Текст книги "Вопрос любви"

Автор книги: Изабел Уолф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Синтия вытерла слезы, затем глубоко вздохнула.

– Чуть больше года назад Джон сказал мне, что уходит от жены. Я так обрадовалась, решив, что мои годы жизни в тени уходят в прошлое. Он пришел на квартиру, я приготовила ему ужин, и он рассказал мне, что она согласилась на развод и что квартиру в Ханс-плейс придется продать. Тогда я спросила его, где мы будем жить. Он не ответил. – Она стала теребить свои хрустальные бусы. – Потом объяснил, что Мэри отойдет дом в Мэйфере, а он переедет в Хэмпстед. Я сказала, что Хэмпстед – замечательное место, мне все равно, где жить, главное – вместе. И тут, как гром среди ясного неба, он сказал, что ему жаль, но он влюбился в другую – в женщину, о которой я даже никогда не слышала.

– И кто же это?

– Какая-то американская журналисточка по имени Дебора, младше его на тридцать лет, лицо топорное, ноги как спички и, – она коснулась своего декольте внушительных размеров, – нет груди.

Я припомнила сэра Джона Фаркхара в колонке сплетен какой-то газеты рядом с женщиной анорексического вида с пронзительным взглядом.

– Вы были просто красавицей, Синтия. Вы и сейчас красивы. Годы вас совсем не испортили. – Ее глаза снова увлажнились.

– Он сказал, что у меня три месяца, чтобы найти себе другое жилье, прежде чем истечет срок аренды Ханс-плейс.

– Но он хотя бы оказал вам материальную поддержку?

– Он сказал, что не может, потому что развод разорит его. Это, конечно, была ложь. А я так долго жила с ним – целых двадцать пять лет. И бросила ради него карьеру, потому что стоило рядом со мной оказаться другому мужчине, как он начинал ревновать. – Так вот почему она отказывалась говорить о своих поздних фильмах. Их просто не было. – Я даже… – Ее глаза снова наполнились слезами. – Потеряла возможность обзавестись семьей, детьми.

– А вы хотели детей?

– Да. Очень. Но в то время на мать-одиночку все еще смотрели хмуро, к тому же я хотела вести прежнюю жизнь. Так что это моя вина. – Она пожала плечами. – Я это знаю. Сама виновата в том, что позволила, чтобы меня… содержали, и в том, что верила в вознаграждение за такую терпеливую преданность. А вместо этого получила коленом под зад, как старая собака.

– Как вам было плохо!

– Еще бы. И до сих пор плохо. У меня нет пенсии, потому что я наивно полагала, что проживу с Джоном до конца своих дней. Мы были вместе так долго, что я просто не могла представить себе, что это когда-нибудь кончится. И вот в свои шестьдесят три года я оказалась без поддержки Джо на и передо мной встала необходимость зарабатывать себе на жизнь – а он начал новую, с молодухой. Хотя не думаю, что их отношения будут долгими, – с горечью добавила она.

– И он вам совсем не помог? Даже не попытался смягчить такой удар?

– Выписал мне чек на двадцать пять тысяч фунтов. Я сперва хотела его порвать – это было так оскорбительно, – но после поняла, что он мне очень пригодится; еще он сказал, что я могу оставить себе все, что было в квартире. Мебель неплохая, хотя и потрепанная, как вы успели заметить. Но еще у меня было много драгоценностей, которые он подарил мне за эти годы, так что я продала их и вложила средства на депозит за эту квартиру. Но нужно платить по ипотеке, поэтому пришлось заняться ясновидением. Я поняла, что смогу только так заработать.

Значит, это и был тот «поворотный момент» в ее жизни, о котором она упомянула, когда мы только познакомились.

– А вы не хотели начать судебное разбирательство? Чтобы попытаться потребовать у него больше денег или добиться… я не знаю… какого-то расчета.

– Нет, конечно. – Она ошеломленно посмотрела на меня. – Это так унизительно и отдает торгашеством. Я решила: как бы трудно ни пришлось, хотя бы гордость свою сберегу. А пришлось мне очень, очень трудно, Лора, перенести утрату и отношений, и «защищенности» – я всегда наивно полагала, что имела и то и другое.

– Значит, в каком-то смысле вы должны благодарить судьбу за ту случайность, когда вы упали со скалы.

Повисла тишина.

