Текст книги "Собрание сочинений. Том 8"

Автор книги: Карл Генрих Маркс

Соавторы: Фридрих Энгельс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 53 страниц)

Так, в Вене он сразу понял, что судьба его страны решится здесь, а не в псевдоизысканных дебатах во Франкфурте. Он тотчас же сделал выбор, оставил всякую мысль об отступлении, взял на себя командный пост в революционной армии и держался с исключительным хладнокровием и твердостью. Именно он на значительное время отсрочил падение города и прикрыл от атаки одну из его сторон тем, что сжег Таборский мост через Дунай. Всем известно, что после взятия штурмом Вены его арестовали, предали военному суду и расстреляли. Он умер, как герой. А Франкфуртское собрание, хотя и было поражено ужасом, все же приняло это кровавое оскорбление с показным спокойствием. Оно вынесло резолюцию, которая по своей мягкости и дипломатической сдержанности была скорее поруганием могилы убитого мученика, чем проклятием по адресу Австрии. Но разве можно было ожидать, что это презренное Собрание преисполнится гневом по поводу убийства одного из его членов, в особенности одного из вождей левой?

Лондон, март 1852 г.

XIII
ПРУССКОЕ УЧРЕДИТЕЛЬНОЕ СОБРАНИЕ. НАЦИОНАЛЬНОЕ СОБРАНИЕ

1 ноября пала Вена, а 9-го числа того же месяца роспуск Учредительного собрания в Берлине показал, насколько это событие подняло во всей Германии дух контрреволюционной партии и привело к ее усилению.

О событиях лета 1848 г. в Пруссии рассказать недолго. Учредительное собрание, или, вернее, «Собрание, избранное с целью достигнуть соглашения с короной относительно конституции», и его большинство, состоявшее из представителей буржуазии, давным-давно лишились всякого уважения в глазах общества, так как из страха перед более энергичными элементами населения это Собрание потворствовало всем интригам двора. Оно подтвердило или, вернее, восстановило ненавистные феодальные привилегии и таким образом предало свободу и интересы крестьянства. Оно оказалось неспособным ни выработать конституцию, ни хотя бы несколько улучшить общее законодательство. Оно занималось почти исключительно тонкими теоретическими определениями, пустыми формальностями и вопросами конституционного этикета. Собрание по существу было скорее школой парламентской savoir vivre {житейской мудрости. Ред.} для его членов, чем учреждением, которое могло бы хоть сколько-нибудь отвечать интересам народа. Кроме того, в Собрании не было сколько-нибудь устойчивого большинства и перевес почти всегда зависел от нерешительного «центра», который своими колебаниями то влево, то вправо сверг сначала министерство Кампгаузена, а потом министерство Ауэрсвальда – Ганземана. Но в то время как либералы здесь, как и повсюду, упускали из рук представлявшиеся им возможности, двор реорганизовал свои силы, состоявшие из дворянства и наиболее отсталой части сельского населения, а также из армии и бюрократии. После падения Ганземана было образовано министерство из бюрократов и военных, сплошь заядлых реакционеров, которое, однако, делало вид, что готово считаться с требованиями парламента. А Собрание, которое держалось удобного принципа, гласившего, что «важны мероприятия, а не люди», позволило настолько себя одурачить, что аплодировало этому министерству; при этом оно, разумеется, не обращало никакого внимания на то, как это самое министерство почти открыто сосредоточивало и организовывало контрреволюционные силы. Наконец, когда падение Вены послужило сигналом, король сместил этих министров и заменил их «людьми дела» во главе с теперешним министром-президентом Мантёйфелем. Тогда сонное Собрание вдруг пробудилось перед лицом опасности. Оно вынесло кабинету вотум недоверия, в ответ на который немедленно был издан указ, переносивший заседания палаты из Берлина, где она в случае конфликта могла бы рассчитывать на поддержку масс, в Бранденбург, маленький провинциальный городок, находившийся целиком во власти правительства. Собрание заявило, однако, что без его собственного согласия нельзя ни отсрочить его заседаний, ни перевести его в другое место, ни распустить. Тем временем в Берлин вступил генерал Врангель во главе почти сорокатысячного войска. Собрание городских властей и офицеров национальной гвардии постановило не оказывать сопротивления. И вот теперь, после того как Учредительное собрание и стоявшая за ним либеральная буржуазия позволили объединенной реакционной партии овладеть всеми важными позициями и дали вырвать из своих рук почти все средства обороны, началась великая комедия «пассивного и легального сопротивления», которое по мысли ее инициаторов должно было превратиться в славное подражание примеру Гемпдена и первым действиям американцев во времена войны за независимость[36]36
  В 1636 г. Джон Гемпден, впоследствии один из видных деятелей английской буржуазной революции XVII в., отказался платить королевским сборщикам «корабельные деньги» – налог, не утвержденный палатой общин. Судебный процесс, возникший в связи с отказом Гемпдена, способствовал росту оппозиции против абсолютизма в английском обществе.
  Прологом к войне за независимость северо-американских колоний Англии (1775–1783) была борьба американцев против налогов и пошлин, вводимых английским правительством в колониях. В 1766 г. английскому парламенту вследствие протестов пришлось отменить введенный в предшествующем году гербовый сбор; позже американцы объявили бойкот английских товаров, обложенных косвенными налогами. В 1773 г. попытка ввезти силой в Америку чай, который был обложен высокой акцизной пошлиной, закончилась уничтожением груза в бостонском порту. Все эти столкновения повели к обострению конфликта и ускорили начало восстания американских колоний против Англии.


