Текст книги "Собрание сочинений. Том 8"
Автор книги: Карл Генрих Маркс
Соавторы: Фридрих Энгельс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 53 страниц)
Эта грубая подделка была слишком скандальна, чтобы не произвести действия, прямо противоположного тому, которого хотели достичь. Хотя лондонские друзья обвиняемых были лишены всякой возможности познакомить присяжных с обстоятельствами дела; хотя письма, которые они посылали защитникам, изымались на почте; хотя документы и сделанные под присягой письменные показания, которые им все же удалось доставить этим адвокатам, не были допущены в качестве судебных доказательств, тем не менее общее негодование было таково, что даже государственные обвинители, да и сам г-н Штибер, – который сам же под присягой поручился за подлинность этой книги протоколов, – были вынуждены признать ее поддельной.
Этот подлог был, однако, не единственным актом подобного рода, в котором оказалась повинной полиция. Во время процесса всплыли еще два или три таких же факта. Полиция посредством вставок фальсифицировала украденные Рейтером документы и таким образом исказила их смысл. Один документ, полный неимоверного вздора, был написан почерком, подделанным под почерк д-ра Маркса, и в течение некоторого времени приписывался именно ему, пока, наконец, обвиняющая сторона не была вынуждена признать подлог. Но на смену каждой разоблаченной полицейской гнусности выдвигалось пять или шесть новых, которые невозможно было немедленно разоблачить, потому что защиту старались захватить врасплох, доказательства приходилось добывать в Лондоне, а всякая переписка защитников с лондонскими эмигрантами-коммунистами трактовалась на суде как соучастие в предполагаемом заговоре!
Что Грейф и Флёри действительно таковы, какими они изображены выше, это подтвердил сам г-н Штибер в своем свидетельском показании. Что же касается Гирша, то он признался перед полицейским судьей в Лондоне, что он подделал «книгу протоколов» по приказу и при содействии Флёри, а потом скрылся из Англии, чтобы избежать уголовного преследования.
Столь позорные разоблачения, сделанные во время процесса, поставили правительство в крайне затруднительное положение. Состав присяжных был у него на этом процессе такой, какого доселе еще не видывали в Рейнской провинции: шесть дворян – реакционеров чистейшей воды, четыре денежных магната и два правительственных чиновника. Эти люди не очень-то склонны были внимательно разбираться в хаотической массе показаний, которые в течение шести недель нагромождались перед ними при непрерывно раздававшихся у них в ушах криках о том, что обвиняемые являются главарями страшного коммунистического заговора, имеющего целью ниспровержение всего святого: собственности, семьи, религии, порядка, правительства и законов! И тем не менее, если бы правительство в это же время не дало понять привилегированным классам, что оправдание в этом процессе послужит сигналом к упразднению суда присяжных и будет воспринято как прямая политическая демонстрация, как доказательство того, что буржуазно-либеральная оппозиция готова пойти на союз даже с самыми крайними революционерами, – приговор был бы все-таки вынесен оправдательный. Как бы то ни было, правительству удалось посредством применения нового прусского уголовного кодекса как закона, имеющего якобы обратную силу, добиться осуждения семерых арестованных, между тем как оправданы были только четверо. Осужденные были приговорены к тюремному заключению на различные сроки, от трех до шести лет[285]285
Согласно приговору, вынесенному судом присяжных в Кёльне 12 ноября 1852 г., обвиняемые члены Союза коммунистов Г. Бюргерс, П. Нотъюнг и П. Рёзер были приговорены к шести годам, Г. Беккер, К. Отто, В. Рейф к пяти и Ф. Лесснер к трем годам заключения в крепости. Четверо подсудимых – Р. Даниельс, И. Клейн, И. Эрхардт и А. Якоби – были признаны судом невиновными и оправданы. Р. Даниельс через несколько лет после своего освобождения умер от туберкулеза, которым он заболел в тюрьме. Обвиняемый по делу кёльнских коммунистов Ф. Фрейлиграт избежал ареста и суда, эмигрировав в Лондон.
[Закрыть], о чем Вы, несомненно, в свое время уже сообщали, когда известие об этом дошло до Вас.
