Текст книги "История черного лебедя (ЛП)"
Автор книги: К. Л. Крейг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
Моя улыбка сползает с лица, и дыхание застревает в горле. Поэтому каждый раз, когда он внутри меня, мне кажется, что он пытается заклеймить не только меня, но и мою душу? Он боится, что я передумаю и вместо этого побегу к Киллиану, если представится шанс? Передумаю ли я? Хотела бы я быть в состоянии сказать со стопроцентной уверенностью, что ответ нет, но истина Божья в том, что… я не могу быть уверена. Киллиан всегда будет каким-то образом привязан ко мне. Независимо от того, удастся ли мне когда-нибудь разорвать его хватку на мне, отпечаток навсегда останется. Я просто ничего не могу с этим поделать.
Время как бы замедляется, пока мы ищем души друг друга.
Что он видит? Видит ли он женщину, которая изменилась за последние несколько месяцев? Видит ли он женщину, которая действительно влюбилась в мужчину, стоящего перед ней? Или он видит ту, кто, по его мнению, предала его с братом из всех возможных людей?
Вот что я чувствую, когда смотрю на него сейчас. Несмотря на то, что мы с Кэлом не были чем-то особенным, пока не расстались с Киллианом, я чувствую, что каким-то образом предала его. Полагаю, что в некотором роде так и есть.
Мы оба это знаем. Мы оба так думаем. Однако никто из нас этого не признает.
Мое сердце бьется вдвое быстрее. Это та часть, где мы приближаемся к этой двусмысленной линии. Но пересекаем ли мы ее? Упомянем ли мы его имя и, наконец, вскроем этот рубец, или снова обойдем стороной?
Честно говоря, я не знаю, что сказать, поэтому молчу и просто жду.
Он наклоняется ко мне. Легко касается губами моего лба. Затем слишком быстро тянет назад.
– Пойдем, – говорит он, беря меня за руку. – Я хотел показать тебе настоящий живой бар двадцатых годов, который настолько эксклюзивен, что ты не можешь попасть туда, если не знаешь нужных людей.
Мы ходим по кругу.
– Хорошо. – Когда я коротко улыбаюсь и кладу свою ладонь в его, позволяя ему вести меня вниз по шаткой лестнице, я думаю о круге.
Он становится все меньше и меньше, и меньше. Мы стираем края.
Они хрупкие.
Они трескаются.
Скоро ничего не останется.
Тогда у нас не будет другого выбора, кроме как войти в самый центр, где под нашими ногами похоронены обиды, ожидающие, когда их выкопают, как призраков на кладбище.
Глава 18
Настоящее
Маверик
Я теряю счет времени.
Как долго я нахожусь в этой комнате? Она должна быть убежищем, но ощущается как тонущий корабль посреди океана. Кислород бесценен, и каждый неглубокий вдох в конце концов станет для меня последним.
Проходят минуты? Столетия?
Я не знаю.
Не уверена, что мне не все равно.
Несколько человек входят и выходят из часовни. Я молча смотрю на них. Они сидят или стоят на коленях. Некоторые зажигают свечи. Другие этого не делают. Они шепчут молитвы. Тихо плачут. Умоляют и просят за своих близких. Они не думают, что я их слышу, или, может быть, им все равно. Может быть, они думают, что, если мы все объединимся в демонстрации единства, это спасет по крайней мере одного из наших близких, которые сейчас борются за свою жизнь.
Но если это не мой, если это не он, мне все равно.
Черствая. Эгоистичная и бессердечная. Говорите, что хотите об этом. Это не делает меня плохим человеком. Это делает меня человеком.
Возможно, я не знаю, как долго сижу здесь в традиционном марше секунд и минут, но этого достаточно, чтобы понять, что люди, проходящие через это убежище, делятся на два лагеря.
Жизнь или смерть.
Отчаяние или надежда.
Неповиновение или поражение.
Я знаю, в каком лагере.
Я – неповиновение. Неповиновение – это я. Если он умрет, я узнаю об этом. Почувствую, как наша связь порвется в самой глубине моего существа. И прямо сейчас моя душа чувствует себя раздавленной, но не мертвой. Я знаю, что буду чувствовать себя сухой и пустой, если он оставит меня здесь одну.
