Текст книги "Лощина (ЛП)"

Автор книги: Карина Халле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– Значит, ты ведьмак, – говорю я ему.

Он встречается со мной взглядом, поднимая брови.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что иначе тебя бы не было в институте.

– Катрина, не приставай к нему, – говорит мама. – Ты же знаешь, что его мама, Эмили, ведьма. Это семейное.

– Я не пристаю, – говорю ей, не в силах скрыть раздражение в своем голосе. – И я знаю, что она ведьма; просто в детстве я была единственной с силой, а у Брома ее никогда не было. Я показывала ему фокусы, а он нет. Мы пытались – помнишь, Бром?

– Я был никчемным, – признается он. – Нарци всегда была волшебной.

У меня сердце трепещет от того, что он назвал меня Нарци. Я давно не слышала этого прозвища.

Мама поворачивается в седле, чтобы пристально посмотреть на меня.

– Ты колдовал с Бромом?

Я вспоминаю слова отца, и мне сразу становится стыдно.

– Да. Прости.

– Не извиняйся, – быстро говорит она. – Я просто… не знала. Ты никогда не проявляла магию рядом со мной, когда был маленькой. Я думала, что, возможно, у тебя ее нет, и она появится через поколение.

Я хочу сказать, что папа велел не показывать магию при ней, но что-то останавливает меня. Думаю, мама не должна знать об этом разговоре. В глазах и голосе отца была мольба.

Будто маме нельзя доверять.

Ей нельзя доверять то, что касалось моей магии.

– Не было ничего особенного, – в конце концов говорю я.

Мгновение она пристально смотрит на меня, пытаясь прочитать мои мысли. Затем оглядывается на ворота, которые возвышаются перед нами.

– Мы все начинаем с малого, – говорит она. – И это увеличивается со временем.

Врата открываются перед нами, и мне интересно, потеряет ли Бром свои воспоминания о прошлом, если он вообще знает про этот побочный эффект школы. Сдавал ли он вообще тесты? Если да, то когда?

Мы проезжаем дальше, давление подскакивает, тело морозит, а затем все спадает, и мы уже на тропе, едем через темный лес.

Я оглядываюсь через плечо на Брома. Он морщится, прижимая одну руку к виску.

– Что это было? – спрашивает он.

– Обереги, – говорю я. – Ты, наверное, почувствовал их, когда въезжал, – я делаю паузу, ожидая, как он скажет, что и этого не помнит. Если только прохождение через обереги не произведет на него противоположного эффекта. – Ты сейчас что-нибудь вспомнил?

Он качает головой.

– Нет.

– Ты помнишь занятие с профессором Крейном? Экскурсию с Сестрой Маргарет?

– Да, – говорит он, хмурясь.

– Он помнит так же, как и я, – объявляю я маме, поворачиваясь лицом вперед. – Как ты это объяснишь?

– Есть много необъяснимого, Кэт, – говорит мама усталым голосом.

Она не может объяснить? Или не хочет?

Когда мы подъезжаем к нашему дому, Бром продолжает ехать дальше, говоря моей маме, что пригласит родителей на ужин. Семья Брома живет на соседней ферме от моего дома по направлению к городу, и я подумываю о том, чтобы поехать с ним, просто чтобы у меня был шанс побыть с ним наедине и задать вопросы, но он уже отъехал. Возможно, ему нужно время, чтобы побыть одному и попытаться понять, что происходит. Я не могу представить, каково это для него. Отчаяние в его голосе, когда он просил Крейна все исправить… разбило мне сердце.

Мы распрягаем лошадей и заходим в дом, где пахнет куриным супом. Мама находит Фамке на кухне и говорит ей приготовить что-нибудь на ужин, раз у нас гости. Фамке выглядела очень удивленной, услышав о возвращении Брома.

– Правда? – шепчет Фамке, пока режет сельдерей, а мама ушла принимать ванну. – Бром действительно вернулся?

– Он действительно вернулся, – говорю я ей.

Она щурится на меня сквозь несколько прядей растрепанных седых волос, упавших ей на лоб.

– Ты не выглядишь счастливой, дитя.

Я нацепляю свою лучшую улыбку.

– Я счастлива. Испытываю облегчение.

– Но? – она прижимает нож к сельдерею, но не режет его.

