Текст книги "Вопрос любви"

Автор книги: Изабел Уолф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Глава одиннадцатая

– Как странно… – сказала Фелисити несколько дней спустя, когда я рассказала ей о моей встрече с Магдой. Одной грудью она кормила Оливию, а другую сцеживала. Мне вдруг представилась грудь кормящей матери в разрезе, со всеми ее молочными протоками, альвеолами и туберкулами Монтгомери. – Сначала она кромсает твою одежду, а потом улыбается тебе. Она какая-то…

– По-козлиному упертая? – сострила я, и молокоотсос зажужжал как бормашина, а поршень стал ходить туда-сюда, словно это хитроумное устройство дышит.

– Я хотела сказать «своеобразная». Может, у нее биполярное расстройство или как там. Потому что обычно у таких людей настроение скачет постоянно. Две половины мозга не могут договориться друг с другом.

– Она была такой обходительной, – сказала я с недоумением. Бутылочка с молоком заполнилась уже на две трети. Интересно, какую траву ест Флисс, чтобы повысить удой?.. – Но все равно было ясно, что она не в себе.

– Безумная Магда, – сказала Флисс. – Люк, наверное, был вне себя от радости, что она хотя бы вела себя цивилизованно.

– Да.

– А она извинилась за то, что сотворила с твоей одеждой?

– Нет. Напротив, у меня сложилось такое впечатление, будто это она великодушно прощает меня, любезно согласившись не обращать внимания на мое чудовищное поведение.

– Как магдатично с ее стороны!

– Думаю, что ее обходительное поведение и означало нечто вроде извинения.

– Но что за кульбит? – Сестра выключила молокоотсос, затем жестом показала мне, чтобы я навинтила на бутылку желтую крышку. Когда я взяла ее в руку, она оказалась приятно теплой.

– Люк говорит, что Магда вела себя так потому, что действительно раскаялась в содеянном – поняла, что это слишком даже для нее. И еще потому, что у них с ее приятелем все хорошо. У них была какая-то проблема, когда они повздорили с его клиентом, но теперь, видимо, все пришло в норму.

– Что он в ней нашел? – спросила она, убирая левую грудь назад в бюстгальтер.

– То же, что и Люк, наверное.

– А именно?

Я представила, как дрожала рука Люка, когда он впервые рисовал ее обнаженную фигуру.

– Она просто картинка.

– Да?

– Она… красавица. От нее невозможно оторвать глаз.

– Какая досада! – сказала Флисс. Я была тронута ее преданностью.

– Точно. Хотела бы я, чтобы у нее была обыкновенная внешность, но, к сожалению, она похожа на Катрин Денёв.

– Но ведь Люк не был счастлив с ней. Разве нет, Лора?

– Да. Она вела себя настолько причудливо, что он разлюбил ее.

– И нужна ему ты.

– Он так говорит. Он сказал, что хочет, чтобы мы жили вместе.

– Отлично. Таково его намерение. А дети? – спросила она, устраивая Оливию на плече, чтобы она срыгнула. – Он не хочет иметь больше детей? – Она утерла пятно от отрыжки со своей рубашки смятой салфеткой.

– Мы об этом не говорили, но уверена, что хочет.

– Это было бы чудесно, – сказала она, сажая Оливию мне на колени. Затем она открыла морозилку и убрала туда бутылку сцеженного молока. Внутри уже стояло несколько в ряд, словно кегли. – Беременность – это такое блаженство, Лора!

– Знаю, – ляпнула я. Она пристально посмотрела на меня. – Ты мне уже говорила, – сказала я и подумала: «А я – нет. Никому, кроме Ника, я не рассказывала, что однажды была беременна».

– Будет здорово, если ты забеременеешь, – развене-здоровомоясладкаядевочка? – протянула она нараспев, коснувшись носика Оливии указательным пальцем. – КузинадляИГРлазвенеЗДОЛОВО?

– Кхосаалтадазагоягоя, – ответила Оливия.

– Как жалко, что Хоуп не хочет, чтобы аист посетил ее! – добавила Фелисити.

– Да, в самом деле, – согласилась я. И решила, что не стоит посвящать ее в проблемы Хоуп.

– Хотя Майк, по-моему, был бы не против. Он не такой замороченный.