Так что пока он сражается, я тоже буду. Буду сражаться за силу там, где я слаба. Бороться за надежду, чтобы заменить отчаяние. Буду сражаться за нас, потому что, если он справится с этим, то будет нуждаться во мне рядом с собой больше, чем когда-либо прежде.
Мягкий звук открывающейся двери предупреждает меня, что я больше не одна. Надеюсь, меня никто не нашел. Не могу переварить ни одно из их лиц прямо сейчас. Ни одно.
Краем глаза вижу хрупкую пожилую женщину, шаркающую мимо к маленькому алтарю впереди. Она протягивает дрожащую руку, и вскоре после этого я слышу отчетливое трение зажженной спички. Я думаю, что этот крошечный кусочек дерева распадется прежде, чем она зажжет фитиль свечи, но она прекрасно справляется. Как только загорается свеча, она медленно поворачивается и садится на первую скамью, когда замечает меня.
Она выпрямляется.
Я расправляю плечи.
Мы беззвучно смотрим.
Я могу прочитать ее боль.
Думаю, может быть, она тоже может прочитать мою.
Блеск бейджа, приколотого к ее блузке, ловит свет. Волонтер, наверное. Она слишком стара, чтобы работать здесь.
Внезапно мои глаза горят, зудят и затуманиваются. Я пытаюсь остановить это. Но безнадежно. По какой-то непонятной причине ей удается вызвать лавину мучительного одиночества, которое я больше не в силах сдерживать.
Затем она направляется в мою сторону.
Она чужая, но в то же время нет. Меня тянет к ней по какой-то странной, необъяснимой причине. Должно быть, она чувствует то же самое, потому что садится и придвигается, пока наши бедра практически не соприкасаются.
Она смотрит на меня, а я на нее.
Не говоря ни слова, она кладет свою руку поверх моей. Она прохладная и липкая. Я бы почувствовала ее возраст только по рукам, даже если бы мое зрение не работало.
Слезы стекают по щекам вниз по моему горлу, впитываясь в горловину рубашки. Я едва могу разглядеть ее сейчас в этом бесконечном потоке, каждая большая капля отталкивает другие с пути, освобождая место для тех, что за ними.
Она сжимает мои пальцы. Ее простое человеческое прикосновение посылает этот мир и покой всей моей душе. Затем она хрипит голосом более твердым, чем можно было бы придать ее возрасту:
– Я знаю, что так кажется, дорогая, но ты не одинока. Ты можешь отпустить. Я держу тебя.
И тогда я отпускаю. Полностью, блядь, теряю самообладание. Он говорил мне это так много раз за эти годы, что мне кажется, будто это он сидит здесь, разговаривает со мной, успокаивает меня через это видение. Говорит мне быть сильной, не терять надежду. Что время, которое мы провели вместе, было слишком коротким, и он вернется ко мне.
Некоторые люди называют это чушью, но я верю в божественное вмешательство. Я почувствовала это, когда наткнулась на старушку Райли. Я почувствовала это, когда была всего в нескольких мгновениях от смерти в том холодном озере в возрасте одиннадцати лет. Я чувствовала это, пока он наблюдал за мной все эти годы.
И теперь, когда моя голова покоится на плече старушки, и я безудержно рыдаю, то чувствую это сейчас.
Чувствую его сейчас.
Я погружаюсь в эту безопасность, которую он всегда давал мне, отказываясь верить, что есть какой-то другой исход, кроме долгой совместной жизни. Тот, который мы всегда представляли.
Глава 19
8 лет назад
Кэл
– Не могу поверить, что позволил тебе уговорить меня на это, – ворчу я, поправляя удушающий предмет на моей шее, он же – мой галстук. Полагаю, мне следует привыкнуть к этому. Как юрист, не сомневаюсь, что от меня будут ожидать ежедневного ношения костюма и галстука, хотя я бы предпочел джинсы и потрепанные ботинки.
– О, прекрати свое нытье. – Она отталкивает мои руки и фыркает, исправляя ту жалкую работу, которую я выполнил, собирая этот кусок тонкого, скользкого материала в некое подобие узла.
