Текст книги "Лощина (ЛП)"

Автор книги: Карина Халле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

– Надеюсь, что нет, – признаю я.

Он одаривает меня понимающей улыбкой.

– Береги себя, Кэт.

Затем поворачивается и уходит, и я понимаю, что хочу знать о нем намного больше.

Глава 11

Крейн

Не уверен, помог ли разговор с Кэт, ведь хоть кто-то прислушался к моим словам, не отмахнувшись, как это сделала Сестра Софи, но я наконец-то хорошо выспался прошлой ночью.

Или, лучше сказать, мне удалось не обращать внимания на звуки. Был обвинительный крик Мари и ее оскорбления, за которыми последовал глухой удар в коридоре. Но я просто накрыл голову подушкой и посчитал в обратном порядке от ста, а затем каким-то чудом уснул.

Просыпаюсь утром в хорошем расположении духа. Хочется сослаться на розыгрыши и двигаться дальше, но еще хочется расследовать историю о Вивьен Генри. Не знаю, почему учитель, которого я заменил, вызывает у меня такой интерес. Похоже, у нее случился нервный срыв, и она покончила с собой. Такое случается. Вероятно, на нее подействовала изоляция. Стресс. Она пробыла здесь слишком долго. И все же, поскольку я знаю, что призраки существуют и что она умерла на территории школы – в озере – и я заменил ее, не удивлюсь, если призрак за моей дверью – Вивьен.

К сожалению, если это правда, значит, она жаждет мести. Многие призраки ищут тех, кто обладает магией, потому что наша энергия притягивает их, как мотыльков к пламени. Только в редких случаях эти призраки правда способны причинить вред. А если человек тоже был склонен к магии перед смертью… Что ж, это я не хочу выяснять.

Тем не менее, я принимаю ванну и одеваюсь, но прежде чем отправиться в столовую за едой, решаю вытащить карту из одной колоды.

Вытаскиваю «Десятку мечей».

Для тех, кто не совсем знаком с магией, «Десятка мечей» не всегда трактуется бедствием. Лежащий на земле человек с десятью мечами в спине может означать новое начало с самого дна, а не верную гибель.

Но когда я вытаскиваю карту, то вижу себя лежащим на земле вместо рыцаря, нарисованного на карточной колоде, мое лицо покрыто запекшейся грязью, и я молю о пощаде. Надо мной что-то темное, чудовищно высокое и крупное, огромная черная фигура, которая появилась из ночного неба, еще слышится звук лошадиного ржания и топота копыт. И эхо вытаскиваемого клинка.

Я отодвигаю колоду и откидываюсь на спинку стула. Конечно, этого я не ожидал.

Вот тебе и проснулся в хорошем настроении.

Делаю несколько долгих и глубоких вдохов, разминая пальцы, чтобы успокоиться, напоминая себе, что мои видения не всегда достоверны. Затем выхожу в коридор, ожидая увидеть там тело.

А там лишь Дэниэлс запирает свою дверь. Я машу ему и подбегаю, желая составить компанию по пути в столовую, чтобы снова не оказаться в ловушке собственных мыслей.

– Крейн, – обращается ко мне Дэниэлс с веселой улыбкой. – Как дела этим утром, парень?

Он хлопает меня по плечу, его усы дергаются, когда он говорит. Дэниэлс, наверное, всего на десять лет старше меня, но обращается со мной как с ребенком. Но я приму любую лесть.

– Еще не уволился, – говорю ему, когда мы идем по коридору. – Так что это хороший знак.

– Да, – говорит он. – Временами здесь тяжело. Но о нас заботятся.

– Ты здесь уже два года, да?

– Верно, – говорит он, когда мы спускаемся по парадной лестнице.

– Ездишь домой летом?

Его брови приподнимаются.

– Домой? Это наш дом, Крейн. Куда еще мне уходить?

Я засовываю руки в карманы пальто, когда мы выходим в прохладное туманное утро, дорожка скользкая от опавших листьев.

– Не знаю. Например, в город. Может, в Сонную Лощину.

– И рискнуть потерять свою магию? – спрашивает он. – Я не хочу забывать ничего из того, чему здесь научился.

– Говорят, все возвращается, – твержу я.

– Ты проверял? – спрашивает он. – А если нет, тогда я буду бесполезен как учитель.