– Угу.

– А знаешь, откуда пошла вся эта история с аистом? – спросила она.

– Нет.

– Из норвежской легенды о том, что души детей до рождения обитают в водной среде типа болот или озер. А раз аисты любят бывать там, появилось поверье, что аисты берут души детей и несут их родителям. Разве не прелесть?

Она мечтательно вздохнула:

– Да. Прелесть.

Когда Фелисити взяла Оливию на руки, я подумала о том, где обитала душа моего ребенка – в ручье, горном потоке или в реке. Я представила, как аист берет ее и несет ко мне на своих больших крыльях, но где-то на полдороге поворачивает назад.

– Я никогда не спрашивала тебя об этом, Лора: Ник хотел детей?

К горлу подступила горечь.

– Я не… уверена… Но какой смысл говорить об этом теперь?

– О нем по-прежнему ничего не слышно? – спросила она. Я покачала головой. – Даже после такой огласки?

– Нет. «Дейли пост» попросила читателей сообщить им, если они увидят его, а «Дейли ньюс» откомандировала самых матерых репортеров вести расследование.

– Так, пожалуй, они его и найдут.

– Вряд ли, это человек-невидимка.

– А что ты сделаешь, если найдут?

Я пристально посмотрела на нее:

– Боже… даже не знаю. Страшно подумать.

– Ну, возможно, придется, если они его выследят.

– Не выследят, – не уступала я, – потому что им наверняка дали на все про все пару дней, так что, если бы им и суждено было его отыскать, они бы это уже сделали. Кстати, а Хью не сказал тебе, что мы виделись в галерее Люка?

– Сказал. Он был там с Шанталь.

– Мне показалось, она выглядела так, будто ее… застукали, Флисс. Покраснела от стыда, увидев меня.

– Я понимаю, что она никогда особенно тебе не нравилась, Лора, но не надо все время воспринимать ее в штыки.

– А тебе надо снять розовые очки. Говорю тебе, Флисс, она… юлила. Эта женщина положила глаз на твоего мужа.

– Послушай, я знаю Шанталь – ничего страшного. Они встретились поговорить насчет этого секретного «изобретения» Хью; он, кстати, рассказал мне, что это.

– Да?

– Да. Заявка на патент уже зарегистрирована, так что теперь уже можно говорить.

– И что же это?

– Ну… это такая детская штука. Ты знаешь, я постоянно жалуюсь на то, что под рукой никогда нет муслина.

Я бросила взгляд на ее заляпанную футболку.

– Да.

– И что когда он на мне, то вечно соскальзывает?

– Да.

– Вот это и подсказало Хью идею. Он изобрел нагрудник для отрыжки. Но это не просто кусок ткани типа муслина, он фиксируется. Он сделан из куска ПВХ – обхватывает здесь, спереди и сзади, так что ты защищена со всех сторон, но у него такая форма, что он обхватывает еще и здесь и доходит досюда… – Она совершила серию неуклюжих движений. – Давай я лучше покажу на тебе. – Флисс подошла ближе, коснулась моего левого плеча, прошлась пальцами вдоль него, задев грудь. – Он фиксируется под рукой, здесь… либо на завязках, либо на «липучке», а тут будет крючок или что-нибудь такое, – сказала она, касаясь моей шеи, – чтобы надежно закрепить его за воротник.

– Ты только что коснулась моей груди.

– Ой, извини, – отозвалась она.

– Это не претензия. Просто до меня только сейчас дошло кое-что.

– Что?

– Ну, я превратно истолковала отношения Хью и Шанталь. – Я мысленно вернулась в тот вечер в «Джулиз». – Они, видимо, обсуждали этот нагрудник…

– Ну да, я же говорила, они за тем туда и ходили. Шанталь занималась патентованием, которое включает точное техническое описание, поэтому ей надо было знать, что к чему, понять принцип.

– И Хью всего-навсего ей объяснял?

– Да.

– О! – Я поняла, что была несправедлива в суждениях. Я прокрутила эту сцену в голове еще раз. И еще. Точно – я перемудрила. И почувствовала приступ чувства вины. – Так вот что он делал. Это было самое невинное объяснение! Но меня до сих пор преследует мысль, что они были какими-то подозрительно довольными.

