Текст книги "Современная датская новелла"

Автор книги: Карен Бликсен

Соавторы: Ханс Браннер,Харальд Хердаль,Карл Шарнберг,Вильям Хайнесен,Улла Рюум,Пер Шальдемосе,Поуль Эрум,Бенни Андерсен,Франк Егер,Сесиль Бёдкер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Советскому читателю

Для литературы малой страны, с ограниченной областью распространения языка, жизненно важным условием является возможность через переводы стать доступной для более широких читательских кругов в нашем многоязычном мире.

Классическая датская литература от Л. Хольберга и X. К. Андерсена до X. Понтоппидана и М. Андерсена Нексе, так же как и произведения некоторых современных датских писателей, переведены и изданы в Советском Союзе. И безусловно, радостным событием является выход в свет нового представительного сборника рассказов современных писателей Дании в русских переводах.

В сборник включены рассказы, написанные после второй мировой войны, главным образом в пятидесятые – шестидесятые годы, когда жанр романа в известной степени находился в состоянии упадка, тогда как лирика и новелла буйно расцвели огромным многообразием форм. Если же говорить вообще о творчестве писателей, представленных здесь своими новеллами, то оно в своем развитии охватывает приблизительно полвека, и хотя сборник с его ограниченным объемом, разумеется, не может дать исчерпывающего представления о литературе страны за столь длительное время, однако советские читатели все же смогут в какой-то мере познакомиться с различными, во многом противоречивыми, но почти всегда содержащими элементы социального критицизма тенденциями, характерными в целом для этого периода датской литературы, с имеющимся в ней, как и во всякой национальной литературе, богатым спектром идейно-смысловых и стилистических оттенков.

Среди включенных в сборник писателей есть и романисты, и драматурги, и поэты, представители различных поколений и направлений, от традиционного критического реализма Якоба Палудана (род. в 1896 г.) до новаторских экспериментов Уллы Рюум (род. в 1937 г.). Наиболее значительные романы, написанные Я. Палуданом еще в двадцатых годах, были направлены против американизации датского общества и против преследующей коммерческие цели, отупляющей индустрии развлечений. Содержание произведений У. Рюум сознательно и последовательно обусловлено ее социалистическим мировоззрением.

Особое положение в датской литературе этого периода занимает изумительный мастер рассказа Карен Бликсен (1885–1962 гг.), имя которой начиная с тридцатых годов пользуется мировой известностью. Много лет она прожила в Африке, где у нее было в Кении собственное поместье, и ее творчество развивалось в известной степени независимо от влияния датской литературной традиции этого времени. Рассказы К. Бликсен являются своего рода стилизацией под старинные народные и рыцарские повести, а мировоззрение ее окрашено аристократическим скепсисом и романтической иронией, но в то же время глубоко человечно и совершенно чуждо буржуазности. Наиболее значительное произведение К. Бликсен – «Африканская ферма» (1937 г.), прекрасно написанная книга воспоминаний о Кении, где она, живя среди величественной природы и в дружественном взаимопонимании с местным населением, попыталась реализовать свою мечту о благородном и гуманном патернализме. Свидетельством открытого и искреннего отношения писательницы к новой эпохе является личная дружба, связывавшая ее с писателями-коммунистами Отто Гельстедом и Хансом Кирком, а также с выдающимся советским писателем Михаилом Шолоховым, который, бывая в Дании, всякий раз посещал ее. Она собиралась сама побывать в гостях у М. Шолохова в Вешенской и с радостью ждала этой поездки, которой помешала болезнь.

Абсолютной противоположностью К. Бликсен является писатель-коммунист Ханс Кирк (1898–1962 гг.), с творчеством которого советские читатели уже знакомы. X. Кирк – создатель «коллективистского» романа в датской литературе, романа, в котором нет одного героя или главного действующего лица, главным действующим лицом является целая социальная группа: рыбаки, поденщики, рабочие. X. Кирк наиболее значительный прозаик своего времени, обновитель и продолжатель реалистической и рационалистической линии в датской литературе. Его выступления как журналиста и критика в коммунистической печати оказали большое влияние на многих писателей более молодого поколения.