– Но ты преподаешь философию и литературу, – со смехом замечаю я.

– Это не важно. Моя магия здесь становится сильнее с каждой неделей. Я не собираюсь отказываться от этого. Власть, Крейн. Чувство, что ты бог. Это лучше, чем секс.

Он говорит так воодушевленно…

– Думаешь, именно это удерживает учителей здесь?

Он качает головой.

– В конце концов, они уходят. Но это как откладывать неизбежное.

Я останавливаюсь у дверей в столовую, касаясь его руки, чтобы заставить остановиться.

– Ты хорошо знал Вивьен Генри?

Его лицо расслабляется, усы опускаются.

– Не очень хорошо. Полагаю, здесь нет никаких секретов, а?

Я говорю тише.

– Ты думаешь, она покончила с собой, потому что хотела уйти? Или потому, что хотела остаться?

Он издает глубокий вздох.

– Я думаю, она была очень несчастной женщиной, страдающей истерией. Не всегда должна быть какая-то тайна. А теперь давай выпьем кофе. Погода слишком мрачная для подобных разговоров.

***

– Не хотели бы еще раз прогуляться? – спрашивает Кэт. Наш урок по мимикрии закончился, и она топчется возле моего стола.

Я поднимаю глаза от своих бумаг и смотрю на нее. Она в платье тыквенного цвета, отделанном бархатом, более скромное, чем то, что было на ней в первый день, но ничуть не скрывает ее пышных форм.

Она правда красивая. Это та нереальная красота, которую мозг воспринимает не сразу. Ее лицо круглое и ангельское, а светлые волосы словно нимб окружают ее голову, но глаза твердят иное. Они полны дерзости, изюминки и зрелости. А смотря на ее губы, я весь напрягаюсь. Будь другой на ее месте, я бы уже отчитал за дерзкие словечки, которые она выдает на уроках. Ее острый язычок вызывает у меня желание применить свою собственную форму наказания, ту, где моя ладонь бьет ее по пухлой заднице.

Но, конечно, я не могу позволить себе думать о ней в сексуальном ключе. Мне не говорили, что есть какие-то правила, запрещающие отношения со студентами, но я не хочу нарываться на неприятности в самом начале.

Не знаю, что она чувствует ко мне. Она просит еще раз прогуляться с ней, и все время сосредоточена на мне во время урока. Мне не привыкать ко вниманию от студентов. Я для них человек, обладающий властью и контролем. Но в случае с Кэт я чувствую, что ее влечение ко мне только из-за того, что наши энергии столкнулись. Ее эмоции были в моем теле. Ее энергия заблокировала мою. Это создает ощущение близости, когда знаешь, что кто-то копался в твоем мозгу, в местах, о существовании которых ты возможно даже не подозревал.

– Если вы заняты, я пойму, – быстро говорит Кэт, ее плечи слегка опускаются, и я осознаю, что сидел здесь и пялился на нее, не отвечая.

– Пойдем, – говорю я и вскакиваю на ноги, хватая свое пальто.

Мы выходим за двери в осенний полдень. Утренняя мгла рассеялась, и сквозь высокие облака даже проглядывает кусочек голубого неба. Туман, который витает над кампусом, сегодня поредел, пропуская солнце, от которого все щурятся. С севера дует легкий морозный ветерок.

– Тебе не холодно? – спрашиваю я ее, замечая, что сегодня она в перчатках.

– Мне жарко, – говорит она.

– Заметно.

Она искоса смотрит на меня.

– Ты вспыльчивая, – объясняю я. – Я, конечно, не знаю, каково твое тело на ощупь, – она хмурит брови. – Я имел в виду, что… ну, я держал тебя за руку, но…

– Запинаешься, Крейн, – говорит она с изящной улыбкой. – Как это на тебя не похоже. Должно быть, опять засиделся допоздна. Еще один труп ночью?

Крейн. Не профессор Крейн, а просто Крейн. Мне нравится. Только пусть не забудет потом обращаться на «вы» в присутствии других студентов. Не хочу, чтобы они думали, будто у нас завязываются какие-то отношения.

– Вообще-то, нет, – говорю я. – Ну, да, звуки были, но мне все равно удалось заснуть, – мы останавливаемся посреди двора. – К озеру или в лес? – сады прекрасны, но в них полно студентов, наслаждающихся днем, и я не хочу, чтобы они подслушивали, учитывая, что мы обсуждаем. Я мог бы поговорить с ней мысленно, но она не знает, как мысленно отвечать.

