Текст книги "Собрание сочинений в семи томах. Том 7. Статьи, очерки, юморески"

Автор книги: Карел Чапек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

У французов метод зависит от индивидуальности, являясь скорее следствием темперамента, чем изучения. Скажем, Рулетабиль или Ботриле, а еще раньше Лекок и папаша Табаре по природе своей ничем не отличаются от таксы или добермана. Это следопыты от рождения и по инстинкту, они не могут заниматься ничем иным, как просто следовать своему чутью, и интеллект у них тоже звериный. Шерлок Холмс насквозь методичен, даже его внешность, его тонкие губы и жилистые руки, заостренный нос, глаза и трубка отмечены печатью профессионального сыщика. Но у Табаре Габорио вид и привычки благодушного рантье, Рулетабиль улыбается вам, у него круглое невинное лицо пройдохи, Лекок задумчиво посасывает конфетки, словом – никто ничего не заподозрит. Им присущ свой метод, как присущ он гончей собаке или мунго, охотящемуся на змей. Только в основе этого метода лежит горячность инстинкта и необузданность интуиции.

Наконец, существует мистический метод отца Брауна, святого Франциска среди детективов. Его опыт проповедника хотя и помогает ему вовремя распознать опасность, грозящую человеку, готовому ступить на дурную стезю, но основная черта его как детектива совсем иная: это покорность. Добрый и скромный пастор по простоте душевной клонит очи долу и собирает в пыли мелкие и незаметные предметы, которые другая, более горделивая и светская личность сочла бы недостойным внимания. И что же: эти неприметные следы – таинственные шифры, к которым пастор с божьей помощью и во внезапном озарении подбирает ключ и узнает о страшных замыслах или поступках заблудших людей. Я не думаю, чтобы этот метод был хуже лабораторных чудес профессора Кеннеди.

Тут я не могу удержаться, чтобы не воздать хвалу методу. Пусть другие воспевают страсти романтических демонов, красоту женских глаз или восход солнца, я восхваляю ясность, согласованность и порядок, силу разума, который сравнивает, сопоставляет, выстраивает в систему и увязывает; метод – это мудрый гид, который ведет пас за руку сквозь хаос фактов: и вот они расступаются.

Хочу заметить также, что детектив – в известном смысле героический тип современного человека. Он деятелен и подвижен, он чего-то хочет и добивается своего настойчиво и методически, кроме того, он много знает, он универсален, начитан, держит в голове массу конкретных знаний. Это человек, который разбирается, что к чему, человек дела и знаний. Все знать, находить выход из любого положения, во всем доискиваться сути, а когда дойдет до дела, одним ударом повергнуть наземь дюжего молодца, – кто из нас устоял бы перед таким идеалом? Детективу не нужно заниматься собой, он сам для себя не проблема, он не обращает внимания на свои чувства, потому что его внимание занято делами и действиями. Он не спрашивает, сподобится ли он удачи, он задается вопросом, как разумнее поступить в данный момент. Он не размышляет над тем, что есть человек, он размышляет над тем, где он. Его мир заполнен конкретными вопросами и конкретными фактами. Но в нем отсутствуют тени, миражи, высокие материи и грезы. Он самый законченный реалист во вселенной.

Он вне человеческих отношений. Стоит ему влюбиться, как он сразу же утратит свою интеллектуальную чистоту.

Мотив случайности. Но чего стоил бы весь этот разум, вся эта методичность, универсальность познании, если бы детективу особым, чудодейственным образом не служила случайность. Случай приводит его в нужную секунду на нужное место, случай посылает ему в руки нежданные улики. Поскользнувшись, он непременно падает прямо на след убегающего преступника, вместо того чтобы просто расквасить себе нос, как это случилось бы со мной или с вами. Мне часто кажется, что я столь же сообразителен, как и детектив, но мне просто не везет, и в этом-то вся беда.

Есть люди, которые считают случайность в детективном романе, так сказать, недозволенным приемом, недостойным трюком, которым автор unfair[201]201
  лукавя (англ.)


