Текст книги "Чабан с Хан-Тенгри"

Автор книги: Касымалы Джантошев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

3

Жанаргюл и Темирболот до глубокой ночи просидели в комнате учительницы. Разговаривали они тихо, и Айкан не могла уловить ни одного слова. Она всю ночь не сомкнула глаз, размышляя, о чем они беседовали. Рассказал ли Темирболот, в чем состоит его «секрет»? Прекратятся ли, наконец, его дикие выходки?

Айкан надеялась все узнать утром от Жанаргюл, но учительница заторопилась в школу. Мать Темирболота знала – у Жанаргюл не было уроков по расписанию, но тем не менее не стала ее расспрашивать, а та разговора не заводила. К тому же рядом все время был Темирболот…

– Ты сегодня не ходи в школу, – сказала ему учительница, – оставайся дома, наруби дров. Если будет свободное время – повтори уроки.

– А если я отстану… – Темирболот не договорил, глубоко вздохнул.

– Послушайся моего совета, – снова заговорила учительница, – побудь сегодня дома. Так будет лучше.

Темирболот не понимал, почему так настойчиво советует ему Жанаргюл пропустить занятия. Не понимала этого и Айкан, хотелось ей догнать учительницу, расспросить обо всем, но Жанаргюл явно торопилась, да и Айкан надо уже было спешить на работу – перебирать семена в колхозном амбаре.

– Темиш, дорогой мой, я тоже иду… Чай стоит на плитке. Хлеб в шкафу. Если хочешь молока, то возьми в кринке кипяченое. Позавтракаешь, истопи печку в комнате Жанаргюл, наколи дров, готовь уроки, – четко и правильно сказала Айкан по-русски.

– Ладно, мама! – ответил Темирболот также на русском языке.

Айкан поглядела на сына и не смогла сдержать волнения: крепко его обняла, несколько раз поцеловала.

«Что с мамой сегодня? – размышлял Темирболот, когда остался один. – Каждый день пилила: „Темирболот, кончай свои проделки. Не приставай к ребятам, надоело мне слушать ругань, спокойно иди в школу и возвращайся, ни на кого не обращай внимания. Если даже к тебе мальчики станут привязываться, все равно никого не трогай…“ Почему она сегодня ничего не сказала? Почему она первый раз такая добрая? Ведь целых два года только и делала, что отчитывала меня. Неужели учительница передала ей все, что я рассказал по секрету? Не может быть. У них просто не было времени поговорить. Тут что-то другое… Спрошу, когда вернется с работы.

Эх, мама!.. Мама! Если бы ты знала, какие сплетни про тебя приходится мне выслушивать, как меня дразнят ребята, жить бы тебе не захотелось. А может, ты бы сама поколотила эту противную Калыйкан.

Прости меня, мама!.. Было время, я начал в тебе сомневаться. Чтобы выяснить, есть ли в клевете Калыйкан хоть доля правды, я следил за тобой два года. Если бы ее слова подтвердились, я бы тебя убил. Но ты, мама, чиста и честна! Теперь после разговора с Жанаргюл я уверился в этом! Ты чиста и бела, как это молоко. Спасибо тебе, мать!..»

– Когда стану взрослым, я никому не дам тебя в обиду, – последние слова, забывшись, Темирболот произнес вслух.

Жанаргюл в это утро очень рано вышла из дому – колхозные улицы были еще безлюдны. Кое-где затапливали печи, дымки, едва поднявшись из труб, льнули к земле, как бы склоняясь перед ветерком, веющим с горных вершин. Вокруг приятно пахло дымом от сожженных еловых дров, сухого тростника и соломы. Вдыхая этот знакомый запах аила, Жанаргюл с нежностью подумала, что сейчас во многих домах собирают детей в школу.

Из дворов доносились надтреснутые голоса – пожилые люди просыпаются рано; старики и старухи кормили скот. В утреннем морозном воздухе скрип снега разносился далеко – по соседней улице спешил куда-то пешеход. Собаки не лаяли. Они, видимо, рассудили так:, хватит того, что мы вас до утра сторожили. Теперь извольте следить за порядком сами.

Жанаргюл повернула к дому директора школы.

