Текст книги "Дыши мной (ЛП)"

Автор книги: К. Р. Джейн

Соавторы: К. Р. Джейн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Она странно смотрит на меня, и мне интересно, что она видит прямо сейчас. Я начал потеть, и у меня такое чувство, что у меня вот-вот случится сердечный приступ.

– Логан? – Спрашивает она, и на этот раз ее голос звучит обеспокоенно.

– Да? – Спрашиваю я, слыша, как высоко звучит мой голос.

– Все в порядке? Я спросила, не хочешь ли ты свой обычный сэндвич из гастронома дальше по улице.

– Эм, да. Все в порядке, – отвечаю я, прочищая горло и пытаясь восстановить самообладание.

– Будешь сэндвич? – Нажимает она, все еще глядя на меня так, как будто я сошел с ума.

– Нет. Я думаю, что на самом деле собираюсь прогуляться сам. – Я встаю из-за своего стола.

Таня многозначительно смотрит на улицу, где льет как из ведра.

– Сейчас?

Я одариваю ее своей фирменной улыбкой, которая, как было доказано, заставляет дам падать в обморок повсюду. Похоже, это на нее не влияет.

– Небольшой дождь еще никому не повредил, – отвечаю я, хватая письмо из стопки.

Ее взгляд отслеживает мои движения, но она ничего не говорит. Просто еще одна причина, по которой я люблю эту женщину.

– Я скоро вернусь. Или, вообще-то, я мог бы поработать дома до конца дня, – говорю я ей, бросая ноутбук в портфель вместе с письмом.

С чего бы ей писать мне?

Слова путаются в моей голове снова и снова. Мое сердце продолжает бесконтрольно биться, а зрение кажется немного затуманенным.

Возможно, у меня сердечный приступ. Но, может быть, именно это и происходит, когда бывшая любовь всей твоей жизни пишет тебе гребаное письмо спустя десять лет.

– Я отменю твою встречу с мистером Джеймсом, – комментирует она, когда я торопливо прохожу мимо нее. Я резко останавливаюсь, разочарованный стон вырывается из моего рта. Я на мгновение заколебался. Карлайл Джеймс – один из крупнейших клиентов фирмы. Мне удалось заполучить его год назад после трех лет усилий. Одна из причин, по которой я ему так нравлюсь, заключается в том, что я всегда доступен, в отличие от некоторых других партнеров в фирме, у которых на самом деле есть жизнь вне работы и которые трахаются со случайными женщинами.

К черту.

– Скажи ему, что я болен, – бросаю я через плечо, прежде чем поспешно выйти из комнаты.

Я едва осознаю свои шаги, когда прохожу через офис, захожу в лифты, а затем спускаюсь на пятьдесят этажей в вестибюль здания. Все, о чем я могу думать, это то письмо. Меня так и подмывает вытащить его и вскрыть прямо сейчас, но если у меня такая сумасшедшая реакция только от того, что я вижу, как она пишет мое имя и адрес офиса, то какой будет моя реакция, когда я прочитаю содержимое?

Ее лицо всплывает в моем сознании. Ей было восемнадцать, когда я видел ее в последний раз. Все еще молодая девушка во всех отношениях. Как она выглядит сейчас? Замужем ли она? Есть ли у нее дети?

От одной мысли об этих двух вещах мне хочется вырвать, пробить дыру в стене… кричать.

– Логан, – раздается голос, и я съеживаюсь. Это Мариса.

Я поворачиваюсь и смотрю на дерзкую маленькую блондинку, спешащую ко мне. Я был поглощен тем, чтобы трахнуть ее той ночью…на самом деле, несколько раз. Но сейчас, глядя на нее, я не уверен, о чем я думал. Как я вообще мог хотеть блондинку, когда мне нравятся волосы настолько темные, что они чернее ночи? Как я вообще мог целовать ее тонкие губы, когда мне хотелось пухлые?

Глядя на нее сверху вниз, я впервые за много лет вспомнил, что каждая женщина, с которой я спал за последние десять лет, была пустой заменой девушки, которую невозможно было заменить.

Блядь.