– Я серьезно, Лебедь. Как тебе вообще удалось заставить меня согласиться на эту нелепую идею? – хотя я знаю, как. Она похлопала своими гребаными ресницами. Одно трепетание – это все, что потребовалось. На самом деле это был даже не трепет. А просто… взгляд. Она – медовая ловушка, в которую я попадаюсь. Каждый. Гребанный. Раз. Без вариантов.
Мавс прекращает свое занятие и смотрит на меня. Ее глаза широко раскрыты.
Потрясающе великолепно.
Она нанесла немного туши и накрасила веки относительно нейтральным цветом, но что бы это ни было, они слегка мерцают. На ее губах немного блестящего ягодного блеска. Но это все. Никакая другая косметика не портит ее лицо. Все просто. Чистая. Такая сдержанная и в то же время такая она. Она – полный оксюморон. Знойная, но в то же время невинная. Сладкая, но такая чертовски дикая, что у меня кружится голова.
– Я застала тебя в момент слабости? – игриво предлагает она.
– Я всегда слаб рядом с тобой, – бормочу я, протягивая руку, чтобы стереть темное пятно с ее переднего зуба. Я позволяю своему пальцу почти неосязаемо проследовать по ее щеке, прежде чем снова прижимаю его обратно к себе.
Если быть честным с самим собой, то мы оба знаем, почему я здесь. Помимо того факта, что ей невозможно отказать, я здесь для того, чтобы держать других парней подальше от ее трусиков. А с облегающим нежно-голубым шелком, в котором она щеголяет, парни захотят заползти в эту горячую точку и попробовать ее на вкус. Но это не их вина. А ее. Она так чертовски красива, что это все равно, что погрузиться в свое собственное личное безумие, потому что ты знаешь, что не можешь заполучить ее. Я знаю. Я нахожусь в своем личном аду в течение многих лет, с этой женщиной и без нее. И дело в том, что она ничего не знает обо всем этом. До сих пор.
– Ты уверен, что я хорошо выгляжу? – спрашивает она, переключая свое внимание на декольте, опасно выглядывающее из этого греховного платья. Выбившийся шоколадный локон скользит вниз, вниз, вниз по ложбинке ее сисек и исчезает под тонкой тканью.
Гребаный ад из всех адов.
Интересно, что она подумает, если я накину на нее толстовку перед уходом.
Она тщетно пытается сдвинуть две части декольте поближе друг к другу, но все, что ей удается сделать, это еще больше увеличить свои упругие сиськи. Мысленно я стону, изо всех сил пытаясь удержать свою эрекцию под контролем. Позже в комнате для мужчин я чертовски долго буду душить эту змею, это уж точно. Это сжигает мои внутренности, знание, что я не единственный, кто фантазирует о Маверик ДеСото.
Не в силах больше терпеть, я хватаю ее за руки и развожу их в стороны, крепко держа.
– Прекрати… Господи, Мавс. – Я притягиваю ее к себе и прижимаюсь лбом к ее лбу. – У этих болванов из средней школы будут стояки в течение нескольких дней от одного воспоминания о том, как ты выглядишь. Ты – мечта любого мужчины. Влажная или сухая, – заканчиваю я шепотом.
Что, черт возьми, я несу? Любая мечта с участием Маверик будет влажной. Грязно влажной.
– Кэл, – она наполовину смеется, наполовину задыхается.
– Что, Лебедь? Просто говорю, как есть.
Ее голова откидывается назад, этот широко раскрытый взгляд снова впивается в меня. Выражение ее лица непроницаемо. Она несколько раз моргает своими большими зелеными глазами лани, прежде чем тихо ответить.
– Спасибо.
– Всегда пожалуйста, – хриплю я. Боже, если ты где-то там, мне сегодня понадобится солидная порция терпения вечером, чувак. Пожалуйста, не дай мне испортить наши отношения, набросившись на нее или изрыгая то, что я безнадежно влюблен в нее. – Нам лучше идти. Мы уже опаздываем на час.
Ее губы изгибаются. Затем она издает тот вздох, от которого у нормальных людей звенят тревожные колокольчики, как будто речь идет о чьей-то жизни или смерти. Только с Мавс дело в том, что она вспоминает что-то, что хочет тебе рассказать. Обычно это неважно. Она напугала меня до смерти в первые несколько раз, когда это сделала. И когда она делает это, пока я еду по дороге, то думаю, что перед нами выскочит олень или у нее просто лопнет аппендикс. Однажды мы чуть не разбились из-за ее вздоха.