[Закрыть] помогает своему фавориту. Это грубая ошибка. Теоретики-криминалисты, такие сухие и по-немецки дотошные, как Грос[202]202
  Грос Ганс (1847–1915) – немецкий ученый, автор фундаментальных трудов по криминалистике.


[Закрыть] и Хоплер, перечислив все, что следователь должен знать и уметь, обрисовав, каким надлежит ему быть и что он должен делать в таком-то и таком-то случае, твердо и открыто заявляют, что прежде всего он должен родиться в сорочке. Иначе-де он гроша ломаного не стоит. У одних людей рука легкая, другие – неудачники и недотепы. Это неоспоримо. В конце концов секрет успеха – это секрет случая. Осуществление любой мало-мальски сложной операции (как-то: отправка на почте письма с адресом и маркой, ограбление банка или прикрепление к стене картины) чревато тысячью коварных и непредвиденных осложнений, которые ставят под угрозу успех дела. Без капли везения вам и ботинка не зашнуровать. В то же время, как бы ни был загадочен и непредвиден случай, он в известной мере обусловлен вашими взглядами на жизнь, вашим темпераментом, вашим настроением, храбростью, энергией и предприимчивостью. Счастье любит смелых, но чтобы быть смелым, для этого, братцы, необходимо обладать определенной практической философией, светлой головой, живой заинтересованностью, уверенностью в себе и массой других оптимистических качеств. Хотя успех – это случайность, однако сама случайность – отнюдь не просто случайность. Случайность можно заслужить, случайность можно призвать. Спросите об этом великих людей дела.

Детектив обязан быть везучим, у него должна быть соответствующая натура: он должен обладать известным запасом оптимизма и не должен быть тугодумом, не должен иметь личных пристрастий; он должен быть деятельным и отличаться некоей свободой духа. В нем воспет современный герой – человек преуспевающий.

Протоколирование. В романтической литературе человек либо прекрасен, либо отвратителен по своей сути. В детективных романах подобные крайности отсутствуют. В разговоре с девушкой детектив отмечает не то, что ее руки созданы для любви, а что этими руками она пишет на машинке: он даже не заметит робкого взгляда воплощенной невинности, но зато возьмет на заметку несколько веснушек на носу или грязь на туфле. В романтической литературе по башмаку никогда не видно, кто во что вляпался. Здесь же мир совершенно иной. Даже у преступника на носу написано не то, что он преступник, а что он пьет можжевеловую водку и потому, по всей видимости, является торговцем-разносчиком. Даже Каинова печать была бы тут не знамением божьим, а «характерной приметой» и следом прежней профессии (скажем, лоб был разбит о плуг или во время падения с сеновала).

Действительность здесь тоже фиксируется. С нее попросту снимается протокол. Когда детектив входит в комнату, его привлекают не царящая там атмосфера многолетней мирной жизни, а царапины на двери или отсутствие пыли на камине. Все окружающие предметы существуют лишь для того, чтобы запечатлевать чьи-то следы, и даже люди – всего-навсего носители следов собственных деяний. Детектив не посмотрит мне в глаза, чтобы сказать: «Послушайте, вы хороший, вы прекрасный человек, это сразу видно». Он взглянет на меня и скажет: «Вы зарабатываете себе на жизнь пером, думаете, опершись головой о спинку кресла (догадка, подсказанная, видимо, моими взъерошенными на затылке волосами), и любите кошек. Сегодня вы были на Индржишской улице[203]203
  На Индржишской улице в Праге находится главный почтамт.


[Закрыть] – когда там наконец закончат строительство дома? – и отправили письмо в Англию» (как он об этом проведал, до конца дней останется для меня загадкой). Для детектива весь земной шар – лишь «место преступления», покрытое изобличающими следами. И я жду великого детектива, который узрит на звездах отпечатки пальцев господа бога, а в покрытой росой траве измерит следы его ступней. И схватит его.

Уникальность. Но нет, нет никаких отпечатков пальцев по методу Гальтона[204]204
  Гальтон Френсис (1822–1911) – английский антрополог, путешественник и писатель. В 1889 г. предложил метод установления личности по отпечаткам пальцев, получивший название – дактилоскопия.