Написано Ф. Энгельсом 29 ноября 1852 г.
Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 3645, 22 декабря 1852 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с английского
Подпись: Карл Маркс
К. МАРКС
РАЗОБЛАЧЕНИЯ О КЁЛЬНСКОМ ПРОЦЕССЕ КОММУНИСТОВ[286]286
Работа «Разоблачения о кёльнском процессе коммунистов» представляет собой боевой памфлет, в котором Маркс заклеймил подлые методы, применявшиеся прусским полицейским государством против коммунистического движения. Маркс приступил к написанию работы в конце октября 1852 г., когда в Кёльне еще продолжался судебный процесс против Союза коммунистов. Несмотря на крайне тяжелые условия – Маркс и его семья были на грани полной нищеты, – Марксу удалось в начале декабря завершить написание работы. 6 декабря рукопись была отослана в Швейцарию издателю Шабелицу-младшему. Другой экземпляр рукописи был на следующий день отправлен для напечатания в Америку члену Союза коммунистов А. Клуссу. В Швейцарии памфлет был напечатан в Базеле в январе 1853 г., но почти весь его тираж (2 000 экземпляров) был в марте конфискован полицией в баденской пограничной деревушке Вейль. В Америке работа первоначально печаталась по частям в демократической бостонской газете «Neu-England-Zeitung» («Газета Новой Англии»), а в конце апреля 1853 г. была опубликована в издательстве этой газеты отдельной брошюрой. Не удалось распространить в Германии и бостонское издание памфлета. Книга получила распространение в Германии только после ее переиздания там в 1875 году. В отличие от изданий 1853 г., вышедших анонимно, в этом издании было указано имя автора. К этому изданию Марксом было написано специальное послесловие; в качестве дополнения к книге было воспроизведено без названия четвертое приложение («Кёльнский процесс коммунистов») к памфлету Маркса «Господин Фогт», написанному в 1860 году. В 1885 г. книга вышла третьим изданием под редакцией и с вступительной статьей Энгельса «К истории Союза коммунистов». По сравнению с предыдущим изданием Энгельс дополнил книгу обращениями Центрального комитета к Союзу коммунистов, написанными в марте и в июне 1850 года (см. настоящее издание, том 7, стр. 257–267, 322–328). Первый русский перевод работы «Разоблачения о кёльнском процессе коммунистов» вышел в 1906 году.
[Закрыть]
Написано К. Марксом в конце октября – начале декабря 1852 г.
Напечатано в виде отдельной брошюры: «Enthullungen uber den Kommunisten-Prozess zu Koln», Basel, 1853
Печатается по тексту издания 1885 г., сверенному с изданиями 1853 и 1875 гг.
Перевод с немецкого
Титульный лист первого издания работы К. Маркса «Разоблачения о кёльнском процессе коммунистов»
I
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
Нотъюнг был арестован 10 мая 1851 г. в Лейпциге; вскоре после этого были арестованы Бюргерс, Рёзер, Даниельс, Беккер и другие. 4 октября 1852 г. арестованные предстали перед кёльнским судом присяжных по обвинению в «носящем характер государственной измены заговоре» против прусского государства. Предварительное заключение – одиночная тюрьма – продолжалось, таким образом, около полутора лет.
При аресте Нотъюнга и Бюргерса были найдены «Манифест Коммунистической партии», «Устав Союза коммунистов» (коммунистического пропагандистского общества), два обращения Центрального комитета этого Союза[287]287
Маркс имеет в виду обращения Центрального комитета Союза коммунистов от марта и июня 1850 года (см. настоящее издание, том 7, стр. 257–267, 322–328). Как видно из обвинительного заключения, при аресте Нотъюнга в руки полиции попали также следующие документы, которые фигурировали на процессе: устав Союза коммунистов, составленный по указанию Маркса и Энгельса Центральным комитетом Союза в Кёльне после раскола Союза в сентябре 1850 года (см. настоящее издание, том 7, стр. 565–568) и обращение кёльнского Центрального комитета Союза от 1 декабря 1850 года.