– Чуть не забыла! Твой корсаж.
– О, черт возьми, нет. – Я хватаю ее за руку как раз вовремя, когда она пытается упорхнуть. – Достаточно того, что я иду на твой выпускной бал, когда достиг законного возраста употребления алкоголя. Я не… ай-яй-яй… – я прикладываю палец к ее открытому рту, втайне наслаждаясь ощущением. – …никаких возражений. Я не надену гребаный цветок с этим рыхлым белым дерьмом на лацкане, пока не женюсь. – Я также отказываюсь от смокинга, выбирая обычный черный костюм.
– Но это традиция, – ноет она.
– Плевать, детка. Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой или нет?
Уголки ее рта опускаются, и она надувает губы.
Господи Иисусе.
Хочу поцеловать ее за это, но я знаю, что лучше этого не делать. Я попробовал это однажды, когда она была в пятом классе. Мне было тринадцать. Ей было десять. Это был единственный и неповторимый раз, когда мои губы коснулись ее. Моя голова витала в облаках, пока пощечина, разнесшаяся по лесу, не вернула меня с силой и болью на землю. Потом она бросилась от меня быстрее зайца, и я не видел ее три дня. Потребовалось около дюжины извинений, прежде чем она снова заговорила со мной. И заставила меня пообещать, что я никогда больше этого не сделаю.
Я пообещал.
Однако, я солгал.
Я попробую еще раз, но время решает все. Выйти из френдзоны непросто. Нажми в неподходящее время, и ты навсегда потеряешь своего лучшего друга. И я не могу рисковать, потеряв Мавс. Никогда. Понимаю, что сейчас самое время копать глубже в поисках терпения, а не обязательств. Как бы мне ни хотелось, чтобы так и было, поскольку я заканчиваю колледж и поступаю в юридическую школу, а она вскоре уезжает в колледж, сейчас для нас неподходящее время.
– Прекрасно. Пусть будет так, – говорит она, скрещивая руки на груди.
– Пусть будет, – говорю я, скрещивая свои собственные, легко подражая ее упрямству.
Она улыбается. Я улыбаюсь.
Она смеется. Я тоже смеюсь.
Все хорошо.
Через десять минут мы заканчиваем с фотографированием и можем уходить. Вивиан даже позволяет нам немного постоять на краю ее гостиной. Мавс нарочно спотыкается, чтобы упасть на чистый ковер. Ее мама начинает беситься.
Гребанная Вивиан и ее драгоценный ковер. Она вытаскивает эти чертовы щетки быстрее, чем я успеваю моргнуть, и все мысли о том, чтобы зафиксировать последний выпускной бал ее младшей дочери, почти забыты. Меня убивает, что Маверик держится на нижней ступеньке списка приоритетов своей матери. Вивиан и Ричард ДеСото не плохие родители, просто у них другие приоритеты, к которым не относятся их дети. Когда она станет моей, я буду поклоняться ей, как редкой находке, которой она и является.
– Давай. – Я просовываю свои большие руки между ее маленькими и тащу к двери. Всего несколько минут спустя мы входим в двойные двери школы Святой Бернадетты, и моя рука собственнически лежит у нее на пояснице.
Когда мы добираемся до спортзала, вечеринка в самом разгаре. Танцпол переполнен. Люди толпятся, болтаясь небольшими группами. И вот головы уже вскружены. Глаза вытаращены. Языки болтаются. Мужские умы крутятся в грязных мыслях о том, что скрывается под ее восхитительным платьем, и как избавить ее от него.
Мои глаза путешествуют по ней, вид с такой высоты потрясающий.
Но святой милосердный Боже. Где та гребаная услуга, о которой я просил ранее, потому что это не то.
Ее соски похожи на чертовы маяки, гордо выступающие на фоне ткани того душащего член предмета, который на ней надет. Когда она спускается по лестнице, неуклюже балансируя в своих модных туфлях, мой член так болезненно напрягается, что мне приходится застегнуть пиджак, чтобы скрыть следы.