– Они и были довольными, – сказала Флисс. – Но только потому, что верят в свое новое детище. Ты знаешь, я все твердила Хью, чтобы он изобрел что-нибудь полезное, и, наверное, это оно и есть. Теперь больше не придется устраивать охоту за муслином или стирать то, что отрыгнул ребенок. Эти нагрудники будут продаваться по пять штук; одну штуку можно надеть утром, потом по необходимости заменить, а использованный выбросить. По-моему, это отличная идея.

– Да, старина Хью – молодец.

– Точно. Может, он даже заработает денег. Они с Шанталь в таком восторге – она хорошенько вложилась в разработку, хотя может пройти еще много времени, прежде чем изобретение принесет доход, а у нас уже остались последние несколько тысяч. Но слава Богу, – продолжала она, – Оливия будет рекламировать «Кочисофт» – правдамояумница? – так что мы протянем еще месяцок-другой, а еще будет кастинг на телевидении в конце недели, на который я тоже надеюсь, и это будет минимум три тысячи за право транслирования…

Потом Флисс рассказала мне обо всех собеседованиях, на которые она водила Оливию, и о мамашах, которых встречала, и о том, как они были настроены победить, и так далее и так далее, а затем завела долгую песню о том, что Оливия уже выросла из видео «Беби Эйнштейн», доросла до «Фимблз» и точно улавливает смысл увиденного, несмотря на то что эти программы предназначены для детей от двух до четырех лет, поэтому я очень обрадовалась, когда зазвонил мой мобильный. Звонил Даррен Силлито, чтобы узнать, не решилась ли я на интервью.

– Я понимаю ваши колебания, – сказал он. – Но я только хотел сообщить вам, что мой редактор дал «добро» не только на то, чтобы мы внесли пожертвование в Национальную консультативную сеть по поиску пропавших без вести, но и чтобы мы сделали ее объектом нашей рождественской благотворительной программы, если вы согласитесь на интервью.

– Вы серьезно?

– А поскольку у нас около двух миллионов читателей, это принесет нам немалую прибыль – по меньшей мере двести тысяч. Может быть, больше.

Я подумала, как помогла мне благотворительная организация, когда я была на грани отчаяния. Я вспомнила о моем кураторе Триш, которая звонила мне по три раза на дню все эти ужасные первые четыре месяца, когда мы не знали, жив Ник или нет.

– Думаю, двести тысяч им не помешают, – сказал Даррен. Его голос был мягким и глубоким. Почти успокаивающим.

– Что ж… – С моей стороны было бы эгоистично не согласиться, к тому же я хотела безотлагательно приступить к интервью. – Хорошо, – сказала я. – Я дам интервью. Только мне нужно письменное подтверждение, что вы дадите мне контрольный экземпляр.

– Конечно, я все сделаю, – последовал ответ.

На следующее утро я отправилась в офис, чтобы рассказать Тому о своем интервью «Семафору». Он читал газету и курил одну из своих раритетных сигарет.

– Том? – Он поднял голову. – Боже! – Я всплеснула руками. – Что с тобой приключилось? – Он выглядел так, словно врезался в скалу. Его правый глаз был цвета чернослива с сияющей желтой каймой. Сквозь чуть приоткрытое веко едва проглядывала серо-голубая радужка.

– А, это? – Он осторожно постучал пальцем по синяку. – Пообщался накануне с бывшим Джины. – Он затушил сигарету. – Очаровашка.

– Я вижу. Что произошло?

– Он явился посреди ночи, пьяный как свинья. Хотел узнать, там я или нет. Джина не закрыла дверь на цепочку, и он ворвался, а я вежливо попросил его уйти. Ему эта идея не понравилась.

– И он устроил драку?

Том покачал головой:

– Просто набросился на меня, дал в глаз и ретировался, бормоча, что, если встретит меня еще раз, убьет.

– Ты звонил в полицию?

– Нет. Потому что тогда дело дошло бы до суда и вряд ли Джине или Сэму, бедному маленькому мальчику, это как-то помогло бы. Лучше, чтобы такие неприятные встречи не повторялись. Удружил мне этот отморозок: на следующей неделе я еду в Канны, и мне совершенно неохота, чтобы все там думали, что я люблю размахивать кулаками. Так что придется надевать очки.