– Но он ничего не помнит, – шепчу я. – Ни почему ушел, ни что произошло, пока его не было. Он даже не знает, как сюда попал. Сестры сказали, что он был дома несколько дней, но болел. Я в это не верю, и Бром тоже. Он говорит, что помнит лишь как проснулся сегодня в кабинете. Вот и все.

Фамке несколько мгновений смотрит мне в глаза.

– Что? – спрашиваю я.

– Они снова говорили о браке? Между тобой и Бромом.

– Да, – решительно говорю я. – Как будто он вообще никуда не уходил. Не пойми меня неправильно, я все еще люблю Брома, как и всегда, но…

– Но теперь ты с профессором.

Я смотрю на нее.

– Откуда ты это знаешь?

– Стены слушают, – говорит Фамке, возобновляя рубку. – Они слушают и наблюдают.

– Ты – это стены?

Она улыбается, но это горькая улыбка.

– Я здесь уже давно, Катрина. Я многое повидала.

Мне всегда нравилась Фамке. Я всегда доверяла ей. Но знала, что она предана моей матери, а не мне. Тем не менее, я должна спросить.

– Что ты видела? – шепчу я.

Фамке переводит взгляд на пустой дверной проем, затем снова на меня. Выражение ее лица становится печальным.

– Твой отец хотел для тебя самого лучшего. Ты знаешь это, не так ли?

Я киваю.

– Знаю.

– Но не того же, что и твоя мама. Он не хотел, чтобы ты выходила замуж за Брома.

Я потрясенно моргаю, глядя на нее.

– Что ты имеешь в виду?

Конечно, он хотел. Они только об этом и говорили. Что он моя судьба, что Бром был бы идеальным мужем, и у нас будут идеальные дети, и мы никогда ни в чем не нуждались бы.

– Он не хотел, чтобы ты выходила замуж за Брома, потому что твоя мама этого желала. И родители Брома, – она делает паузу, нарезая сельдерей. – И Сестры. А вас с Бромом не спрашивали.

– Он хотел, чтобы я сама решила, – размышляю я.

Она поджимает губы, наклоняя голову.

– Да…

– И?

– Чего он на самом деле хотел, так это чтобы ты покинула Сонную Лощину.

Я качаю головой. Нет. Это противоречит всему, во что я верила, всему, что я слышала.

– Нет, – говорю я ей. – Перед смертью он сказал, чтобы я присмотрела за мамой.

Ее взгляд тверд.

– Ты уверена? – она наклоняется ближе. – Я приехала сюда, чтобы работать на твоего отца, Кэт. Он нанял меня, дал шанс, когда я потеряла мужа и у меня не осталось никого, никаких перспектив. Я любила его как сына. Моя преданность после его кончины принадлежит тебе, а не твоей матери.

– Ладно, – говорю я тихим голосом, не ожидая услышать это.

– В этом мире очень мало людей, которым ты можешь доверять, – говорит она. – Твой отец был одним из них. А мать – нет.

Горькая информация, но не удивительная. Ни капельки.

– Что она делает с моими тетушками в полнолуние? – шепчу я.

Она слабо улыбается мне, смахивая волосы взмахом руки.

– Я не ведьма, поэтому не могу сказать. Но я знаю одно. Твоя мать отнимает. Она отняла у твоего отца, отнимет и у тебя. И когда она ходит в школу в полнолуния, отдает.

Затем она поворачивается ко мне спиной и принимается за морковь.

– Теперь, пожалуйста, не отвлекай, мне нужно приготовить блюда для неожиданных гостей.

– Конечно, – тихо говорю я, обдумывая все, что она мне сказала. Я медленно ухожу, чувствуя себя ошеломленной, и иду в спальню, закрываю за собой дверь и сажусь на кровать.

Мой отец был единственным, кто заботился обо мне, единственным, кто давал, а не брал. Он любил меня, любил настолько, что был согласен на мой отъезд из Сонной Лощины.

Почему он умер?

Почему он оставил меня с той, кто относится ко мне как к товару, к бушелю, который можно обменять на что-то взамен?

Что-то мокрое капает на руку, и мне требуется мгновение понять, что я плачу. Вместо того, чтобы вытирать слезы, как обычно, я позволяю себе разрыдаться. Падаю на бок на кровати и рыдаю по отцу, сжимая пальцы в кулаки на простынях. Печаль пронизывает меня насквозь. Я скучаю по нему, по его преданности, по его любви. С ним я чувствовала себя в безопасности, которая оказывается, очень сильно мне нужна.