[Закрыть]. Настоящий детектив не унизится до того, чтобы с помощью какого-то несчастного отпечатка пальцев (исключительно для вашего сведения: рисунок отпечатков напоминает спирали, зигзаги или волнистые линии[205]205
  Божий перст оставил бы знак бесконечности. (Прим. автора.)


[Закрыть]) искать преступника в архивах полицейского управления. Согласно существующей полицейской практике, обычно новое дело присовокупляют к уже расследованным и, таким образом, ищут бандита среди бандитов, а не среди владельцев бубенечских вилл[206]206
  Бубенеч – район в северной части Праги.


[Закрыть] и вора – скорее в Еврейских Печах[207]207
  Еврейские Печи – в те годы – холмистая пустошь в рабочем предместье Праги – Жижкове, место отдыха бедноты.


[Закрыть], чем среди членов «Философского общества». Полиция без труда раскрыла бы убийство на улице Морг, если бы на основании надежных данных могла утверждать, что такие убийства совершают обычно гориллы. Полицию отличает особая и несколько меланхолическая уверенность в том, что все случаи – стары и обыграны и протекают по определенным устоявшимся правилам. Самое удивительное здесь то, что в большинстве случаев она права.

Напротив, перипетии детективных романов – это криминальные уникумы, не укладывающиеся ни в какие правила, не поддающиеся обобщению и проверке ранее известной практикой. Каждый ход должен быть абсолютно оригинальным изобретением мастера, плодом находчивости и новым мировым рекордом. Необходимо искать новые и новые повороты, такие, каких еще не бывало, такие, которые превосходят все известные, такие, по сравнению с которыми все предыдущие – ноль, такие… такие… короче говоря, сногсшибательные. Это имманентное проклятие детективных романов, их злой дух, их муки, их погибель. Ибо знайте, что они уже при последнем издыхании, они до смерти измотаны сумасшедшей гонкой. В отчаянии они ухватились за политику великих держав, за немецкого императора, за мировые войны, но и это все уже обсосано, и если их не спасет папа, марсиане или конец света, мы сможем говорить о бывшем литературном жанре. Fueramus Pergama,[208]208
  Были и мы когда-то Пергамом (лат.) – Пергам – Троя; сожаление о славном, но безвозвратном прошлом.


[Закрыть] аминь.

Будем же благодарны судьбе мы, остальные писатели, кто, вопреки своему стремлению проявить себя по-новому, пишет на извечные темы. Извечные темы у нас никто не отнимет. Извечные темы неисчерпаемы, ибо, учтите, мы сами постоянно множим их, и когда будем подводить свои личные итоги, то увидим, что и мы – староваты, хотя много лет тому назад притязали на некую новизну. Можно изобрести много чего нового, но в прежней действительности столько неоткрытого и невообразимого, что мы всегда можем отправиться туда, как в золотое Эльдорадо.

Кажется, что и в самом деле детективный роман уже миновал свой апогей, оказавшись всего лишь скоропреходящей модой. Но примечательно, что в каждой преходящей моде заключено нечто извечное. Между тем, если в моду вошли меховые шубы, ни один из наших современников даже самого преклонного возраста не вспомнит, что они были в моде еще в каменном веке. Если носят, к примеру, короткие юбки, то забывают, что они были в моде уже у праобитателей Соломоновых островов. В известном смысле любая мода – это возвращение вспять и атавизм.

Мы видели, что в детективном романе оживают древние мотивы: находчивый судья, тайна, Уленшпигель, эпическая охота. В то же время мы заметили, что здесь с прямо-таки документальной наглядностью отражается исторический переворот в современном мышлении. Практический рационализм, методичность, всесторонняя образованность, абсолютный эмпиризм и страсть к наблюдению, анализ и увлечение экспериментом, философская констатация и подавление всякой позорной субъективности, – не напоено ли это все молозивом и молоком священной коровы нашего века? Честное слово, я говорю это и в хорошем и в дурном смысле: детектив – собирательный тип нашего века, так же как Сид – собирательный тип рыцарского средневековья. Полно и жадно живет он современностью, всегда up to date[209]209
  с учетом требований сегодняшнего дня (англ.)