Харальд Хердаль (род. в 1900 г.) – один из немногих датских писателей, вышедших из рядов рабочего класса. Его творчество отчасти автобиографично, и написанная им по воспоминаниям трилогия «Детство», «Молодые годы» и «Годы учения» (1944–1946 гг.) относится к числу его наиболее сильных прозаических вещей. С самого начала своей литературной деятельности X. Хердаль сознательно и заинтересованно выступает с позиций классовой борьбы и на стороне коммунистов. В целом ряде романов он пишет о городской бедноте, о трущобах Копенгагена, о босяках, бродягах и нищих. В то же время он лирик, дебютировавший в 1929 г. сборником «Новые мысли» и с тех пор написавший много тонких и интересных стихов.

Тове Дитлевсен (род. в 1918 г.) также происходит из рабочей среды, и в ее прозаическом творчестве тоже немало автобиографического и лично окрашенного. В нескольких книгах она рисует свое детство – жилой барак в одном из трущобных районов Копенгагена, улицу, задний двор, мрачную ночную жизнь нищих кварталов. Т. Дитлевсен владеет мастерством психологического анализа, у нее прекрасное лирическое дарование, ее стихи принадлежат к наиболее значительным явлениям современной датской поэзии.

Карл Эрик Сойя (род. в 1896 г.) – прежде всего драматург, наблюдательный и остроумный, резкий иногда до злости, скептик, не особенно верящий в людей, но враг буржуазного лицемерия и неразумия. В 1941 г., когда Дания была оккупирована немцами, он написал повесть «Гость», аллегорически направленную против оккупационных властей, после чего датский суд приговорил его к тюремному заключению за оскорбление непрошеных гостей.

Вильям Хайнесен (род. в 1900 г.) – фаререц, представитель немногочисленного национального меньшинства, живущего на далеких датских островах в Атлантическом океане. Но он пишет на датском языке и является, возможно, крупнейшим современным писателем Дании. Это поэт и прозаик, с социалистических позиций подвергающий критике существующее общество. Замечательное искусство рассказчика, яркий и сочный юмор, глубокая человечность и огромное жизнелюбие делают В. Хайнесена выдающимся представителем не только датской, но и мировой литературы. Это один из самых больших художников нашего столетия.

Ханс Кристиан Браннер (1903–1966 гг.) – прежде всего тонкий психолог, занятый интеллектуальными исканиями, чутко регистрирующий типичные для буржуазной культуры сомнения, чувство страха, мысль о смерти. Но в его творчестве, достигающем наибольших вершин в жанре новеллы, нет склонности к мистицизму или отчаянию. Анализируя присущие эпохе настроения, X. К. Браннер пытается их преодолеть. Он признает крах либерализма и несостоятельность индивидуализма. Любовь к человеку, чувство ответственности за его судьбу, вера, несмотря ни на что, в человеческую доброту, в торжество доброй воли – такова основа творческой позиции автора, опирающейся на его гуманистическое мировоззрение.

Мартин А. Хансен (1909–1955 гг.) – представитель, и наиболее талантливый представитель, идеалистического направления в датской литературе. Он вырос в бедной и религиозной крестьянской семье и в начале своего творческого пути выступал как критический реалист, но уже во время второй мировой войны серьезно заинтересовался такими проблемами, как первородный грех и вера в предначертания судьбы. Во время немецкой оккупации М. А. Хансен был активным участником движения Сопротивления. Его поздние произведения, как, впрочем, и все остальное творчество, привлекают постоянными поисками справедливости, искренним состраданием к человеку и мягким юмором. Таковы основные представители старшего поколения.

Литература позднейшего периода послевоенной эпохи в Дании, как и в других буржуазно-демократических странах, характеризуется крайней запутанностью и многообразием различных тенденций и направлений, что отражает состояние духовного кризиса, переживаемого обществом, не имеющим будущего. С одной стороны – глубокий пессимизм, философский идеализм и религиозные искания в противовес материалистическому методу критического познания действительности. С другой стороны – революционная позиция протеста, позиция часто неясная, четко не сформулированная, но бунтарская по отношению к буржуазному образу жизни и развивающаяся в направлении социалистического мировоззрения.