С мамой в безопасности я не буду.

Я чувствую себя такой одинокой, хотя человек, который должен любить и защищать тебя, человек, который должен быть опорой, просто становится тенью.

***

Пару часов спустя Ван Бранты сидят за обеденным столом со мной и моей матерью. Они настояли, чтобы Бром сел на одном конце стола, а я – на другом, как обычно делали мои родители. Это беспокоит меня так же сильно, как и Брома, но сегодня вечером его трудно понять. С другой стороны, когда речь заходит о нем, понимать нечего.

Его родители такие же странные, но по-другому. Я знаю Эмили и Лиама Ван Брантов всю свою жизнь, и они всегда были странными. Я бы списала это на то, что она ведьма, а Лиам – фермер, весь такой безразличный, да и вообще немногословный человек. Их отношения всегда были как у дальних родственников, а не у семьи. В этих частях страны, особенно среди голландских фермеров-иммигрантов, обычное явление, – когда в семьях царит холод и дистанция. Жизнь сводилась к выживанию на новой земле. На детей часто смотрели как на помощников. С ними никогда не нянчились.

И все же родители не заставляли Брома пахать. Бром все равно работал на ферме, отсюда и его крепкое телосложение, но у его отца были деньги, и он нанимал людей для выполнения большей части работы. И они тоже никогда не дружили; они просто как бы существовали. Люди, с которыми он делил дом, не более того. Они были ледяными, но никогда не жестокими. Безразличными, но не злыми.

Сегодняшний вечер ничем не отличается. Все должно быть по-другому. Они должны быть вне себя от радости, обнимать его, возможно, даже плакать от счастья, что он вернулся. Вместо этого они застыли на своих местах и смотрят на него с натянутыми улыбками на лицах, почти не разговаривая, просто наблюдая за ним, иногда за мной.

Единственное ощущение нормальности на этом званом ужине – Фамке. Несмотря на все, что она рассказала мне ранее, Фамке подает жареную тыкву и сало и следит за тем, чтобы все были сыты и довольны, комментируя, как давно у нас не было гостей. Во многом это правда. Когда Мэри только переехала в Сонную Лощину и я проводила с ней много времени, мама пригласила их семью на ужин, но только единожды. Думаю, ее семья была слишком «нормальной» для нас. И, кроме визитов к врачу и к своим сестрам в школе, у моей матери, похоже, нет ни общественной жизни, ни друзей. Несмотря на то, что она всегда поддерживала дружеские отношения с Ван Брантами с тех пор, как исчез Бром, ничего не было как прежде. Только он держал их вместе.

Иногда я думаю, что и сама держалась благодаря Брому. После смерти отца я обратилась к нему за утешением. После того, как он ушел, мне пришлось научиться добывать все самостоятельно (в конце концов, мама не была отличной компанией). Если бы он остался, я знаю, что вышла бы за него замуж, родила детей и стала женой, и никогда не узнала бы, кто я такая.

– Я хочу произнести тост, – говорит мама, поднимая бокал вина. Она смотрит на Брома и тепло улыбается ему. – Как же замечательно, что ты вернулся в Сонную Лощину, Бром. И посещаешь институт. Я знаю, что учеба никогда не входила в твои планы, но теперь, уверена, мы все можем согласиться, что в этом есть большой смысл.

Я фыркаю на это, и мама резко смотрит на меня. Брови Брома почти скрываются за линией роста волос.

– Катрина? – раздраженно спрашивает мама. – Ты хочешь что-то добавить?

Я обмениваюсь взглядом с Фамке, которая лишь едва заметно качает головой, прежде чем поспешить на кухню.

– Забавный выбор слов, – говорю я, прежде чем сделать глоток красного вина. – Потому что все это не имеет никакого смысла. И ты это знаешь. Вы все это знаете!

– Кэт, – твердит Бром своим грубым, тихим голосом, выражение его лица говорит мне не раскачивать лодку. Но меня тошнит от того, что все ведут себя так, будто это нормально.

– Что? Это ненормально! – кричу я, игнорируя его. – Брома не было четыре года, и он ничего не помнит. Он должен пойти к врачу, к психиатру. Если вы хотите использовать колдовство, тогда он должен пройти регрессионный гипноз, обратное гадание, что угодно. А вы просто смирились!