– Не сейчас, – резко говорю я ей и быстро ухожу. Ее быстрый выдох позади меня, это все, что мне нужно услышать, чтобы представить уничтожающий взгляд на ее лице, вызванный моими постоянными отказами от ее домогательств. Но, как и на всех остальных, мне было наплевать.

И все они могли бы обвинить в этом ее, Валентину Росси. Девушку, которая разрушила мою душу.

Прогулка до моей квартиры выбивает меня из колеи. Оказавшись внутри, я сбрасываю обувь и вырываю письмо из промокшего портфеля, даже не заботясь о воде, которая капает с меня на безупречно чистый кафельный пол. Я подхожу к своему черному кожаному дивану и опускаюсь на него, мои руки дрожат, когда они вскрывают письмо.

Дорогой Логан…

Я просматриваю письмо, не совсем веря в то, что читаю. Как она смеет? Как она смеет думать, что после всех этих лет после того, как она ушла так внезапно, я просто захочу бросить все и броситься к ней?

Я перечитываю письмо снова и снова. Ее объяснение о том, что она хочет провести время с людьми, которые для нее важнее всего, заставляет меня гореть изнутри. Был ли я важен для нее, когда она бесследно исчезла? Грубо говоря, Валентина погубила меня. Она забрала мое сердце и мою душу, превратила их в то, что жило и дышало только для нее. А затем разорвала и то, и другое на куски.

С тех пор я не был прежним.

Наконец я бросаю письмо на кофейный столик и подхожу к своим окнам от пола до потолка, из которых открывается вид на все еще бушующий горизонт Нью-Йорка. Этот пентхаус был очень дорогим. Это было первое, что я купил, когда начал зарабатывать реальные деньги, и мне интересно, сделал ли я это, чтобы что-то доказать самому себе. Например, может быть, если бы я чего-то добился сам, это восполнило бы то, чего мне не хватало, что привело к тому, что она ушла от меня.

Я рассеянно потираю грудь, продолжая смотреть на дождь, яростно барабанящий по небоскребам. Замирая, когда я понимаю, что я чувствую, я закрываю глаза, позволяя боли захлестнуть меня. Я потратил последние десять лет, делая все возможное, чтобы блокировать все, ничего не чувствовать. И теперь я вспоминаю почему. Чувствуя, блядь, снова все.

Я подхожу к своему бару и быстро наливаю себе порцию бурбона, опрокидываю ее и наслаждаюсь обжигающим вкусом. А потом я наливаю себе еще. И еще. И еще. Пока я больше не вижу ее глаза, не вспомню, каковы на вкус ее губы, не слышу ее голоса.

Через некоторое время все становится немым. Как мне и нравится.

Когда я просыпаюсь, у меня такое ощущение, что внутри моего черепа бьют кувалдой по мозгам. Я сглатываю и морщусь от противного привкуса во рту. Какой сегодня день? Что я делал прошлой ночью? Это занимает у меня минуту. Пустая бутылка Blade and Boy Kentucky Straight на кровати рядом со мной на минуту выводит меня из себя. И тут я вижу смятый листок бумаги на подушке рядом со мной, и все возвращается на круги своя.

Конечно, именно тогда мое тело решает взбунтоваться, и я ловлю себя на том, что бегу в ванную, чтобы блевать в раковину, поскольку не могу вовремя добраться до туалета. Мой мобильный телефон выбирает именно этот момент, чтобы завибрировать, и быстрый взгляд на часы на стене в ванной показывает мне, что я пропустил свою первую встречу за день.

Я смотрю на себя в зеркало, и мне ненавистно то, что я вижу. Мои глаза…они выглядят мертвыми. Пустыми. Опустошенными. Я понятия не имею, кто я и что я делаю. Прямо в этот момент я решаю, что больше так жить не могу. Если у меня может быть один шанс снова почувствовать, я хочу им воспользоваться. Это глупое решение, возможно, худшее в моей жизни. Но я знаю, что, если я останусь в своей нынешней жизни еще на секунду, внутри меня не будет ничего, что можно было бы исправить.

Я буду безжизненным мудаком.