[Закрыть], неизменно употребляя в дело все, что дают ему наука, техника, газеты, опыт только что протекшего мгновения. Нет человека более современного, чем он. Что для него Гекуба?[210]210
  Что для него Гекуба? – Гекуба – одна из героинь «Илиады». Гамлет в трагедии Шекспира говорит об актере, читающем монолог о страданиях Гекубы: «Что он Гекубе, что она ему?»


[Закрыть] Но если кто-нибудь выкрадет из музея ее золотой треножник… Вот это уже достойно внимания! Facts! Facts! Facts! Ибо настало время фактов, а отнюдь не слов.

Ты же, святой Фома, ты – патрон детективов, потому что не признал ты таинства, пока не вложил пальцы в рану. Убедившись, что она нанесена острым металлическим орудием снизу и что она, безусловно, смертельна, ты счел дело расследованным вполне удовлетворительно.

Выводы сделайте сами. Если можно сделать несколько – выберите любой из них. Что касается меня, то я не хотел вас ни в чем убеждать. Но мне приятно находить хорошее в области, пользующейся дурной репутацией.

Последний эпос, или Роман для прислуги
© Перевод И. Порочкиной

Уже два часа ночи, а до конца романа еще сто пятьдесят страниц. И Фанни или Мария, лежа под полосатой периной, читает:

«– Ни за что! – закричала Берта страшным голосом и упала без чувств».

Или:

«Тут бандит захохотал и пронзил Анжелику дьявольским взглядом.

– Теперь ты не уйдешь от меня, – просипел он и бросился на несчастную сироту».

«– Клянусь вам, граф де Бельваль, – произнесла Цецилия твердым голосом, – что свою тайну я унесу с собой в могилу».

«Их губы встретились в первом невинном поцелуе.

– Не сон ли это? – вздохнула Анжелика и вынуждена была опереться, чтобы не упасть. Тут дверь распахнулась, и в комнату вошел…»

«– Этот благородный человек, – растроганно произнес добряк нотариус, – ваш отец, мадемуазель де Клеан. Итак знайте, что двадцать лет тому назад, незадолго до вашего рождения…»

Три часа ночи, а керосиновая лампа все еще горит. Мария или Фанни встанет в шесть, завтра стирка, хозяйка будет ворчать целый день, но поймите, ведь Мария или Фанни должна проводить мадемуазель де Клеан к алтарю. «А когда через год граф де Бельваль вернулся из кругосветного путешествия, он поспел как раз вовремя, чтобы стать крестным отцом прелестного младенца…»

Слава богу, все кончилось хорошо. Мария или Фанни может спокойно заснуть, могу спокойно уснуть и я. Бывают минуты, когда становишься вялым и хмурым, когда не веришь ни в себя, ни в других, когда без конца пережевываешь свое плохое настроение и плетешь в уме такую серую паутину, что любому станет тошно. И когда моя старая служанка видит меня в таком состоянии, она приносит мне толстую книжку без обложки, – уж и не знаю, у кого из соседей она ее раздобыла, – и говорит при этом, что книжка, видно, очень хорошая и не мешало бы пану доктору ее почитать. Я рассказываю об этом, чтобы объяснить, отчего мои познания в области подобной литературы несколько сумбурны. Поскольку обычно отсутствует титульный лист, в самом деле не знаешь, кто написал книгу и как она называется. Впрочем, название здесь столь же несущественно, как и название вещи, которую наигрывает во дворе шарманщик. Прелесть шарманки, как и прелесть такого романа, – не индивидуальна, она безымянна и общечеловечна.

Если вы во всем разочаруетесь, или заболеете, или будете обмануты, возьмите у Марии или Фанни роман и читайте, читайте до двух часов ночи.

Следует различать «роман для прислуги» и календарную литературу[211]211
  Календарная литература. – В Чехии календари издавались с литературными приложениями, рассчитанными на самого широкого читателя. Чапек посвятил этим народным календарям эссе «Календари», вошедшее в книгу «Марсий, или По поводу литературы».