– Катрина, – говорит Эмили, ее рука слегка дрожит, когда она складывает салфетку. – Мы все в шоке, дорогая. Мы знаем, что это ненормально, но делаем все, что в наших силах. Бром вернулся, и это все, что сейчас не имеет значения. Разве это не важно для тебя? Что он вернулся?

Мое сердце замирает. Я умоляюще смотрю на Брома, надеясь, что он знает, как это важно для меня.

– Конечно важно! И я тоже в шоке. Я так долго ждала, но… нужно узнать, что с ним случилось. Должно быть объяснение. Я не могу просто сидеть здесь и не узнать, в чем правда.

Я оглядываюсь. Все смотрят на меня с таким сочувствием, что мне хочется перевернуть стол. Только Бром остается обеспокоенным, сжимая в кулаке нож, его темные глаза сосредоточены на тарелке.

– Думаю, ты проводишь слишком много времени с этим профессором Крейном, – упрекает мама, и Бром резко переводит взгляд на меня. – Всегда хочешь получить ответ на что-то и задаешь слишком много вопросов, упуская общую картину. Я была добра, позволив ему остаться на ночь, но думаю, тебе следует сосредоточиться на Броме.

«Что ты делаешь?» – хочется мне накричать на нее. «Почему ты так говоришь о Крейне в присутствии Брома?»

Я осмеливаюсь взглянуть на него, и он сжимает нож так крепко, что костяшки его пальцев белеют, а в глазах безошибочно читается гнев и предательство.

– Профессор Крейн, – размышляет Эмили. – Я никогда о нем не слышала. Но, возможно, живя в кампусе, Бром тоже сможет с ним познакомиться.

– Бром… будет жить в кампусе? – говорю я. Смотрю на Брома, но в его глазах огонь.

– Да, – говорит мама с самодовольной улыбкой. – Бром переезжает в кампус в эти выходные, – ее улыбка становится еще шире. – И ты тоже.

Глава 20

Бром

Темнота.

Я вижу только темноту. Жгучее. Гнилостное. Черное ничто. Черное все.

В моем сердце горит пламя, темный огонь. Он поглощает все, не оставляя ничего.

«Уничтожь ее», – говорит голос в моей голове, злоба сочится из каждого слова.

«Трахни ее».

«Схвати и трахни».

«Оскверни ее».

«Слушай, как она молит о пощаде».

«Излей в нее свое семя».

«Уничтожь его».

«Просверли дырку в его глазах своим членом».

Трахай его мозги, пока они не полезут у него из ушей».

– Бром, – упрекает отец, стоящий рядом со мной. В голосе слышится страх. В его голосе всегда звучал страх, когда он разговаривал со мной, но сегодня он дрожит. Этого достаточно, чтобы вытащить себя из черной тины, отделиться от жути внутри себя.

От другого мужчины.

От другого «я»?

Смотрю на свою руку. Сжимаю нож. Так крепко, что костяшки пальцев белеют.

Оглядываюсь по сторонам.

Никто не обращает на меня внимания.

Все обращают на меня внимание.

Кэт выглядит ошеломленной. Ее рот открыт. Она расстроена из-за своей матери. Она была расстроена весь вечер. Из-за меня и не из-за меня.

– В смысле, я буду жить в кампусе? – говорит Кэт высоким голосом, полным замешательства. Она все время в замешательстве с тех пор, как я появился.

Появился.

Как будто все это волшебный фокус.

Сначала был в одной руке, затем оказался в другой. Монетка за ухом. Кролик в шляпе.

Кто-то колдовал надо мной. Сестры. Скорее всего. Это всегда они. Еще до того, как я покинул Сонную Лощину, я знал, что это они.

Не поэтому ли я ушел? Я покинул Сонную Лощину из-за них?

Или из-за чего-то другого?

Или из-за кого-то?

Мое сердце сжимается от стыда. Потом от вожделения. Затем от чего-то похожего на любовь, но мягче и невиннее, как в детстве. Самозабвенной любви.

Я смотрю на Кэт.

Моя прекрасная Кэт. Как она выросла. Изменилась. Но это все еще она. Женщина. Богиня. Ведьма.

Она – бальзам на мою израненную душу. Она успокаивает там, где все горит. Разглаживает шрамы, дабы я смог притвориться, что снова цел.