[Закрыть], наконец, несколько адресов и печатных произведений. Об аресте Нотъюнга было уже известно в течение восьми дней, когда в Кёльне начались обыски и аресты. Если, таким образом, и можно было найти еще кое-что, то теперь все, без сомнения, исчезло. И, действительно, добыча свелась лишь к нескольким малозначащим письмам. Спустя полтора года, когда арестованные предстали, наконец, перед судом присяжных, материал bona fide {заслуживающий доверия. Ред.}, которым располагало обвинение, не увеличился ни на один документ. Тем не менее, все власти прусского государства, по уверениям прокуратуры (представленной фон Зеккендорфом и Зедтом), развили самую напряженную и самую разностороннюю деятельность. Чем же они собственно занимались? Nous verrons! {Посмотрим! Ред.}
Необычная длительность предварительного заключения мотивировалась самым замысловатым образом. Сначала указывалось, что саксонское правительство не желало выдать Бюргерса и Нотъюнга Пруссии. Кёльнские судебные органы тщетно требовали выдачи у министерства в Берлине, а министерство в Берлине тщетно добивалось этого от саксонских властей. Между тем, саксонское правительство дало себя уговорить. Бюргерс и Нотъюнг были выданы. В октябре 1851 г. дело, наконец, настолько продвинулось вперед, что материалы были представлены обвинительному сенату кёльнского апелляционного суда. Обвинительный сенат вынес постановление, «что для возбуждения обвинения нет объективного состава преступления и поэтому следствие нужно начать заново». Между тем, служебное рвение судебных органов было подогрето только что изданным дисциплинарным законом, который давал право прусскому правительству устранять любого неугодного ему судейского чиновника. На этот раз процесс был перенесен из-за отсутствия данных, доказывающих преступление. В следующую же квартальную сессию суда присяжных его должны были отложить из-за наличия чересчур большого количества данных. Кипа документов, как указывалось, была так велика, что обвинитель не успел ее одолеть. Мало-помалу он ее одолел, обвинительный акт был вручен обвиняемым и слушание дела было назначено на 28 июля. Но в это время заболел полицей-директор Шульц, главное правительственное движущее колесо процесса. Во здравие Шульца обвиняемым пришлось просидеть еще три месяца. По счастью, Шульц умер, общество выражало нетерпение, и правительству пришлось поднять занавес.
В течение всего этого периода дирекция полиции в Кёльне, полицейпрезидиум в Берлине, министерство юстиции и министерство внутренних дел постоянно вмешивались в ход следствия точно так же, как позже их достойный представитель Штибер в качестве свидетеля постоянно вмешивался в публичное судебное разбирательство в Кёльне. Правительству удалось подобрать беспримерный в летописях Рейнской провинции состав присяжных. Наряду с представителями верхушки буржуазии (Херштадт, Лейден, Йост), городского патрициата (фон Бианка, фон Рат), заскорузлых юнкеров (Хеблинг фон Ланценауэр, барон фон Фюрстенберг и т. д.) в него входили два прусских регирунгсрата, в том числе королевский камергер (фон Мюнх-Беллингхаузен), наконец, один прусский профессор (Крёйслер). В этом суде присяжных, таким образом, были представлены все слои господствующих в Германии классов, и только они.
При таком составе присяжных прусское правительство как будто бы могло избрать прямой путь и организовать просто тенденциозный процесс. Правда, документы, признанные подлинными Бюргерсом, Нотъюнгом и другими, а также те, которые были захвачены непосредственно, не свидетельствовали ни о каком заговоре; они вообще не подтверждали наличие каких-либо действий, предусмотренных Code penal[288]288
Code penal – Уголовный кодекс, введенный в 1811 г. во Франции и в завоеванных французами областях Западной и Юго-Западной Германии; наряду с Гражданским кодексом действовал в Рейнской провинции и после присоединения ее к Пруссии в 1815 году.