[Закрыть]. Календарная литература ведет свою родословную от трезвого реализма (поскольку является плодом, как правило, женского интеллекта). Роман для прислуги – прямой потомок романтизма. Больше того, роман Фанни или Марии в конечном счете восходит к рыцарской эпике. Он может гордиться традицией более древней, чем христианство. Его корни уходят в эпоху мифов. Его начало вы найдете в сказках.

Уже давно установлено, что в то время, как хозяин с удовольствием читает роман из жизни столичного дна, прислуга с не меньшим удовольствием читает роман из жизни герцогов и графов. Это естественно: каждого привлекает романтика иной, незнакомой жизни, и пока хозяин, погрузившись в чтение, переживает в воображении возможность жить среди отбросов общества, прислуга получает столь же основательную возможность заделаться графиней. Так литература выравнивает социальное неравенство нашего мира.

Но подобная социальная трактовка не совсем полна. Я думаю, что герцоги и графы из романа Фанни и Марии являются своего рода вариантами эпических рыцарей, принцев и королей и что Фанни и Мария, лежа под своими полосатыми перинами, приобщаются к тысячелетней традиции Большого Героического Эпоса. Хотя Фанни влюблена в слесаря, а Мария выйдет замуж за портного, в глубине их сердец дремлет извечный эпический инстинкт, культ героя, восторг обожания, преклонение перед силой и роскошью. В этом мире эпики богатство и знатное происхождение не соотносятся с понятием социального неравенства, а является чем-то гораздо более простым и древним – идеализацией и прославлением человека. Мария знает, что ее портной не может на каждом шагу совершать благородные и героические поступки, у него попросту нет для этого времени; ни один из ее знакомых не может даже, на худой конец, стать злодеем в дьявольском обличье, потому что для этого у него тоже нет времени. Нужно быть графом или герцогом, чтобы без помех предаваться страстям, подвигам, любви или интригам. Знатность и богатство – это как бы необходимая предпосылка романтического поведения и замысловатой фабулы. Ниже от барона – область реализма, психологии и не исключено даже – социальных проблем. Но область эпики простирается вверх от баронов, банкиров или преступников, если не брать в расчет книги о дальних странах.

Обыкновенный человек, вроде Марии, Фанни, меня или вас, который читает подобное, с головой погружен в заботы о хлебе насущном. Он занят своим будничным делом, а не деяниями, он не может просто так пойти и убить кого-нибудь или пожертвовать собой ради кого-либо; тут есть, я бы сказал, препятствия чисто технического порядка. Мария должна стряпать, я должен писать, да и у вас хватает работы на шесть или восемь часов ежедневно. Но граф де Бельваль «унаследовал от отца ренту в триста тысяч фунтов стерлингов»; к тому же, в отличие от обычных графов, он не занимается ни политикой, ни экспортом сахара, ни разведением голландских коров; он представляет собой, так сказать, чистый, стопроцентный эпический объект. Он красив и силен, этот «лучший фехтовальщик Франции». У него горы денег и благородное сердце – так пусть покажет, на что он способен.

*

Попутно заметим, что данный персонаж из романа (неважно – мужского или женского пола), как правило, поразительно совершенен в том смысле, в каком совершенна, скажем, универсальная гипсовая модель носа или универсальный тростниковый манекен у портных. То есть он не только не наделен слишком крупным носом или выступающей лопаткой, но и его внутренний мир свободен от какого бы то ни было своеобразия и индивидуальных черт. Будь у него массивный нос, он был бы уже образом ростановским и относился бы к разряду поэзии. Будь он заядлым рыболовом или заикой, исследователем инфузорий, любителем фуксий или слабительного, он в мгновение ока оказался бы героем другого литературного жанра, далекого от того, который мы рассматриваем. Нашему же герою если и разрешается какое-либо увлечение, то лишь охота и верховая езда, составлявшие некогда рыцарские доблести.