– Как насчет леса? Но возле опушки, обойдем кампус, – предлагает она. – Мне не хочется гулять по темноте.

Я не собираюсь спорить. Мы продолжаем идти по главной дорожке, затем сворачиваем на каменную дорожку поменьше, которая проходит между рядами высоких оранжевых и персиковых георгинов, головки которых похожи на гигантские вертушки, над которыми жужжат пчелы позднего сезона. Пробыв в городе так долго, я и забыл, какой успокаивающей может быть природа, даже когда вокруг темно, туманно и зима близко.

– Не возражаешь, если я задам тебе несколько вопросов? – спрашиваю я, когда мы отходим от зданий туда, где трава встречается с зарослями сладко пахнущей ежевики у подножия деревьев.

– Мне? – спрашивает она. – Это у меня к тебе все вопросы.

Мы гуляем вдоль леса.

– Я уже ответил на некоторые. Теперь моя очередь спрашивать.

– Хорошо, – говорит она со вздохом. – Спрашивай. Предупреждаю, я довольно скучная.

– Ты совсем не скучная, Кэт, – говорю я ей. – Ты меня манишь.

Ее брови приподнимаются.

– Как это? – на ее щеках появляется легкий румянец.

– Хочется узнать о тебе все.

Она открывает рот, ее розовый язычок высовывается, чтобы облизать губы, и я чувствую, как мой член напрягается в штанах. Ох уж какая нежелательная реакция.

– Это только потому, что ты не смог ничего прочитать в моих мыслях, – говорит она через мгновение, ее поведение меняется с застенчивого на обидчивое. – Тебе нравится вызов. Не нравится, когда говорят «нет».

Думаю, в этом она не ошибается.

– Я бы хотел побольше узнать о твоей семье, – продолжаю я, пока мы идем бок о бок.

– О, понятно, – говорит она, и в ее голосе звучит поражение. – Лично я не интересую, да?

Я хватаю ее за руку в перчатке, останавливая.

– Поверь. Интересуешь, – говорю я, пристально глядя ей в глаза.

Она смягчается, и я отпускаю ее руку.

– Хорошо.

Мы продолжаем идти.

– Скажи мне, Кэт, – говорю я, понизив голос. – Как часто ты виделась со своими тетями, пока росла?

– С тетями? Не очень. Тетя Леона и Ана приходили, когда я была маленькой, но думаю, что они с моей мамой поссорились.

– Почему ты так говоришь?

– Так говорил отец. Я всегда слушала – была любопытной.

– До сих пор, – вставляю я с улыбкой.

– Это правда, – соглашается она, кивая. – Папа думал, что ей лучше без них. Он говорил так, будто она предпочла его им.

– Они не одобряли твоего отца?

– Не знаю. Все любили его. Он был самым милым человеком в городе.

– Не думаю, что сестер сильно волнует, милый кто-то или нет. Кажется, их волнует только власть.

– Мой папа тоже был ведьмаком, – добавляет она, к моему удивлению. – Но я не видела никакой магии от него. Или от мамы. В детстве, однажды вечером, когда мама отправилась в школу, как она делала каждый месяц…

– Твоя мама ежемесячно ездила в школу? – перебиваю я. – Сюда?

– Да. В день до и после полнолуния. Она до сих пор так делает. Наверное, поедет в октябре на следующее полнолуние.

– Что она здесь делает?

– Понятия не имею, – говорит она.

– Ты никогда не спрашивала?

– Папа попросил не говорить об этом, – говорит она. – Предполагаю, она проводит со своими сестрами какой-то ритуал полнолуния. Папа взял с меня обещание хранить в тайне свою собственную магию и все разговоры о ней.

Я хмурюсь.

– Зачем это?

Она пожимает плечами.

– Он сказал, что миру слишком опасно узнавать, кто я такая. Сказал, что я не должна практиковать свою магию ни перед кем, даже перед ним с мамой. Так что я этого не делала… по большей части, – она замолкает с задумчивым выражением в глазах, и энергия, исходящая от нее, усиливается от горя. – У меня был друг. Я иногда показывала ему.