Сейчас, при свете свечей, с распущенными волосами, похожими на гладкое, блестящее кукурузное молоко, которое мы пили поздним жарким летом, она сияет. Сияет. Она ангел, а я дьявол, и дьявол не остановится. Дьявол никогда не прекращает. Он пачкает все, к чему прикасается.

Ее глаза теперь другие, хотя, возможно, она обо мне такого же мнения. Я смотрю в зеркало и иногда даже не узнаю свое лицо. Но ее лицо взрослое, дерзкое, смелое. Кэт никогда не была кроткой девчонкой. Возможно, она описывала себя иначе, но не думаю, что это правда. Ее отец делал все, что мог, чтобы защитить ее, и после его смерти она обратилась ко мне. И все же она хотела расширить свои границы.

Она хотела уехать.

И теперь ее мать говорит, что она должна жить в школе.

– Я думала, ты хотела этого, – говорит Сара, откусывая кусочек мяса, который она никогда не съедает до конца. Вся ее трапеза – это мешанина из продуктов, которая никогда не попадает ей в рот. Ее кожа желтоватая, а глаза голодные.

– Да, но ты была против, – говорит моя Кэт. – И сейчас ты говоришь, что я должна уехать туда с Бромом.

Я веду себя так, будто мне не больно, но я плохой актер. Я вздрагиваю. В сердце колит. Она не хочет быть рядом со мной? Это из-за профессора? Проблема в нем?

Мои мысли возвращаются к нему против воли. Мне не нравится думать о нем. Он кажется знакомым и в то же время незнакомым. Мне не нравится, как он смотрит на меня. Как будто я его друг. Больше, чем друг. Я чувствую себя неуютно из-за того, насколько мне комфортно рядом с ним. Безумие. Когда он держал меня за руку, я хотел умереть. Я чувствовал его внутри. И чувствовал ту другую часть себя. Ту, которая охотилась. Эта часть ненавидит профессора, и поэтому я тоже его ненавижу.

Он действительно был с Кэт? С моей Кэт?

Он ее любит? А она его? Они трахались? Он ее ублажает лучше, чем я?

Я снова сжимаю нож.

Остаток ужина превращается в ничто. Я чувствую, как тьма внутри меня хочет выплеснуться, и мне удается сдерживать ее. Знаю, что чужак поселился в моем организме, но пока держу себя в руках, пытаясь не заразиться. Я могу сдерживаться.

Кэт расстроена. Она встает из-за обеденного стола и выходит на холод, хватая с вешалки шаль, говоря, что собирается проверить свою лошадь.

– Я не понимаю, – говорит мне Сара с виноватой улыбкой. – Она хотела быть в кампусе. Уверена, что она одумается. У нее нет выбора.

Я извиняюсь и встаю. Пытаюсь улыбнуться, но, судя по выражению лиц моих родителей, я, наверное, выгляжу ухмыляющимся монстром. Не объясняю, что делаю или куда иду, но мне и не нужно.

Открываю дверь и направляюсь в конюшню.

Ночь холодная. Намерз иней, трава хрустит под моими ботинками. Кукурузное поле простирается от задней части дома до амбара, стебли высокие, но поникшие и истощенные, мерцающие под бледной луной. Я слышу, как Кэт в конюшне нежно воркует со своей лошадью, и иду к ней через пастбище.

Фонарь, висящий снаружи ларька, мигает при моем приближении. Теперь я заметил, что так происходит часто. Весь ужин пламя в подсвечниках в центре танцевало, еще и огонь в камине. Никто не заметил. Все заметили.

– Бром? – раздается голос Кэт, мягкий, как летний воздух. Но нет никаких перемен времени года – все вокруг нее холодное.

Я останавливаюсь и смотрю на нее. Ее лошадь, Подснежница, поднимает голову и фыркает, прижимая уши и взмахивая хвостом. Я смотрю в глаза серой кобылы и вижу в них свое отражение.

На мгновение кажется, что у меня нет головы.

Горячий пар вырывается из ноздрей лошади, и я протягиваю руку, нежно поглаживая ее бархатную морду. Чувствую, как она успокаивается, и мой взгляд переходит на Кэт.

Она стоит там, сжимая в руках шаль. Осторожно. Ее мягкие, полные губы плотно сжаты.

– Кэт, – говорю я. Но это все, что я могу сказать.

Мгновение она пристально смотрит на меня, а затем выражение ее лица смягчается, ее рука опускается на шею Подснежницы.

