Текст книги "Порядок в культуре (СИ)"

Автор книги: Капитолина Кокшенева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Екатерина Васильева талантливо и глубоко в этом непростом спектакле будет говорить с нами о том, как Анна, жена Федора, сможет несмотря на все-все трудности не изнашивать душу свою, но копить ее сокровища. Она будет копить, наживать душу не для себя, но для своего Феди и детей (на которых она и будет тратить накопленное). Но вот попробуйте, накопите, живя в чужих домах, на чужих землях, с чужими людьми, испытывая страшную ревность к этой ужасной женщине Аполлинарии Сусловой, которая писала ее мужу, не давала им покоя? Как накопить душу, если она рвалась от боли и сострадания к мужу, проигрывающему последние деньги и зараженного страстью к игре? Как научиться терпеть и прощать, когда муж закладывает твое последнее пальто, чтобы выкупить шубу жадной Эмилии Федоровны (немки и жены умершего брата, требовавшей всю жизнь от Достоевских материального обеспечения)?!

Екатерина Васильева точно знает: «Кто хочет сохранить душу, тот ее потеряет». Кто боится тратить ее на других, тот растратит ее все равно. Для православной женщины, для жены-христианки не может быть иного пути как прощать сорок раз по сорок раз (по сути – всегда).

Анна Сниткина-Достоевская будто всякий раз заново училась любить своего мужа. Вот случилась обыкновенная ссора из-за зонтика (актеры показали отменную согласную игру), закончившаяся страшным раздражением Достоевского, выкрикивающим обиднейшие слова жене. Но потом было его покаяние, которое она приняла с благодарностью. Суть этого преодоления обстоятельств, смывания нечистого в отношениях Екатерина Васильева трогательно и искренно передала в сцене поломанного гребешка (Федя просил не ломать, а она сломала сразу три зуба и ужасно расстроилась, что Федя подумает, что это специально, после вчерашней ссоры с зонтиком.) И она горько плакала, а муж совсем не рассердился, но напротив, утешал ее. Ключевое слово для женского сердца здесь именно это утешение (когда наступает мир и тишина в отношениях). И снова эти сокровища примирительного утешения она навсегда положит на сердце: «Я знаю, что именно в эти минуты он и был настоящий». Именно потому и была она счастлива, что этого, часто сокрытого в буднях, настоящего человека в своем муже она умела поддержать и пожалеть. И помнить благодарно его слова поддержки, любви, утешения.

Все сердечное, теплое, душевное в этом спектакле выявляется и неожиданными режиссерскими приемами (а роль тенора – отличного профессионала Ярослава Здорова, – тоже важна и заметна. Он исполняет и классику, и народные напевы, и что-то бытовое-шутливое, воссоздавая всякий раз то ситуацию легкой усмешки, то передавая внешнее, что врывается в мир семьи Достоевских. Вообще живой голос певца – роскошная «рамка» к сценической картине.) Режиссер и актеры совсем не играют никакой «достоевщины» и надрыва, но показывают нам жизнь героев, которые не озабочены ни своим величием, ни тем, как они будут выглядеть в глазах потомков. Эта жизнь Анны раскрывается Екатериной Васильевой не через «величие миссии» (быть женой при великом писателе), но через искренность и нравственную стойкость, через ясность и простоту своих забот и женских задач. Ничего особенного – все как у многих русских женщин… Христианок.

Конечно, они и современную публику чуть пожалели, когда рассказ об ожидании ребенка и смерти девочки передали через куклу: положит актриса куклу в коробочку как в гробик и перевяжет траурной лентой. Все. И от страшного символизма этой сцены перейдут к другой, когда Достоевские разыгрывают домашнюю пьесу в стихах «Абракадабра» на тему невинности и заманивания жениха. Правда, смешно получилось – особенно когда Екатерина Васильева ловко пересаживалась со стула на стул, мгновенно превращаясь из грубой маменьки в жеманную и глуповато-восторженную дочку. В этом серьезном спектакле есть и радостная театральность.

Бенефис удался. Васильева царствовала на сцене. Но чтобы царствовать, нужно знать, что есть на кого опереться. И Александр Мезенцев тоже блеснул в своей работе: помогая актрисе, смог существовать на сцене с несомненным тактом и мужским достоинством.

