Текст книги "Собрание сочинений. Том 8"
Автор книги: Карл Генрих Маркс
Соавторы: Фридрих Энгельс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 53 страниц)
В письме в редакцию нью-йоркской «Deutsche Schnellpost» г-н Гёгг следующим образом поясняет сложившиеся взаимоотношения между обоими вышеописанными элементами эмиграции:
«Они» (южные германцы) «решили попытаться объединиться с остальными фракциями, чтобы восстановить престиж умирающего Центрального комитета. Однако мало надежды на осуществление этого благого намерения. Кинкель продолжает интриговать; вместе со своим избавителем, своим биографом и несколькими прусскими лейтенантами он образовал комитет, который должен действовать тайно, постепенно расширяться, привлекать к себе по возможности денежные средства демократии и затем внезапно выступить открыто уже в качестве могущественной партии Кинкеля. Это и нечестно, и несправедливо, и неразумно».
«Честные» намерения южногерманских элементов при этих попытках объединения обнаруживаются в следующем письме г-на Зигеля, адресованном в ту же газету:
«Если мы, немногие, имевшие чистосердечные намерения, также частично прибегли к конспирации, то сделали мы это только для того, чтобы оградить себя от жалких махинаций и домогательств Кинкеля и его присных и доказать им, что они рождены не для того, чтобы властвовать. Нашей главной целью было насильно заставить Кинкеля явиться на многолюдное собрание, где мы доказали бы ему и его, как он выражается, ближайшим политическим друзьям, что не все то золото, что блестит. К черту сначала инструмент» (Шурца), «к черту затем и музыканта» (Кинкеля) («Wochenblatt der New-Yorker Deutschen Zeitung», 24 сентября 1851 г.).
Насколько своеобразен был состав обеих группировок, которые, бранясь, называли друг друга «южными германцами» и «северными германцами», можно судить уже по одному тому, что во главе южногерманских элементов находился «рассудок» Руге, а во главе северогерманских – «чувство» Кинкеля.
Чтобы понять последовавшую затем великую борьбу, придется сказать несколько слов о дипломатии обеих потрясающих мир партий.
Арнольд (а следовательно, и его приспешники) заботился прежде всего о том, чтобы образовать «закрытый клуб», официальной, показной целью которого была бы «революционная деятельность». Из этого клуба должен был выдвинуться его излюбленный «комитет по германским делам», а из этого комитета сам Руге должен был в свою очередь быть выдвинутым в Европейский центральный комитет. Арнольд неуклонно преследовал эту цель уже с лета 1850 года. Он надеялся «найти» в южных германцах «тот прекрасный средний элемент, среди которого он, не стесняясь, мог бы царить как властелин». Учреждение официальной эмигрантской организации, образование комитетов составляло, таким образом, необходимый элемент в политике Арнольда и его союзников.
Со своей стороны, Кинкель и компания должны были стремиться не допустить ничего, что могло бы узаконить узурпированное Руге положение в Европейском центральном комитете. Кинкель в ответ на свое воззвание о предварительной подписке на 500 фунтов стерлингов получил из Нового Орлеана извещение о том, что ему высылаются деньги, и на этом основании уже успел образовать вместе с Виллихом, Шиммельпфеннигом, Рейхенбахом, Теховым, Шурцем и прочими тайную финансовую комиссию. Они рассуждали так: если у нас будут деньги, за нами будет и эмиграция; если за нами будет эмиграция, то правителями Германии будем также мы. Поэтому им прежде всего необходимо было занять эмигрантскую массу собраниями, посвященными чисто формальным вопросам, но всячески препятствовать учреждению официальной организации, выходящей за рамки просто «неоформленного общества», в особенности же не допустить образования какого-либо комитета, чтобы вставлять палки в колеса враждебной фракции, мешать ей действовать, а самим маневрировать за ее спиной.
Общей чертой обеих фракций, т. е. «именитых деятелей», было стремление водить за нос эмигрантскую массу, не посвящая ее в свои конечные цели, пользоваться ею лишь как предлогом, а затем бросить ее, как только цель будет достигнута.