Его лицо либо бледно, либо смугло, у него не бывает ни плеши, ни двойного подбородка, на лице его ни бородавок, ни щетины, ни пятен или складок, в крайнем случае оно «изборождено глубокими морщинами, свидетельствующими о перенесенных страданиях». Он обладает абсолютно идеальным и дистиллированным характером, он не буйный и не унылый, не пугливый и не флегматик, у него нет никаких слабостей и никаких пристрастий, но он ничем особенным и не блещет, разве что только мужеством, способностью жертвовать собой, любить, сражаться на рапирах и прочими эпическими добродетелями. Точно так же мадемуазель Клеан или любая другая мадемуазель – прекрасна, целомудренна, она ангел доброты и покорности, других качеств у нее нет.

Человек, наделенный индивидуальными чертами, есть прежде всего носитель этих черт и следовательно не может быть просто носителем действия. Скажем, необходимо, чтобы Цецилия была проколота бандитами, связана и заперта в горящем доме. В такой ситуации не имеет ровно никакого значения, что Цецилия, возможно, страдает малокровием, забывчива и во многих отношениях непрактична. Ее отчаянное положение невероятно усложнилось бы, обладай она подобными качествами. Припомните, ведь в следующей главе растворится дверь и Цецилия войдет в комнату, где совещаются ее убийцы. Чтобы решиться на подобное, человек должен обладать либо лошадиной натурой, либо никакой, – таково требование сюжета. Чем сложнее перипетии, тем примитивнее персонажи. Если ситуация должна быть захватывающей, не смеет быть захватывающей Цецилия. Сочетание того и другого породило бы нечто жуткое, вроде как у Достоевского или у Стендаля.

*

Иначе обстоит дело со злодеями. У злодея уже на лбу написана его низменная сущность. Он худ, у него восковой цвет лица, взгляд пронзительный и ледяной, нос ястребиный; зачастую злодей уродлив; голос у него неприятный. Женщина-злодейка – это брюнетка ослепительной красоты, обладающая необыкновенно жгучим взглядом. Плохие люди безоговорочно плохи. Похотливость, жадность, лживость и жестокость соединились для того, чтобы получился дьявол в человеческом обличии. Злодей не знает иных увлечений, кроме злодейских, и ничем иным кроме зла он не занимается. Средства для достижения целей у него неограниченные и самые колдовские. К его услугам потайные двери, подземные ходы, парашюты, яды, составители подложных писем, «свои люди» в полиции и профессиональные убийцы. Он может прикончить вас отравленной булавкой. Он способен выступать в любом подобии. Знайте, что вы никогда не можете быть уверены, с кем имеете дело. Такое исчадие ада может представиться даже вашей собственной женой, и вы этого не заметите. Точно так же злой колдун может обернуться диким кабаном или черной собакой. Я полагаю, что все эти превращения каким-то образом связаны с язычеством, магией и шаманством.

И все прочие персонажи романа либо добры, либо злы. Среди слуг, возниц, лесничих и нотариусов вы встретите превосходных, преданных, честных людей, готовых лечь костьми ради благого дела. А поскольку они принимают участие в событиях больше с жаром, чем с осторожностью, то зачастую гибнут от кинжала или огнестрельного оружия. Вообще действия преступников в большей степени отличают организованность, хладнокровие и продуманность, чем поступки людей добродетельных; и когда, невзирая на все, негодяев постигает кара, это лишний раз доказывает, что добродетель, несмотря на свое поистине необыкновенное растяпство, хранима чудесным провидением.

*

Что касается Страшного суда, то я думаю, господь бог не в состоянии судить грешников, поскольку знает их слишком хорошо. Если как следует приглядеться к самому отпетому из злодеев, то, несомненно, можно заметить, что, собственно, не такой уж он ужасный злодей; он, конечно, порядочная дрянь и ему присущи тысячи пороков, дурных наклонностей, изъянов, пагубных страстей, но есть в нем, как ни верти, нечто такое, что не согласуется с понятием безнадежной испорченности. Я хочу этим сказать, что психология разрушает стройную и ясную моральную классификацию добра и зла, что делается это, безусловно, в ущерб добру и способствует незаслуженному возвышению грешников.