В эти годы реалистическую традицию продолжают такие писатели, как Пер Шальдемосе и Карл Шарнберг. П. Шальдемосе в своих романах ставит преимущественно проблемы, связанные с нацистской оккупацией страны и движением Сопротивления. Кроме того, он выступает как литературный критик на страницах коммунистической газеты «Ланд ог фольк». Реалистическое творчество К. Шарнберга по объему невелико, но он пользуется заслуженной известностью в стране как один из организаторов движения против атомной бомбы и против агрессии американского империализма.

Франк Егер (удостоенный премии Датской Академии) и Сесиль Бёдкер – талантливые поэты, превосходные художники и новаторы в области языка. Бенни Андерсен – поэт и прозаик, увлеченный стилистическими исканиями и экспериментами. Живая игра фантазии, острая ирония, критическое отношение к буржуазной коммерческой культуре – таковы привлекательные черты этого писателя, быть может наиболее интересного и многообещающего среди художников молодого поколения. Вилли Сёренсен – прекрасный рассказчик, выделяющийся особым мастерством выразительности в сжатой, лаконичной форме. Он испытал на себе влияние философии экзистенциализма и психологии Юнга, но в своих теоретических высказываниях он диалектик, а в социальных и политических взглядах придерживается левой ориентации.

В настоящий сборник не включены рассказы писателей, представляющих модернистские оккультные течения, приверженные восточной мистике и астрологии и в последнее время играющие известную роль в датской литературе. Нет в книге и примеров чисто коммерческих, развлекательных писаний, наводняющих большую часть еженедельников и журналов и занимающих немалое место в частноиздательской практике. Существование этой весьма продуктивной и прибыльной индустрии развлечений необходимо принимать во внимание, чтобы составить правильное представление о состоянии культуры и искусства в странах буржуазной демократии.

Ханс Шерфиг

Карен Бликсен

Чистая страница
_{Перевод В. Мамоновой}

У городских ворот сидела с утра до вечера старая кофейно-коричневая, одетая в черное женщина, которая зарабатывала себе на хлеб тем, что рассказывала всякие предания.

Она говорила:

– Хотите что-нибудь послушать, почтенные господин и госпожа? Ах, немало разных преданий, больше тысячи, рассказала я с той поры, когда сама еще слушала от молодых людей красивые сказки про алую розочку, да про два ясных озера, да два пышных лилейных бутона, да четыре шелковистых змеи, что до смерти могли удушить в объятиях. Обучать меня искусству сказительницы взялась уже на старости лет, сморщившись, как лежалое зимнее яблоко, съежившись под милосердным покрывалом, бабка моя по матери, когда-то красавица, много знавшая ласк. Ее же обучила тому собственная ее бабка, и обе они были искусней меня. Да теперь уж оно и неважно, потому что для людей все мы трое стали одно, и мне теперь особый почет, что вот уж целые две сотни лет рассказываю людям всякие предания.

Если ей хорошенько заплатить и если она будет в настроении, она, возможно, и больше вам расскажет.

– Бабка моя, – скажет она, – хорошо меня вышколила.

– Будь верна преданию, – говорила мне старая. – Навеки и неизменно верна будь преданию.

– А зачем мне это, бабушка? – спрашивала я ее.

– Ах, тебе объяснить зачем, желторотая? – кричала она. – Ты сказительницей хочешь стать? Ладно же, я из тебя сделаю сказительницу! И я объясню тебе зачем! Там, где люди верны преданию, верны навеки и неизменно, там в конце концов начинает говорить молчание. Там, где нет и не было предания или же где ему изменили, там молчание – пустота, когда же умолкнет сказительница, до самой смерти хранившая верность преданию, за нее говорит молчание. Как хочешь, так и понимай, девчонка!

И кто, когда сами мы умолкнем, сможет рассказать любую историю лучше нашего? Молчание. Где прочитаешь ты историю интереснее той, какая напечатана на страницах самой дорогой на свете книги красивейшим на свете шрифтом? На неисписанной, чистой странице. Если какое-нибудь королевское или рыцарское перо в высочайшем порыве вдохновения, редчайшими на свете чернилами записало на белой странице свою повесть, где можно прочитать повесть еще более поучительную, и занимательную, и страшную, и забавную, чем эта? На неисписанной, чистой странице!

Старуха сидит какое-то время молча, жует запавшим ртом и чуть заметно усмехается.