– Прости, – тихо говорит она. – Я не могла оставаться там ни минутой дольше. Знаю, что была груба.

– Ты не обязана извиняться передо мной, – говорю я. Хочу подойти к ней. Прикоснуться к ней. Поцеловать ее.

Трахнуть.

Осквернить.

Излить в нее свое семя.

Моргаю, чтобы заглушить голос.

– Я знаю, как странно все это для тебя.

– И для тебя, – говорит она и подходит ближе по опилкам. Она смотрит на меня снизу вверх, в ее красивых голубых глазах тоска, пульс заметно бьется в горле. – Они ведут себя так, будто это нормально. Будто они сильно хотят, чтобы все вернулось на круги своя. Будто последних четырех лет не было.

Я тянусь и беру ее за руку. Ее кожа холодная, но мягкая и нежная. Я обхватываю ее пальцами, чувствуя, какие у нее хрупкие кости. Как легко было бы раздавить ее.

Нужно защитить ее от всего этого.

Нужно защитить ее от меня.

– Думаю, ты права, что не хочешь быть со мной в кампусе, – говорю я ей.

Ее подбородок опускается.

– Нет. Все не так. Дело не в том, что я не хочу быть с тобой…

– Из-за него? – мой голос звучит раздраженно. Ну и плевать.

Ее глаза расширяются.

– Него? – повторяет она.

Ох, она знает, кого я имею в виду. Она притворяется.

– Профессор, – говорю я хладнокровно.

– Профессор Крейн? Нет. Это не имеет к нему никакого отношения. Я просто не понимаю, почему мама так резко изменила свое мнение.

– Возможно, она не хотела, чтобы ты была там одна, но теперь уверена, что я смогу защитить тебя.

Она мгновение изучает меня.

– Ты действительно в это веришь?

– Я бы хотел в это верить, – но не верю. Потому что не знаю, смогу ли защитить ее от самого себя. И ее мать никогда не заботилась о ее защите. Она отдала бы свою собственную дочь волкам, если бы это доставило им удовольствие. Кажется, она и сейчас так поступает.

Только я волк.

Кэт качает головой, покусывая нижнюю губу. Ее внимание переключается на Подснежницу, бледной рукой она гладит лошадь.

– Мама не хочет для меня лучшего. Теперь я это знаю. Я всегда это знала, но не хотела верить. Теперь знаю.

Я не могу удержаться и одариваю ее мимолетной улыбкой, мое сердце наполняется гордостью.

– Ты совсем взрослая, Кэт. Ты наконец-то видишь правду.

– Что ты имеешь в виду?

– Что твоя мать никогда не была на твоей стороне, – говорю я ей.

В ее глазах вспыхивают искры негодования.

– И ты знал? Ты знал и не говорил мне?

– Я не знал, как. Мы были просто детьми, Нарци. Мы были молоды. Я не знал, что видел, но знал, что твоя мать никогда не принимала близко к сердцу твои интересы. Ее волновали лишь Сестры и ковен. То же самое и с моими собственными родителями. Я знал, что им все равно. Они до сих пор не заботятся обо мне. Ты же видишь? Ты всегда это видела. Могла бы сказать мне, но не сказала.

Она опускает взгляд на свои туфли, и я сжимаю ее руку.

– У нас нет заботливых родителей. Повезло, что у тебя был отец. Только он волновался о тебе. Теперь мы должны присматривать друг за другом.

– Присматривать друг за другом? – говорит она с рычанием и вырывает руку. Ее гнев удивляет. – Ты должен был быть здесь, чтобы присматривать за мной! Защищать, когда у меня никого не осталось. Вместо этого ты лишил меня девственности и бросил! Ты бросил меня, Бром!

Ее слова жалят, как крапива. Разве это моя вина?

– Я не лишал. Ты сама мне отдалась. И я говорил, что не помню, почему ушел, – выдавливаю я, чувствуя, как гнев поднимается из того темного места, где находится чужак. – Сколько, черт возьми, раз я должен это объяснять!

– Ты лишил меня невинности, – заявляет она, тыча пальцем мне в грудь. – Ты забрал ее и бросил меня. Ты использовал меня и ушел. Я провела четыре года, думая, что сама виновата в твоем исчезновении!

Я протягиваю руку и хватаю ее за палец, крепко сжимая.