Таким образом, роман Марии или Фанни продолжает старую моральную традицию, утверждающую, что хорошее – хорошо, а плохое – плохо. Более того, он продолжает древнюю традицию мифов, согласно которой существует абсолютно образцовый порядок вещей и дурной порядок вещей. Есть добрые джинны и злые джинны. Существует небо и ад. Злой герцог сильно смахивает на злого джинна или на злого чернокнижника, он прямо-таки мифологически плох так же, как мифологически плоха ведьма Полудница или колдунья из «пряничного домика». Зло в герцоге живет не как его личное свойство, а как обезличенное начало. В то же время Цецилия или Анжелика абсолютно и незамутненно добродетельны, подобно тому как добродетельны Золушка или благородный принц. А поскольку добродетель прекрасна, то и они прекрасны.

Тут, наконец, мы можем сделать передышку в своих выводах. Мы весьма далеки от нравственной развращающей психологии; к нам не приблизится Искуситель, шепча: «Взгляни, взгляни на человека; сейчас я сдерну с него покров, ибо знай: я Искусство, я сама жизнь, я несу тебе сочувствие и познание». Нет, ничего подобного не произойдет. В этом мире добродетельных и злонравных нет места для половинчатости и двуликости, предпосылок и смягчающих обстоятельств. Явственно, как ядрышко ореха из скорлупы, вылущивается из сюжета извечный мотив Вины и Невиновности.

*

Когда говорят «невиновность», следует сейчас же добавить «напасти», потому что эти понятия с абсолютной и предопределенной неизбежностью неотделимы друг от друга. В силу сюжетных и моральных причин невиновность подвержена напастям. Ее преследуют, ей угрожают огнем, мечом и ядом, на нее клевещут, ее заточают; трудно себе представить, насколько рискованно быть невиновным. При этом невиновность поразительно невезуча, со своей прямо-таки святой доверчивостью она попадается в любую ловушку, проявляя такую слепоту, что порой читатель невольно начинает возмущаться ее неслыханной неосторожностью. Какой черт дернул графа Рауля ввязываться в это дело? Почему он не сунул в карман револьвер или не прихватил кого-нибудь в помощь? Если ему не поможет случай, он наверняка погиб. Ну, и что вы на это скажете? Случай ему помог. Верный Якуб тайком следовал за ним, и, слава богу, все обошлось. А тремя страницами дальше Анжелика попадает в лапы мерзавца, завлеченная подложным письмом.

Мужчины бесстрашны, это верно, – вот только чего они всюду суют свой нос? Женщины, как правило, менее активны и усложняют ситуацию на свой лад. Они часто хранят какую-либо тайну и не выдают ее ни за что на свете, хотя это чрезвычайно упростило бы все дело. Они поступают так из самых добрых и благородных побуждений, но если б Цецилия вовремя сообщила Раулю, что злодеем является не кто иной, как отец Анжелики, дело не дошло бы до кошмарных событий, в результате которых Цецилия сходит с ума, а граф де Бельваль чуть не погибает. Добродетель, предоставленная самой себе, поразительно непрактична, она не учитывает обстоятельства.

Зло, напротив, учитывает все, кроме случайности; будучи по природе абсолютно рациональным и методичным, оно не ожидает чудесного вмешательства непредвиденного. Кто бы мог предположить, что несчастная помешанная вдруг обретет рассудок и выступит против мерзавца? Какое счастье, что верный Якуб подобрал брошенный клочок бумаги! Как сверхъестественно и непреложно замкнулась наконец цепь улик! Добро побеждает, но отнюдь не без вмешательства высшей силы, которая, кажется, господствует над миром. Случайности, чудеса и неожиданные встречи рассекают узел несправедливостей, затянутый хитроумным и крайне практичным злом. Преступление наказано, злой герцог проглатывает яд, который он носил в перстне, и – как минимум – одна свадьба с появлением затем прелестного младенца венчает дело во вновь обретенном царстве нравственной гармонии.