– Ну что ж, мой сын!.. Когда ты кончишь лить слезы и станешь человеком? Другие ребята первоклассники охотно ходят в школу, а ты каждое утро распускаешь нюни… Это все бабка! Все приговаривала: «Солнышко мое, кого мне еще, кроме тебя, ласкать и миловать!..» И вот как избаловала!.. Если у директора школы такой неслух, то что можно требовать от других детей? – ворчал Садыр Калмурзаев, сорокапятилетний низкорослый человек с коротко подстриженной черной бородкой.

Он был полуодет, собирался только натягивать сапоги, когда дверь широко распахнулась.

Садыр и его жена никого не ждали в такой ранний час и застыли от удивления, увидев входящую Жанаргюл.

– А, товарищ Жанаргюл! – наконец пришел в себя Садыр. – Зачем пожаловали в такое раннее время? Все ли в порядке? – беспокойно спрашивал он, поблескивая узкими черными глазами.

– Все, все в порядке, Саке. Вы когда собираетесь идти в школу?

– Что все-таки случилось? У меня сегодня нет уроков. Да и в канцелярии меня не ждут. Я хотел съездить в Пржевальск, спешу. А, посмотрите, что вытворяет этот щенок! – внезапно отвлекся Садыр, ткнув пальцем в угол, где медленно одевался его сын – мальчик лет девяти. Потом он снова перевел взгляд на Жанаргюл: – А что, ваше дело очень спешное?

– Можно сказать, что спешное. Вопрос о Темирболоте…

– О аллах, неужели еще что-нибудь стряслось? – быстро проговорил Садыр и вскочил с места.

– Эта язва обязательно набедокурит! – выкрикнула резким голосом жена Садыра и, вытаращив глаза на мужа, возмущенно пробормотала: – Сколько раз я предупреждала: прогони его из школы в шею, иначе из-за него сам лишишься места. Вот теперь расхлебывай сам, – она демонстративно удалилась в другую комнату.

– Да что же это за напасть… – Садыр снова сел, беспомощно разводя руками.

– Видно, «догадливость» вашей жены напугала вас до смерти! Ничего особенного с Темирболотом не произошло. Я пришла позвать вас в школу. До начала уроков надо посоветоваться. Я позову сейчас завуча, секретарей парткома и комсомольского комитета.

Жанаргюл скрылась за дверью.

Жена Садыра снова пришла из другой комнаты и набросилась на мужа:

– Что я тебе говорила? Разве мои слова не подтвердились?

– Да провалиться тебе сквозь землю! Язык мой устал объяснять, что, прежде чем судить, рядить и раскраивать, нужно всегда хорошенько выяснить, о чем идет речь. Всегда приходится из-за тебя краснеть, трещотка! Пора тебе за ум взяться! Кончала бы свои наговоры!

– Что? Уж не из-за моих ли слов ты директором быть перестанешь? Или тебя беспокоит, что ты опозорился перед этой красоткой? Знаю я тебя… Ты к ней неравнодушен! Что ж, можешь к ней переезжать! Только этого своего проклятого забери с собой!

Окончательно рассвирепев, она подбежала к сыну, который не спеша продолжал одеваться, стукнула мальчика по спине.

Тот оглушительно заревел.

– Эх, бедная моя головушка!.. Видно, придется мне целый век слушать твои вопли! – Садыр быстро накинул пальто.

– Упаси аллах! Можешь не страдать! Тебя же твоя новая жена позвала, беги за ней скорее.

Садыр в сердцах плюнул и выбежал, хлопнув дверью.

Садыр по натуре был человеком трусливым и беспокойным. Если из района требовали какие-либо сведения и материалы, он места себе не находил и другим не давал покоя, пока все не было готово. Если кто-нибудь в шутку замечал: «Саке, в районе говорят, что в работе твоей школы много недостатков», – он ночи не спал, все прикидывал – про какие это недостатки речь.

«Опять вопрос о Темирболоте! Что еще такое? Эта женщина чего-то не договаривает… А что, если права моя болтливая жена?! Тогда я пропал… С Темирболотом-то ничего не случится, а я как пыль вылечу из школы!» Трусливые мысли мелькали в голове Садыра, пока он быстро бежал к школе, перебирая маленькими короткими ногами. Снег от его шагов поскрипывал.

– Простите меня! Я заставил вас ждать… – на ходу бросил Садыр, поспешно проходя из учительской, где собрались люди, созванные Жанаргюл, в свой кабинет.