– Да там все будут в очках, так что тебе не о чем волноваться. А потом, к тому времени синяк сойдет.

– А как там твой бывший? – спросил он. – Я имею в виду Люка. – Я рассказала ему про кимоно. Его здоровый глаз раскрылся до предела; Том ошеломленно покачал головой; – Магда-Рукиножницы.

Я уныло улыбнулась:

– Это было ужасно. Ну а пару дней спустя мы встретились за чаем, и теперь, как я понимаю, станем лучшими подружками и будем жить долго и счастливо.

– Серьезно?

– Наверное, – усмехнулась я. – Не знаю. Так хочет Люк.

– Благородное стремление.

– Но не уверена, что эта цель достижима. Проблема в том, что у Люка друзья цивилизованны до мозга костей: проводят со своими бывшими воскресные ленчи, Рождество и все такое, – в общем, не жизнь, а сказка. И он хочет, чтобы и у нас было так же. У него какая-то мечта о совершенной смешанной семье, но я подозреваю, что Магда захочет применить ко мне какой-нибудь миксер, чтобы вмешать меня в семью. И еще – я хочу, чтоб ты знал, – я собираюсь дать интервью. Я согласилась на разговор с журналистом «Санди семафор», потому что больше не могу выносить этот таблоидный бред.

– Что ж, это хороший ход. Только если журналист кошерный.

– Вроде бы он мне сочувствует. Его зовут Даррен Силлито.

Том покачал головой:

– Никогда о таком не слышал.

– Я тоже, но по телефону у нас возникло взаимопонимание.

– Сначала проверь его через «Четвертый канал».

– Я подумаю, но вряд ли это необходимо – ведь я получу контрольный экземпляр. Он мне обещал выслать по почте.

– Тогда нечего и сомневаться – вперед.

* * *

Интервью состоялось в следующий четверг. Я думала, что Даррен захочет встретиться в клубе или гостинице, но он сказал, что предпочел бы побеседовать со мной у меня дома, чем в какой-нибудь гламурной забегаловке, потому что так я смогу быть более открытой. Меня тронула его забота. Пресс-агент с «Четвертого канала» спросила, не хочу ли я, чтобы она тоже присутствовала, но я сказала, что справлюсь сама.

Приехал фотограф и одним махом отснял две кассеты пленки.

– А мне разве не положено улыбаться? – поинтересовалась я, когда он молча навел на меня объектив.

– Да нет – журналист сказал, что ему нужна солидность. Вот так. Просто приятная серьезность…

В половине пятого домофон снова зажужжал: пришел Даррен. По телефону мне показалось, что ему под сорок, но выглядел он на двадцать пять. Он носил очки и был худощавым – его мальчишеская внешность заметно контрастировала с его уверенным голосом.

– А вы уже давно занимаетесь журналистикой? – спросила я у него, когда готовила ему кофе.

– Примерно полтора года.

– Вам с молоком?

– Со сливками – если есть. И, если можно, печенье.

– Конечно.

– Я сегодня не обедал.

– Может быть, хотите сандвич? Я вам уже приготовила. – Он покачал головой, и я уложила на тарелку шоколадное печенье. – А чем вы занимались прежде? – спросила я, ставя угощение на поднос.

– Трудился в Сити. Потом занимался вложениями, связанными с риском. Но решил, что журналистика интереснее.

– Ну и как – правда интереснее?

– О, еще бы!

Я поинтересовалась, у кого еще он брал интервью, а он сказал, что писал для колонки спорта и это интервью станет его первым большим биографическим очерком для центральных страниц. Вот почему его имя мне не знакомо – к тому же я редко читаю «Семафор».

Мы сидели в гостиной, и он сказал, что сначала хотел бы коротко побеседовать без записи, а диктофон включит тогда, когда мы оба будем к этому готовы. Он удивился, что я живу на самой обычной улочке, учитывая такой ошеломительный успех викторины. Я объяснила, что не могу пока переехать.

– Вы бы хотели поменять Лэдброук-гроув на более фешенебельный район?

– Не знаю, как насчет фешенебельности, но я бы пулей вылетела отсюда, если бы могла. Не потому что мне не нравится район – он изумительно космополитичный, – а потому, что здесь сложилась неприятная для меня атмосфера, по понятным причинам. – Он понимающе кивнул. – К тому же соседи просто сводят меня с ума.