[Закрыть]. Берлин был объявлен на осадном положении, и все-таки Берлин остался спокойным; правительство распустило национальную гвардию, и она с величайшей пунктуальностью сдала свое оружие. Собрание в течение двух недель гоняли с одного места заседаний на другое и всюду разгоняли при помощи войск, а депутаты Собрания умоляли граждан сохранять спокойствие. Наконец, когда правительство объявило Собрание распущенным. Собрание постановило объявить взимание налогов незаконным, и члены его рассеялись по стране, чтобы организовать отказ от уплаты налогов. Но оказалось, что они жестоко ошиблись в выборе средств. После нескольких тревожных недель, за которыми последовали суровые меры правительства против оппозиции, все оставили мысль об отказе от уплаты налогов в угоду этому приказавшему долго жить Собранию, у которого не хватило мужества даже для самообороны.

Было ли в начале ноября 1848 г. слишком поздно прибегать к вооруженному сопротивлению или же, напротив, часть армии, встретив серьезное противодействие, перешла бы на сторону Собрания и таким образом решила бы дело в его пользу, – это вопрос, который, вероятно, никогда не будет разрешен. Но в революции, как и на войне, всегда необходимо смело встречать врага лицом к лицу и нападающий всегда оказывается в более выгодном положении; в революции, как и на войне, в высшей степени необходимо в решающий момент все поставить на карту, каковы бы ни были шансы. История не знает ни одной успешной революции, которая не подтверждала бы правильности этих аксиом. В ноябре 1848 г. для прусской революции как раз наступил решающий момент; прусское Учредительное собрание, которое официально стояло во главе всего революционного движения, не только не дало энергичного отпора врагу, но, наоборот, отступало при каждом его продвижении; еще меньше способно было оно к нападению, ибо оно предпочитало даже не обороняться. И вот когда настал решающий момент, когда Врангель во главе сорока тысяч солдат постучал в ворота Берлина, он совершенно неожиданно для себя и своих офицеров увидел не перегороженные баррикадами улицы и не превращенные в бойницы окна, а открытые ворота, и на улицах, в качестве единственной помехи движению, мирных берлинских бюргеров, радующихся шутке, которую они с ним сыграли, выдав себя связанными по рукам и ногам изумленным солдатам. Правда, если бы Собрание и народ оказали сопротивление, они могли бы быть разбиты; Берлин могли бы подвергнуть бомбардировке, не одна сотня людей поплатилась бы жизнью, не предотвратив этим конечного торжества королевской партии. Но это еще не было основанием для того, чтобы немедленно сложить оружие. Поражение после упорного боя – факт не меньшего революционного значения, чем легко выигранная победа. Поражения – парижское в июне и венское в октябре 1848 г. – во всяком случае сделали несравненно больше для революционизирования умов народа в этих двух городах, чем февральская и мартовская победы. Возможно, что Учредительное собрание и население Берлина разделили бы судьбу двух упомянутых городов, но они пали бы со славой и оставили бы после себя в сознании оставшихся в живых жажду мести, которая в революционные времена является одним из самых могучих стимулов к энергичной и страстной деятельности. Бесспорно, во всякой борьбе тот, кто поднимает перчатку, рискует быть побежденным, но разве это основание для того, чтобы с самого начала объявить себя разбитым и покориться ярму, не обнажив меча?