Да, Анна Сниткина была счастлива. Потому что училась любить всю жизнь. Потому что христианкой была не на пригляд и показ, а значит, и спрос строгий вела с себя. Это и была главная линия ее жизни – наполненная любовью и смирением, нравственной цельностью и покаянием. И еще терпением, терпением, терпением…Талант актрисы Екатерины Васильевой словно усилил все эти мысли и чувства. Ведь без её личного трепета и волнения ничего бы и не случилось. Не случилось этого нашего взгляда на себя: она, жена Достоевского, могла испытывать блаженство (рыжики!) в их вечной нищете, а мы все боимся, боимся… То кризиса, то нежеланных детей, то угрюмых и «неблагодарных» мужей. Спектакль как-то очень духовно трезвит и жизненно укрепляет.

Долгопрудненская осень

Так называется V областной театральный фестиваль, организаторами которого являются Долгопрудненский муниципальный театр «Город», администрация города и Министерство культуры Московской области. В этом году на фестиваль приехали шестнадцать театров, представивших самые разнообразные спектакли: для детей и таких, где играют дети вместе со взрослыми, спектакли музыкальные, кукольные и драматические. Здесь принимают всех, а наградная статуэтка (символ фестиваля), созданная известным скульптором Александром Рожниковым, представляет собой лодочку с театральными масками, смело плывущую по бурным волнам жизни.

Играть добро!

Не случайно работа ведущего артиста пушкинского музыкального театра Кирилла Демьянова в спектакле «Волк, лиса и лесные чудеса!» была отмечена специальным дипломом жюри. В этой музыкальной сказке он играл Волка, изысканно распевая от его имени арии. Но самое главное, что им был сыгран характер – преодолевая образ привычного сказочного волка-злодея, театр представил его мягким, человечным и ответственным (в основе спектакля лежит сюжет сказки о «Золотом цыпленке» – Лиса и Волк похитили яйцо, высиживать которое пришлось Волку, а потому появившийся на свет цыпленок зовет его «мамой», а потом понимает существенную разницу между фальшивой мамой-Лисой и ставшим ему настоящим папой – Волком). Спектакль Игоря Ильина (режиссер-постановщик) получился нарядным, озорным и добрым. Здесь любви и творчеству пропели гимн. Игра артистов в нем – это вполне «жизнь всерьез», а потому и искренность переживания спектакля юными зрителями была так захватывающа.

Лучшие детские спектакли фестиваля содержали в себе праздничность как сущностное качество. Такими были «Муха-Цокотуха» (по мотивам К.Чуковского) Долгопрудненского театра «Город»; «О многих шестиногих!..» Балашихинского музыкального театра «Орфей»; «Сказка о потерянном времени» (Е.Щварца) Серпуховского музыкального театра «Зазеркалье».

Театр «Город», на сцене которого и показывался фестивальный репертуар, в своем спектакле для детей продемонстрировал высокую культуру ансамблевой игры. Кому не известна «Муха-цокотуха»? Всем известна. Но чтобы получился именно спектакль, режиссер-постановщик Антон Преснов насытил его веселой жизнерадостностью, развернутыми композиционными мизансценами, когда сразу все герои расположены на сцене, но каждый при этом решает как общую задачу (создание сказочной атмосферы), так и индивидуальную – всякий герой наделен характером, в котором преобладает та или иная черта. Изящна, мила и доверчива Муха-невеста (Кристина Трофимович), отчаянно смел и рыцарски красив Комарик-защитник (Дамир Бахтиев); коварен, ловок и жаден Паук (Павел Князьков); изысканно красива Божья коровка (Лаура Арутюнян); весел, легкомыслен и беспечен прочий сказочный народец. Эмоциональная насыщенность спектакля «собирается» как из экспрессивной, темпераментной актерской игры, так и режиссерской «партитуры», в которой пластика, музыка и ритм мизансцен складываются в синтетическое действие, где, конечно же, добро побеждает зло.