Смыв свою блевотину в раковину, уборщицы позже возненавидят меня, я направляюсь в свою спальню и беру свой мобильный телефон. У меня пять пропущенных звонков от разных людей на работе, без сомнения, встревоженных тем, что я отсутствую сегодня утром. Я набираю номер главного партнера фирмы и делаю глубокий вдох, готовясь к тому, что собираюсь сделать.

– Кларк, я беру трехмесячный творческий отпуск… Начинаю немедленно.

Валентина, я иду за тобой, детка. Надеюсь, ты готова.

КУЭЙД

Еще почти утро, и все, о чем я могу думать, это о том, как скоро я смогу взять в руки стакан водки. Мой агент, Томми, продолжает болтать о каком-то месте диктора в колледже, на которое я претендую, благодаря ему. Все, что он говорит, влетает в одно ухо и вылетает из другого.

Я не знаю, почему он все еще пытается. Когда-то я был его крупнейшим клиентом, но прошлогодняя травма шеи привела к тому, что я пропустил прошлый сезон. Врачи сказали мне, что я смогу играть в следующем сезоне, но я знаю, что я тень того, кем я был раньше. И тот факт, что новичок команды провел рекордно успешный сезон в прошлом году на моем месте, это просто еще один гвоздь в крышку гроба. Куэйд Джексон, квотербек, выигравший Суперкубок за Даллас Ковбойз… теперь игрок скамейки запасных.

Теперь я могу видеть только заголовки.

Я делаю глубокий вдох и замечаю, что мои руки на коленях слегка дрожат. Сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз пил?

– Куэйд, ты меня слушаешь? – Раздраженно спрашивает Томми.

– Конечно, Томми. Ты хочешь, чтобы я был диктором на самом отстойном канале в колледже. Вероятно, есть пять человек, которые даже следят за этими командами. На самом деле, пять, вероятно, щедро. Действительно звучит как мечта, приятель. Ты действительно справился со своей задачей. – Говорю я ему с сарказмом.

У Томми такой вид, будто он хочет ударить меня по лицу, и я его не виню. Я был первоклассным мудаком с тех пор, как тот конь-полузащитник из аутсайда надел на меня ошейник и разрушил мою жизнь, сломав три диска у меня в шее. Но к черту все, я заслуживаю быть несчастным прямо сейчас.

Моя жизнь, блядь, кончена.

Томми делает глубокий вдох, я уверен, пытаясь контролировать свои низменные побуждения.

– Куэйд, – говорит он раздражающе терпеливым голосом. – Если ты не хочешь играть в этом сезоне, тебе нужны варианты.

– Я стою сто пятьдесят миллионов, братан. Не думаю, что мне действительно нужны опции, – растягиваю я.

– Я не думаю, что упиться до смерти хороший план для выхода на пенсию, – огрызается Томми, вставая и хватая свою папку с кухонного стола. – Но, конечно, ты тупой идиот. Попробуй.

Он вылетает из комнаты, и я слышу, как через минуту захлопывается входная дверь. Дом наполнен одинокой тишиной. И я ненавижу это. Так чертовски сильно.

Я кладу голову на руки и рычу.

Я смотрю время на телефоне, сейчас десять двадцать. Десять двадцать, это практически полдень, верно? И люди все время пьют за ланчем. Это не делает меня алкоголиком. Если время от времени выпивать, это то, что мне нужно, чтобы пережить трудные времена, в этом нет ничего страшного. Люди делают это постоянно.

Слова звучат глупо, даже в моей голове.

Но знание этого не мешает мне направиться к холодильнику и достать бутылку Grey Goose. Я достаю стакан из шкафчика и наливаю в него немного, прежде чем наполнить его до краев. Сегодня пятница, и впереди у меня выходные. Не то чтобы выходные действительно много значили для меня в данный момент. Когда-то это означало, что мы с моими товарищами по команде либо готовились к воскресной игре, если это был сезон, либо готовились где-нибудь повеселиться, если это было не так.

Я просыпаюсь несколько часов спустя оттого, что вырубился на диване. Комната тускло освещена, а это значит, что я буквально проспал весь день. Я на мгновение задумываюсь о приеме физиотерапевта, который я должен был посетить в час, а затем пожимаю плечами и снова закрываю глаза.