[Закрыть]; но они неопровержимо доказывали враждебное отношение обвиняемых к существующему правительству и к существующему обществу. Но то, что не предусмотрел разум законодателя, могла восполнить совесть присяжных. Разве не было хитростью со стороны обвиняемых так обставить свою вражду к существующему обществу, что она не нарушала ни одного параграфа свода законов? Разве болезнь перестает быть заразной от того, что она не значится в номенклатуре санитарно-полицейского устава? Если бы прусское правительство ограничилось попыткой доказать на основании действительно имеющегося материала, что обвиняемые являются вредными людьми, а присяжные сочли достаточным обезвредить их посредством своего вердикта: «виновен», кто мог бы подвергнуть присяжных и правительство нападкам? Никто, кроме близорукого мечтателя, который думает, что прусское правительство и господствующие в Пруссии классы настолько сильны, что могут предоставить свободное поле деятельности и своим врагам, пока те держатся в рамках дискуссии и пропаганды.
Между тем прусское правительство само закрыло себе широкий путь политических процессов. Необычайным затягиванием процесса, прямым вмешательством министерства в ход следствия, таинственными намеками на неведомые ужасы, хвастливыми заявлениями о раскрытии заговора, охватывающего всю Европу, возмутительно зверским обращением с арестованными процесс был раздут в proces monstre{23}, к нему было привлечено внимание европейской прессы, а подозрительное любопытство публики было возбуждено до крайности. Прусское правительство поставило себя в такое положение, что обвинение приличия ради должно было представить доказательства, а суд приличия ради должен был требовать доказательств. Суд сам стоял перед другим судом – перед судом общественного мнения.
Чтобы исправить первый промах, правительство должно было совершить второй промах. Полиция, которая во время следствия выполняла обязанности судебного следователя, во время судебного разбирательства должна была выступить в качестве свидетеля. Рядом с обычным обвинителем правительство должно было выставить еще необычного, рядом с прокуратурой– полицию, рядом с Зедтом и Зеккендорфом – Штибера с его Вермутом, с его птицей Грейфом и с его малюткой Гольдхеймом{24}. Вмешательство в суд третьей государственной силы стало неизбежным, чтобы чудодейственными полицейскими способами постоянно доставлять юридическому обвинению факты, за тенью которых оно тщетно гонялось. Суд так хорошо понял это положение, что председатель, судья и прокурор с похвальнейшей покорностью попеременно уступали свою роль полицейскому советнику и свидетелю Штиберу и постоянно прятались за его спиной. Прежде чем перейти к освещению этих полицейских откровений, на которых основан «объективный состав преступления», так и не найденный обвинительным сенатом, мы должны сделать еще одно предварительное замечание.
Из бумаг, захваченных у обвиняемых, так же как из их собственных показаний обнаружилось, что существовало немецкое коммунистическое общество, Центральный комитет которого первоначально находился в Лондоне. 15 сентября 1850 г. этот Центральный комитет раскололся. Большинство – обвинительный акт называет его «партией Маркса» – перенесло местопребывание Центрального комитета в Кёльн. Меньшинство – исключенное позднее кёльнцами из Союза – организовалось как самостоятельный Центральный комитет в Лондоне и основало здесь и на континенте Зондербунд[289]289
Зондербундом (Особым Союзом), по аналогии с сепаратным объединением реакционных католических кантонов в Швейцарии в 40-х годах XIX в., Маркс и Энгельс иронически называли сектантско-авантюристскую фракцию Виллиха – Шаппера, отколовшуюся от Союза коммунистов после 15 сентября 1850 г. и обособившуюся в самостоятельную организацию со своим собственным Центральным комитетом. Своей деятельностью фракция Виллиха – Шаппера облегчила прусской полиции раскрытие нелегальных общин Союза коммунистов в Германии и фабрикацию судебного процесса в Кёльне в 1852 г. против видных деятелей Союза коммунистов.
[Закрыть]. Обвинительный акт называет это меньшинство и его приверженцев «партией Виллиха – Шаппера».
Зедт – Зеккендорф утверждают, что раскол лондонского Центрального комитета был вызван раздорами чисто личного характера. Задолго до Зедта – Зеккендорфа «рыцарственный Виллих» уже распустил среди лондонской эмиграции гнуснейшие сплетни о причинах раскола. В лице г-на Арнольда Руге, этой пятой спицы в колеснице европейской центральной демократии[290]290
См. примечание 201.