В революции всякий, кто, занимая решающую позицию, сдает ее, вместо того чтобы заставить врага отважиться на приступ, всегда заслуживает того, чтобы к нему относились как к изменнику.

Тот самый указ прусского короля, которым распускалось Учредительное собрание, возвестил и новую конституцию, в основе которой лежал проект, составленный комиссией Собрания. Но конституция эта в одних пунктах расширяла полномочия короны, а в других делала сомнительными полномочия парламента. Согласно этой конституции учреждались две палаты, которые должны были быть созваны в непродолжительном времени для того, чтобы рассмотреть ее и утвердить.

Едва ли стоит поднимать вопрос о том, где же было германское Национальное собрание во время «легальной и мирной» борьбы прусских конституционалистов. Оно, как это было заведено во Франкфурте, занималось тем, что принимало весьма кроткие резолюции, осуждающие действия прусского правительства, и выражало свое восхищение «величественным зрелищем пассивного, легального и единодушного сопротивления грубой силе, оказываемого целым народом». Центральное правительство отправило в Берлин комиссаров, которые должны были выступить в роли посредников между министерством и Собранием. Но их постигла та же судьба, что и их предшественников в Ольмюце: их вежливо выпроводили. Левая Национального собрания, т. е. так называемая радикальная партия, тоже послала своих комиссаров, но последние, достаточно убедившись в полной беспомощности Берлинского собрания и расписавшись в своей собственной не меньшей беспомощности, возвратились во Франкфурт, чтобы доложить о своих успехах и засвидетельствовать достойное восхищения мирное поведение берлинцев. Мало того, когда г-н Бассерман, один из комиссаров центрального правительства, сообщил, что недавние суровые меры прусских министров были приняты не без основания, так как в последнее время на улицах Берлина бродили разные личности свирепого вида, какие всегда появляются накануне анархических движений (с того времени они так и называются «бассермановскими личностями»), тогда эти достойные депутаты левой и энергичные защитники революции тотчас же поднялись со своих мест, чтобы клятвенно засвидетельствовать, что ничего подобного не было! Таким образом, за два месяца было воочию доказано полное бессилие Франкфуртского собрания. Нельзя было бы придумать более яркого доказательства, что этому учреждению совершенно не по плечу возложенная на него задача, что оно даже не имеет ни малейшего представления о том, в чем на самом деле эта задача состоит. Одного факта, что судьба революции была решена в Вене и Берлине, что наиболее важные и наиболее жизненные вопросы разрешились в этих двух столицах так, как будто бы Собрания во Франкфурте вовсе и не существовало, – одного этого факта достаточно для подтверждения того, что Собрание это было просто дискуссионным клубом, состоявшим из сборища легковерных простофиль. Они позволили правительствам использовать себя в качестве парламентских марионеток, выставляемых напоказ с целью позабавить лавочников и мелких ремесленников в мелких государствах и мелких городах, пока правительства находили нужным отвлекать внимание этой публики. До какой поры последние считали нужным это делать, мы скоро увидим. Но заслуживает внимания тот факт, что из всех «выдающихся» людей этого Собрания не нашлось ни одного, у кого было хотя бы малейшее представление о роли, которую их заставили играть, и что даже до настоящего дня бывшие члены франкфуртского клуба сохранили в неизменном виде свойственные лишь им органы исторического восприятия. Лондон, март 1852 г.