– Почему?

– Все дело в слухах – это ведь маленькая улочка, на которой все всё знают. Они милые люди, но я бы предпочла жить там, где есть возможность сохранять анонимность.

– Здесь нет очевидных следов присутствия вашего мужа? – спросил он, осматриваясь.

– Я убрала все его вещи. Я больше не могла видеть их.

– Хотели изгладить воспоминания?

– Нет, просто пришло время двигаться дальше, а свидетельства того, что он здесь жил, эмоционально угнетали меня.

– Я понимаю. И тогда вы испытали облегчение.

– О да! Скорее даже освобождение, хотя на какое-то время я словно лишилась почвы под ногами. Но я должна была постараться и освободиться от прошлого.

Даррен быстро прошелся со мной по своему списку вопросов и попросил в двух словах описать, что бы я сказала в ответ на каждый. Прежде всего его интересовало, каким образом возникла сама идея викторины; затем – мое мнение о других ведущих: Энн Робинсон например. Я сказала, что не буду отвечать на этот вопрос, потому что не являюсь ее поклонницей и не хочу говорить о ней ничего плохого.

– Согласен с вами, – сказал он. – «Слабое звено» – довольно дерзкое шоу, не правда ли?

– Ну, у них просто вопросы не очень высокого уровня. Но тем не менее оно все равно популярно – значит, ведущая все делает как надо.

– А что вы думаете о Джереми Паксмане?

– Ну, он может быть властным и нетерпимым, но в то же время у него своеобразная манера шутить, весьма привлекательная, по-моему, и, конечно, он очень умен, так что… пожалуй, я могла бы говорить о нем без устали.

– А вот кого я терпеть не могу, – неожиданно разоткровенничался он, – так это Роберта Робинсона из шоу «Умник Британии». Какой-то он угрюмый – вам не кажется?

– Ну… должна признаться, пожалуй.

– Неприкрыто удивляться, когда женщина правильно отвечает на вопрос?

– Точно, – хихикнула я.

– «О, как вам это удалось, миссис Смит?! Это же правильный ответ! Просто фантастика!»

Я закатила глаза, соглашаясь с ним:

– Честно говоря, не могу этого слышать, хоть радио в окно выбрасывай.

Мы проболтали в подобной непринужденной манере еще некоторое время, а потом Даррен спросил, не готова ли я начать. Я кивнула. Он нажал красную кнопку на крошечном кассетном диктофоне и пододвинул его поближе ко мне.

– Так, – сказал он. – Начнем. Поехали…

Я еще никогда не давала интервью, но пресс-агент «Четвертого канала» посоветовала мне отвечать коротко. «Когда чувствуешь, что уже высказалась, закрой рот на замок, – напутствовала она меня. – Не старайся быть услужливой, заполняя паузы: молчание – золото». Совет дельный, но в то же время я понимала, что Даррену нужен добротный живой материал, чтобы написать интересную статью. Я решила сохранять баланс между дружеской открытостью и благоразумным молчанием. Он спрашивал меня о Кембридже и о начале моей карьеры на Би-би-си, о нашем знакомстве с Томом; затем поговорили о викторине и о том, как я стала ее ведущей. Мы говорили о Люке, и я воспользовалась возможностью пролить свет на обстоятельства его личной жизни и наши взаимоотношения. Затем он перешел к Нику. Я рассказала о его работе в «Суданиз» и о нашем браке. Он спросил меня, почему в доме так мало его вещей.

– Я решила убрать их, – снова объяснила я. – Я ждала три года и поняла, что пришло время двигаться вперед. Я снова хочу жить.

– И вас нельзя винить, – сказал он. – Три года – долгий срок. Теперь не могли бы вы рассказать о том дне, когда Ник пропал? Как разворачивались события?

Даррен сидел и кивал с понимающим видом, а я в подробностях излагала, как целый месяц искала Ника, о двух молчаливых звонках (видимо, моем последнем контакте с ним). Раз или два я устраивала передышку, чтобы собратья с мыслями, но была горда, что ни разу не сорвалась. Мне не хотелось, чтобы меня выставляли жертвой обстоятельств.