– Я потерялся на четыре года! Я не знаю, что случилось. Думаешь, это все из-за тебя? – я сжимаю ее палец сильнее, чувствуя, как темнота разливается по моим венам. – И к черту твою невинность. Такое впечатление, что ты выбросила ее, как грязную тряпку. Я знаю, что ты трахаешься с профессором.

– Ай! – кричит она, пытаясь отдернуть палец, но я ее не отпускаю. Не могу. – Иди к черту, Бром! – кричит она, пиная меня в голень.

– Я уже был в аду, – усмехаюсь я, темнота бурлит все сильнее. Она хочет завладеть мной. Она хочет, чтобы я предъявил на нее права. – И ад еще не закончился.

– Я закричу, – говорит она, когда я сжимаю ее запястье. Ярость и паника наполняют ее глаза. – Я закричу, если ты меня не отпустишь.

– Ты думаешь, им не плевать? Они этого и хотят, разве ты не видишь?

И при этом осознании темнота рассеивается, и я могу ясно видеть.

Что с ней делаю. Что говорю.

Отпускаю ее руку и отступаю назад.

– Прости, – говорю я, но мой голос дрожит, и слова звучат пусто.

Она смотрит на меня с неприкрытой злобой.

Злобой и печалью.

И предательством.

– Я не хотел… я не это имел в виду, – добавляю я. – Насчет твоей невинности.

Она пристально смотрит на меня.

– Возможно, я не такая уж невинная. Может быть, ты и вправду повел меня по этому пути. Был не только ты. Еще тот фермер. Джошуа Микс.

Я представляю его в своей голове. Коренастый, светловолосый, всегда улыбающийся. Она тоже спала с ним?

– Сейчас ты просто пытаешься причинить мне боль.

Темнота снова начинает накатывать, как прилив.

– Ну и что, вот такая я! – огрызается она. – И да, еще с профессором, но это не… – ее губы изгибаются. – У тебя нет права злиться на меня и профессора Крейна. Тебя не было. И Крейн хороший человек, больше, чем ты можешь себе представить. Он хочет помочь тебе. Он, он… – она обрывает себя, плотно сжав губы, ее ноздри раздуваются. – Я думаю, тебе следует уйти.

Тьма хочет, чтобы я остался.

Но я выше этого.

– Хорошо, – говорю ей, кивая. – Я пойду.

Я поворачиваюсь и выхожу, затем смотрю на нее через плечо.

– Нарци, – говорю я. – Мне жаль.

– Не называй меня так, – она сердито смотрит. – Не называй меня никак.

Я принимаю отказ.

Ухожу в ночь.

И знаю, что темнота поглотит меня прежде, чем я вернусь домой.

Глава 21

Крейн

Я не могу уснуть.

Дождь слегка барабанит по оконным стеклам, и свечи, которые я зажег в ряд на подоконнике, слегка мерцают на сквозняке, защищая от темноты. Часы на столе громко тикают, как и всю ночь, отсчитывая секунды, но кажется, что не двигаются с места. Сначала был час ночи, а потом три часа, но сейчас опять два часа ночи, и я не понимаю, бодрствую или сплю.

Впиваюсь ногтями в руку до боли.

Не сплю.

Мысли перескакивают с одной на другую. Я думаю о Броме, сидящем в моем классе этим утром. Стало очень больно, что он не вспомнил меня – меня, человека, который на несколько недель впустил в свою постель незнакомца, нуждающегося в помощи, незнакомца в бегах. И теперь я уверен, что то, от чего бежал Бром, каким-то образом вернуло его сюда. Все это не имеет никакого смысла, если не считать колдовства, но если Сестры вернули его сюда по какой-то причине, тогда вопрос, по какой? И почему он вообще покинул Сонную Лощину?

Когда не могу придумать никаких ответов, начинаю думать о Кэт. Обожаю о ней думать. Милая, прелестная Кэт, к чьим телу и душе я чувствую сверхъестественное влечение. Это только начало, но я готов броситься с головой в пропасть ради нее, утонуть во всех ее желаниях.

Но теперь я не знаю, как действовать дальше. Хочу продолжать – я хочу ее всеми своими темными и извращенными способами – но теперь, когда Бром вернулся на сцену, это, безусловно, усложняет ситуацию. Нет сомнений, что это он когда-то доставлял ей удовольствие, так же, как доставлял мне, и, возможно, в него она была влюблена. Возможно, все еще влюблена. Захочет ли она меня теперь, когда он вернулся? Меня отвергнут? Это будет не впервой.