В театре «Орфей» (худ. руководитель Алла Копачинская) мы увидели другой тип спектакля – это попытка построить сценическое произведение искусства на чистом ощущении и впечатлении. Сюжета нет. Есть только «предлагаемое обстоятельство»: на лесной поляне появляются всякие насекомые, а зрители имеют возможность рассматривать их природную красоту. Художник Максим Обрезков создал чистейшие образцы красивых и «узнаваемых» костюмов Мухи и Комара, Пчелы и Божьей коровки, Бабочки и Стрекозы, Жука и Моли. Причем, многие герои этой музыкальной феерии появляются на сцене с детками – у Божьей коровки их девять! Визуальный образ спектакля поражает буйством красок – будто художник нарисовал ту музыку, которая будет сопровождать спектакль. А точнее сказать, сама «ткань спектакля» состоит из музыки, вбирающей в себя героев (все роли в спектакле играют дети разных возрастов). Перед нами одаренные и поющие профессионально маленькие артисты, некоторые из которых являются лауреатами международных конкурсов. Когда-то русский композитор А.Скрябин мечтал создать «симфонию запахов», пытался музыкой передать не просто визуальные впечатления, но неуловимые ощущения. В этом импрессионистическом спектакле театра «Орфей» творится музыкальная легенда о красоте живого мира природы. Я бы назвала его еще и «экологическим» – тут каждая букашка и самый малый жучок поднимаются на высокий пьедестал красоты и сочувствия. В спектакле «О многих шестиногих!..» роль хореографа, режиссера и музыканта органически срастаются друг с другом.

Режиссер-постановщик Оксана Кудрявцева (Серпуховский муниципальный театр «Зазеркалье») привезла на фестиваль экспериментальный спектакль, суть эксперимента которого состоит в том, что играют здесь дети младшего школьного возраста и совершенно взрослые актеры-любители. Такое соединение детско-взрослого мира дает свои неоспоримые преимущества: педагогические уроки даются в игровой театральной форме. Суть дела такова: четверо злых волшебников (играют взрослые) решили вернуть себя в юные годы, для чего им понадобилось двое молодых лентяев (играют мальчики) и двое подружек-болтушек (играют девочки), то есть они нашли тех, кто напрасно и бессмысленно теряет время и не ценит его. А дальше начинается комедия превращений: дети становятся стариками (и, надо сказать, смешно и здорово у них получается это превращение), а старики становятся детьми (правда, сохраняя внешний вид мальчишек-лентяев и девчонок-болтушек). А потом с помощью доброй волшебницы все встает на свои места – дети учатся ценить время, данное им на понимания мира, себя, других. Как и прежние, этот спектакль тоже твердо держится за музыкальность, за «дух музыки», из которого рождаются характеры. Здесь все прекрасно поют. Сама структура спектакля формируется под натиском музыкальной стихии, которая делает эмоционально-выразительными все компоненты сценического действа.

У этого спектакля есть и еще одно достоинство: Оксане Кудрявцевой удалось сохранить детскость спектакля в чистоте, – удержаться в рамках спектакля, где дети играют именно детей, а не подражают взрослым «звездам», что всегда выглядит достаточно порочным и вульгарным.

Нет возможности говорить о всех спектаклях для детей: на любом фестивале есть лидеры и аутсайдеры. Кто-то представил удачных кукол, но создать целостный спектакль с этими куклами не получилось. Кто-то мужественно взялся за фольклор, но язык театра и язык эпоса конфликтуют, и преодолеть этот конфликт не всегда удается. Кто-то явно прислонился к поверхности американской культуры, ковбоям, Техасу и английскому тарабарскому языку, но вместо лихого действия получилось нечто сумбурное, не всегда внятное. А потому я и веду речь о тех спектаклях, где есть это главное для творения качество – целостная система образов, ясная мысль, выраженная сценическими средствами и явленная в актерской игре.

Психологический театр

«Загадочные вариации» Э.-Э Шмита Долгопрудененского театра «Город», «Гулять по-русски» С.Лобозерова Московского областного государственного камерного театра и «Город» Е.Гришковца Чеховского городского театра я выделила в особую фестивальную группу спектаклей, позволяющих говорить о психологическом искусстве сцены.

В «Загадочных вариациях» только два героя (известный современный писатель, лауреат Нобелевской премии и «журналист», его посещающий), но назвать драму их отношений «камерной» весьма затруднительно. Режиссер-постановщик спектакля Юрий Соловьев сосредочен исключительно на психологической интриге действия, в котором царствует именно актер и только актер.