– А что во всем этом было самым трудным, Лора? Конечно, помимо отсутствия Ника?

– Пустые домыслы – их было немало, особенно поначалу – и наши совместные даты. Когда я поняла, что Ника нет уже тысячу дней, например – это тоже было очень тяжело; его день рождения или мой; наша годовщина. Десятая, кстати, будет в начале мая, и я заранее готовлюсь, чтобы не сорваться. Конечно, трудно на Рождество и в Новый год, ведь именно тогда это и произошло.

– Когда Национальная консультативная сеть по поиску пропавших без вести сообщила вам, что Ник жив, но не хочет видеться с вами, что вы испытали?

– Ну… я была сломлена. Раздавлена.

– И еще удивились?

Я пристально посмотрела на него:

– Да, конечно. Конечно, я удивилась. Очень удивилась.

Затем Даррен стал спрашивать об освещении этой информации в таблоидах. Я рассказала, каково мне было, когда приходилось читать о себе всю эту ложь.

– Ложь и недомолвки, – добавил он. – Недомолвки, подталкивающие к мысли, что вы… не знаю… каким-то образом ответственны за исчезновение вашего мужа.

Я секунду молчала.

– Верно.

– Что вы каким-то образом спровоцировали его.

– Да. Кое-где делались и такие тонкие намеки.

– Но какие предпосылки к этому видели окружающие?

– Ну, не знаю… Нечто вроде того, что я… – я посмотрела в окно, – плохо обращалась с ним, наверное… или третировала… или что выжила его. Такие вещи предполагали некоторые.

– Есть ли здесь хоть доля правды? – Я почувствовала, что у меня пылает лицо. – Простите, что спрашиваю, – скороговоркой добавил он. – Я лишь хочу, чтобы вы опровергли слухи.

Я пристально посмотрела на него.

– Здесь нет ни грамма правды, – твердо сказала я. – Совсем.

– В таком случае вам не в чем винить себя, – тихо сказал он.

– Вообще-то… я чувствую себя виноватой, но только потому, что любой в моей ситуации невольно стал бы винить себя. Это естественно, потому что твоя вторая половина пропала, а ты не знаешь куда.

– Или почему.

Я помолчала.

– Или почему. И ты чувствуешь… – я вздохнула, – что… каким-то образом тоже приложил к этому руку. Так что да, конечно, я чувствую вину.

– Даже при том, что не виноваты?

Стыд и тоска переполняли меня.

– Да.

– И вы сидели и гадали, что же не так сказали, или сделали, или, наоборот, не сделали?

Я заерзала на стуле и вздохнула:

– Да. По буквам разбирала все беседы снова и снова – как одержимая.

– Значит, в случившемся есть ваша вина…

Мои глаза приклеились к плинтусу.

– Моей вины нет.

– Но если бы была, что бы вы чувствовали?

– Что бы я чувствовала? – Я пристально посмотрела на него: – Ну а как бы чувствовал себя любой на моем месте? Ужасно, конечно. Абсолютно раздавленно. Но, как я сказала, вины моей нет. – Я закрыла рот на замок.

– Как странно, – спустя мгновение продолжил Даррен, – что вы ведете популярную викторину, а в вашей жизни между тем существует огромный вопрос, не имеющий ответа!

– Да, такая ирония судьбы не миновала меня.

– А вся эта медийная заваруха не озадачила вас?

– Еще как. Я знала, что ко мне появится интерес, после того как газетчики разнюхают эту историю, но и представить себе не могла, что он достигнет такого размаха.

– Вы чувствуете интерес, возникший со стороны публики?

– Думаю, да. Если бы подобное происходило с кем-то другим, мне бы было интересно. Если бы я прочитала, что, скажем, мужа Кэрол Вордеман не могут найти уже три года, то каждый раз, как видела бы ее по телевизору или читала статью, я бы, наверное, думала, где он сейчас, как живет, и как она его искала, и увидит ли она его опять.

– И почему он исчез. – Он посмотрел на меня. – Об этом вы не задумались бы?

– Ну… не знаю…

– Но ведь вам наверняка было бы интересно, что вызвало его уход, что там была за история?..

– Ну может быть…

– Вам бы захотелось узнать, что же между ними произошло.

