела, ее доброе лицо сияло, шелковая косынка и платье, развеваясь на ветру, делали ее фигуру устремленной вперед. Она казалась мужественной, величавой и крепкой, и на минуту Сергею почудилось, что эта женщина возвышается над алмазными гребнями великана Хан-Тенгри.

«Может, ты волшебница? Где Айкан, такая одинокая после отъезда на фронт Медера? Где Айкан, которая кровавыми слезами заливалась, услышав о смерти любимого мужа? Где та простая, незаметная колхозница? Откуда в тебе столько мужества, силы и стойкости? Нет, нет, я ошибаюсь… Эта та же самая Айкан. Она родила Темирболота, вырастила его, воспитала… Дочерью стала тебе Эркингюл, невесткой Лиза. Ты будешь бабушкой. В семье твоей появится пятый человек. Нет, нет, Айкан, семья твоя больше – и я, и Татьяна, и все колхозники вокруг – твоя семья… Весь народ, все мы – едины…».

Песня увлекала, звала вперед, даже бородатый председатель колхоза стал понемногу улыбаться, А усатый весь, подобно Сергею, отдался песне. И, казалось, запели сами горы, звуки неслись с вершины Хан-Тенгри, горделиво объявляя всему миру, что радость и счастье в труде.

И Сергею чудилось, что весь советский народ, словно один человек, с единым сердцем, с едиными мыслями, с единой песней шагает по единой дороге.

Звуки музыки умолкли.

Усатый председатель поблагодарил Айкан и Айымбийке, своими сильными руками он приподнял Кенешбека и воскликнул:

– Спасибо, дружок! Слава благородному труду твоих чабанов!

– А теперь пройдите к нам в дом, – предложила Айкан.

– В доме не поместимся. Может, посидим здесь, на воздухе? – недовольно сказал бородатый председатель.

– Простите меня, – обратился к нему Темирболот. – Миллионы советских людей в серьезных делах и самоотверженном труде стараются украсить свою жизнь, сделать ее радостней. Так почему же вы такой неулыбчивый?

– У него вообще мрачный характер, – заметил усатый.

– Ладно, ладно, пойдемте! Я думал, что все не уместимся, – раздвинул в улыбке губы бородатый, – Будет тесно…

– Беда не в том, что одежда тесна, беда в том, что душа мрачна, – сказал Темирболот… – Будьте подобрее душой, и дом моей матери вам не покажется тесным… Для всех друзей найдется там место… Каждый советский человек найдет там приют.

– Каждый? – удивленно переспросил бородатый гость, а про себя подумал: «Он что, смеется надо мною?»

– Да, каждый, – серьезно, с гордостью ответил ему Темирболот. – Для любого нашего человека, строящего коммунизм, двери дома моей матери гостеприимно распахнуты…

– Ну, теперь мой бедняга совсем сбит с толку, – смеясь, заметил усатый.

Все остальные тоже засмеялись.

Горы Ала-тоо и Хан-Тенгри множили радостные голоса чабанов, а эхо разносило их по всему миру.