Посмотрим же теперь, как эти Макиавелли, Талейраны и Меттернихи демократии нападают друг на друга.
Явление первое. 14 июля 1851 года. – После того как «не удалось частное соглашение с Кинкелем о совместном выступлении», Руге, Гёгг, Зигель, Фиклер, Ронге приглашают именитых деятелей всех фракций на собрание у Фиклера 14 июля. Является 26 человек. Фиклер вносит предложение об образовании «закрытого кружка» немецких эмигрантов и о выделении из него «рабочего комитета для содействия целям революции». Предложение оспаривается главным образом Кинкелем и примерно шестью его приверженцами. После многочасовых бурных прений предложение Фиклера принимается (16 голосами против 40). Кинкель и меньшинство заявляют, что они не могут более принимать участия в этой затее, и покидают собрание.
Явление второе. 20 июля. – Вышеуказанное большинство оформляется в особый союз. Среди вновь принятых – рекомендованный Фиклером Таузенау.
Подобно тому как Ронге является Лютером немецкой демократии, а Кинкель ее Меланхтоном, г-н Таузенау состоит ее Абрагамом а Санта Клара. У Цицерона оба гаруспика не могут глядеть друг на друга без смеха[241]241
Выражение Катона Старшего, приведенное в книге Цицерона «De divinatione» («О прорицании»); гаруспики – в древнем Риме прорицатели, гадавшие по внутренностям жертвенных животных.
[Закрыть]. – Г-н Таузенау не может взглянуть в зеркало на свою собственную серьезную мину, чтобы не расхохотаться. Если Руге удалось встретить в лице баденцев людей, которым он импонировал, то судьба ему отомстила, послав ему австрийца Таузенау, который ему импонировал.
По предложению Гёгга и Таузенау заседание откладывается с тем, чтобы попытаться еще раз достигнуть соглашения с фракцией Кинкеля.
Явление третье. 27 июля. – Заседание в Кранборн-отеле. «Именитая» эмиграция au grand complet. Фракция Кинкеля также явилась, однако, не для того, чтобы примкнуть к уже существующему союзу. Она, напротив, настаивает «на образовании «открытого дискуссионного клуба» без рабочего комитета и без каких-либо определенных целей». Шурц, выступающий во всей этой парламентской процедуре в роли наставника юного Кинкеля, вносит следующее предложение:
«Настоящее общество объявляет себя закрытым политическим союзом под названием Немецкий эмигрантский клуб. Новые члены принимаются из среды немецкой эмиграции по предложению члена союза большинством голосов».
Предложение принимается единогласно. Клуб постановил собираться каждую пятницу.
«Принятие этого предложения было встречено общей овацией и приветственными возгласами: «Да здравствует германская республика!!!». Благодаря всеобщему стремлению к согласию каждый чувствовал, что он выполнил свой долг и сделал нечто полезное для революции» (Гёгг, «Wochenblatt der Schnellpost», 20 августа 1851 г.).
Эдуард Мейен был в таком восторге от этого успеха, что восклицал в своих литографированных бюллетенях:
«Теперь вся эмиграция образует единую сплоченную фалангу – вплоть до Бухера, за исключением лишь неисправимой марксовой клики».
Эти мейеновские слова можно встретить также в берлинских литографированных правительственных бюллетенях{18}.
Так при всеобщем проявлении взаимной уступчивости и под возгласы «ура» в честь германской республики возник великий Эмигрантский клуб, которому предстояло провести столь вдохновляющие заседания и, спустя несколько недель после отъезда Кинкеля в Америку, почить ко всеобщему удовольствию. Это, впрочем, не мешает ему и по сей день играть свою роль в Америке, фигурируя в качестве здравствующего учреждения.
Явление четвертое. 1 августа. – Второе заседание в Кранборн-отеле.
«К сожалению, мы уже ныне должны доложить, что мы ошибались, возлагая надежды на успех этого клуба» (Гёгг, там же, 27 августа).