– Это была не случайность, – тихо возразила она. – Я пролетела целых двадцать пять футов и надеялась умереть. Но потом, когда пришла в себя и поняла, что действительно могу умереть, я осознала, как сильно хочу жить. И что ни один человек не заслуживает того, чтобы я жертвовала ради него жизнью.

– Конечно, нет.

– Что ценен каждый день на земле – каким бы трудным он ни был. Жизнь – это все, что нам дано. Это не то, что можно отвергнуть в минуту депрессии, отчаяния или страха перед будущим.

– Вы правы.

– Но с тех пор я никак не привыкну к новому образу жизни, который кардинально отличается от того, который я вела прежде, пока он не… не… – Ее глаза снова заблестели. – Это такая несправедливость… – Она закрыла лицо руками. Теперь мне стало понятно ее отвращение к «бесчестным, низким, лживым, двуличным» журналистам. – Но этот Даррен, – продолжила она, утирая слезы, – самый неприятный молодой человек.

Я почувствовала, как у меня сжимается сердце.

– Но он оставил приятное впечатление.

– Однако на деле выходит по-другому. Его не за что хвалить. Его по блату пропихнули в Итон, затем папаша дернул за нужные ниточки и сынок оказался в Оксфорде. Но его выгнали после того, как он провалил экзамены по праву в первый же год; молокосос хотел перевестись на факультет истории искусств, но в колледже отказались принимать его, потому что он им попросту не понравился. Тогда он стал работать в финансах, но и там оплошал; занялся венчурным финансированием, но и там его ожидал провал. Я помню, как убивался его отец. А восемнадцать месяцев спустя, незадолго до того как Джон решил бросить меня, Даррен решил, что хочет заниматься журналистикой. Но отец заставил его начинать с азов, и он сначала продавал рекламные площади, потом работал младшим редактором в разделе спорта, однако ему очень не терпелось сделать себе имя. Поэтому он тебя не пощадит, Лора. Предупреждаю сразу. Не пощадит, потому что он никчемный и безотчетный… никчемный и безотчетный…

– Писсуар? – безрадостно подсказала я.

– Точно.

Глава двенадцатая

Следующим утром я переговорила с пресс-агентом «Четвертого канала» Сью. Она поискала среди авторов и нашла несколько заметок Даррена о лошадиных бегах, но сказала, что его нет в ее списке журналистов, к которым не следует приближаться без нитки чеснока и Библии. Обещала переговорить с «Семафором», а час спустя перезвонила и сказала, что интервью не выйдет раньше чем через две недели.

– Если нам не понравится, останется еще немало времени на исправления, – сказала она. – Так что давай не будем беспокоиться до тех пор, пока не увидим интервью в письменном виде, однако я надеюсь, ты не сказала ничего такого, что можно использовать против тебя.

– Нет, не сказала. Мы оба понимали, что можно отправлять в статью, а что нет, к тому же я была осторожна в выражениях. Была пара каверзных вопросов, но я отвечала коротко и не растекалась мыслью по древу.

– Что же, подождем сигнального экземпляра, но думаю, что с ним все будет в порядке.

Утром в воскресенье я купила «Семафор», чтобы получить представление о стиле, в котором писал Даррен. Сперва я заглянула в спортивную колонку и увидела, что он написал заметку о гольфе. После этого я переместилась в раздел обзоров, где, по его словам, вскоре и должно было появиться мое интервью, и заинтересовалась статьей о королевском балете. Затем пролистала центральные страницы. И остолбенела…

«Я РАСКАИВАЮСЬ», – было написано поверху пятой страницы. А под заголовком – мое фото, на котором у меня скорбное лицо.

«ЛОРА КВИК ПРИЗНАЕТСЯ, ЧТО ВИНОВАТА В ИСЧЕЗНОВЕНИИ МУЖА».

Ощущение было такое, словно меня спихнули со скалы.

Жирным шрифтом посреди страницы красовалась «цитата»: «Я плохо обращалась с ним… третировала его… я выжила его».

Мой взгляд лихорадочно прыгал по странице, сердце колотилось как бешеное.

«Измученная неприятностями Лора Квик дала эксклюзивное интервью «Санди семафор» и рассказала о подробностях исчезновения своего мужа, Ника Литтла. В откровенной беседе она признается, что по ее вине ее муж чувствовал себя «несчастным» и «загнанным в угол», что и привело впоследствии к его исчезновению на три года. Корреспондент Даррен Силлито».