Первым за Садыром прошел Акылбек, завуч школы. Он повернул в кабинете директора выключатель и, протягивая руку Садыру, сказал:

– Здравствуйте!

– Здрасте, здрасте! Так заторопился, что забыл поздороваться… Просите всех… Прошу простить! – Садыр пожал всем по очереди руки. – Прошу садиться…

– Вы из тех людей, – смеясь, сказал Акмат, секретарь парткома и преподаватель географии, – которые, услышав, что из Самарканда Самак[2]2
  Самак – имя собственное.


[Закрыть] идет, начинают кричать, не разобравшись: «Из Самарканда саман летит». Поэтому вам все простительно… – Он сел на диван.

Слова Акмата Садыру не понравились: зачем подшучивать над ним при Жанаргюл, которая приехала в аил совсем недавно и еще во многом не разбирается? И еще неизвестно, что она станет говорить о Темирболоте. Словом, обстановка, по мнению Садыра, для шуток была неподходящей.

Садыр опустился в недавно купленное кресло и взглянул на Жанаргюл, как бы приглашая: «Ну, начинай, выкладывай». Все присутствующие вслед за Садыром выжидающе посмотрели на новую учительницу.

– Ну что ж, товарищи, – начала Жанаргюл, – думаю, что мне удалось выяснить причину «непонятного баловства» Темирболота. Он никогда никому в ней не признавался, считая, что говорить об этом стыдно. Он даже на вопросы матери отмалчивался в течение последних двух лет. Оказывается, Белек и другие мальчики со слов Калыйкан дразнили Темирболота, наговаривая напраслину на его мать. В отместку он их не раз избивал… А что вы делали? Например, директор школы и завуч. Вы уже давно работаете в школе, а что вы знаете о внутреннем мире своих учеников?! Что знаете вы о жизни Темирболота? Пытались ли вы поговорить с ним по душам? Ни разу! Вы только и ставили вопросы о его поведении на собраниях и заседаниях, а чего добились? Закрепили за ним дурную славу «отчаянного шалуна». Сами довели мальчика до того, что он хотел убить мать и бежать из дому.

– Значит… – Садыр растерянно оглядел сидевших перед ним.

– Значит, – решительно продолжала Жанаргюл, – в том, что Темирболот так себя вел, виноваты вы в первую очередь.

– Смотрите, перед нами родоначальник обвинителей! – Садыр вскочил с места и вопросительно осмотрел собравшихся, ища у них сочувствия.

– Товарищ директор, – увлеченно продолжала учительница, – считайте меня родоначальником или родоначальницей обвинителей, дело ваше! Большая часть вины лежит на вас, директор. Вы недолюбливали Темирболота, он мешал вашей работе, и вы даже подумывали об исключении его из школы. Это подтверждается словами вашей жены. Но не только вы виновны, товарищ Калмурзаев, все учителя разделяют с вами эту вину. С тех пор как я приехала сюда, на педсовете только и разговора о Темирболоте Медерове. Как вы его характеризовали, помните? Когда я спросила, что он собою представляет, вы ответили: безнадежный хулиган. Да что говорить! Я и себя считаю виновной.

Когда Садыр услышал последние слова учительницы, на душе у него полегчало. Сердце, готовое выскочить из груди в продолжение всей ее речи, казалось, стало на место.

Но тут внезапно вскочил Акмат и потряс в воздухе ушанкой.

– Правильно! Очень правильно! Все, что сказала товарищ Жанаргюл, правильно! Нам ничего не остается, как только признать свою вину. Все мы стараемся хорошо исполнять свои обязанности, но насчет Темирболота ошиблись. Мы обязаны исправить ошибку. Если директор и завуч не против, мы на первом же уроке минут пять-десять должны побеседовать в классах о Темирболоте. Надо школьникам объяснить причину его странного поведения. Следует предупредить таких ребят, как Белек, чтобы они больше не издевались над Темирболотом, распространяя выдумки о «плохом поведении» его матери. Поговорить об этих ребятах надо будет и на общем комсомольском собрании. Предлагаю директору, Жанаргюл и Акылбеку выступить на колхозном собрании, рассказать о случае с Темирболотом и предупредить сплетниц, подобных Калыйкан, что и на них есть управа. Из-за разговоров этих кумушек мы, сами того не ведая, толкали Темирболота на ложный путь… Если бы он выполнил задуманное, сидеть бы нам всем на скамье подсудимых.