А потом я думаю о Саре. О странной матери Кэт, похожей на ведьму, и о том, насколько она отличается от других Сестер. Она едва ли похожа на них, кажется, не испытывает к ним особой любви, отделена от них почти во всех отношениях. Но, тем не менее, у нее есть секреты.

Оставшись в ее доме на ночь, я был переполнен таким количеством эмоций, которые будто принадлежали самому дому, дому с душой. Я почувствовал любовь, сильную любовь между отцом и дочерью, так непохожую на ту, что была у меня с собственным отцом. Но я также чувствовал страх. Так много страха, скрытого в пыли, подметенной под кроватями. Я чувствовал страх отца Кэт из-за ее матери, что меня не удивило, учитывая холодное и властное поведение Сары, но также страх, который принадлежал самой Саре. Не уверен, это страх за Кэт или из-за Сестер. Но что-то не так с Ван Тассел. И я даже не знаю, осознает ли это Кэт.

Мои глаза, наконец, закрываются, и мысли возвращаются к темным глазам Брома, к голубым глазам Кэт, к нечеловеческому голосу внутри Брома, который был готов выполнить любое приказание.

Стук.

Стук.

Стук.

Я открываю глаза, сажусь прямо.

Вернулось.

Я сплю?

Снова впиваюсь ногтями в кожу, капельки крови выступают на поверхности.

Не сплю.

Стук.

Стук.

Стук.

Я задерживаю дыхание и прислушиваюсь, трясу рукой, брызги крови падают на покрывало.

Стук.

Это прямо за дверью. Я чувствую энергию, просачивающуюся внутрь. Почти вижу, как черная смола течет из-под дверного косяка, течет по полу ко мне. Желая меня. Страстно желая.

Стук в дверь.

Я подпрыгиваю, мое сердце бешено колотится.

Она здесь. Она здесь.

Вивьен Генри здесь, и она стучится в мою дверь.

Стук в дверь.

– О господи, – бормочу я, мои слова звучат как будто издалека, как будто я произношу их в другой жизни.

Стук в дверь.

Понимаю, что поднимаюсь на ноги, хотя у меня дрожат колени. Каждая частичка тела дрожит от страха, потому что она хочет меня.

Может быть, она хочет всех нас.

– Не теряй голову, – шепчет голос с другой стороны двери, грубый, металлический и слабый, почти шепот.

Я покойник.

Дверная ручка начинает поворачиваться.

Медленный скрип металла, эхом отдающийся в комнате.

Вверх.

Вниз.

Толчок вперед.

Замок щелкает, не давая двери открыться.

Боже милостивый.

Я смотрю широко раскрытыми глазами, прерывисто дыша, ожидая еще одной попытки, еще одного толчка, еще одного шанса для существа проникнуть внутрь.

Но ничего нет.

Тишина.

Внезапно часы снова начинают тикать, звук наполняет комнату, заставляя осознать, что время правда остановилось. Я бросаю взгляд на часы. Снова час ночи.

Бегу в ванную, и меня рвет, страх съедает заживо, а я даже не осознаю, что стал его пищей.

Затем брызгаю на лицо водой из тазика.

Избегаю смотреть в зеркало.

Что-то подсказывает мне это.

Быстро разворачиваюсь и возвращаюсь в комнату. Единственный звук – тиканье часов. Дверная ручка не двигается. Ощущение, как что-то просачивается под дверь, чтобы съесть меня заживо, исчезло.

Но потом…

Стук.

Стук.

Стук.

Где-то дальше. Далеко по коридору.

Не знаю, что на меня нашло, но я надеваю тапочки, беру один из подсвечников и иду к двери. Делаю глубокий вдох и, прежде чем успеваю передумать, отпираю ее ключом и выхожу в коридор.

Как раз вовремя, увидев, как тело исчезает за углом, серые мертвые ноги волочатся по полу. Запираю за собой дверь, а затем иду за телом по следу. Снова кровь, и я быстро дотрагиваюсь до нее, прижимая мокрые пальцы к языку.

Это правда кровь. Отвратительно.

Сплевываю, вытирая пальцы о штаны, и продолжаю идти по коридору.

Я должен отговорить себя от этого. Должен остановиться и вернуться в свою комнату. Запереть дверь и лечь спать.