Ему. Во мне разгорается чувство ревности, когда она говорит, что показывала магию мужчине. Я выбрасываю это из головы.

– Что ж, полагаю, твой отец был прав. Я вырос с отцом, который был пастором церкви в нашем маленьком городке в Канзасе. Даже не подозревал, что у меня есть предрасположенность к магии, пока однажды старый туземец Джон, управляющий магазином, не указал мне на это. После этого он часто посещал меня во сне, и именно там я смог практиковаться. Он предупредил, что моя семья никогда не поймет, и я рискую быть убитым или запертым в психиатрической лечебнице, что более или менее одно и то же. Но имея родителей-ведьм… обидно хранить все в себе.

Она мгновение наблюдает за мной, впитывая информацию с голодом в глазах.

– Я просто сделала то, что мне сказали. Папа был непреклонен. И поскольку родители никогда не упоминали о своей магии и не пользовались ею в доме, было легко притворяться, что мы нормальные.

– За исключением тех случаев, когда твоя мама уходила из дома в полнолуния.

– За исключением этой части. Я просто сказала себе, что она проводит время с семьей, хотя мои тети перестали навещать нас, – она останавливается и указывает на конюшни, за которыми мы сейчас находимся. – Хочешь пойти посмотреть на Подснежницу?

– С удовольствием, – говорю я ей, когда мы обходим здание и направляемся к стойлам у входа. Здесь довольно много стойл, но большинство из них пусты, за исключением двух коричневых лошадей в одном конце и серой в другом.

Она останавливается у серой, которая тут же ржет, увидев Кэт.

– Привет, дорогая, – говорит Кэт лошади, целуя ее темно-серую морду, потом проводит рукой по белой шерсти. – Крейн, это Подснежница. Подснежница, это профессор Крейн.

– Кажется, вы близки, – комментирую я, их связь вполне очевидна.

– Я разговариваю с ней, когда не могу поговорить ни с кем другим. Мама меня не слушает, а моя подруга Мэри ничего не понимает ни в ведьмах, ни в этой школе. Мне не разрешается говорить об этом, даже если бы я могла вспомнить. Но Подснежница знает. Правда знает. Она понимает мои мысли.

Логично, что у нее есть какой-то телепатический аспект со своей лошадью.

– Ты можешь разговаривать со всеми животными?

Она кивает.

– Да. Но сама их не слышу.

– Даже если так, это полезный талант, – говорю я. – Должен признать, ты постоянно производишь на меня впечатление.

– Спасибо, – говорит она, еще раз целуя свою лошадь.

И теперь я ловлю себя на том, что завидую кобыле.

После того как мы проводим еще немного времени с ее лошадью, продолжаем нашу прогулку, обходя школу сзади и спускаясь к озеру. Она рассказывает мне больше о своем детстве, затем о других занятиях, которые здесь посещает.

– Должно быть, странное чувство – каждый вечер возвращаться домой и не помнить того, чему тебя учили, – говорю я, когда мы оказываемся на берегу темного озера.

– Так и есть, – говорит она. – Но я всегда помню тебя.

У меня возникает странное чувство в груди. Я с трудом сглатываю, уставившись на нее.

– Правда?

Слабый румянец снова окрашивает ее щеки.

– Не знаю, почему. Но я вспомню это общение с тобой. Я помню все, чему ты меня учил.

– Это невозможно…

– Мама так и говорила.

– Хм, – комментирую я. – Что ж, должен сказать, это сама потрясающая вещь, которую я когда-либо мог услышать. Видимо, то, чему я учу, выходит за рамки любых заклинаний, которые они наложили на твои воспоминания. Каким-то образом я прорываюсь через них.

Она бросает на меня застенчивый взгляд, сложив руки перед собой, прежде чем переключить свое внимание на озеро.

– Я понимаю, это повышает твое самолюбие. Но не думаю, что дело в учебе. А в тебе в целом. Есть что-то такое, из-за чего тебя невозможно забыть.

Это тоже повышает мое самолюбие. Я поражен внезапным желанием поцеловать ее.

Но, учитывая, что мы стоим средь бела дня, в кампусе, мне удается сдержаться. Мои сексуальные порывы в прошлом доставляли неприятности. Это я всегда должен контролировать.

– Это любезно с твоей стороны, – говорю я.