– Послушайте, это все очень сложно. Люди, которые ни с того ни с сего исчезают, могут иметь для этого сотню причин. Разве нет?

– Но они, должно быть, несчастны и разочарованы в жизни. Ник был несчастен и разочарован?

– Я… я не знаю. Наверное… да… может быть…

– Иначе он бы не сделал того, что сделал. А почему, по вашему мнению, он был несчастен и разочарован?

Я уставилась на Даррена:

– Я не… знаю. Незадолго до этого умер его отец. Наверное, отчасти это повлияло на него.

– Но, может, произошло еще что-нибудь?

«Рот на замок!»

– Нет. Ничего. Больше ничего. Может быть, поговорим о чем-нибудь другом? – Наступила короткая пауза, потом Даррен задал мне еще несколько вопросов о викторине, и я рассказала ему о втором сезоне шоу, который должен начаться в сентябре, и о программах, которые мы можем позволить себе благодаря успеху «Что бы вы думали?!».

– Значит, у компании дела идут хорошо?

– Да. Формат был продан в восемь стран – в том числе в США, – так что мы можем расшириться. Мы нанимаем дополнительных сотрудников, делаем перепланировку здания. «Трайдент» процветает.

Даррен подался вперед и выключил диктофон.

– Думаю, мы закончили, Лора. Большое спасибо. Я уверен, что материала мне хватит, и не хочу вас больше задерживать.

– Спасибо. Вы пришлете мне выдержки?

– Да – либо по факсу, либо прочитаю по телефону.

– И когда это выйдет, как вы думаете?

Он начал рыться в своем портфеле.

– Не раньше чем через пару недель, потому что мы хотели приурочить статью к первому мая, чтобы совместить ее с началом нашей благотворительной программы помощи Национальной консультативной сети по поиску пропавших без вести.

– О, это было бы чудесно! – сказала я. – Это будет очень большая подмога. Я обязательно сообщу благотворительной организации о вашем намерении.

Я пошла его провожать, и только взялась за засов, как с той стороны распахнулась входная дверь и на пороге появилась Синтия с двумя пакетами из магазина.

– Привет, Лора! – устало сказала она. В слабом солнечном свете она выглядела изможденной и какой-то субтильной. Но, увидев Даррена, вдруг побагровела.

– Синтия, это Даррен Силлито.

Она отстранилась, а затем натянуто улыбнулась, не скрывая своей враждебности. На его лице я увидела изумление.

– Вы знакомы? – шепотом спросила я у него, когда она отправилась наверх.

– Нет. Впервые вижу. – Как странно! – С другой стороны, иногда она бывает странной.

– Что ж, спасибо, что пришли, Даррен. Надеюсь, облечь все это в письменную форму будет не слишком сложно?

– Думаю, нет.

Как только он ушел, я услышала, как открылась дверь Синтии.

– Он ушел? – спросила она театрально приглушенным шепотом.

– Да. – Я обернулась. – А что? В чем проблема?

– Я скажу вам, в чем проблема, – сказала она, спускаясь вниз. – Проблема в том, что он писсуар!

– Простите?

– Этот молодой человек – писсуар! – с яростью повторила она.

– Ну, это вы хватили, Синтия. Мне он показался вполне нормальным.

– Но он не такой. Как и любой другой из этих писсуаров. – Она, видимо, имела в виду журналистов вообще, которые у нее как бельмо на глазу. Но… как Синтия узнала, что он журналист, учитывая, что я ей об этом не говорила? Может быть, все-таки что-то в этом ясновидении есть.

– Они все бесхребетные типы, – добавила она. – Все – сплошные силлито[58]58
  Скудоумный, дурачок.


[Закрыть]!

– Но парень не виноват, что у него такое имя, Синт.

– Не такое. Он лжет. Его настоящее имя – Даррен Писсуар. – Я с недоумением уставилась на нее. – Писсуар-Фаркхар, – презрительно произнесла она.

О…

– И очень жаль, что вы не велели ему убираться ко всем чертям, хотя у вас был шанс. Он ведь только что взял у вас интервью?

– Да.

– О Боже! – Она покачала головой. – О Боже!

– Что значит ваше «О Боже!»? Он показался мне нормальным, даже милым.