Руки дрожали, лицо горело. Молниеносно опубликованный материал оказался вовсе не безобидной биографией, а зубастой и ударной во всех смыслах новостной сенсацией. Самой большой моей подставой.

То, что подавалось как «разговор без диктофона», было самым гадким образом записано и использовано исподтишка, причем в самом негативном свете благодаря выдергиванию цитат из контекста и пошлым теоретизированиям автора. Мои слова о Бончерч-роуд, по всей видимости, служили «явным показателем моего нетерпимого отношения к окружающим».

«Квик заявляет, что при первой же возможности уехала бы из Лэдброук-гроув «со скоростью пули», хотя до этого, покровительственно закатив глаза, описывала этот район как «изумительно космополитичный». Ее нервирует тихая милая улочка, на которой живет, ведущая с пренебрежением относится к своим «подглядывающим из-за занавески» соседям, которым буквально нечем больше заняться, как только «сплетничать» о ней.

Примечательно, что в ее двухэтажной квартире нигде нет вещей пропавшего мужа (хотя они были женаты шесть лет!), потому что, как она выразилась, «больше не могу видеть их – они угнетают меня». Квик признается, что, после того как она все их убрала, она испытала «освобождение», граничащее с состоянием, когда "почва уходит из-под ног"».

Статью не обтесали, а просто зверски искромсали бензопилой. Все ремарки, характеризующие меня положительно или просто уравновешивающие мой образ, были уничтожены, чтобы привести мой портрет в соответствие с придуманным заранее гротескным шаблоном. Силлито сказал – как там? – что запишет все «скрупулезно и точно», вот как он сказал. «Точно». Так он выразился, поняла я теперь, но не «дословно». И он действительно записал все точно, только порезал мои слова своим обвалочным ножом, а потом всадил мне его в спину.

«Что же касается ее новых отношений со старой любовью Люком Нортом, Квик заявила, что жена бросила его за «десять месяцев» до того, как они встретились снова…» Я не «заявляла». Я просто сказала, как было, потому что это правда. Слово «заявляет» было выбрано именно для того, чтобы выразить сомнение автора статьи в правдивости моих слов.

«Мы начали разговор о «Что бы вы думали?!». К моему удивлению, Квик почти сразу начала придираться к своим коллегам по цеху. Например, Энн Робинсон она обвинила в «низкосортности»; Джереми Паксмана именовала «властным и нетерпимым»; что же касается несчастного Роберта Робинсона, обаятельнейшего ведущего шоу «Умник Британии», Квик находит его таким «угрюмым», что не может даже спокойно слушать его шоу на популярном «Радио-4», иначе ей бы пришлось «вышвырнуть приемник из окна». Да, у Лоры Квик в этой индустрии еще и молоко на губах не обсохло, но уже становится ясно, что она не станет деликатничать со своими более именитыми коллегами».

Теперь с чувством дурноты я припомнила, каким милым пытался казаться Даррен, каким заботливым, искренним, и это вызвало у меня желание ответить тем же. Но даже мою попытку сдержать слезы он выставил за излишнюю холодность. «Беседа заходит о том дне, когда пропал ее муж, однако глаза Квик остаются сухими. Я ожидал потока слез, но увы».

Я переживала, что из-за Даррена все станут воспринимать меня жертвой, однако ему удалось сделать противоположное – он выставил меня бессердечной стервой, да к тому же еще и с сомнительными моральными устоями. Замысел статьи был очевиден.

«Когда я спросил Квик – которая признается в том, что она «тяжелый человек с запросами», – что могло бы сподвигнуть ее мужа на уход от нее, она заартачилась. В своей популярной викторине она с легкостью может ответить на любой вопрос, а в реальной жизни отказывается делать это. Ее неизменно недотепистые суждения о том, что в уходе мужа нет ее вины, не состыкуются с отчаянным отрицанием очевидного факта. Ведь ее слова не вызывают доверия. И вот наконец, после непродолжительного натиска и настойчивых расспросов, дамочка сдалась. "Да… я чувствую свою вину, – слезно призналась она. – А как же. Конечно же чувствую… Я плохо обращалась с ним… Я третировала его… Я выжила его… Я чувствую себя ужасно… я абсолютно раздавлена"».