– Я не специально, – говорит она, оглядываясь на меня. – Просто говорю честно, – затем ее внимание переключается на край берега озера, где собрались голубые бабочки.

– Ты видишь этих бабочек? – спрашиваю я.

Она кивает.

– Влиндерс.

– Что?

Она смеется, ее глаза сверкают.

– Влиндерс! По-голландски это означает «бабочка». Так их называл мой отец.

– Понятно. Давай немного поколдуем? Ты можешь подозвать к себе этих… Влиндерс?

Она поджимает губы, обдумывая.

– Наверное…

– Тебя за это не будут оценивать, Кэт, – говорю я ей. – Это не тест.

– Похоже на тест, – говорит она себе под нос.

– Мне просто любопытно, вот и все.

– Тебе всегда любопытно, – возражает она. Но затем делает глубокий вдох и протягивает одну руку. Она закрывает глаза, сосредотачиваясь, и ее рот начинает беззвучно шевелиться.

Сначала ничего не происходит. У меня нет возможности разговаривать с животными, так что я не могу дать ей никаких наставлений или указаний, поэтому стою и наблюдаю.

Между ее бровями пролегает морщинка, когда она сосредотачивается сильнее, губы двигаются быстрее, и мне хочется сказать, чтобы она не сдавалась. Я чувствую в ней бешенную энергию.

И тогда это происходит. Одна за другой голубые бабочки летят от берега и начинают собираться в рой. Они натыкаются друг на друга, металлический блеск их крыльев отражается в слабом солнечном свете, а затем они начинают лететь к Кэт.

– Получается, – шепчу я, не в силах скрыть волнение в голосе.

Кэт открывает глаза и ахает, когда бабочки подлетают к ней и кружат вокруг ее головы. Она похожа на богиню или королеву с движущейся короной.

Затем они изящно садятся ей на голову, плечи, руки.

– Посмотри на себя, – говорю я с благоговением. – Королева бабочек.

– Влиндерс, – говорит она, затаив дыхание.

Да. Моя Влиндер.

Она радостно хихикает, кружась с раскинутыми руками, бабочки прилипли к ней.

Она действительно обладает огромной силой. Приходилось скрывать это, бояться показать, и наконец-то появился шанс вздохнуть.

Она могла бы стать очень могущественной.

Мы могли бы стать очень могущественными, если бы наша магия объединилась.

Тепло разливается по моим венам при этой мысли.

– Кэт, – говорю я, пока она шепчет бабочкам улететь. – Не хотела бы ты попрактиковаться со мной в неурочное время?

Ее голубые глаза удивленно встречаются с моими.

– В неурочное?

– Ритуал. Здесь, со мной, в темноте.

Наконец-то появился человек, с которым я хочу общаться.

Глава 12

Кэт

Когда я привязывала Подснежницу в стойло, дождь лил потоками, пока я мыла кобылу после нашей поездки. Я всегда считала себя ведьмой стихий, учитывая свою власть над огнем или ветром, но в последнее время начинаю думать, что умею оказывать непосредственное влияние на погоду. Во время моих поездок в школу и обратно дождя не было, он всегда лил незадолго до или после.

Тем не менее, мне приходится бежать от загона к дому, и к тому времени, как я добираюсь внутрь, промокаю насквозь.

– Боже мой, – говорит Фамке, когда я снимаю пальто. – Почти успела.

– Почти, – отвечаю я, оглядываясь по сторонам. В доме царит ощущение покоя, огонь ревет как в камине, так и в гостиной. – Мама вышла?

– Да, – говорит Фамке, направляясь обратно на кухню. – Она пошла к доктору Филдингу.

– С ней все в порядке? – спрашиваю я, быстро развязывая шнурки на ботинках.

– Она ничего не ела, но я ее заставила, – говорит Фамке скорее раздраженно, чем обеспокоенно, что является хорошим знаком. – Она совсем зачахнет, если не будет есть. Как будто моя еда невкусная.

– Твоя еда великолепна, Фамке, – говорю я ей. – Ты же знаешь, она не может прийти в себя с тех пор, как умер мой отец.

– Да, да, – говорит она со вздохом и дергает подбородком в мою сторону. – Может, твоей мамы здесь и нет, но я есть. Иди прими ванну, переоденься во что-нибудь чистое, а я приготовлю ужин.