[Закрыть], и других подобных ему людей Виллих нашел готовые к услугам каналы для распространения этих сплетен в немецкой и американской печати. Демократия сообразила, как облегчит она себе победу над коммунистами, если наскоро изобразит «рыцарственного Виллиха» представителем коммунистов. «Рыцарственный Виллих», со своей стороны, сообразил, что «партия Маркса» не могла раскрыть причины раскола, не выдав существования тайного общества в Германии и, в первую очередь, не передав кёльнский Центральный комитет отеческому попечению прусской полиции. Теперь эти обстоятельства более не существуют, и поэтому мы приводим несколько небольших выдержек из протокола последнего заседания лондонского Центрального комитета от 15 сентября 1850 года.
Мотивируя свое предложение о размежевании, Маркс, среди прочего, сказал буквально следующее: «На место критического воззрения меньшинство ставит догматическое, на место материалистического – идеалистическое. Вместо действительных отношений меньшинство сделало движущей силой революции одну лишь волю. Между тем как мы говорим рабочим: Вам, может быть, придется пережить еще 15, 20, 50 лет гражданских войн и международных столкновений не только для того, чтобы изменить существующие условия, но и для того, чтобы изменить самих себя и сделать себя способными к политическому господству, вы говорите наоборот: «Мы должны тотчас достигнуть власти, или же мы можем лечь спать». В то время как мы специально указываем немецким рабочим на неразвитость немецкого пролетариата, вы самым грубым образом льстите национальному чувству и сословному предрассудку немецких ремесленников, что, разумеется, популярнее. Подобно тому как демократы превращают слово народ в святыню, вы проделываете это со словом пролетариат. Подобно демократам, вы подменяете революционное развитие фразой о революции» и т. д. и т. д.
Г-н Шаппер в своем ответе сказал буквально следующее:
«Я высказал подвергнувшийся здесь нападкам взгляд, потому что я вообще с энтузиазмом отношусь к этому делу. Речь идет о том, мы ли сами начнем рубить головы, или нам будут рубить головы». (Шаппер даже обещал, что ему отрубят голову через год, т. е. 15 сентября 1851 года.) «Во Франции наступит черед для рабочих, а тем самым и для нас в Германии. Не будь этого я, конечно, ушел бы на покой, и тогда у меня было бы иное материальное положение. Если же мы этого достигнем, то мы сможем принять такие меры, которыми мы обеспечим господство пролетариата. Я являюсь фанатическим сторонником этого взгляда, но Центральный комитет хотел противоположного» и т. д. и т. д.
Как мы видим, Центральный комитет раскололся не в силу личных причин. Но было бы также неверно говорить о принципиальных разногласиях. Партия Шаппера – Виллиха никогда не претендовала на честь иметь собственные идеи. Ей свойственно лишь своеобразное непонимание чужих идей, которые она фиксирует в качестве символа веры, полагая, что усвоила их вместе с фразами. Не менее ошибочно было бы предъявить партии Виллиха – Шаппера обвинение в том, что она является «партией действия», если только под действием не понимать безделья, прикрытого трактирной шумихой, вымышленными конспирациями и бесплодными показными связями.
II
АРХИВ ДИЦА
Найденный у обвиняемых «Манифест Коммунистической партии», напечатанный перед февральской революцией и в течение нескольких лет находившийся в продаже, не мог ни по своей форме, ни по своему назначению быть программой «заговора». В захваченных обращениях Центрального комитета речь шла исключительно об отношении коммунистов к будущему правительству демократии, следовательно вовсе не о правительстве Фридриха-Вильгельма IV. Наконец, устав был уставом тайного пропагандистского общества, но в Code penal не содержится наказаний для тайных обществ. В качестве конечной цели этой пропаганды выдвигается разрушение существующего общества, но прусское государство однажды уже погибло, может гибнуть еще десяток раз и погибнуть окончательно, а существующее общество от этого нисколько не пострадает. Коммунисты могут содействовать ускорению процесса разложения буржуазного общества и тем не менее предоставить буржуазному обществу разлагать прусское государство. Если бы кто-нибудь поставил себе прямой целью ниспровержение прусского государства и проповедовал бы, что средством для достижения этой цели является разрушение общества, то он уподобился бы тому сумасшедшему инженеру, который хотел взорвать землю для того, чтобы смести с пути навозную кучу.