– Ну еще бы, – сказала она. – Только он не такой, он маленький…

– Синтия, – встревоженно оборвала ее я. – Вы можете объяснить мне, о чем вы? Вы заставили меня волноваться.

– Хорошо. Так и быть. Пойдемте со мной.

Мы поднялись наверх в ее квартиру. Впервые она пригласила меня к себе. Квартира была обставлена со вкусом и притом хорошей мебелью, но, как и Синтия, она повидала и лучшие дни. Китайская парча на шезлонге была сильно потрепана, как и шелковый абажур на торшере. На бархатных диванных подушках виднелись проплешины, а бахрома на большом персидском ковре местами отсутствовала. На серванте из красного дерева стояло примерно восемь рамок, в каждой из которых красовалась какая-нибудь черно-белая фотография Синтии в ее молодые годы. Пока она заваривала чай, я принялась их разглядывать. Она и теперь еще сохранила свой лоск, а в молодости была просто очаровашкой. Этакой английской Клаудией Кардинале.

– Даррен Силлито, ты подумай, – пробормотала она, неся поднос с чаем. – Его настоящее имя Даррен Фаркхар. Силлито – девичья фамилия его матери.

У меня свело желудок.

– Откуда вам это известно?

– Я знаю его отца. Мы довольно долго… общались. – Неожиданно появилась Ханс и стала выписывать восьмерки у ног хозяйки.

– А кто его отец?

– Сэр Джон Фаркхар.

– Главный редактор «Санди семафор»?

– Он, – язвительно ответила она; Ханс свернулась калачиком у нее на коленях.

– Но почему Даррен не узнал вас, если вы так хорошо знакомы с его отцом?

– Потому что мы с Дарреном никогда не встречались. Но я видела его фотографии. Мои отношения с его отцом были… неофициальными. Я была его…

Ого…

– Другом?.. – предположила я.

– Любовницей. Предпочитаю называть вещи своими именами. Я была его любовницей, Лора, двадцать пять лет.

– Это срок, – вздохнула я.

– Мне ли не знать? – сказала она устало. Она передала мне китайскую чашку, расписанную, словно ситец. – Но жаловаться мне было не на что. У меня имелось щедрое месячное содержание и счет в «Хэрродс». Я посещала «Марракеш» и «Сантбартс». Сидела в партере в «Опера хаус». Обедала в «Ритце»; носила платья от-кутюр… – Так вот откуда склонность к элегантной одежде. – Конечно, я страстно хотела стать женой Джона, – продолжала она. – Но я говорила себе, что я и есть настоящая жена. Его подруга сердца. – У нее дрогнул голос. – Он так меня называл. Говорил, что не может без меня. – Она погладила Ханс, чтобы успокоиться.

– А как вы познакомились?

– На королевской премьере «Шпиона, который меня любил» в семьдесят седьмом. Мне было тридцать шесть, Джон на десять лет старше, привлекательный влиятельный человек; он двадцать лет работал журналистом, но благодаря умелому лавированию ему удалось пробиться в совет директоров нескольких крупных медийных компаний, в том числе и той, что спонсировала фильм. Я безоглядно влюбилась в него, несмотря на то – и я вовсе не считаю, что это меня красит, – что он был женат. Он уверял, что у него брак без любви, что его жена игнорировала его и всю себя посвятила детям. Даррен, самый младший, был еще младенцем. Но наверное, Джона это плохо характеризует, не так ли? – горько вздохнув, добавила она.

Я подумала о Томе.

– Наверное, да.

– Шло время, а Джон по-прежнему оставался со своей женой. Стоило мне показать свое недовольство, как он тут же заявлял, что она больна и развод просто убьет несчастную; иногда говорил, что хочет подождать, пока подрастут дети. В общем, банальные отговорки. – Она принялась искать платок в манжете рукава.

– Понятно. Значит, он так никогда ее и не оставил?

Синтия отвернулась под натиском эмоций.

– Да нет, – с горечью сказала она. – Оставил. Это-то и было самое ужасное. Бросил в конце концов. – Ее губы снова искривились. – Только ради другой!

Ого… вот так история! Ханс начала громко урчать – видимо, чтобы успокоить хозяйку. Подлинная межвидовая коммуникация.