XIV
ВОССТАНОВЛЕНИЕ ПОРЯДКА. РЕЙХСТАГ И ПАЛАТА

Правительства Пруссии и Австрии использовали первые месяцы 1849 г., чтобы пожать плоды успехов, достигнутых в октябре и ноябре 1848 года. Со времени взятия Вены австрийский рейхстаг вел чисто номинальное существование в маленьком провинциальном моравском городке Кремзире {Чешское название: Кромержиж. Ред.}. Там славянские депутаты, являвшиеся вместе с теми, кто их делегировал, главным орудием австрийского правительства, с помощью которого оно смогло выбраться из состояния полной беспомощности, были своеобразно наказаны за свою измену европейской революции. Как только правительство восстановило свою силу, оно стало проявлять величайшее презрение к рейхстагу и его славянскому большинству, а когда первые успехи императорского оружия возвестили о скором окончании венгерской войны, правительство 4 марта распустило рейхстаг и разогнало депутатов с помощью военной силы. Тут только славяне, увидев, наконец, что их одурачили, провозгласили: «Двинемся во Франкфурт и будем продолжать там дело оппозиции, которая здесь стала для нас невозможной!». Но было слишком поздно, и уже тот факт, что у них не нашлось иного выбора, как либо сохранять спокойствие, либо же присоединиться к бессильному Франкфуртскому собранию, – уже один этот факт достаточно показывает их крайнюю беспомощность.

Так закончились в настоящее время и, весьма вероятно, навсегда попытки славян Германии восстановить самостоятельное национальное существование. Разбросанные обломки многочисленных наций, национальность и политическая жизнеспособность которых давным-давно угасли и которые поэтому в течение почти тысячи лет были вынуждены следовать за более сильной, покорившей их нацией, как это было с валлийцами в Англии, басками в Испании, нижнебретонцами во Франции, а в новейшее время – с испанскими и французскими креолами в тех частях Северной Америки, которые недавно захвачены англо-американской расой, – эти умирающие национальности: чехи, каринтийцы, далматинцы и т. д., попытались использовать общее замешательство 1848 г. для восстановления своего политического status quo, существовавшего в 800 г. нашей эры. История истекшего тысячелетия должна была показать им, что такое возвращение вспять невозможно; что если вся территория к востоку от Эльбы и Заале действительно была некогда занята группой родственных славянских народов, то этот факт свидетельствует лишь об исторической тенденции и в то же время о физической и интеллектуальной способности немецкой нации к покорению, поглощению и ассимиляции своих старинных восточных соседей; он свидетельствует также о том, что эта тенденция к поглощению со стороны немцев всегда составляла и все еще составляет одно из самых могучих средств, при помощи которых цивилизация Западной Европы распространялась на востоке нашего континента, что эта тенденция перестанет действовать лишь тогда, когда процесс германизации достигнет границы крупных, сплоченных, не раздробленных на части наций, способных вести самостоятельное национальное существование, как венгры и в известной степени поляки, и что, следовательно, естественная и неизбежная участь этих умирающих наций состоит в том, чтобы дать завершиться этому процессу разложения и поглощения более сильными соседями. Конечно, это не очень-то лестная перспектива для национального честолюбия панславистских мечтателей, которым удалось привести в движение часть чехов и южных славян. Но как могут они ожидать, что история возвратится на тысячу лет назад в угоду нескольким хилым человеческим группам, которые повсюду, в какой бы части занимаемой ими территории они ни жили, перемешаны с немцами и окружены ими, у которых почти с незапамятных времен для всех надобностей цивилизации нет иного языка, кроме немецкого, и у которых отсутствуют первые условия национального существования: значительная численность и сплошная территория? Неудивительно, что волна панславизма, за которым во всех славянских областях Германии и Венгрии скрывалось стремление к восстановлению независимости всех этих бесчисленных мелких наций, повсюду столкнулась с европейскими революционными движениями и что славяне, хотя они и претендовали на роль борцов за свободу, неизменно (за исключением демократической части поляков) оказывались на стороне деспотизма и реакции. Так было в Германии, в Венгрии и даже кое-где в Турции. Изменники народному делу, защитники и главная опора интриг австрийского правительства, они в глазах всех революционных наций поставили себя в положение отверженных. И хотя масса славянского населения нигде не принимала участия в мелких национальных распрях, затеянных вождями панславизма – уже в силу того, что она была слишком невежественна, – тем не менее никогда не забудется тот факт, что в Праге, наполовину немецком городе, толпы славянских фанатиков восторженно подхватили и повторяли клич: «Лучше русский кнут, чем немецкая свобода!». После их первой неудачной попытки в 1848 г. и после урока, данного им австрийским правительством, мало вероятно, чтобы они и в дальнейшем сделали при случае другую подобную попытку. Но если бы они еще раз вознамерились под аналогичными предлогами вступить в союз с контрреволюционными силами, тогда обязанность Германии совершенно ясна. Ни одна страна, находящаяся в состоянии революции и вовлеченная в войну с внешним врагом, не может терпеть Вандеи в своем собственном сердце.