Кого, блядь, это волнует?

Непрошеные образы всплывают в моей голове. Образы, которые я изо всех сил старался забыть, о том времени, когда у меня было два лучших друга, которые сделали бы для меня все.

Все, что угодно, кроме отдать мне девушку.

После этого мои мысли становятся мрачными. Точно так же, как они всегда делают, когда меня поражает это воспоминание. Оно даже разделено в моем сознании. Время до того, как я думаю об этом, почти приобретает золотистый оттенок, а время после совершенно темное. Иногда я задаюсь вопросом, могли бы мы что-нибудь придумать. Если сказать “нет” стоило потерять любовь всей моей жизни, но я только что получил стипендию, чтобы играть в футбол в Алабаме. Вся страна смотрела, как я выходил на большую сцену. Я никогда не смог бы объяснить тот факт, что моя девушка была также с моими лучшими друзьями.

Всего на мгновение я позволил себе представить, каково было бы учиться в колледже и первые годы в НФЛ с тремя людьми, которым я доверил свою жизнь. Худший вид высасывающих душу пиявок окружал меня в течение десяти лет, и теперь, когда я достиг дна, как вы думаете, где были все те люди, которые не могли насытиться мной?

Конечно, не здесь прямо сейчас.

Я не утруждаю себя проверкой своего телефона. Кроме, скорее всего, пропущенного звонка от моего агента, больше ничего не будет. Я сажусь, наклоняюсь и сжимаю свои волосы, потянув за них так сильно, что удивляюсь, как я их не выдернул.

Когда жизнь стала такой хреновой?

Когда-то у меня было все.

Вы могли бы подумать, что с этим утверждением я говорил о том времени, когда меня задрафтовали вторым номером в первом раунде драфта НФЛ, или когда я выиграл национальный чемпионат колледжа… или, может быть, когда я выиграл Суперкубок.

Нет.

Наличие всего этого в тот момент означало, что рядом со мной были три человека, которые сделали бы для меня все. Это двое парней, которые знали все худшие стороны меня, и все равно решили быть моими лучшими друзьями, и девочка-подросток с глазами, в которых можно было потеряться, с кожей цвета карамели и со смехом, который напоминал мне о свободе.

Сидя здесь на диване в халате, немного пьяный, я начинаю тосковать по ним. Сидя здесь в полном одиночестве, я мечтаю обменять все трофеи в моем доме на еще один прекрасный день с ними тремя. Один из трофеев в данный момент стоял на кофейном столике передо мной, издеваясь надо мной.

Во внезапном порыве я хватаю его и швыряю в стену, отламывая огромный кусок от стены, отламывая часть моего кубка национального чемпионата колледжа и сбивая стеклянную статуэтку с полки, отчего она разлетается по всему полу.

Блядь.

Я как раз собирался встать и взять вторую бутылку водки из морозилки, когда в дверь позвонили один раз, прежде чем я услышал, как поворачивается ключ в замке входной двери. Черт. Это моя помощница Эдди. Моя помощница, с которой я время от времени спал с тех пор, как получил травму. Я худший из людей, раз использую ее таким образом. У нее сердечки в глазах, белые заборы из штакетника и двое детей в придачу.

Все, что я вижу в ней, это способ забыться на полсекунды.

– Я здесь, – зовет она. Я встаю с дивана, провожу рукой по волосам, хотя на самом деле нет способа скрыть тот факт, что я выпил полбутылки водки и весь день отсыпался.

– И я принесла твою почту, – поет она, размахивая стопкой конвертов, когда входит в комнату.

Эдди была рыжеволосой, милой, отважной и отличной помощницей. Вероятно, потому, что она была влюблена в меня. К сожалению для нее, это чувство не было взаимным. Эдди была влюблена в меня с тех пор, как я нанял ее, и я сделал все возможное, чтобы все между нами было профессионально.

А потом случилась травма, и вся моя жизнь развалилась. И она была рядом. И я, вероятно, отправлюсь в ад.

Ее улыбка исчезает, когда она внимательно смотрит на меня. Я почти уверен, что халат, который на мне надет, со времен колледжа и знавал лучшие дни, и я определенно не брился несколько дней… на самом деле, даже недель.