– Есть у нас, сказительниц, одно предание про чистую страницу, – говорит она. – Мы не любим его рассказывать. Кто не поймет, тот, пожалуй, и верить нам перестанет. Но вы, я вижу, господа деликатные и чувствительные, и вам я его расскажу.

– Высоко в голубых горах Португалии есть женский монастырь ордена кармелитов, очень строгого ордена. В старину был тот монастырь богат и могуществен, меж сестер-монахинь немало было знатных девиц, случались и чудеса. Но проходили века, высокородные девицы все меньше выказывали рвения к посту и молитве, пополнявшие монастырскую казну богатые их приданые поступали туда все реже, и сохранившаяся до наших дней горсточка сестер-кармелиток ютится в одном лишь флигельке огромного разрушающегося здания, которое, кажется, вот-вот сравняется со скалами. Однако это бодрая духом, деятельная община. Сестры с истинной радостью предаются святой молитве и с удовольствием работают ту особенную работу, которая некогда снискала монастырю совершенно необычную привилегию. Они выделывают тончайшее во всей Португалии полотно.

Растянувшаяся у подножия монастыря длинная полоса земли вспахивается белоснежными буйволами, и загрубевшие в работе, выпачканные землей девственные руки тщательно и со знанием дела высаживают в нее семя. Когда же лен зацветает, то вся долина становится небесно-голубая, как тот фартук, что повязала дева Мария, собравшись в курятник к святой Анне за яйцами как раз перед тем, как на крыльцо к ней, прошумев крыльями, опустился архангел Гавриил, а в поднебесье, так высоко, что голова кружится, серебряной звездочкой затрепетал на раскинутых крыльях голубь. На много миль в округе обращают люди в ту пору лета взгляд свой наверх, к монастырскому полю, спрашивая себя: «Уж не вознесся ли наш монастырь на небо? Или то милые наши сестрички умудрились стащить небо к себе на землю?»

Потом, в положенный срок, лен убирают, треплют и чешут, после чего спрядут в тончайшую нить и ткут полотно и, наконец, расстелют для отбелки на траве, так что иному покажется, будто снежная равнина раскинулась вокруг монастыря. И всякое из этих дел выполняется старательно и благоговейно, с кропотливостью и окроплениями, составляющими секрет монастыря. Зато уж готовое полотно, переправляемое потом от монастырских ворот к подножию горы на спинах низкорослых ишаков, получается у них беленьким, гладеньким и аппетитным, точно собственная моя ножка лет сорок назад, когда, бывало, отмыв ее, я отправлялась поплясать с нашими парнями.

Усердие, милые господа, – дело хорошее, и набожность – дело хорошее, но первоначальный-то росточек всякого предания должен взойти где-нибудь на стороне, в земле священной. Так и полотно из Конвенто Вело оттого и хорошо, оттого и прочно на удивление, что самое-то первое льняное семечко, тому уж семь веков, завезено было в Португалию одним возвратившимся из святой земли крестоносцем.

В Библии, в книге Иисуса Навина, можно прочитать про земли Лахис и Марешу. Сама-то я читать не умею, и священной этой книги никогда не видела. Но бабка моей бабки по матери бывала еще девочкой в доме одного старика раввина, где очень к ней благоволили, и все, чему он ее выучил, мы потом перенимали одна от другой и запоминали наизусть. Дочь Халева Ахса просила у отца ее поле, сошла с осла и сказала: дай мне благословение; ты дал мне землю полуденную, дай мне и источники вод. И дал он ей источники верхние и источники нижние. И в той земле полуденной, Лахисе и Мареше, жили после племена, что ткали превосходные тончайшие холсты. А португальский крестоносец, чьи предки и сами когда-то были ткачами, прельстился красотою и прочностью тех холстов и привязал мешочек семян к луке своего седла. Через эту-то примечательность и удостоен был монастырь в свое время особой привилегии – поставлять брачные простыни для всех принцесс королевского дома.

А надо вам сказать, милые господа, если вы того не знали, что в Португалии в самых старинных и знатных фамилиях существовал такой обычай, что наутро после свадьбы, еще до всяких там подношений и поздравлений, самый главный дворецкий выходил на балкон и вывешивал простыню молодых, торжественно возглашая: «Virginem eam tenemus» – «Свидетельствуем, что она была девственница». Само королевское семейство строжайше блюло старинный и почтенный этот обычай, доживший до времен наших дедов. Такую простыню больше уже не стирали и не употребляли.