Я сжимаю зубы и пальцы вокруг нее, прижимая ее ближе к себе. Подумываю накинуть на нее свой пиджак, но думаю, что пуговицы окажутся прямо на уровне груди, привлекая еще больше внимания, чем она уже привлекает. Я замечаю, как несколько похотливых придурков пялятся на нее, но они тут же отводят глаза.
Хорошо.
У меня такое чувство, что на моем лице всю ночь будет хмурое выражение.
– Что случилось? – спрашивает она, такая невинная и такая чертовски рассеянная.
– Ничего, – скриплю я. У меня уже болит челюсть. – Давай что-нибудь выпьем.
Мы прокладываем себе путь сквозь толпу. Мои зубы сжимаются, пока я бросаю злобные невысказанные предупреждения всем, кто размахивает палкой в радиусе ста ярдов. И думаю, что все начинают понимать послание громко и чертовски ясно.
Она моя.
И всегда будет моей.
Мы стоим там с нашими маленькими пластиковыми стаканчиками, полными какого-то ужасного сладкого пунша, и осматриваем хреново украшенный спортзал. Сейчас он кажется таким маленьким и незначительным, чем был, когда мы пытались попасть на региональные соревнования по баскетболу среди мальчиков всего четыре коротких года назад.
– Ты делала это? – спрашиваю я, указывая на золотые, зеленые и фиолетовые воздушные шары, скрученные вместе, чтобы образовать арку вокруг входа в спортзал. Я замечаю фотобудку в углу с различными шляпами, боа и прочей ерундой. Мои глаза путешествуют по маскам, прикрепленным скотчем к стене, а затем к разноцветным бусам на шее Мавс, которые кто-то накинул ей на голову по дороге сюда. Бусы также присоединились к вечеринке сисек, тусуясь прямо в этом сладком местечке между ее холмиками.
Бл****дь.
Это будет чертовски долгая ночь.
Она одаривает меня испепеляющим взглядом, заставляя усмехнуться.
– Черт возьми, нет, я этого не делала, – хмыкает она.
Это моя девочка.
– Удивлен, что ты захотела прийти.
Обнаженное, нежное плечо приподнимается и опускается.
– Мэри-Лу была неумолима, пока я не сдалась. Бессмысленно бороться с ней, когда она становится такой.
Упомянутая Мэри-Лу машет нам с другого конца комнаты. Они с Ларри стоят в очереди к фотобудке. Я бы не удивился, если бы к двадцати пяти годам они были женаты и имели троих детей. Думаю, что женитьба – это новая идея. Дети? Я хочу их, но спешить с этим не стоит. Сначала мне нужно насытиться Мавс.
Мавс делает глоток своей сахарной воды, стараясь вести себя как можно беззаботнее.
– Так… Киллиан вернулся, да?
И вот так просто мое сердце камнем падает вниз, забирая с собой и желудок. Нет… даже не камень. Гребаный пятитонный валун. Такие, которые гравитация тянет вниз по горам во время схода лавин. Тот, который сокрушает, убивает надежды и мечты, забирает жизни. Да… такого рода.
– Ага. Переехал обратно на прошлой неделе.
– Папа сказал, что он будет работать у него?
Эта нотка надежды в ее голосе заставляет мою кожу зудеть. Я провожу пальцем между воротником рубашки и горлом. Тяну, ослабляя ублюдочный галстук, чтобы я мог дышать.
– Ага, – натянуто отвечаю я.
Одержимость Маверик Киллианом, казалось, только растет, а не ослабевает. И, черт возьми, его тоже. Именно поэтому я здесь этим летом, стажируюсь в ДеСото Констракшн Индастрис. Я хочу вернуться в этот город также, как хочу провести время в своей спортивной форме после пятимильной пробежки, но Киллиан путает все карты. Маверик останется здесь до осени, пока не уедет в колледж. И я ни за что, бл*дь, не оставлю их наедине без присмотра на все лето. Этого не случится.
– Эй, Маверик, – раздается сзади чей-то низкий голос. Я оборачиваюсь и сталкиваюсь лицом к лицу с Брюсом Чатни, иначе известным как Один Орех. Брюс происходит из семьи фермеров, и он совершил ужасную (в буквальном смысле) ошибку, переступив через ВОМ (вал отбора мощности) во время его работы. Любой фермер скажет вам, что это под большим запретом. Ему повезло, что он не умер, а вместо этого просто лишился одного ореха, отрубленного в результате инцидента, когда штанина его джинсов попала во вращатель и засосала его внутрь. История гласит, что он держался изо всех сил почти три часа, пока его отец не забеспокоился и не пришел проведать его.