– Наверняка! – подтвердил Акылбек, тяжело вздыхая.

После звонка, когда преподаватели разошлись по классам, Садыр обратился к Акылбеку, ожидающему второго урока:

– Интересно, кончится ли этим «дело Темирболота» или Акмат вынесет вопрос на партийное собрание и тем самым вызовет еще какой-нибудь скандал?

Акылбек с осуждением посмотрел на Садыра.

– Видно, заведующий районным отделом народного образования поступил недальновидно, когда назначил вас директором, а меня завучем. Переживания Темирболота первыми должны были понять мы с вами, а не Жанаргюл, приехавшая сюда недавно. Вы знаете, как чувствительны аппараты космических кораблей? Как же чувствительны должны быть люди, создавшие эти аппараты! А они созданы нашими учеными, простыми людьми. Мы с вами тоже люди, но оказались бесчувственными, бездушными, неумелыми. И правильно будет, если нас обоих прогонят из школы. Из-за случая с Темирболотом.

– Ай-ай, как ты разошелся, – проговорил Садыр дрожащим голосом.

Акылбек, будто не слыша, вскочил со стула и взволнованно добавил:

– Акмат имеет право привлечь нас не только к партийной, но даже к судебной ответственности. Направлять вполне нормального, только очень уязвимого мальчика на обследование к врачам! Вместо того чтобы узнать душу ребенка, травить безвинного ядом недоверия, подозрения. Этим самым мы с вами встали на одну ступень с бессовестными сплетницами…

– Ну, это уж ты слишком, – вставил Садыр.

– Нечего спорить, будет справедливо, если ты свое место уступишь Жанаргюл, а я Акмату, – отрезал Акылбек и, сердито махнув рукой, вышел из кабинета.

Садыр весь обмяк от страха. В голове у него помутилось. Ему показалось, что вокруг стоит давящая, страшная тишина. Обычно в кабинет доносились голоса учителей, шум классов, но сейчас Садыр ничего не слышал. Ему почудилось, что в школе нет ни одной живой души… он один.

4

С севера на юг протянулась широкая колхозная улица. Вдоль нее высится аллея стройных тополей. Деревья как бы скрывают оба ряда домов от любопытных взглядов.

В густо-зеленом квартале улицы стоит одноэтажное здание колхозного клуба. Его украшенный колоннами фасад обращен на запад. С востока обычно дует неприятный кызылкийский ветер, он зимой приносит с собою злые метели, пургу, снег.

По обе стороны больших дубовых дверей висят доски почета. Огромный лозунг из электрических лампочек «Добро пожаловать» приглашает колхозников в этот недавно построенный уютный и удобный клуб.

В большом, увешанном картинами зале начали собираться колхозники, слышались шутки, смех, веселые разговоры.

– Товарищ бригадир, ты должен мне сегодня низко кланяться! – задорно крикнула Айымбийке.

– А если не стану? – весело спросил Эшим и подсел к Айымбийке.

– Тогда я поддам жару. Сегодня ведь отчет о твоей работе?

– Ну, отчет. А при чем тут ты?

– Сиди и не зли меня. Хорошее найти трудно, а за плохим далеко идти не придется, хоть кетменем загребай, – громко проговорила Айымбийке.

– Ну, тогда, может, поклонюсь, – засмеялся Эшим.

– Эй, бригадирова жена! Проходи сюда. И ты сегодня мне должна низко кланяться! – продолжая шутить, крикнула Айымбийке жене Эшима, входившей в зал.

– Что такое стряслось? – спросила та.

– Я от тебя сегодня мужа уведу.

– Думаешь, что не найдется человека, который за себя постоять сумеет? – затараторила жена Эшима. – А кто у председателя отпрашивался на два дня, а пропал на три? А кто сегодня, когда перебирали семена, ушел с работы после обеда, ссылаясь на гостей? Не видишь, что у тебя в волосах сидит верблюд, а на чужих соломинку замечаешь.

– Хватит, дорогая! Не буду! Помолчи…

Шутки, колкие реплики, смех все больше заполняли зал.

– Ой, Эшим! Ты в своем докладе разделай эту старуху, спасения от нее нет, – пошутил над своей женой Эреше, человек лет пятидесяти, с небольшим.