Два актера спектакля – Андрей Долотов и Дамир Бахтиев – это два разных мужских типа. На противоположности их ролевых задач и разности их актерских личностей выстраивается весь контрапункт спектакля.

Андрей Долотов (писатель Абель Знорко) с первых мизансцен язвителен, самоуверен, умен. А все вокруг него будто пронизано холодной красотой безнадежной мысли. Она и в абсолютной тишине северного острова, на котором он живет один; и в мерном ритме холодной морской волны. Жутким звоном звенит (как отточенный клинок) в этой тишине его одиночество. Мы знаем, что защищает он это одиночество давно и упрямо – более десятка лет. И вот оно нарушено – нарушено им же самим, пригласившим к себе на остров некоего журналиста, которого настойчиво интересует последняя книга писателя. Эта книга – роман в письмах, длящийся лет десять-двенадцать. Между мужчиной и женщиной. Между ним (реальным писателем) и его единственной, ставшей навсегда далекой и навсегда любимой женщиной (он выбрал творчество, а не её). Однако писатель настаивает на вымышленных героях, в то время как журналист упрямо говорит, что считает их реальными людьми.

Актерская индивидуальность Андрея Долотова (с его особой, повелительной и мужской силой характера; с его разнообразной эмоциональностью, с его скрытым темпераментом) позволяет актеру и в самой страсти сохранять бесстрастие, как того требует роль.

Дамир Бахтиев – другой. Что-то утонченно-поэтическое есть во всем его облике, как есть и то, что мы называем «свежестью сердца» и умным вдохновением (не восторженным и не излишне пылким, но скорее задумчиво-печальным). Самый главный «эстетический закон» (красивого человека) в него щедро вложен природой.

Хрупким и легким предстает он, назвавшийся журналистом Эриком Ларсеном, в первой сцене спектакля, – предстаёт перед знаменитостью и … соперником. Да, именно так. Они оба, как открывается с ходом спектакля, любят одну и ту же женщину. И женщина эта давно умерла, но журналист (на самом-то деле ее муж и учитель музыки) продлевал ее «жизнь» в письмах к писателю, поддерживая и в себе, и в нем эту великую иллюзию любви.

Пристальная сосредоточенность Дамира в начале спектакля, отсутствие психологической пестроты, сдержанность и медленное нарастание переживания любовного через воспоминания – всё это несётся актером бережно, как драгоценная ноша мыслей и чаша состояний, которую он позволил себе «расплескать» только в финале. (Его герой постепенно, шаг за шагом, отвоевывает у писателя пространство для правды, но именно ее, правды, герой Дамира и не хотел, но вынужден был всё рассказать, т. к. письма были опубликованы, и потому опубликованы, что писателю больше невмоготу стало его тотальное одиночество – он стал ждать реальной встречи с женщиной из их «романа в письмах»). Если бы это было кино – то перед нами был бы всегда «крупный план», когда видны нюансы, горькие уголки губ, насмешка, обращенная к себе.

Понятно, что эта драма с весьма искусственной историей, ценна совсем не идеей «великой любви», но более драматичным поворотом: она о земных ступенях одиночества, о памяти любви, что сделала этих двух мужчин больше уже не соперниками. Любовь для того и другого совсем не пленительная новость, не пылкость, не упоение, но просто жизненный якорь в череде дней. Один их них (учитель музыки Дамира Бахтиева) устал ее держать, устал влачить за собой тень этой любви. А другой (писатель Андрея Долотова) устал от ее бесплотности, ее книжной идеальности и захотел увидеть ее в реальном и телесном женском образе. Но поздно. Ни то, ни другое больше невозможно. Так и произошла встреча того, кто давно одинок с тем, кто был им (одиноким) всегда. О том и поставил спектакль режиссер Юрий Соловьев. «Загадочные вариации» любви теперь стали принадлежать им обоим поровну.