Кинкель без предварительного, принятого большинством постановления вводит в клуб шесть прусских эмигрантов и шесть прусских посетителей промышленной выставки. Дамм{19}(председательствующий, бывший председатель баденского Учредительного собрания) выражает свое удивление по поводу этого равносильного государственной измене нарушения устава. Кинкель заявляет:
«Клуб – лишь открытое неоформленное общество, не преследующее никаких иных целей, кроме возможности лично знакомиться друг с другом и вести беседы, которые может слушать любой. Поэтому желательно, чтобы в обществе присутствовало как можно больше посторонних посетителей».
Студент Шурц спешит загладить бестактность своего профессора, внеся поправку о допущении посетителей. Поправка принимается. Абрагам а Санта Клара, то бишь Таузенау, встает и без смеха вносит два следующих серьезных предложения:
1) «избрание комиссии» (пресловутый комитет), «которая каждую неделю представляла бы точные отчеты о текущей политике, в особенности германской; эти отчеты должны сдаваться в архив союза и в нужный момент публиковаться; 2) избрание комиссии» (пресловутый комитет) «для регистрации в архиве союза всевозможных подробностей относительно правонарушений и жестокостей, совершенных в течение истекших трех лет, а также тех, которые продолжают еще совершаться прислужниками реакции по отношению к сторонникам демократии».
Против этого решительно восстают —
Рейхенбах: «В невинных с виду предложениях я усматриваю подозрительные задние мысли и стремление путем избрания этих комиссий придать обществу нежелательный для него и его друзей официальный характер».
Шиммельпфенниг и Шурц: «Подобные комиссии могут присвоить себе функции, носящие конспиративный характер, и мало-помалу привести к образованию официального комитета».
Мейен: «Я желал бы слов, а не дел».
Как утверждает Гёгг, большинство как будто склонялось принять предложения. Тогда Макиавелли-Щурц вносит предложение отложить решение вопроса. Абрагам а Санта Клара, то бишь Таузенау, по простодушию присоединяется к этому предложению. Кинкель полагает, что
«голосование следует отложить до следующего заседания главным образом потому, что в этот вечер его фракция, по-видимому, находится в меньшинстве, и он и его друзья не могли бы считать голосование, которое состоялось бы при подобных условиях, «связывающим их совесть»».
Вопрос переносится на следующее заседание.
Явление пятое. 8 августа. – Третье заседание в Кранборн-отеле. Прения по поводу предложений Таузенау. Кинкель и Виллих, вопреки уговору, привели с собой «эмигрантские низы, le menu peuple, чтобы на этот раз связать свою совесть». Шурц вносит поправку о добровольных докладах по вопросам текущей политики, и такие доклады, предварительно сговорившись, тут же вызываются прочесть: Мейен– о Пруссии, Шурц– о Франции, Оппенхейм – об Англии, Кинкель – об Америке и будущем (ибо ближайшее будущее его было в Америке). Предложения Таузенау отклоняются. Он трогательно заявляет, что желает пожертвовать своим справедливым гневом, принеся его на алтарь отечества, и остаться в кругу союзников. Однако фракция Руге – Фиклера тотчас же раздраженно становится в позу обманутого прекраснодушия.
Интермеццо. – Кинкель получил, наконец, из Нового Орлеана 160 фунтов стерлингов, которые он при участии других именитых особ должен был в интересах революции превратить в капитал, приносящий прибыль. Фракция Руге – Фиклера, и без того уязвленная результатами последнего голосования, узнала об этом. Нельзя было больше терять ни минуты – нужно было действовать. Так образовалось новое эмигрантское болото, украсившее свое застойное и гнилое существование именем «Агитационного союза». Членами его были Таузенау, Франк, Гёгг, Зигель, Хертле, Ронге, Хауг, Фиклер, Руге. Союз немедленно заявил в английских газетах, что
«он создан не для дискуссий, а преимущественно для действий, заниматься он будет не words {словами. Ред.}, a works {делами. Ред.} и прежде всего предлагает единомышленникам вносить денежные средства. Агитационный союз вверяет исполнительную власть Таузенау, а равно назначает его своим уполномоченным и корреспондентом по внешним делам; вместе с тем он признает и положение, занимаемое Руге в Европейском центральном комитете» (в качестве имперского регента), «признает и его прежнюю деятельность и то, что он представляет немецкий народ в истинно германском духе».