– Продуктивный день? – С сочувствием спрашивает она, приходя в себя после того, как увидела, с каким бездомным видом я раскачиваюсь, и подходит ко мне с почтой.

Я иду за стопкой, но у нее другие идеи. Она кладет руку мне на грудь и встает на цыпочки, чтобы поцеловать меня. Я не могу полностью скрыть свою дрожь, и моя душа съеживается немного больше, когда я вижу разочарование в ее глазах от моей реакции.

– Сегодня все как обычно, за исключением того, что ты получил письмо от кого-то по имени Валентина? Она, наверное, фанатка, и мне следовало открыть его, чтобы просмотреть фотографии обнаженной натуры или что-то в этом роде, но я решила, что тебе не повредит посмотреть несколько старых добрых снимков обнаженной натуры, – объявляет она со смешком.

Но я едва слышу ее.

Все остальное исчезло, как только я услышал имя Валентина.

Я выхватываю конверт из ее рук, все мое тело дрожит, как только я вижу идеальный, красивый почерк.

Спустя столько времени? Почему я получаю известие от нее?

Что, если она услышала о моей травме и это что-то вроде письма с соболезнованиями? Я думаю, это убьет все, что осталось во мне, если это то, что я получу от нее после всех этих лет молчания.

– Куэйд? – Обеспокоенно спрашивает Эдди.

Мой взгляд неохотно отрывается от конверта. По какой-то причине я потрясен, все еще видя ее стоящей там. Такое чувство, что с того момента, как я держал письмо в руках, прошли годы.

– Ты в порядке? – Мягко спрашивает она, протягивая ко мне руку. Я вздрагиваю, когда она касается моей руки. Как так получается, что при одном взгляде на почерк Валентины мысль о прикосновении любой другой женщины вызывает отвращение? Она не должна все еще иметь надо мной такую власть спустя десять лет после того, как я в последний раз видел ее лицо.

– Я думаю, мне нужно побыть одному, – говорю я ей, пытаясь быть нежным в своем тоне, но вместо этого получаюсь резким. Ее глаза мгновенно расширяются от боли.

– Я просто подумала, что ты, возможно, захочешь потусоваться, – мягко говорит она мне. Она пытается скрыть боль в глазах, но у нее это с треском проваливается. Я с самого начала сказал ей, что это никуда не приведет, и она сказала, что предпочла бы иметь со мной что-то, чем вообще ничего.

Думаю, теперь она собирается испытать, что на самом деле означает “никуда не приведет”.

– Да, извини. Кое-что случилось. – Говорю я ей неубедительно. Моя кожа зудит, как будто прямо под кожей горит огонь. Если я не открою это письмо в следующую минуту, я могу вспылить.

По крайней мере, так это выглядит.

– Прошла неделя. Я что-то сделала? – Продолжает она.

Черт. Вот почему перепихиваться со своим помощником, изначально плохая идея, дамы и господа.

– Увидимся позже, хорошо? – Говорю я ей, выходя из комнаты. Надеюсь, мой уход даст ей подсказку.

Я добираюсь до своей спальни, лишь смутно осознавая, что дверь захлопывается несколько секунд спустя. Вероятно, мне придется найти нового помощника, но в данный момент это лишь отдаленная мысль, поскольку мой взгляд продолжает пожирать ее элегантный сценарий. Внезапно я снова понимаю, что я все еще в халате. Мне кажется неправильным открывать письмо от Валентины в моем гребаном халате, но я не совсем уверен, почему.

Может быть, это потому, что мне было бы неловко, если бы она увидела, кем я стал.

Моя голова склоняется над письмом, и из моей груди вырывается хриплое рыдание. Черт возьми, мне нужно наладить свою жизнь. Сделав глубокий вдох, я осторожно вскрываю письмо. Когда я читаю, мои глаза расширяются, а сердце начинает учащенно биться.

У меня странное чувство в груди. Это почти похоже на надежду. То, чего у меня не было очень долгое время. Есть миллион причин, по которым я должен забыть это письмо. Миллион причин, по которым я должен разорвать его и забыть, что Валентина когда-либо существовала.