– Дядя Эреше, я про нее все в своей тетради записал, – отозвался Эшим, – о тетушке обязательно скажу. Особенно интересный рассказ о том, как она хотела украсть мак…

– Да ну вас к шайтану! – чувствуя себя неловко, вмешалась жена Эреше. – Я случайно полную чашку мака оставила у арыка, а потом никак найти не могла. Насилу разыскала…

– Обманывает она! Мы свидетели тому, как она хотела украсть мак, – подхватили сидящие рядом женщины.

Девушки и молодые джигиты собирались маленькими стайками и, смущаясь от присутствия старших, вели между собой тихие разговоры, иногда негромко смеялись.

Занавес раздвинулся, вспыхнула люстра и залила притихший зал ярким светом.

Заведующий клубом Асанкожо, поставив на красное сукно стола графин с водой и стакан, ушел со сцены. Из-за кулис появился председатель колхоза Кенешбек Аманов.

– Уважаемые колхозники, – обратился он к собравшимся, – не подумайте, что это обычная «агитация» Кенешбека. Не могу подобрать слов, чтобы высказать свою радость… Вы пришли сюда точно в назначенное время в культурном, опрятном виде, как будто собрались на праздник, а не на производственное совещание…

– Благодарим вас за то, что приучаете! – крикнул Эреше, и в ту же минуту зал шумно зааплодировал.

– Колхозное собрание считаю открытым. Прошу выдвигать кандидатуры в президиум.

– Кенешбек Аманов!

– Айкан Медерова!

– Эреше Омурбаев!

– Нет возражений против этих трех кандидатур?

– Нет, нет!

Когда президиум занял места за столом, председатель сказал:

– Товарищи, я хочу напомнить. Этот чудесный зал всегда в чистоте содержит тетушка Айтбюбю. Прошу уважать ее труд и поэтому не курить, не выплевывать на пол насыбай[3]3
  Насыбай – специальный табак.


[Закрыть], не грызть семечки.

– Калыйкан щелкает семечки, как корова силос! – громко раздался голос Айымбийке, вызвавший дружный хохот в зале.

– Ах, ты, дожить бы мне до твоей смерти… Заметила только меня. В прошлые годы ты не хуже меня щелкала! – Калыйкан вскочила с места, бросила злобный взгляд на Айымбийке, потом повернулась в сторону президиума. – Слушай, председатель, если я не буду грызть семечки, у меня начнется изжога. Знает эту мою болезнь и эта паскуда, но делает вид, что первый раз слышит. Разреши мне щелкать, с Айтбюбю ничего не случится, если разок уберет за мною. Ведь недаром же ей трудодни выписывают!

Пока женщина это выкрикивала, с ее губ на пол падала шелуха семечек.

– Что ж, идет! Если в зале только одна вы семечки грызете, то я сам готов за вами убрать, – сказал Кенешбек.

Калыйкан, не заметив в тоне председателя иронии, с победным видом посмотрела на Айымбийке и села на место. А потом обвела остальных торжествующим взглядом и бойко продолжала грызть семечки.

– Товарищи, на повестке дня два вопроса, – снова начал председатель, когда зал успокоился. – Первый – месячный отчет полевых бригад и утверждение плана предстоящих работ, второй: о Темирболоте Медерове.

– Давно пора этого недоноска, пиявку вместе с матерью уничтожить! – оглушительно закричала Калыйкан. – А вы еще эту дрянь избрали в президиум!

– А ну, уймите Калыйкан!

– Пусть уйдет с собрания!

– Таких бессовестных надо гнать не только с собрания, но и из колхоза.

– Правильно! – кричали в зале.

– Товарищи! – Кенешбек зазвонил в колокольчик. – Наберитесь терпения. Мы рассмотрим все ваши предложения. А сейчас прошу ответить: у вас нет возражений против этих двух вопросов?

– Нет!

– Поддерживаем!

– Тогда повестка дня принимается, – сказал Кенешбек и предоставил слово бригадиру первой бригады.

– Товарищи колхозники! Обычно я вас вижу на поле во время работы. Один раз в месяц – в этом зале, веселых, радостных и довольных. Прошло то время, когда бригадир бегал от дома к дому и упрашивал каждого выходить на работу. Теперь все по-другому: бригадир только в поле выезжает, а вы уже давно там. Мои обязанности несложные: показать вам, какую работу и где надо делать. Вы работаете дружно и усердно. Поэтому и жизнь у нас пошла хорошая. Большинство колхозников перевыполняет нормы. План, который утверждали на прошлом собрании, наша бригада перевыполнила. Зерно перебрали раньше срока. Уборку, мелкий ремонт сараев закончили на прошлой неделе. С полей сено свезем в сарай на этих днях. Вся бригада работает дружно, ни на кого пожаловаться не могу. Это все, что я хотел сказать, – закончил свое сообщение бригадир.