Но если конечной целью Союза является ниспровержение общества, то его средством неизбежно должна быть политическая революция, а это предполагает ниспровержение прусского государства, подобно тому как землетрясение предполагает разрушение курятника. – Однако обвиняемые исходили из того преступного взгляда, что современное прусское правительство падет и без них. Они поэтому не организовывали союза для свержения теперешнего прусского правительства и не были виновны ни в каком «носящем характер государственной измены заговоре».
Обвиняли ли когда-нибудь первых христиан в том, что они ставят себе целью свержение первого попавшегося захолустного римского префекта? Прусские государственные философы, от Лейбница до Гегеля, трудились над ниспровержением бога, но если я ниспровергаю бога, то я ниспровергаю также и короля божьей милостью. Разве их преследовали за покушение на династию Гогенцоллернов?
Таким образом, дело можно было вертеть и переворачивать как угодно, найденный corpus delicti {состав преступления. Ред.} при дневном свете гласности исчезал, как призрак. Дело остановилось на жалобном признании обвинительного сената{25} в том, что «нет объективного состава преступления», а «партия Маркса» была достаточно злонамеренна, чтобы за полтора года, в продолжение которых велось следствие, ровным счетом ничего не прибавить к недостающему составу преступления.
Этому горю надо было помочь. И партия Виллиха – Шаппера сделала это совместно с полицией. Посмотрим, как г-н Штибер, акушер этой партии, втянул ее в кёльнский процесс. (См. свидетельские показания Штибера в заседании от 18 октября 1852 года.)
Когда весной 1851 г. Штибер находился в Лондоне якобы для того, чтобы оградить посетителей промышленной выставки от проныр и воров{26}, берлинский полицейпрезидиум прислал ему копии найденных у Нотъюнга бумаг, и «мое внимание», – показывает под присягой Штибер, – «было особенно обращено на архив заговора, который, согласно найденным у Нотъюнга бумагам, должен был находиться в Лондоне у некоего Освальда Дица и содержать всю корреспонденцию членов Союза».
Архив заговора? Вся корреспонденция членов Союза? Но Диц был секретарем виллих-шапперовского Центрального комитета. Если, следовательно, у него находился архив заговора, то это был архив виллих-шапперовского заговора. Если у Дица находилась корреспонденция Союза, то это могла быть только корреспонденция враждебного кёльнским обвиняемым Зондербунда. Однако из рассмотрения найденных у Нотъюнга документов следует большее, а именно, что в них нет никаких указаний на Освальда Дица как на хранителя архива. Да и как мог Нотъюнг в Лейпциге знать то, что было неизвестно самой «партии Маркса» в Лондоне.
Штибер не мог прямо сказать: Внимание, господа присяжные! Я сделал неслыханное открытие в Лондоне. К сожалению, оно относится к заговору, с которым кёльнские обвиняемые не имеют ничего общего и по поводу которого кёльнские присяжные неправомочны выносить решения; но оно дало повод продержать обвиняемых полтора года в одиночном заключении. Так Штибер говорить не мог. Необходимо было замешать в это дело Нотъюнга, чтобы поставить сделанные в Лондоне разоблачения и выкраденные документы в кажущуюся связь с кёльнским процессом.
И вот Штибер показывает под присягой, что какой-то человек предложил ему купить за наличные деньги архив у Освальда Дица. Дело, однако, обстояло попросту так: некий Рёйтер, прусский полицейский шпик, который никогда не принадлежал к коммунистическому обществу, проживая в одном доме с Дицем, взломал в отсутствие последнего его письменный стол и украл его бумаги. Весьма вероятно, что г-н Штибер заплатил ему за эту кражу, но если бы об этой проделке стало известно во время его пребывания в Лондоне, то Штиберу было бы трудновато избежать путешествия на Вандименову землю[291]291
Вандименова земля – название, первоначально данное европейцами острову Тасмания, служившему вплоть до 1853 г. местом ссылки из Англии на каторжные работы.