Я делаю, как она говорит, долго принимаю горячую ванну и надеваю халат. Когда выхожу в гостиную, моя мама уже сидит у камина. Я не слышала, но знала, что она пришла. Дом будто напрягся, из него выкачали весь воздух.

– Катрина, – говорит она, сидя в кресле-качалке и указывая на кожаное кресло рядом с собой, в котором каждый вечер сидел мой отец.

Мое сердце сжимается при этой мысли.

Я сажусь рядом с ней, наслаждаясь теплом от камина. Осень в разгаре, ночи становятся холодными.

– Как дела? Фамке сказала, что ты ходила ко врачу?

– Это был просто осмотр, – пренебрежительно говорит она. – Расскажи о своем дне в школе. О единственном учителе, которого ты всегда помнишь.

Мои щеки вспыхивают, и я поворачиваюсь лицом к огню, надеясь, что смогу обвинить в этом пламя.

– Все было хорошо. На занятиях по мимикрии я научилась красть способности одного из моих одноклассников и использовать их.

Ее глаза расширяются, руки сжимаются на коленях.

– Правда?

– Только на мгновение. Его способностью была психометрия. Это когда прикасаешься к объектам и происходит видение. К сожалению, единственное, к чему я смогла прикоснуться, получив видение, был мой карандаш. Он сказал, что я позже потеряю его. И знаешь что? Так и случилось. До сих пор не знаю, где он.

– Опасно, – бормочет она, качая головой. – Помнить о таких вещах, – затем она тяжело выдыхает и одаривает меня теплой улыбкой. – Опасно, но… я очень горжусь тобой. Никогда не думала, что у тебя такой потенциал. Никогда об этом не мечтала. Никогда не думала, что ты можешь стать более великой ведьмой, чем я.

Думаю, это потому, что папа заставил меня скрывать.

– Я бы так не сказала. Нет ничего волшебного в знании, что я потеряю карандаш. Но у меня получится. Со временем.

– Еще как получится.

Я кашляю.

– Спасибо. Я хотела с тобой кое о чем поговорить. Крейн – профессор Крейн – попросил моей помощи в проведении ритуала на следующей неделе. Это должно состояться в полночь, в неурочное время. Хочу поинтересоваться, могу ли я ему помочь.

Ее карие глаза изучающе скользят по моему лицу.

– Что за ритуал?

Я почти говорю ей правду.

Он хочет связаться с женщиной. С мертвой учительницей, которая утонула в озере.

И хотя Крейн не говорил скрывать это, боюсь, я должна быть осторожна.

– Он хочет научиться летать, – говорю я.

– Летать? – она заливается смехом. – Это божественная сила. Очевидно, у него неправильное представление о ведьмах.

– Он говорит, что я могущественна и могу помочь. А я думаю, он одинок, – добавляю я. Это не было ложью. Я правда чувствую одиночество в Крейне, чего он сам, возможно, не замечает. Он вряд ли признается в этом, но я тоже одинока. Я знакома с чувством, когда тебя бросают на произвол судьбы.

Она пронзает меня взглядом.

– У вас с ним близкие отношения?

Я удивленно кашляю.

– С профессором? Нет!

– А ты хотела бы?

Мгновение я смотрю на нее. В последнее время мои щеки часто краснеют. Я отвожу взгляд на огонь.

– Мам…

– Нет, я серьезно. Будь Бром здесь, ты бы уже была замужем и родила ребенка, я уверена.

Его имя заставляет меня закрыть глаза. На этот раз я не хочу его слышать.

– Иметь влечение – это нормально, Катрина, – шепчет мама, наклоняясь ближе. – Для ведьмы тем более. Секс – это обмен силой. Энергией. Магией. Я хочу, чтобы ты исследовала все, что захочешь, и с кем захочешь. Ты достигла того возраста, мое дорогое дитя, для подобных вещей. Даже если это случится с твоим профессором.

Я открываю глаза и неловко ерзаю.

– Мы с профессором просто друзья.

– Но ты красивая, энергичная молодая ведьма, а он сильный, властный молодой мужчина.

– Откуда знаешь? – спрашиваю я, бросая на нее подозрительный взгляд. – Ты сказала, что никогда о нем не слышала.

– Будь иначе, ты бы хотела совершить с ним полуночный ритуал? – просто спрашивает она. – Я думаю, нет, – она на мгновение прикусывает губу в задумчивости. – Просто помни о чае.