Принципиально иной психологический тип спектакля показал на фестивале Валерий Якунин, поставив пьесу С.Лобозерова «Семейный портрет с посторонним» (вариант названия театра – «Гулять по-русски» мне показался все же не убедительным). Пьеса Степана Лобозерова была написана в 1998 году – родом отсюда, из этого времени, и ее главный герой – СТРАХ. Он – скрытый двигатель интриги. Никогда прежде деревенский человек не боялся так чужих и городских, как показывает теперь Лобозеров. Что-то существенно должно было сдвинуться в русской жизни, чтобы вот так – со страхом и недоверием – они восприняли другого. Итак, деревенская семья, столкнувшись с чужим, приехавшим в деревню из города художником, легко поверила пустившему не без корысти слух Михаилу(он боялся, что девчонка Танька влюбится в художника, а она ему самому нужна). А слух был простейшим: художник-то, мол, сиживал в дурдоме, а потому психически не адекватный (собственно, то же самое он скажет художнику о семействе, где тот остановился на постой). Страх (как символ совершенно непонятно куда и как меняющейся жизни) изменил зрение героев настолько, что все нормальное стало выглядеть гротескно преувеличенным.

Да, Степана Лобозерова совершенно справедливо ставят рядом с Александром Вампиловым. Они – одного эстетического и этического корня. Как и предшественник его, Лобозеров отлично знает быт и приметы российской глубинки, как и он, владеет искусством жанрового сочетания разных драматургических пластов: в каждой драме переплетаются водевильные и трагедийные, мелодраматические и фарсовые признаки.

Режиссер Валерий Якунин смело (идя в ногу с нынешней модой) поместил деревенских героев Лобозерова во «времена расцвета застоя развитого социализма», о чем свидетельствует программка и сценография спектакля (голос Брежнева из допотопного телевизора, красный галстук у Таньки, грубые чулки, и прочие одежды у женщин, выброшенный лозунг про «Да здравствует день танкиста!»). Вообще некоторая мрачноватость и сумеречность деревенской избы – непременные «художественные средства» при любых режиссерских новациях. Это Станиславский говорил о Чехове, что «он очень разборчив в своей любви к правде»! Да на то он и Станиславский, чтобы ТАК понимать драматургию. А теперь скорее неразборчивость в моде.

Спектакль «вывезли» на себе актеры, создав отличные характеры, показав ансамблевую игру, поддерживая ритм спектакля переливами состояний. Николай Басканчин и Валентина Коноваленко (получившие дипломы за лучшие актерские работы) были искрометны и точны, смешны и патетичны, играя русские характеры и хороших, в сущности, людей. (А Лобозерова любят играть утрированно и грязновато, полагая некое свинство за «народный колорит»).

Самое главное, что удалось В.Якунину, несмотря на столь решительную диверсию против времени, – удалось показать на сцене жизнь, которая звучит. Она звучит голосами живых людей, их будней и праздников. Сквозь безотрадность времени (для драматурга – это 90-е годы), сквозь новое социальное уныние, сквозь несчастия и непонимание, светится что-то глубоко добродушное, душевное, нравственно-должное.

А вот третий опыт психологического театра – это опыт бедного театра.

Е. Гришковец, по пьесе которого Сергей Крамаренко поставил спектакль «Город» – типичный представитель так называемой «новой драмы», «эстетические достопримечательности» которой весьма скромны. Минимализм смысловой, идейный, психологический, а также псевдофилософичность – вот её приметы. Здесь, в этой пьесе, достаточно еще молодой герой недоволен собой, недоволен тривиальной семейной жизнью (хотя внешне она вполне благополучна), недоволен хорошей работой, но при этом причина его тотального отрицания самого себя если не клинического свойства, то все же и не поддается ни анализу, ни вразумительной мотивации и артикуляции. Так «не уважают реализм» в нашей новой драме. И всё.

Тем не менее, спектакль получился все же не настолько скучным, как того можно было бы ожидать. Театр наполнил его собой, – своей телесностью и душевностью одарили пьесу артисты. Режиссер спектакля не просто поддержал, а развил идею автора о том, что мы живем во время, когда нет больших идей, больших тем и больших дел. Нет уже ни прежнего оптимизма в искусстве, ни его воспитательного или познавательного значения. Нигилизм – вот ключ к нынешней реальности, а потому художник дает и сценографический образ этой реальности как пустой и монохромной (в сценографии данного спектакля преобладают серые и грязноватые цвета, близкие к серому).