– Привет, Брюс, – мило отвечает Мавс.
– Ты, э-э… ты хочешь, э-э… – взгляд Чата быстро скользит по мне, затем возвращается к Мавс, как будто меня не существует. Как будто я здесь не в качестве ее кавалера. И почему он так думает обо мне? Все в городе знают, какие у нас тесные отношения. Как у друзей. Просто как у гребаных друзей. – Эм, потанцуешь со мной позже? – он заканчивает заикаться. Похоже, придурок потерял в той аварии не только левый орех. А еще, например, способность общаться с противоположным полом, не описываясь в штаны.
– Извини, – вставляю я как раз в тот момент, когда Мавс готовится ответить. Вероятно, согласиться. – Ее танцевальная карточка на этот вечер заполнена.
Крошечный вздох вырывается из горла Мавс, когда я притягиваю ее к себе и обнимаю сильной рукой за талию. Затем чувствую, как ее пламя освещает правую сторону моего лица, пока я продолжаю пялиться на Один Орех, который еще не совсем понимает суть.
Слава Богу, что я здесь сегодня вечером. Может, они и способны смотреть, но я переломаю им гребаные пальцы, если они хотя бы подумают о том, чтобы прикоснуться. Не то, что потанцевать. Она моя. На всю ночь. Я не очень часто заполучаю ее себе, так что собираюсь извлечь максимум пользы, когда это происходит.
– О, да. Эм, ладно. Конечно. Я… э-э-э… Тогда увидимся где-нибудь.
Господи, мне почти жаль беднягу.
Почти.
Как только он оказывается вне пределов слышимости, Мавс поворачивается ко мне.
– Что, черт возьми, это было?
– Что?
– Что? Ее танцевальная карточка на этот вечер заполнена. – Она понижает голос, производя на меня ужасное впечатление, цитируя то, что я только что сказал.
– Я так не говорю, – поддразниваю я, изо всех сил стараясь не накинуться и не завладеть ее губами в карающем поцелуе, показывая каждому гребаному мудаку здесь, что она уже занята. Показывая ей, что она уже занята. И не Киллианом.
Терпение, Шепард.
– Ты не говоришь, как? Как ревнивый парень-собственник?
Мои зубы сжимаются. Каждое слово этого утверждения истинно, кроме «парня». То, чего я хочу больше всего. Титул, которого, боюсь, у меня никогда не будет. Трудно сохранять легкий тон, когда я киплю внутри, но мне это удается.
– Я сделал тебе одолжение, Лебедь.
– Одолжение? – она не столько спрашивает, сколько призывает объясниться. Так я и делаю.
– Да, одолжение. Я прямо сейчас могу себе представить, как это будет. – Я провожу рукой по пустому пространству перед нами, вызывая в воображении образ. – Ты потанцуешь с этим беднягой, и он влюбится в тебя. – Точно. – Он будет ухаживать за тобой. Тогда ты влюбишься в него. – Черта с два. – И вскоре, после того, как вы двое поженитесь, – только через мое мертвое, безжизненное тело, – ты узнаешь, что он не только потерял одно яичко в том несчастном случае, но и пловцов в этом мертвом бассейне. – Эта часть может быть правдой. – Ага, никаких маленьких миниатюрных Орехов, бегающих по ферме.
По мере того как я рисую картину того, какой была бы ее жизнь с Одним Орехом, ее улыбка становится все шире и шире. К концу моей тщательно продуманной сказки она смеется так сильно, что я вижу слезы в уголках ее глаз.
– Видишь? Одолжение.
– Да. Я это вижу. – Отвечает она, все еще смеясь.
Как раз в этот момент из динамиков начинает доноситься песня Lifehouse «Ты и я». Я не спрашиваю, а просто тащу Мавс на танцпол и прижимаю к себе, когда начинаю раскачивать нас в такт музыке. Она напрягается всего на секунду, прежде чем расслабляется, мышца за мышцей, пока полностью не прижимается ко мне.