Нам незачем возвращаться к конституции, о которой император {Франц-Иосиф I. Ред.} возвестил одновременно с роспуском рейхстага, поскольку она фактически никогда не вступала в действие и теперь совершенно отменена. С 4 марта 1849 г. абсолютизм в Австрии был во всех отношениях полностью восстановлен.

В Пруссии палаты собрались в феврале, чтобы рассмотреть и утвердить новую конституционную хартию, провозглашенную королем. Они заседали почти шесть недель, вели себя по отношению к правительству достаточно кротко и покорно, но не оказались еще вполне подготовленными к тому, чтобы идти так далеко, как этого хотелось бы королю и его министрам. Поэтому при первом же удобном случае они были распущены.

Таким образом, и Австрия и Пруссия на время отделались от пут парламентского контроля. Правительства сосредоточили теперь в своих руках всю власть и могли применить ее именно там, где им было нужно: Австрия – против Венгрии и Италии, Пруссия – против Германии. Ибо Пруссия тоже готовилась к походу, чтобы восстановить «порядок» в мелких государствах.

Теперь, когда в двух крупных центрах движения в Германии, в Вене и Берлине, контрреволюция одержала верх, оставались только более мелкие государства, где исход борьбы еще не вполне определился, хотя и там чаша весов все более склонялась не в пользу революции. Эти мелкие государства, как мы уже сказали, нашли общий центр во франкфуртском Национальном собрании. Хотя уже давным-давно реакционный характер этого так называемого Национального собрания стал настолько очевидным, что народ во Франкфурте даже поднял против него оружие, все же происхождение его было более или менее революционным. В январе это Собрание заняло необычную для него революционную позицию; его компетенция никогда не была определена, и в конце концов оно пришло к решению, – которое, впрочем, никогда не было признано более крупными государствами, – что его постановления имеют силу закона. При таких обстоятельствах неудивительно, что когда конституционно-монархическая партия увидела себя выбитой из своих позиций оправившимися сторонниками абсолютизма, то либерально-монархическая буржуазия почти всей Германии возложила свои последние надежды на большинство этого Собрания, а представители мелкой буржуазии, ядро демократической партии, под давлением растущих невзгод объединились вокруг его меньшинства – меньшинства, которое действительно составляло последнюю сомкнутую парламентскую фалангу демократии. 6 другой стороны, правительства более крупных государств, и особенно прусское министерство, все яснее понимали несовместимость подобного необычного выборного учреждения с реставрированным в Германии монархическим режимом, и если они не требовали немедленного роспуска этого Собрания, то только потому, что для этого не настало еще время, и потому, что Пруссия рассчитывала предварительно использовать Собрание в своих собственных честолюбивых целях.