А монастырю в знак признания священного происхождения полотна и в награду за его удивительную добротность даровано было право оставлять себе на память кусочек простыни, свидетельствующей честь невесты из королевского дома.

В срединном флигеле монастыря, откуда открывается вид на всю окрестность, есть длинный зал, как бы галерея, с полом из черного и белого мрамора. По стенам зала, в ряд друг за дружкой, висят золоченые рамы, единственное украшение которых – маленькие таблички из чистого золота с королевским гербом и с выгравированными на них именами принцесс: дона Кристина, дона Инес, дона Якинта Ленора, дона Мария. И в каждой такой раме – кусок полотна от королевской простыни.

В обрамленных золотом очертаниях расплывшихся, выцветших пятен можно при желании разглядеть все знаки зодиака: Весы, Скорпиона, Льва, Близнецов, либо же все, что твоей душе угодно: дерево, розу, сердце, стрелу или сердце, пронзенное стрелой.

В былые времена можно было иногда увидеть, как по тропе к монастырю, меж серых унылых скал, медленно взбирается многолюдная красочная процессия. Бывшие португальские принцессы, ныне герцогини или эрцгерцогини, королевы или вдовствующие королевы разных заморских государств совершали сюда в сопровождении пышных свит паломничества, благочестивые и вместе с тем втайне их забавляющие. За льнами тропа круто взбегала на скалы, именитой даме приходилось вылезать из кареты, и оставшуюся часть пути ее несли на особых носилках, подаренных монастырю специально для этой цели.

И в наше время бывают еще случаи – так в обуглившемся письме тлеет еще последняя искорка, – когда какая-нибудь престарелая благородная барышня приезжает навестить Конвенто Вело. Она была в прошлом подругой детских игр, наперсницей и фрейлиной юной принцессы. Чем выше подымается она по тропе к монастырю, тем шире открываются ее взору окрестные дали. В галерее монахиня-гостинница подводит ее к табличке с именем принцессы, сама же удаляется, ибо прекрасно понимает, что гостье хочется побыть наедине с собой. Медленно-медленно всплывают чередой воспоминания в этой почтенной, ставшей похожей на череп, укутанной кружевами головке, и головка слабо кивает им. Ближайшая поверенная сердечных тайн мысленно вновь переживает выпавшее высокородной невесте счастье-долю с суженым ей избранником благородной крови. Перед мысленным ее взором проходят радости и разочарования, государственные визиты и королевские юбилеи, придворные интриги и войны. Рождение наследника престола и бракосочетания самих королевских детей, времена возвышения и упадка династии. По этим вот знакам на полотне, вспоминает дряхлая придворная дама, делались когда-то предсказания, и теперь, когда ей дано уже оглянуться назад на судьбы человеческие, она может сравнить предсказанное и сбывшееся, и повздыхать про себя, и поусмехаться. Каждый из этих снабженных золотыми табличками самых обыкновенных кусков полотна рассказывает свое предание, и в том, что они вывешены здесь, – великая верность преданию.

Но в длинном ряду есть одно полотно, отличное от всех прочих. Рама так же величественна, как и любая другая, и так же горделиво глядит ее табличка. Но на табличке нет имени, а заключенное в раму полотно бело и чисто от края и до края – чистая страница.

Вот вы хотели услышать предание – так вглядитесь же в эту страницу и признайте мудрость моей бабки и моей прабабки.

Какая же вечная и неизменная верность преданию заставила вывесить это полотно в ряду прочих! Сами сказительницы опускают тут на лицо покрывало и почтительно умолкают. Ибо ведь те знатные родители, что повелели вставить его в раму и повесить на стену, могли бы этого и не делать.

И не где-нибудь, а именно здесь, перед этим чистым куском полотна, всегда особенно долго простаивали в глубокой задумчивости бывшие принцессы – ныне многоопытные, искушенные жизнью, верные своему долгу королевы, супруги и матери, а также благородные престарелые девы, свидетельницы их детских забав, их фрейлины и шаферицы на их свадьбах. И не где-нибудь, а именно здесь, перед этим чистым куском полотна, и теперь еще особенно глубоко задумываются молодые и старые монахини и сама мать-настоятельница.