В этой новой комбинации ясно проглядывает первоначальная группировка: Руге – Ронге – Хауг. Таким образом, Арнольд, после многолетней борьбы и усилий, добился, наконец, того, чего хотел: он был признан пятой спицей в центральной демократической колеснице и имел позади себя «ясно», к сожалению, даже слишком ясно, «очерченную часть народа», состоявшую из целых восьми человек. Но и это удовольствие было для него отравлено, так как его признание было одновременно связано с его косвенным смещением с поста и он был признан лишь на выдвинутом мужланом Фиклером условии, по которому Руге должен был отныне перестать «писать и распространять по свету свою чепуху». Грубиян Фиклер только те писания Арнольда считал «заслуживающими внимания», которых он сам не читал и которые ему не к чему было читать.
Явление шестое. 22 августа. – Кранборн-отель. Сперва «дипломатический шедевр» (см. Гёгг) Шурца: предложение образовать общеэмигрантский комитет из шести человек, принадлежащих к различным фракциям, присоединив к нему пять членов существующего уже Эмигрантского комитета виллиховского союза ремесленников (при этом условии фракция Кинкеля – Виллиха всегда была бы в большинстве). Предложение принимается. Выборы состоялись, но члены той части «государства», которая подвластна Руге, отказались принять в них участие, благодаря чему дипломатический шедевр проваливается. Насколько серьезно было задумано дело с этим Эмигрантским комитетом, видно, впрочем, из того, что четыре дня спустя Виллих вышел из давно существовавшего лишь номинально Эмигрантского комитета ремесленников, после того как многократные мятежи проявивших крайнюю непочтительность «эмигрантских низов» уже за много дней сделали неизбежным роспуск этого комитета. – Делается запрос по поводу публичных выступлений Агитационного союза. Вносится предложение, чтобы Эмигрантский клуб не имел ничего общего с Агитационным союзом и публично дезавуировал бы все его действия. Бешеные выпады по адресу присутствующих «агитаторов» – Гёгга и Зигеля младшего (т. е. старшего, см. ниже {См. настоящий том, стр. 349. Ред.}). Рудольф Шрамм объявляет своего старого друга Руге прислужником Мадзини и «старой грязной сплетницей». И ты, Брут! Гёгг возражает не как великий оратор, а как честный гражданин, и ожесточенно нападает на двуличного, безвольно-коварного, поповски-елейного Кинкеля:
«Непростительно лишать возможности работать тех, кто желает работать! Но эти люди, очевидно, хотят объединения лишь кажущегося, бездеятельного, чтобы под таким прикрытием эта клика могла бы добиваться известных целей».
Когда Гёгг коснулся публичного заявления Агитационного союза в английских газетах, Кинкель величественно поднялся и изрек, что он
«уже господствует во всей американской прессе и приняты меры к тому, чтобы подчинить его влиянию также и французскую прессу».
Предложение истинно германской фракции было принято и повело к заявлению «агитаторов» о том, что члены их союза не могут больше оставаться в Эмигрантском клубе.
Так возник ужасный раскол между Эмигрантским клубом и Агитационным союзом, образовавший зияющую брешь во всей современной мировой истории. Любопытнее всего, что оба эти порождения эмиграции действительно существовали лишь до происшедшего между ними раскола, а ныне же они существуют лишь как бы в каульбаховской битве языческих духов[242]242
Имеется в виду «Битва гуннов» – известная картина немецкого художника Каульбаха. На картине изображена битва духов павших воинов, происходящая в воздухе над полем сражения.
[Закрыть] и эта битва по сей день продолжается в немецко-американских газетах и на собраниях и будет, по-видимому, продолжаться до скончания века.