Я хмурюсь.

– Чай?

– Чай, который я заставляла тебя пить в прошлом году. Когда ты занималась сексом с тем фермером. Джошуа Микс.

Я задыхаюсь, прижимая руку к груди, все мое тело вспыхивает.

– Ты знала об этом?

Она тихо смеется.

– Я не глупая, Катрина. Я знала. Знала. И была рада за тебя.

Святые небеса. Мне не нравится, к чему клонится этот разговор.

– Какой чай? – спрашиваю я, вспоминая, что она заваривала много чая в то время, но никогда не говорила, что в нем было.

– Просто попроси меня, и я сделаю. Не нужны нам случайные беременности.

Мое тело напрягается, как будто мне дали пощечину. Я не хотела беременеть. После ухода Брома я не думала о создании семьи. Но факт того, что она давала мне волшебный чай, чтобы я не забеременела, была…

– Это к лучшему, – говорит она решительным голосом. – Ты не согласна?

Она права. Она абсолютно права. Но я должна была сама сделать этот выбор.

– Итак, – продолжает она. – Будешь дальше злиться, или ты хотела попросить разрешения задержаться допоздна со своим профессором? Если второе, то ответ «да».

«А если первое?» – думаю я. И все же я удивлена, что она согласилась.

– А что насчет Матиаса? – спрашиваю я. – Он не может встречать меня так поздно. Хотя, не думаю, что ему нужно до сих пор сопровождать меня. И если ты так беспокоишься, профессор может меня проводить.

– Профессору не следует покидать территорию, – говорит мама. – Но ты права.

– Да? – удивленно смотрю на нее.

– Да, – она складывает руки на коленях, сжимая их так, словно хочет, чтобы они не дрожали. – Я освобожу Матиаса от обязанностей. Носи с собой фонарик, но думаю, теперь ты будешь в безопасности одна, – она опускает взгляд на свои руки. – Я больше не боюсь, что ты сбежишь.

Мгновение я смотрю на нее, не уверенная, что правильно расслышала.

– Ты думала, что я сбегу? Вот почему ты попросила Матиаса сопровождать меня?

Она избегает моего взгляда.

– Я слишком боялась потерять тебя, Катрина, и знаю, что ты не хотела ходить в школу. Я чувствовала, как твою душу тянет в другие места, чувствовала твои мечты. Ты хотела сбежать. Я не могла позволить этому случиться.

Я моргаю. Это слишком сложно осознать.

– Я могла бы сбежать в любое другое время. Единственное, что меня сдерживает, это ты, – тянусь и беру ее за руку. Она очень холодная, а кожа на ощупь как воск. – Я не хотела оставлять тебя, и не оставлю. И если хочешь, чтобы я перестала ходить в школу и осталась здесь с тобой, я согласна.

Но не хотела бы. Мысль о том, что я не буду посещать институт, что я больше не увижу Крейна или Пола, не буду бродить по территории и слушать, как студенты смеются и практикуются в магии, причиняет мне боль. Но я бы смирилась с этой болью, лишь бы маме стало лучше.

Я сглатываю комок в горле. На вкус это как чувство вины.

– Думаешь, поэтому тебе становится хуже? Потому что я ухожу?

Она качает головой.

– Нет. Не знаю, что со мной не так. Врач посоветовал избегать любых физических нагрузок. И побольше есть, но, конечно, у меня нет аппетита. Придется сберечь все свои силы, чтобы успеть в школу в полнолуние.

– Это через несколько дней. Я могу отвезти тебя.

– В этом нет необходимости, – говорит она. – Я могу ездить верхом. Честер знает дорогу. Я практически могу спать в седле, если захочу.

Сейчас твой шанс. Спроси ее. Спроси ее.

– Мам, – начинаю я осторожно, как будто приближаюсь к испуганной лошади. – Что ты делаешь в школе? В полнолуние?

Она перестает раскачиваться в кресле и непонимающе смотрит на меня.

– В смысле?

– Зачем ты туда ходишь? Для колдовства? Или ритуала?

Она мгновение смотрит на меня, и внезапно комната наполняется жужжанием, которое становится все громче и громче, как будто сотня цикад заперта здесь вместе с нами, хочу закрыть уши руками, и…

Все прекращается.