Режиссер не пошел по пути полной оппозиционности к психологическому театру. Напротив, вместо разрыва попытался найти некий компромисс, застраивая актерам роли психологическими деталями. Ирина Полушина, играющая жену героя – Татьяну, вообще не боится довольно глубоко заглянуть в сердце своей героини и обнаружить там и тепло, и любовь и семейные ценности, которые не желает выбрасывать на помойку жизни. Если муж ее Сергей (слишком, слишком юно смотрится в спектакле актер Иван Колдаре) – это антигерой, бесконечно рефлексирующий и критикующий все «в принципе» {модная, почти гротескная, болезнь, ставшая особенно заметной в лучшей сцене спектакля – сцене разговора с другом Максимом (отменная игра М.Макушева)}, то она, Татьяна, напротив – героиня. Не боится остаться одна и не боится защитить свои главные смыслы-ценности.

Тем не менее, «ноющее меньшинство» в лице ее мужа (а в спектакле он один такой) угрожающе неинтересно. И, к счастью, режиссер не пошел за антигероем до конца. И пусть кому-то его развязка этой истории покажется оптимистически скучной, мне, напротив, она показалась важной. Режиссер хотел дать спектаклю некую жизненную упругость, естественность – герой так и не уехал никуда не по слабости или трусости, и не потому, что «от себя не уедешь», но что-то более существенное его удержало (быть может, вспомнил опыт отца, который тоже хотел уехать и не уехал, не бросил сына).

Вот этот опыт финала – опыт соединенности отцовства и сыновства – и есть самое ценное в спектакле, что сделал театр сам, за свой собственный счет, вопреки драме. Музыкальная мифологема «Под небом голубым есть город золотой» звучит в семи вариациях семи разных исполнителей и становится теплым покровом над этим спектаклем.

Искуснейшие

Да, именно они, показавшие комедию «С любовью не шутят» знаменитого испанца Кальдерона де ла Барка, получили гран-при фестиваля «Долгопрудненская осень».

Нет, не стоит напрягать воображение, и представлять себе Испанию XVII века, о чем шутливо и не раз вспоминают сами актеры, играя в свой испанский театр. Обывательский культ «жизненности» и «исторической костюмированности» режиссером Николаем Дручеком, художником Марией Митрофановой, хореографом Алишером Хасановым категорически отброшен. Но как проговорить сложнейший, многоизукрашенный классический текст Кальдерона, чтобы зритель не умер от отчаяния непонимания и последующей за ним скуки?

Они не сочли ни нужным, ни интересным воспроизводить то, что принято в «костюмной пьесе» (если так читать Кальдерона), в которой есть две дочери (на выданье) богатого и знатного рода (Беатриса и Леонора); есть два знатных блестящих кавалера (дон Алонсо и дон Хуан), последний из которых любит младшую дочь и просит в шутку своего друга влюбить в себя старшую. Есть строгий отец, дон Педро, следящий за дочками в оба глаза, но из слежки его возникают только уморительные комические ситуации, к тому же дон Алонсо влюбился самым серьезнейшим и страстным образом в Беатрису и теперь жаждет не игры, но взаимного чувства от неё, – чувства, равного его страсти. Без слуги и служанки, не менее господ влюбленных друг в друга, высокая комедия века Просвещения, естественно, не могла обойтись, как и без пары богатых долдонов, приверженность которых к «чести» так сильна, что напрочь лишает их живого чувства, исключающего их из любовного круга комедии.

Что же делать с этой роскошью интриги, блеском сумасшедшей и пылкой театральности?

Они создали в своем спектакле «С любовью не шутят» царство красоты, ритма, музыкальности, символического языка цвета и роскошного языка любви-эроса.

В строго черное, как в корсет, затянута сцена. На ней больше нет ничего, кроме нескольких стульев, равных количеству актеров, никто из которых не уходит со сцены, а просто садится на стул (по-царски, без опоры, держа безупречно прямой спину), создавая собой будто живое декоративное панно-картину из трех цветов – белого, черного, красного. Символика цветов костюмов читается легко: это чистота, невинность, душа (белое), торжественность, недоступность, земля (черное), эрос, страсть, телесность (красное).