Вдыхая ее опьяняющий аромат, впитывая в свое тело это великолепное, дикое, невероятное создание, я понимаю, что Один Орех – это только верхушка айсберга. Будет тысяча придурков, стоящих в очереди за шансом встретиться с ней, один за другим, выскакивающих, как гребаные чертики из табакерки.
Я знаю, что она скоро поступит в колледж. Знаю, что она будет подвергнута другим попыткам завоевать ее. Меня тошнит от того, что ее будут приглашать на вечеринки братства, могут что-то подсыпать в напитки, использовать в своих интересах, и не потому, что она не глупа, а потому, что она такая чертовски привлекательная и притягательная. Я также знаю, что ничего не смогу с этим поделать. Только надеяться и молиться, чтобы она не нашла кого-нибудь другого.
От этой мысли по моим венам пробегают ледяные осколки паники, и вместо того, чтобы несколько минут обдумать свои мысли, чтобы отговорить себя от промаха, я совершаю кое-что опрометчивое и глупое. То, о чем буду сожалеть долгие годы. Ее слова разрезают меня надвое, преследуя и приводя в бешенство каждый раз, когда я прокручиваю их в голове.
– Сходи куда-нибудь со мной.
– Что? – лениво спрашивает она.
Я прекращаю раскачиваться и откидываюсь назад, чтобы поймать ее взгляд.
– Сходи куда-нибудь со мной.
Она непонимающе смотрит на меня. Явно сбитая с толку.
– Свидание, Лебедь. Сходи со мной на свидание. Настоящее.
Ее брови хмурятся. Клянусь, она перестает дышать. Открывает рот один раз, ее язык готовится сформировать слова, но передумывает. А потом она наступает на меня ногами.
– Кэл, я… я не могу. – Она выглядит искренне печальной. Для меня, я полагаю.
– Почему? Назови мне хоть одну вескую причину.
Склонив голову набок, она медленно отвечает, как будто у меня поврежден мозг.
– Потому что мы друзья.
– Друзья ходят на свидания. Все время. Друзья даже влюбляются и женятся. И живут долго и счастливо, – идиотски продолжаю я.
– Я не могу, – теперь она почти шепчет. Джейсон Уэйд все еще напевает на заднем плане, и прямо сейчас, если бы он стоял передо мной, я бы ударил его по горлу. Думаю, его слова и гипнотическая мелодия смягчают меня, заставив поверить, что я смогу уговорить ее стать моей. Мне следовало бы знать лучше. Ничто с этой девушкой не дается легко.
– Этого недостаточно. – Она пытается отстраниться от меня. Я отказываю ей. Напрягаю руки и впиваюсь пальцами в ее спину. – Скажи мне, почему.
Ее взгляд направлен куда угодно, только не на меня.
– Я не хочу причинять тебе боль.
Каждый мускул в моем теле напрягается. От головы до пяток. То болезненное чувство, которое я испытывал ранее в глубине живота при упоминании имени Киллиана, усиливается. Намного, намного, бл*дь, хуже.
– Ты не сделаешь больно, – хриплю я. Ты сделаешь. – Скажи мне, – я мягко уговариваю ее. Не могу смотреть в ее сердце, когда она разрушает эту жизнь, которую я уже спланировал для нас, поэтому прижимаюсь щекой к ее щеке и снова шепчу. – Ты можешь рассказать мне все, Мавс.
Я чувствую, как ее горло напрягается, чтобы сглотнуть. Ее теплое дыхание обдувает мочку моего уха, когда она тихо признается, как раз в тот момент, когда звучит последняя нота «Lifehouse».
– Я люблю кое-кого другого.
Это чертовски больно. Даже не буду пытаться это отрицать. Я чувствую себя так, как будто мне только что вонзили нож между ребер, кончик которого пронзает мое сердце. Он сидит там, пылая жаром, пока плоть вокруг него покрыта клеймом агонии, причиняемой ее словами.
– Ну, – я, наконец, выдавливаю тяжеловесное слово, – думаю, это причина.
– Кэл, – начинает она, выставляя руки между нами и снова пытаясь убежать.
Но я держусь. Пока не могу смотреть ей в глаза. Не могу быть свидетелем той жалости, которую, я знаю, увижу.
– Все в порядке. Я понимаю.