Мама улыбается мне.

– Мне нравится встречаться с твоими тетушками, а они не любят покидать кампус. Полнолуния – самый простой способ придерживаться расписания.

Сердце громко стучит, уши все еще привыкают к тишине. Холодный пот выступает на лбу.

– Ты выглядишь немного уставшей, дорогая. Приляг, – она указывает на диван. – Вздремни. Мы разбудим тебя как раз к ужину.

Я пытаюсь протестовать, сказать ей, что со мной все в порядке, но мои ноги сами двигаются, и я встаю и, шатаясь, добираюсь до дивана, ложусь. Быстро засыпаю.

***

Неделю спустя Крейн просит меня поговорить с ним после урока. Ученики не обращают на нас особого внимания. Они видят нас на ежедневных прогулках по школе. Вероятно, думают, что у меня с ним романтические отношения, и хотя это неправда, я не возражаю. Ведь так чувствую себя особенной, и не в том смысле, что «мои тети управляют школой», а в том, что такой уважаемый человек, как профессор Крейн, видит во мне то, чего больше никто не видит.

Я подхожу к его столу, дрожь пробегает у меня по спине. Он смотрит на меня, а я на него, и эта тайная связь возникает между нами, ведь мы точно знаем, что собираемся сделать.

Хотя на самом деле я не знаю, что мы собираемся делать. Он сказал лишь, что ему нужна помощь связаться с владычицей озера, учительницей, которую он заменил, которая сошла с ума и утопилась в озере. Он хотел еще немного времени, чтобы изучить заклинания и побольше узнать о ней, прежде чем мы проведем ритуал. Сегодня та самая ночь, но еще неизвестно, что нужно будет делать мне. Он просто сказал, что потребуется моя энергия.

И я – видимо просто обожаю выполнять его приказы – соглашаюсь.

– Итак, – говорю я ему, глядя на часы в комнате. – У нас есть несколько часов до наступления темноты.

– Да, – говорит он. – Может, поужинаем?

Я качаю головой.

– Не хотелось бы есть с тобой в столовой, – он выглядит таким комично ошеломленным, что я смеюсь. – Люди уже говорят о нас, – объясняю я.

– Неужели? – игриво спрашивает он, хватая свое пальто. – Что говорят?

– Наверное, что ты подлый учитель-соблазнитель, охотящийся за юными ученицами, в частности, за восхитительной Катриной Ван Тассел.

Он улыбается мне.

– Ты все правильно сказала, кроме имени. Она предпочитает «Кэт».

Я смеюсь, и в животе у меня щекочет, как будто взлетают влиндерс.

От этого мужчины у меня порхают бабочки внутри.

– Подлый соблазнитель. Звучит грозно.

– Ты грозный, – говорю я, когда мы выходим, и он закрывает кабинет. – Для всего сверхъестественного. Как думаешь, почему так много женщин глазеют на тебя?

На это он закатывает глаза, но затем замолкает, его мысли где-то далеко, как это часто бывает. Мы все равно направляемся в столовую. К счастью, садимся с Полом и несколькими его друзьями. Кажется, все они восхищаются профессором Крейном, поэтому не возражают против его присутствия. Я просто молчу и позволяю Крейну отвечать на множество вопросов, поедая жареную птицу и репу.

Я впервые здесь обедаю. Обычно я уже еду домой верхом. На самом деле, Подснежнице, вероятно, сейчас неспокойно в конюшне, и я беру на заметку навестить ее. Еда не такая вкусная, как у Фамке, но довольно сносно. И когда подают десерт из запеченных абрикосов в меду и рикотты, я странно чувствую себя как дома.

«Это то, чего мне не хватало», – думаю я, чувствуя острую боль в груди. Это чуждо и знакомо одновременно.

Очень жаль, что мама никогда не позволит мне жить в кампусе. Она была так упряма, чтобы ее сестры не забрали меня. На самом деле, с начала учебы я даже не видела своих тетушек. Ни Леона, ни Ана никогда не приходили на мои занятия, чтобы проверить, как я. Я видела только Сестру Софи и Сестру Маргарет, но обе они относятся ко мне с каким-то тихим презрением. И они часто насмехаюсь над моей мамой, что сбивает с толку, зачем она их навещает. Может, они и не связаны с нами кровными узами, но они все еще часть одного ковена.