Психологический анализ текста режиссером и актерами был сделан подробнейший, но переведен на язык театрального жеста и ритма. Кажется, они вдохновлялись именно музыкой – там искали соотнесение тона и слова, расцвечивая каждую роль своей ритмической фактурой. Музыка стала субстанцией действия. Музыка каждой роли расшифровывалась в зрительных образах. Актерская игра строго ритмизирована. Мы видим «пластические модуляции» актеров – это жесты каждого героя (у служанки и слуги пластика иная, более сниженная, чем у господ, хотя они все здесь равны в любви, потому как все страстны и все любимы); мы видим группы ансамблевые, мы видим пластические дуэты (испанский налет спектакля – это, безусловно, характерный грим, наложенный на лица, да стать испанского темпераментного мужчины).

Лучшие из сцен спектакля – два «дуэта» Беатрисы (актриса Анна Старцева) и дона Алонсо (артист Антон Афанасьев). Строгая, гордая Беатриса ограждена от мира черной прозрачной вуалью, покрывающей всю ее фигурку (облегающее строгое бело-черное платье придает ей вид изящной статуэтки). Игра с вуалью – где Беатриса бьется в ней как птица в силках, расставлеенных опытным соблазнителем и брутальным мужчиной доном Алонсо, – эта игра пленительна, как пленительны и слова любви, которыми дон Алонсо прикасается к Беатрисе. Словами касаются (дерзкий дон Алонсо в слове смел) и вызывает это слово в героине чувство физического прикосновения – сказать и задеть часто одно и то же. (При этом перемена чувств Беатрисы и Алонсо дана артистами со всем мыслимым щедрым разнообразием: через неприятие и отрицание слов дона Алонсо к вниманию, чувственному удовольствию и волнению).

Стихи произносятся актерами в наложении на ритм, в полном согласии с ритмическими движениями, к которым привыкаешь быстро и принимаешь как должное ритмизированное, эстетизированное слово, которое, однако, отнюдь не умаляется настолько, чтобы сдать свои ведущие позиции. «Слова не на высоких царственных котурнах, а в грубых деревянных башмаках» теперь вспоминает уже влюбленная всерьез Беатриса. Беатриса, еще недавно страшно ученая, знающая латынь, гордая своей красотой и невинностью, теперь желает подлинной жизни, мужских взглядов и слов нежности, от которых падает ее завеса гордости.

Это вообще принцип спектакля: тезе противостоит антитеза. Роскошной статуарности, физической отточенности силуэтов всех героев, умной графике мизансцен противостоит необузданная сила чувств влюбленных друг в друга взаимно, счастливо, самозабвенно. Режиссер так точно очерчивает всякую мизансцену, так рельефно располагает актеров друг против друга, заставляя всех слышать и видеть друг друга каждую секунду сценического времени, что в спектакле вообще нет ни пустот, ни пауз. Воображаемые шпаги в руках артистов в момент сражения мы просто видим – так точны их движения, а нитка с иголкой в руках Беатрисы не требуют никакой материализации – мы верим, что она шьет.

В этом спектакле о превратностях любви, о страстном влечении мужчины к женщине (особенно актуальным в нынешней культурной ситуации стертой половой принадлежности) актеры принесли себя в дар – в дар нам, зрителям. Анна Старцева и Анастасия Дворецкая, Юрий Вьюшкин и Антон Афанасьев, Валерий Кукшкин и Степан Куликов, Елена Безухова и Дмитрий Чукин с Кириллом Водолазовым показали, что театр не есть дополнительный аксессуар к драматической литературе, что театр имеет свою собственную природу, отличную от кино. А классическое произведение – это не мертвый склад чувствований людей прошлого. Старые любовные слова они превратили в переживаемое каждым из нас, раскрыв фантастическое богатство классического языка любви.

* * *

Пятый областной театральный фестиваль «Долгопрудненская осень» завершался торжественной церемонией. Не щадившие себя в фестивальные дни артисты театра «Город» (принимающая сторона) пели что-то осеннее и грустное, а его директор – Жаннетта Арутюнян, наверное, уже размышляла о будущем. Ведь маленьким муниципальным театрам жить трудно и продолжение фестивальной жизни зависит от множества очень земных обстоятельств. Но они преодолевали все трудности уже не раз, так что есть надежда, что наступит новая осень и снова придет театральный праздник.

²⁰¹¹