– Я боялся, что Жуматай затянет свою речь часа на два, – заметил Кенешбек. – Спасибо за краткость. Следующее слово предоставляется бригадиру второй бригады Эшиму Сартбаеву.

Эшим передал ушанку жене, поднялся на сцену, погладил рыжеватые усы, потер бритую голову и начал:

– По мере того как колхозники становятся образованнее, культурнее, больше к порядку привыкают, у таких болтливых людей, как я, язык отнимается. Просто немым становишься.

В зале засмеялись.

– Честное слово, товарищи! Бригада работает хорошо, производственные планы выполняются раньше намеченного, о чем же говорить?

Снова в зале вспыхнул смех.

– Хорошо выступал бригадир первой бригады. А я должен добавить, что у нас дело не хуже, чем в первой бригаде, не отстаем! Наша бригада у лесных опушек в лощинах накосила травы. И перевозить к сараям эти пятнадцать стогов сена – дорого. Поэтому правление решило прямо там построить телятник. Вторая бригада на солнечном склоне построила помещение на сто телят. Построили там не случайно. В следующем году накосим травы еще больше, заготовим двадцать пять – тридцать стогов.

Колхозники дружно захлопали.

Выступали еще три бригадира, а потом на вопрос председателя «Кто хочет еще взять слово?» зал ответил молчанием.

– Ну, кто еще? – повторил Аманов.

– Товарищ председатель! – встав с места, заговорила Айымбийке. – Действительно, получается, как говорит Эшим. Язык отнимается, потому что не о чем говорить. Все ясно. Чего жевать да пережевывать, как козел полынь? Перейдем к вопросу о Калыйкан.

Калыйкан, сплевывая с губ шелуху, выкрикнула:

– Эх-эх, ты, дожить бы мне до твоей смерти! Болтушка несчастная!

Кенешбек утихомирил Калыйкан и предложил утвердить план работы колхоза. До января нового года было решено закончить очистку семян; заготовить материалы для постройки трех новых сараев; довести до категории высшей упитанности сто пятьдесят поросят и двести пятьдесят кабанов. Одинокой старушке Сайкал постановили выдать центнер муки, овцу и деньги на одежду.

По второму вопросу, перехода к которому с нетерпением ожидали колхозники, выступила Жанаргюл.

– Товарищи! – сказала она. – Я человек новый, работаю здесь учителем недавно. Сидела на собрании и радовалась, даже готова была прослезиться. Сами вы растете, и вместе с вами бурно растет и ваш колхоз. Своими силами поднимаете хозяйство, строите чудесные дома, перевыполняете планы – это под силу только золотым рукам! И я уверена, что такие люди должны воспитывать своих детей достойными нашего будущего…

– Вся наша забота о детях! – крикнул кто-то из зала.

– Что у нас есть радостнее, чем дети, дорогая моя? – подхватил еще чей-то голос.

– Они наше счастье, богатство и радость! – зашумели в зале.

– Я хочу поговорить о Темирболоте, – громко, чтобы перекричать шум, сказала Жанаргюл.

– Чтоб он пропал вместе с матерью! – опять вмешалась Калыйкан.

– Выступите, когда возьмете слово, тетушка Калыйкан, – осадил ее Кенешбек, вставая.

– О Темирболоте вы все сами знаете, – опять заговорила Жанаргюл. – Поэтому начну прямо с вопроса о его поведении. Почему он озорничает?

– Ну, ну! – послышались в зале голоса. – Мы сами не знаем почему!

– От взрослых о матери Темирболота среди детей пошли сплетни, – продолжала Жанаргюл. – «Темирболот не сын Медера – Эшим его отец. У Айкан нет стыда, она испорченная. В Пржевальске ее видели пьяной на улице».

– Это все чистая правда! – вызывающе крикнула Калыйкан.

– А ты откуда знаешь, что все это правда? – громко спросил кто-то из женщин.

– Когда ты видела Айкан пьяной?

– Врет Калыйкан!