Но я не могу этого сделать.

Я внезапно чувствую, как меня переполняет энергия. Каким-то образом вселенная решила, что у меня будет шанс встретиться с единственной девушкой, которую я никогда не смогу забыть.

На этот раз, Вэл, ты будешь моей.

КАРТЕР

Это место гребаный ад. И я не преувеличиваю, когда говорю это. Три недели подряд было более ста десяти градусов, а в воздухе столько грязи и песка, что я уже не уверен, какого цвета моя кожа на самом деле. Я никогда не могу принять душ настолько, чтобы привести себя полностью в порядок.

Сержант Теннисон глубоко затягивается сигаретой, пристально вглядываясь в горизонт в поисках чего-нибудь неладного. 46-й пехотный полк потерял шесть человек при взрыве на прошлой неделе, и все на взводе, включая меня, военного-фотографа, присланного запечатлеть реалии войны для Таймс.

За последние пять лет я сделал карьеру, путешествуя по худшим местам на Земле, но это, возможно, лучший вариант. Когда я вернусь домой через неделю, мне нужно просмотреть задания с военачальниками, расположенными в джунглях, потому что я решил, что чертовски ненавижу пустыню. Более подходящим описанием может быть “Полное отвращение”.

Я плююсь, пытаясь смыть грязь со своих гребаных зубов, но это не работает.

– К грязи привыкаешь, – мягко комментирует сержант, его взгляд по-прежнему прикован к пейзажу перед нами, как будто он ожидает, что вражеский танк в любой момент ворвется в главные ворота нашего лагеря.

– Это то, что вы все продолжаете говорить, – отвечаю я, отказываясь от вытирания грязи изо рта и принимаясь за чистку объектива на моей камере. Содержать оборудование камеры в чистоте в этой дерьмовой дыре, настоящее испытание, вот что я могу вам сказать.

Еще одна причина, по которой задание в джунглях звучит заманчиво, даже если это означает угрозу отравленных дротиков. Конечно, это было бы хорошим перерывом от пуль.

– Шесть недель, – тихо говорит он.

Я отрываюсь от своей задачи.

– Шесть недель? Я думал, у тебя еще есть пять месяцев здесь?

– У нас есть. Я просто подумал, что прошло шесть недель с тех пор, как я получал известия от моей девушки. Я продолжаю надеяться, что почта уже пришла. Но раньше я получал от нее письма каждые две недели, как по часам, – говорит он мне. Именно тогда я чувствую желание сфотографировать его. На его лице отражается боль.

Такие лица, ради запечатления которых я живу.

– Почта, наверное, уже отстает, – говорю я ему, потому что мне кажется, что так нужно сказать, а не потому, что я верю, что это правда.

– Нет, – тихо отвечает он. – Я уверен, что это все.

Он прочищает горло, потому что солдатам не положено плакать, и эмоции в его голосе слишком близки к слезам.

– У тебя дома есть девушка? Я уверен, что дамы выстраиваются в очередь к крутому фотографу.

Я со смехом качаю головой, хотя он не смотрит на меня, чтобы увидеть движение.

– Не-а. Я больше из тех, кто трахает их и оставляет, – говорю я ему. Пара сверкающих золотых глаз на мгновение заполняет мою голову, но я прогоняю этот образ так быстро, как только могу. Ему не нужно знать о девушке, которая сделала меня таким, какой я есть.

– Ты когда-нибудь мечтал остепениться? – В его вопросе есть нотка тоски, и снова у меня руки болят от желания запечатлеть его своим объективом.

Но даже я знаю грань, за которой мысли человека не должны быть раскрыты всему миру, и этот момент настал.

– Не-а, – говорю я ему, убирая волосы с лица. Черт возьми, здесь жарко. – Кроме того, я многого прошу, ожидая, что женщина будет мириться с моим образом жизни.

Он хмыкает, и я морщусь. Это как-то отстойно, говорить такое мужчине, который беспокоится, что его женщина с кем-то другим.

– Я отправился в этот тур ради нее, – тихо говорит он. – Предполагалось, что это поможет нам заработать немного денег, чтобы мы могли пожениться. Семь месяцев не кажутся такими уж долгими, когда ты говоришь о вечности.