Странно, но факт: чем выше рангом литература, тем безрадостнее конец романа. «Преступление и наказание» не заканчивается появлением на свет прелестного младенца. «Госпожа Бовари» не заканчивается свадьбой. Стриндберг[212]212
  Стриндберг Юхан Август (1849–1912) – шведский драматург, прозаик, публицист.


[Закрыть] в своих произведениях ужасает бездетностью и т. д. Действует некий скрытый закон, согласно которому достоинства литературы обратно пропорциональны счастливому исходу. Роман Марии или Фанни непременно оканчивается счастливо. Было бы просто немыслимо, если бы такая невинность осталась невознагражденной, а такая низость не оказалась изобличенной. Нравственный космос был бы развеян в пух и прах, если бы этого не произошло. Сказка перестала бы быть сказкой, не будь змей в конце концов убит, а колдунья наказана: сказка превратилась бы бог знает во что, в нечто омерзительно напоминающее реальность. Если бы Золушка не стала женою принца, ее история была бы всего лишь печальной картиной жизни, скажем, жизни той же Марии или Фанни.

*

Да, все это в порядке вещей. Невинность априори положительна, подлость априори безусловно отрицательна, все, что исходит от нее, заведомо отрицательно. Злодей не способен любить, он способен лишь ненавидеть. Злодей не может улыбаться, он может лишь дьявольски хохотать. У злодея не может быть прелестного младенца, самое большее, на что он способен, – это приказать убить его. Пусть он преуспевает в своих делах, – счастья ему не дано. Солнце для него не светит и цветы не благоухают. Его окружает мрак, ночь, подземные ходы и шепот сообщников. Мир поделен на две части: на светлую, прекрасную, добродетельную, и на черную, промозглую, кошмарную, полуночную. Мне кажется, что это – последняя форма древнего культового философского дуализма добра и зла. Так бытует среди нас (без обложек и с оторванным титульным листом) самая древняя мифологическая традиция, о которой мы не ведаем только потому, что она слишком обыденна, – ведь не обращаем же мы внимания на другие традиции лишь по той причине, что сталкиваемся с ними на каждом шагу.

*

Однако не подумайте, будто роман Марии или Фанни – произведение мифологическое или на темы чистой морали. Это эпос. Тема его – борьба. Борьба не на жизнь, а на смерть: кровь, козни, преследования, травля, поражения и победы. Как бы там ни было, а единственное, что будет интересовать человека до скончания света, это – борьба. И любовь. Все остальное преходяще. Психология, пацифизм, сексуальный вопрос, социальные проблемы и все прочее – пройдет, но любовь и борьба непреходящи. Мы напряженно следим за борьбой партий или принципов. Мария и Фанни с напряжением следят за борьбой злого герцога против Анжелики и Рауля. Мы хотим спасти себя или весь мир. Мария и Фанни хотят спасти Анжелику. Вообще спасти невинность. Но главное – они хотят спасти любовь.

Что же мне в таком случае превознести? Добродетельную, неподкупную невинность, преследуемую, будто лань, и страждущую, как агнец? Или верную и жертвенную любовь, великую любовь, целомудренную, великодушную любовь, любовь мужественную и вечную, словом, вообще любовь? Это и впрямь великие идеалы. Но тут мне надлежит превозносить сюжет, захватывающий, сложный, необыкновенный, все определяющий, сюжет эпический, кровавый, удивительный и страшный, сюжет, полный загадок, тайных умыслов, интриг, случайностей, кошмарных ситуаций, внезапных явлений, роковых ловушек, чудесных превращений, пропавших документов, потайных дверей, нотариусов, любви, разоблачений, пустынных местностей, поединков, подкинутых младенцев и похищений. И страшных клятв. И фамильных тайн. И посмертных завещаний, тюрем, побегов, спрятанных кладов, потайных шкатулок, накладных бород, лживых показаний и прочих волнующих и прекрасных вещей, которые я не в силах все перечислить. Да, и еще пожаров, тайных венчаний, бокалов с отравленным вином (в которое всыпан белый порошок), ночных налетов и подложных писем. И ударов кинжалом. И отмычек, и склепов.