– Все выдумала! – шумели в зале.

– Правда! Всю правду расскажу. После этой учительницы выступлю! – крикнула Калыйкан, снова вскочив с места. Шелуха с ее губ попала на бритую голову старца Ашима.

– В своем ли она уме? – сердито пробурчал он, вытирая голову.

Задребезжал звонок председателя.

– Соблюдайте порядок, – сказал Кенешбек, – и дайте возможность товарищу Бакировой продолжать.

Зал понемногу успокоился.

– Сплетню бессовестной женщины слышит такой же, как и она, бессовестный сын. Он пересказывает это товарищу, а тот, в свою очередь, распространяет дальше. Ребята начинают травить Темирболота. «Темирболот, как твоя фамилия?», «Чью фамилию возьмешь?», «Сколько денег заработала мать, когда ездила в город?» – вот в этом роде и еще более обидные слова слышал Темирболот. Мальчик оскорблен… Он считает, что говорить об этом с кем-нибудь, а тем более с матерью – позор. Замкнулся в себе. На гнусные слова отвечал кулаком.

– Только моего Белека раз пять избил этот негодник. Чтоб его руки отвалились! – опять крикнула Калыйкан.

– Вот так началось «баловство» Темирболота, – спокойно продолжала учительница. – Люди не знали причины. А слухи множатся… Из-за подлой клеветы Темирболот перестает верить матери, следит за ней. Если бы кто-нибудь из мужчин на его глазах пошутил с Айкан, он убил бы мать и бежал из аила.

– Жаль, что он этого не сделал! – снова выкрикнула Калыйкан, сопровождая свои слова громким смехом. – У, выродок!

Люди в зале зашумели:

– Да сгорит дом сплетника!

– Кто эта подлая сплетница?

– Назови эту змею!

С места встал Ашым.

– Дочка моя, – обратился он к Жанаргюл. – Перестань играть в загадки. Если знаешь, кто этот коварный человек, говори прямо. Назови при всех его имя.

– Кто? Кто? – настойчиво спрашивали люди из зала.

Жанаргюл помолчала, потом решительно объявила:

– Этот «коварный человек» здесь и все время бранит Айкан и Темирболота… Если надо, то могу рассказать, как я об этом узнала.

– О подлая! – завопила Калыйкан. – Провалиться тебе сквозь землю, баба-учительница! Она хочет меня опорочить! Я считала ее другом, открыла ей всю душу, оказывается, она распроклятый недруг! Слушай, председатель, дай мне слово…

Калыйкан стала энергично пробираться к трибуне, расталкивая людей.

– Подожди, пусть Бакирова выскажется! – сказал председатель.

– Не стану ждать! Наплевать, что она не кончила. Провалиться ей сквозь землю! Хочу сейчас говорить, значит буду. Посмотрите, как я эту дрянь выведу на чистую воду! – Калыйкан настойчиво продвигалась к трибуне.

– Я все сказала. Если будут вопросы, отвечу, – Жанаргюл с этими словами сошла со сцены и села на свое место.

Калыйкан локтями и грудью оперлась о трибуну, оглядела зал и заговорила:

– Я вас знаю… Не злитесь, слушайте обоими ушами, что я вам скажу. Я вот эту Бакирову считала хорошей учительницей, а она оказалась коварной бабой-ягой, о которых говорят в сказках. Я ведь знаю: она отравила своего мужа, подсунув ему яд вместо лекарства.

По залу прокатился шум. Жанаргюл вспыхнула.

– Откуда ты это знаешь? – крикнули из зала.

– Ври, да знай меру!

– Не шумите, я и так не все говорю. Я ее секреты хорошо знаю. Если нужны будут доказательства, то приведу их на суде. – Калыйкан отодрала присохшую к губам шелуху семечка. – Я все ее повадки изучила! Можешь не качать головой, учительница-баба. С учителем Акматом ты любезна? Любезна. Ездила с завучем школы в Пржевальск? Ездила! Задумала директора Садыра отбить от жены и выйти за него замуж? Задумала! Ну, можешь мне возразить? Не можешь? Все остальное, что крепко храню, скажу только судьям. Все ясно? Это только припевки, и поэтому отложим их пока в сторону. Теперь поведу речь о шестьдесят раз замужней красавице Айкан, – продолжала бушевать Калыйкан. И казалось, что изо рта этой женщины выбегали собаки всех мастей…

Калыйкан не испытывала никакого стыда перед старшими, не смущалась младших.