Из моего рта вырывается резкое фырканье.

– Женщины непостоянны, чувак, – говорю я ему с горечью.

Он, наконец, отрывает взгляд от бесконечной пустыни и смотрит в мою сторону.

– Ты уверен, что твоя неспособность к постоянным отношениям не имеет отношение к какой-либо девушке? – Спрашивает он, прежде чем возобновить наблюдение.

Золотые глаза, которые наверняка заставляют богов плакать, вспыхивают в моем сознании. У меня дома в ящике стола в моей квартире хранится миллион фотографий этих глаз. Раньше они были моей навязчивой идеей. Моим всем. Теперь я вижу, насколько близко я могу подойти к тому, чтобы взорваться, не умирая на самом деле.

Вероятно, мне бы не помешал психиатр.

Я не говорил о ней годами не после того, как ее исчезновение также означало потерю двух единственных парней, которым я когда-либо доверял в мире. Но здесь легче говорить о прошлом.

– Была одна девушка. Я бы сделал для нее все. Мы были влюблены друг в друга с детства. Она выглядела как ангел… или, может быть, ангел падшей разновидности. Даже будучи подростком, я знал, что такой, как она, больше нет.

– Что с ней случилось?

Горький смех снова вырывается у меня.

– Предположительно, она была влюблена в меня… вместе с двумя моими лучшими друзьями. – Я вздыхаю, от воспоминаний у меня болит в груди при одной мысли об этом. – Это был первый раз, когда я когда-либо был влюблен, и, вероятно, это будет единственный раз, когда я буду влюблен.

– Она сбежала с одним из твоих друзей? – Спрашивает он, вытирая вспотевший лоб.

– Я думаю, так было бы лучше. По крайней мере, так я бы хоть немного успокоился. Вместо этого она исчезла. Оставила нас всех позади. Если честно, это чуть не уничтожило меня, – признаюсь я, поднимая камеру, чтобы сфотографировать пыль, летящую по ветру вокруг солдата в нескольких ярдах ниже.

– Черт, – тихо ругается он. Затем смеется. – Знаешь, в этом больше эмоций и слов, чем, я думаю, ты сказал за все время, что ты здесь?

Я закатываю глаза, но не могу сдержать усмешку. Меня много раз в жизни называли капризным ублюдком, так что он не говорит ничего нового. Я предпочитаю смотреть на мир через свой объектив, а не на самом деле взаимодействовать с ним. Так было всегда… за исключением нее. С ней я предпочитал воспринимать жизнь как можно ближе.

Он открывает рот, чтобы сказать что-то еще, когда небо внезапно взрывается огненным шаром.

– Пригнись, – кричит он, поднимая пистолет, чтобы стрелять по фигурам, несущимся к лагерю.

Я падаю на земле, но пытаюсь запечатлеть происходящее. Это то, ради чего живут военные фотографы.

Крики и свист пуль наполняют воздух. Если на Земле и есть ад, то это в этот момент. Воздух настолько задымлен остатками артиллерийских снарядов, что ничего невозможно разглядеть. Я никогда не забуду тишину, которая окружает меня несколько минут спустя. Из-за темного дыма и отсутствия криков я как будто последний человек на земле.

Когда дым рассеивается, земля усеяна телами. Слишком много наших, и сержант Теннисон один из них. Он лежит на земле с пустым взглядом, как будто все еще следит за горизонтом. Из-под его руки выглядывает что-то белое. Я присаживаюсь на корточки и тяну, очевидно, не имея никаких границ. Это фотография золотоволосой девушки с грустными серыми глазами. Интересно, знает ли она, как много значила для него, когда она отправляла ему письма, и как много эти письма значили для него.

Я вкладываю снимок обратно в его руку и поднимаю фотоаппарат. Я фотографирую только его руку, сжимающею это фото, все время чувствуя себя ублюдком. Это снимок, который мог бы принести мне Пулитцеровскую премию, но я чувствую пустоту и грязь внутри, когда делаю его.

– Картер, нам нужно выбираться отсюда, – говорит другой солдат, подбегая ко мне. Он смотрит на тело у моих ног и морщится.