Еще более бурный характер всему заседанию придало то, что не признающий никакой дисциплины Шрамм напал также и на Виллиха, утверждая, что Эмигрантский клуб осрамился, связавшись с этим рыцарем. Председательствующий – на сей раз это был робкий Мейен, – отчаявшись, уже несколько раз выпускал из рук кормило правления. Однако сумятица достигла крайних пределов во время прений по поводу Агитационного союза и в связи с выходом его членов. Сопровождаемое криками, треском, гвалтом, угрозами, неистовым ревом длилось это назидательное заседание часов до двух ночи, пока, наконец, хозяин, погасив газовые рожки, не погрузил возбужденных противников в глубокую тьму и, нагнав на них страху, не покончил с делом спасения отечества.
В конце августа рыцарственный Виллих и сентиментальный Кинкель попытались взорвать Агитационный союз изнутри, обратившись к честному Фиклеру со следующим предложением:
«Он, Фиклер, должен образовать вместе с ними и их ближайшими политическими друзьями финансовую комиссию, которая возьмет в свои руки распоряжение прибывшими из Нового Орлеана деньгами. Эта комиссия будет существовать до тех пор, пока не сможет собраться официальная финансовая комиссия самой революции; при этом, однако, принятие этого предложения уже означает согласие на роспуск всех существовавших до того времени немецких революционных и агитационных обществ».
Добродетельный Фиклер пришел в негодование от этой «октроированной, тайной, безответственной комиссии»;
«Как может», – воскликнул он, – «простая финансовая комиссия сплотить вокруг себя все революционные партии? Ни поступающие, ни уже поступившие деньги не могут сами по себе послужить тем основанием, ради которого расходящиеся направления в демократии пожертвуют своей самостоятельностью».
Таким образом, вместо того чтобы вызвать желанный роспуск, эта попытка склонить к дезертирству произвела обратное действие, и Таузенау мог заявить, что разрыв между обеими могущественными партиями – «Эмиграцией» и «Агитацией» – стал непоправимым.
XIV
Чтобы показать, в какой милой манере велась война между «Агитацией» и «Эмиграцией», приведем несколько выдержек из немецко-американских газет.
«АГИТАЦИЯ»
Руге объявляет Кинкеля «агентом принца Прусского».
Другой «агитатор» делает открытие, будто выдающимися членами Эмигрантского клуба являются,
«кроме пастора Кинкеля, еще три прусских лейтенанта, два бездарных литератора из Берлина и один студент».
Зигель пишет:
«Нельзя отрицать, что Виллих приобрел нескольких приверженцев. Конечно, если в течение трех лет проповедовать и говорить людям лишь то, что им приятно, то нужно быть уж очень глупым, чтобы не превратить этих людей в своих приверженцев. Шайка Кинкеля старается перетянуть на свою сторону этих приверженцев Виллиха. Приверженцы Виллиха заводят шашни с приверженцами Кинкеля».
Четвертый «агитатор» объявляет последователей Кинкеля «идолопоклонниками». Таузенау следующим образом характеризует Эмигрантский клуб:
«Отстаивание сепаратных интересов под личиной миролюбия, систематический обман ради получения большинства, выступление неизвестных величин в качестве вождей и организаторов партии, попытки октроировать тайную финансовую комиссию и всякие закулисные махинации, как бы они там ни назывались, посредством которых незрелые политики. всегда» думали распоряжаться в изгнании судьбами родины, между тем как при первых же вспышках революции подобные тщеславные планы рассеиваются как дым».
Наконец, Родомонт-Гейнцен заявляет, что Руге, Гёгг, Фиклер и Зигель – единственные порядочные эмигранты в Англии, с которыми он лично знаком. Члены Эмигрантского клуба – «эгоисты, роялисты и коммунисты»; Кинкель – «неизлечимо тщеславный болван и философствующий аристократ»; Мейен, Оппенхейм, Виллих и пр. – людишки, которых он, Гейнцен, «может обозреть, лишь согнувшись до коленной чашечки, и которые не доросли даже до щиколотки Руге» (нью-йоркская «Schnellpost», «New-Yorker Deutsche Zeitung», «Wecker» и т. д., 1851).