Между тем само это жалкое Собрание приходило все в большее замешательство. С его депутациями и комиссарами обходились крайне презрительно как в Вене, так и в Берлине; один из его членов {Роберт Блюм. Ред.}, несмотря на свою парламентскую неприкосновенность, был казнен в Вене как простой бунтовщик. С постановлениями Собрания нигде не считались. Если более крупные державы вообще о них упоминали, то только в нотах протеста, в которых оспаривалось право Собрания принимать законы и постановления, обязательные для их правительств. Представительница Собрания, центральная исполнительная власть, была вовлечена в дипломатическую грызню почти со всеми кабинетами Германии, и ни Собрание, ни центральное правительство, несмотря на все их усилия, не могли заставить Австрию и Пруссию заявить, каковы в конце концов их намерения, планы и требования. Собрание начало, наконец, сознавать, по крайней мере, то, что оно упустило из своих рук всякую власть, что само оно целиком зависит от милости Австрии и Пруссии и что, если оно вообще намерено дать Германии общесоюзную конституцию, ему следует немедленно и со всей серьезностью взяться за дело. Многие из колеблющихся депутатов ясно увидели также, что правительства как нельзя лучше их одурачили. По что могли они поделать теперь в своем беспомощном положении? Единственным шагом, который еще мог бы их спасти, был решительный и быстрый переход на сторону народа; однако успех даже и этого шага представлялся более чем сомнительным. Да и нашлись ли бы настоящие люди в этой беспомощной толпе нерешительных, близоруких, самодовольных существ, которые среди совсем оглушившего их вечного шуму противоречивых слухов и дипломатических нот находили себе единственное утешение и поддержку в неустанно повторяемых уверениях, что они лучшие, величайшие, мудрейшие люди страны и что только они и могли бы спасти Германию? Можно ли было среди этих несчастных созданий, которых один только год парламентской жизни превратил в совершенных идиотов, найти людей, способных принимать быстрые и определенные решения, не говоря уже об энергичных и последовательных действиях?

Австрийское правительство в конце концов сбросило маску. В своей конституции 4 марта оно объявило Австрию нераздельной монархией с общими финансами, единой таможенной системой и единой военной организацией, стирая этим всякие границы и отличия между немецкими и ненемецкими провинциями. Это – было провозглашено наперекор резолюциям Франкфуртского собрания и тем статьям проектируемой общесоюзной конституции, которые были им уже приняты. Это был вызов, брошенный Австрией, и несчастному Собранию не оставалось иного выбора, как только принять его. Оно сделало это с большой дозой бахвальства, на что Австрия, отлично сознавая свою силу и полное ничтожество Собрания, спокойно могла не обращать никакого внимания. И вот, чтобы отомстить Австрии за это оскорбление, достопочтенное представительство немецкого народа, как оно само себя величало, не нашло ничего лучшего, как, связав себя по рукам и ногам, припасть к стопам прусского правительства. Как ни невероятно может это показаться, оно все же преклонило колени перед теми самыми министрами, которых оно же клеймило как антиконституционных и враждебных народу и на отставке которых оно тщетно настаивало. Подробности этой позорной сделки и трагикомических событий, которые последовали за нею, послужат темой нашей следующей статьи. Лондон, апрель 1852 г.