Зал замер.

Старики избегали смотреть на молодежь, молодые, сгорая от стыда, безмолвно слушали, склонив головы.

– Эй, Кенешбек, скажи этой бессовестной, чтоб она замолкла! – крикнул старец Ашым.

– Поздно… Пусть наговорится досыта, – предложил из президиума Эреше.

– А ты, старик, тоже хорош! – Калыйкан набросилась на Ашыма.

– Тьфу!.. До чего скверная баба! Она хуже бешеной собаки! – старец Ашим поднялся и, плюнув, быстро вышел из зала.

Все боялись языка Калыйкан. Это была еще не старая женщина, красивая, здоровая. Четыре года назад она разошлась с мужем, а еще два года спустя родила второго сына, Олжобая.

Про старшего своего сына она говорила: он сирота, отец его погиб на фронте в годы Отечественной войны.

Люди, слушая эти слова, удивлялись: «Врет эта Калыйкан по пьянке или со злости! Отец Белека жив-здоров и трудится в колхозе». Но истину знали только сама Калыйкан да Момун.

Калыйкан ничего не стоило соврать, любого человека оклеветать и опозорить. Даже молодые джигиты не осмеливались вступать с ней в спор, браня ее только между собою. Никто не хотел с ней связываться, старались пропустить ее слова мимо ушей.

Калыйкан умело пользовалась своими «способностями», нередко вымогала у запуганных ею людей угощенье или деньги на водку.

Когда Калыйкан, наконец, выговорилась, на трибуну поднялась Айкан. Она никак не могла заставить себя взглянуть в зал. Руки, в которых она держала листок бумаги, нервно дрожали. Наконец женщина собралась с силами и заговорила:

– Дорогие отцы и матери! Подружки, товарищи… – Айкан с трудом удерживалась от рыданий. – Когда у меня было всего три месяца беременности… Медер ушел на войну. Он знал, что я была в положении. Вот доказательство – письмо Медера с фронта… Единственный сын Медера – Темирболот. Знаете, что из-за сына не выходила замуж… Виновата я во всем сама. Чтобы не опутала меня Калыйкан сплетнями, сколько раз угощала ее водкой. Давала ей денег. Раньше она была хороша со мною.

– А потом что случилось? – спросил Эреше.

– Умерла жена у шестидесятилетнего брата Калыйкан. У него было пять детей. Калыйкан настаивала, чтобы я вышла за ее брата замуж. Я наотрез отказалась.

– A-а… теперь понятно, почему Калыйкан к тебе переменилась, – сказал Эреше.

– Слышала я о сплетнях Калыйкан, но старалась не обращать внимания. Оказалось, до Темирболота дошло, плохо на него подействовало… А я ни о чем не догадывалась, – с трудом договорила Айкан и тут же расплакалась.

Вслед за Айкан прослезились многие женщины.

– Товарищ Айкан, успокойтесь. Недругов слезами не победишь! – попытался пошутить Кенешбек и, поддерживая под руку, повел женщину на место. Потом, вернувшись, снова спросил собрание:

– Кто хочет говорить?

– Я, – вызвалась Айымбийке, она не стала подниматься на трибуну. – Товарищ председатель, тут долго распинаться нечего. Все и так ясно. Я хочу передать председателю предложение семи девушек и пяти джигитов.

– Просим! – зашумело собрание.

Кенешбек взял у Айымбийке лист бумаги, прочел вслух:

– «Колхозница Калыйкан плохо работает на отведенном ей участке мака и кукурузы, опаздывает, уходит с поля, когда захочет; недавно взяла без разрешения коня у возчика Асана и три дня гостила у родственников, а Асан три дня сидел без дела. Колхозница Калыйкан порочит людей, запугивает их, вымогает деньги, вынуждает покупать ей спиртные напитки, по ее вине два года ребята преследовали Темирболота, не далее как сегодня она выступила на собрании с клеветой сразу на нескольких человек. Считаем, что колхозницу Калыйкан следует строго наказать. Когда сточные воды попадают в реку, она становится мутной. Часть грязи оседает на дно, а другую часть течение все-таки вбирает в себя. Именно поэтому мы хотим, чтобы среди нас не было места такой нечисти, как Калыйкан. Предлагаем исключить ее из колхоза…»