Я хочу спросить, кто. Хочу заставить ее произнести имя человека, у которого всегда была та единственная частичка ее, которой у меня нет. Но я этого не делаю, потому что не хочу снова слышать, как из ее уст слетает имя моего брата. Так что я поддерживаю ее на протяжении еще одной песни, приклеиваю гребаную пластиковую улыбку и танцую остаток танца в тумане из равных частей боли и ярости.
Когда я высаживаю ее после двух часов ночи, у меня появляется желание поехать прямо к Киллиану и избить его до полусмерти. Однажды мы говорили о Маверик. Только один раз. Это было, когда мне было четырнадцать. Я сказал ему, что люблю ее и хочу жениться на ней. Даже тогда я настаивал на своем праве. Его ответ после моего заявления о праве собственности был простым и загадочным.
«Что, если это не то, чего она хочет?».
Но меня насторожили не сами слова, потому что это был справедливый вопрос. Дело в том, как он их произносил. Собственнически. Ревностно. Решительно.
Когда я был моложе, то давал своему брату все, что он хотел. Я делал для него все, чтобы доставить ему удовольствие. Вот как сильно я его боготворил. Но тот день у озера, когда Мавс загипнотизировала меня, все изменил. Я понял, что есть кто-то еще, кому я хотел бы поклоняться больше.
И если бы я хоть на одну одинокую секунду подумал, что смогу выбить из него те чувства, которые он испытывает к Маверик, я бы это сделал. Я бы всю ночь мучил брата, которого раньше превозносил, пока не убедился бы, что он не соперник. Но я знаю, что это бессмысленно. Думаю, он бы боролся за нее так же долго и жестоко, как и я. Она того стоит, и мы оба это знаем. Поэтому вместо этого я проезжаю пятьсот ярдов от подъездной дороги к дому моих родителей, где остаюсь на лето. Я роюсь в своей коробке с компакт-дисками. Смотрю, как диск «Lifehouse» горит и плавится, превращаясь в круглую лужицу пластика в раковине. На следующий день я принимаю мамино дерьмо, когда она отчитывает меня за то, что я испортил.
Тогда я даю клятву.
Я не откажусь от нее.
Маверик – это все, чего я когда-либо хотел, и я не могу просто отбросить эту мечту, пока мой кошмар не станет реальностью. И пока они не вместе, у меня все еще есть шанс.
Глава 20
5 месяцев назад
Маверик
Я кручу диск, наблюдая, как цифры от одного до десяти проносятся в размытом цветном пятне.
– Восемь, – кричит Кэл, когда пластиковая штуковина останавливает вращение диска. Он лежит на боку, подперев голову одной ладонью, в другой руке покачивается коктейль. Он всю неделю ведет себя странно, рассеянно, если можно так выразиться. Он говорит, что это работа, но я не так уверена. Я надеялась, что веселая, расслабляющая игра «Жизнь» поднимет ему настроение. В детстве мы все время в нее играли. Я надирала ему задницу, хотя, думаю, большую часть времени он просто позволял мне выигрывать. Но, кажется, что это работает. Это наш второй раунд, и он больше напряжен, чем когда-либо.
Я послушно двигаю свой желтый шестиместный автомобиль восемь кварталов, отсчитывая вслух на ходу. Стону по поводу всех «Жизненных» плиток, которые оставляю позади на этом пути, и смотрю, смогу ли я его расшевелить. И снова терплю фиаско. Он невозмутим, смотрит на доску, явно погруженный в свои мысли. Моя восьмерка ведет меня мимо раздела «Выйти замуж», но я останавливаюсь, чтобы взять с собой супруга. Когда я захватываю розовую фигурку, он даже глазом не моргает.
Кэл опускает свой бокал на пол, теперь его очередь играть. Мне достается путь в колледж, в то время как Кэл вырывается вперед по карьерной лестнице и на полкорпуса впереди меня, его красная машина уже отягощена женой и тремя детьми. Он закрывает желтое место своим куском пластика, даже не потрудившись прочитать его. Я поднимаюсь и передвигаю его, объявляя.
– Еще один мальчик. – Я втискиваю синюю фигурку в единственное оставшееся пустое место. – Не знала, что у нас будет так много детей? Тогда нам лучше начать.