– Кто позаботится о телах? – Спрашиваю я, не в силах отвести глаз от руки, сжимающей фотографию. В этот момент я чувствую отчаяние, отчаянное желание, чтобы в моей жизни был кто-то, о ком я забочусь так же сильно, как он заботился о ней.

Плакал бы кто-нибудь обо мне, если бы одно из этих заданий на самом деле стало для меня концом? Это могло бы быть так. Изрешеченные пулями тела вокруг меня тому подтверждение.

Каково было бы, если бы кто-то плакал по мне?

– Картер! – Резко повторяет солдат, и я вытряхиваю себя из задумчивости, пытаясь уверенно идти за ним, даже несмотря на то, что адреналин, струящийся по моим конечностям, делает мои ноги похожими на желе.

Пришло время выбираться из этой адской дыры.

– Эта фотография сделает твою карьеру, Картер, – говорит Уоллес, внимательно рассматривая фотографию. – Этим ты действительно войдешь в историю.

Я рассеянно киваю, оглядывая переполненный офис. Я вернулся в Нью-Йорк, и это так далеко от смерти и смертельной красоты песчаных дюн, что все, через что я только что прошел, кажется сном. Я пришел к пониманию, что так происходит со всеми моими заданиями. Все они, всего лишь краткие всплески во времени, ужас стирается из моей памяти так же быстро, как приходит следующее задание.

Обычно я отчаянно пытаюсь приступить к следующему заданию именно по этой причине, мне нужно избавиться от того ужаса, который произошел. Но мне кажется неправильным забывать об этом прямо сейчас. Я знал, что пожалею о том, что сфотографировал его с фотографией в руках. Это преследует меня в снах, и теперь, когда мой босс увидел это, я никогда не смогу избежать этого.

Мне нужно убираться отсюда нахуй.

– Я собираюсь взять выходной до конца дня, – говорю я ему. Он отмахивается от меня, не отрывая глаз от картинки. Я уверен, что, если бы он посмотрел на меня, я бы увидел знаки доллара в его глазах.

Я ни с кем не разговариваю, когда выхожу из офиса. Я никогда не был известен как особо общительный парень, но я уверен, что прямо сейчас я довольно сильно демонстрирую атмосферу – “отвалите”, потому что никто из моих коллег даже не смотрит мне в глаза.

Тот факт, что в воздухе ощущается прохлада, кажется мне странным после недель, когда температура была близка к ста двадцати градусам. Сегодня, выходя из квартиры, я не надел пальто и, быстро пробираясь сквозь толпы людей, засовываю руки в карманы, пытаясь защититься от холода. Я ненавижу толпы. На данный момент я даже не помню, как я оказался в Нью-Йорке, за исключением того, что это было так чертовски далеко, как я думал, от моего детства в Техасе и воспоминаний о ней.

Кто-то кашляет рядом со мной, и я отхожу в сторону. Это еще одна особенность этого места. Оно грязное. Какими бы разрушительными и опасными ни были все мои задания, по крайней мере, обычно они выполняются в отдаленных местах, где нет ничего, кроме тяжелой артиллерии.

Я прохожу мимо круглосуточного магазина. При взгляде на ряды сигарет за кассой мне не терпится зайти внутрь. Прошло двадцать три часа с тех пор, как я курил в последний раз. Каждый раз, когда я прихожу домой, я бросаю. И каждый раз, когда я иду на задание, я начинаю все сначала.

Определенно не стресс заставляет меня курить. Я смеюсь, просто думая об этом утверждении. Мне удается продолжить прогулку мимо еще трех круглосуточных магазинов, не заходя внутрь, и я считаю день успешным только из-за этого факта.

Наконец, я добираюсь до своей квартиры. Если это действительно можно так назвать. Мне не нужно большое помещение, поскольку я никогда не бываю дома, но впервые за долгое время я ловлю себя на том, что смотрю на это место с отвращением. В нем нет ничего похожего на личные вещи. Здесь может жить любой незнакомец. Определенно ничто не указывает на то, что я живу здесь уже пять лет. На стене даже нет фотографий мест, где я был.