«ЭМИГРАЦИЯ»
«Зачем нужен октроированный комитет, висящий в воздухе, сам себя уполномочивший еще до того, как он приступил к работе, никем не избранный, не спросивший тех, кого он претендует представлять, желают ли они, чтобы их представляли данные лица?» – «Тем, кто знает Руге, известно, что мания выпускать прокламации его неизлечимая болезнь». – «В парламенте Руге не мог добиться даже такого влияния, каким пользовались какой-нибудь Раво или Симон из Трира». – «Там, где требуется революционная энергия в действии, организационная работа, сдержанность или молчаливость, – там Руге опасен, ибо он страдает как недержанием речи, так и недержанием чернил и непрестанно жаждет представлять весь мир. Руге связался с Мадзини и Ледрю-Ролленом, что означает переведенное на его, Руге, язык сообщение во все газеты: «Германия, Франция и Италия заключили братский революционный союз»». – «Это претенциозное октроирование комитета, эта хвастливая бездеятельность побудили ближайших и разумнейших друзей Руге, как Оппенхейм, Мейен, Шрамм, установить связь с другими людьми для совместной деятельности». – «Позади Руге стоит не ясно очерченная часть народа, а ясно очерченный мирный педант».
«Сколько сотен людей спрашивают каждый день, кто же такой этот Таузенау? И никто, никто не может дать на это ответа. Время от времени кто-либо из венцев уверяет, что он один из тех венских демократов, которые постоянно упрекали венскую демократию в реакционности, чтобы выставить ее в невыгодном свете. Однако это утверждение остается на совести венцев. Во всяком случае, он – величина неизвестная; и еще менее известно, величина ли он вообще».
«Посмотрим еще раз, кто же эти достойные люди, которым все остальные представляются незрелыми политиками. Вот главнокомандующий Зигель. Если бы спросить музу истории, каким образом это бесцветное ничтожество добралось до верховного командования, она пришла бы в величайшее замешательство. Зигель только брат своего брата. Брат его стал популярным офицером благодаря своим резким антиправительственным высказываниям, кои были вызваны частыми арестами, которым он подвергался за самый обыкновенный разврат. Молодой Зигель счел это достаточным основанием для того, чтобы в период первого замешательства, наступившего с революционным подъемом, провозгласить себя главнокомандующим и военным министром. В баденской артиллерии, неоднократно доказывавшей свои превосходные качества, было достаточно более зрелых и достойных офицеров, перед которыми молодой неоперившийся лейтенант Зигель должен был стушеваться и которые были немало возмущены, когда им пришлось подчиниться неизвестному, столь же неопытному, сколь и бездарному юнцу. Но здесь ведь оказался Брентано, достаточно слабый разумом и предательски настроенный, чтобы идти на все, что должно было погубить революцию… Полнейшая неспособность, которую Зигель проявил во время всей баденской кампании… Достопримечательно, во всяком случае, то, что под Раштаттом и в Шварцвальде Зигель бросил на произвол судьбы храбрейших солдат республиканской армии, не прислав им обещанного подкрепления, между тем как сам он разъезжал по Цюриху в эполетах князя Фюрстенберга и в его кабриолете, щеголяя в роли вызывающего интерес неудачливого полководца. Таково известное всем величие этого зрелого политика, который в законном сознании своих былых геройских подвигов во второй раз сам себя назначил главнокомандующим в Агитационном союзе. Таков наш великий знакомый, брат своего брата».
«Право же смешно, когда такие люди» (как члены Агитационного союза) «упрекают в половинчатости других, между тем как сами они – политические нули, которые вообще не являются чем-нибудь ни целиком, ни наполовину». – «Личное честолюбие – вот что скрывается за их принципиальной основой». – «Агитационный союз имеет, как союз, лишь частное значение, как какой-нибудь узкий литературный кружок или биллиардный клуб, и у него нет поэтому никаких оснований требовать; чтобы его признавали, и нет никакого права выдавать мандаты». – «Вы сами бросили жребий! Непосвященные должны быть посвящены, дабы они сами могли судить о том, что вы собой представляете!» (Балтиморский «Conespondent»).
Следует признать, что эти господа, взаимно познавая друг друга, почти дошли до самосознания.