[Закрыть].
5 августа 1851 г. Штибер получил в Берлине из Лондона «в пакете, обернутом прочной клеенкой», архив Дица, а именно кипу документов, состоящую из «шестидесяти отдельных единиц». Так клятвенно утверждает Штибер, показывая под присягой также, что в пакете, который он получил пятого августа 1851 г., среди других писем находилось письмо Берлинского руководящего округа от двадцатого августа 1851 года. Если бы кто-нибудь вздумал утверждать, что Штибер совершает клятвопреступление, уверяя, будто 5 августа 1851 г. он получал письма от 20 августа 1851 г., то Штибер мог бы с полным основанием ответить, что королевско-прусский советник имеет такие же права, как и евангелист Матфей, в частности, право совершать хронологические чудеса.
En passant. {Между прочим. Ред.} Из перечня украденных у партии Виллиха– Шаппера документов и из дат этих документов следует, что эта партия, хотя и была предупреждена кражей со взломом, совершенной Рёйтером, умудрилась и впредь позволять выкрадывать у нее документы и допускать их передачу в руки прусской полиции.
Когда Штибер оказался обладателем завернутого в прочную клеенку клада, у него стало бесконечно радостно на душе.
«Все нити», – клянется он, – «раскрылись перед моими глазами». Но что же таил в себе клад в отношении «партии Маркса» и кёльнских обвиняемых? По собственному признанию Штибера ничего, решительно ничего, за исключением:
«помеченного: Лондон, 17 сентября, подлинного заявления нескольких членов Центрального комитета, явно составлявших ядро партии Маркса, о выходе из коммунистического общества, вследствие известного раскола, который произошел 15 сентября 1850 года».
Так говорит сам Штибер, но даже давая это безобидное показание, он не мог ограничиться простым сообщением факта. Он принужден возвести его в высшую степень, чтобы придать ему полицейский вес. Упомянутое подлинное заявление, в частности, не содержит ничего, кроме трех строк, уведомляющих о том, что представители большинства прежнего Центрального комитета и их друзья выходят из открытого Общества рабочих на Грейт-Уиндмилл-стрит[292]292
Имеется в виду лондонское Просветительное общество немецких рабочих, которое было основано в феврале 1840 г. К. Шаппером, И. Моллем и другими деятелями Союза справедливых. После организации Союза коммунистов руководящая роль в Обществе принадлежала местным общинам Союза. Активное участие в деятельности Общества в 1847 и 1849–1850 гг. принимали Маркс и Энгельс. 17 сентября 1850 г. Маркс, Энгельс и ряд их сторонников вышли из Общества (см. настоящее издание, том 7, стр. 438) в связи с тем, что в борьбе между руководимым Марксом и Энгельсом большинством Центрального комитета Союза коммунистов и сектантско-авантюристским меньшинством (фракцией Виллиха – Шаппера) Общество стало на сторону меньшинства. С конца 50-х годов Маркс и Энгельс вновь приняли участие в деятельности Просветительного общества. Общество продолжало существовать до 1918 г., когда оно было закрыто английским правительством. В XX в. Общество посещалось многими русскими политическими эмигрантами.
[Закрыть], но отнюдь не из «коммунистического общества».
Штибер мог сберечь своим корреспондентам клеенку, а свое начальство избавить от расходов по пересылке. Штиберу стоило только порыться{27} в некоторых немецких газетах за сентябрь 1850 г., и он нашел бы напечатанным черным по белому заявление «ядра партии Маркса», в котором она одновременно со своим выходом из Эмигрантского комитета[293]293
О выходе Маркса и его сторонников из Эмигрантского комитета см. примечание 118.
[Закрыть] сообщает также и о своем выходе из Общества рабочих на Грейт-Уиндмилл-стрит.
Ближайшим результатом штиберовских розысков было, следовательно, неслыханное открытие, что «ядро партии Маркса» вышло 17 сентября 1850 г. из открытого Общества на Грейт-Уиндмилл-стрит. «Все нити кёльнского заговора раскрылись перед его глазами». Но публика не доверяла его глазам.