Когда я прочитала до конца, меня колотила неописуемая ярость, во рту пересохло. Силлито все хорошенько продумал заранее. Он умышленно спланировал даже мою угрюмую физиономию на фотографии. Он сказал фотографу, что я должна выглядеть серьезной. Только вышла не солидность, которой он якобы добивался, а забитость. Он вынуждал меня делать беспечные комментарии, не включая диктофона, хотя на самом деле записывал все. Он не только использовал записи, полученные незаконным путем, но и исказил их по своему вкусу. А тот факт, что все записано с моих «собственных слов», делал это варево еще более отвратительным.

Я постучалась в дверь Синтии.

– Вот так засранец, – не переводя дух, проговорила она, прочитав статью. Она поджала губы, затем сдвинула свои очки для чтения на нос. – Теперь вы поняли, что я имела в виду?

– Да, – буркнула я. – Но зачем он так поступил? Что я ему сделала?

– Ничего. Но дело не в этом.

– Тогда в чем?

– В том, что он пойдет на все, чтобы только сделать себе имя. Это достаточно омерзительно, но его имя будет греметь и станет одиозным – все лучше, чем бессодержательность и безвестность. Раз у него не хватило таланта, чтобы добыть себе славу честным путем, он решил подойти к ней с тыла.

И вскоре я убедилась, до какой степени коварен этот тип. В понедельник глава пресс-службы «Четвертого канала» пожаловался редактору «Семафора», но я решила, что лично переговорю с Дарреном. Обычно у сотрудников воскресных газет понедельник выходной, поэтому я позвонила на следующее утро по его прямому телефону.

– Даррен Силлито. – Он был до тошнота доволен собой. Я так и видела, как он радостно подскакивает, презрительно принимая поздравления от коллег.

– Это Лора Квик. – Мгновение он молчал.

– Чем могу помочь? – дерзко спросил он.

– Я вам скажу, чем вы можете помочь, Даррен. Во-первых, объясните мне, почему ваша статья вышла на две недели раньше.

– Ну… в разделе новостей возникла проблема буквально в последнюю минуту, а поскольку мое интервью уже было написано, они использовали его, чтобы заполнить пробел.

– В самом деле?

– В самом деле, – медленно ответил он.

– Почему же вы не прислали мне цитаты по факсу?

– Ну, в сложившихся обстоятельствах у меня просто не хватило времени.

– Я вам не верю.

– Вы хотите сказать, что я лжец?

– Да. Именно. Потому что все это было продумано заранее. Поэтому вы так скоро и набили свою статью. Вы намеревались сделать из нее заметку, а не биографический обзор. И даже не собирались зачитывать мне цитаты. Теперь это очевидно.

– Можете думать что хотите – мне все равно.

– А вот мне не все равно, потому что вы написали лживое вонючее дерьмо! Мне не все равно, потому что вы беспардонно солгали и мне, и обо мне.

– Я ничего не выдумал. Все это вы говорили сами.

– Только вам известно, что говорила все это я совсем не так! В моих словах вы нашли совершенно противоположный смысл, хотя и знали, что я имела в виду другое.

– Все дело в… интерпретации. Я читал между строк.

– А мне вот приходится читать между вашей ложью. Кто, по-вашему, назовет себя «тяжелым человеком с запросами»? Да никто – и я тоже.

– Но вот теперь вы ведете себя именно так.

– Нет, я не «тяжелая» – я всего лишь выражаю праведный гнев. Я даже понятия не имею, откуда вы взяли эти слова! Я вам никогда не говорила о том, что я «тяжелый человек с запросами».

– Говорили. Теми же самыми словами.

– Когда?

– Когда мы впервые разговаривали. По телефону.

– Не говорила.

– Говорили. У меня это даже записано на диктофон.

– Что – у вас?..

– Записано на диктофон, – спокойно повторил он.

Я почувствовала себя так, будто мне нанесли удар в солнечное сплетение.

– Вы что, записывали наш разговор?

– Да.

– С того момента как я взяла трубку?

– Именно, – без тени стыда подтвердил он.

– Но… это незаконно.

– Отнюдь. Вам разве не доводилось слышать автоматический голос, который сообщает вам, что разговор будет записан с целью обучения и так далее?

У меня буквально отвисла челюсть в немом протесте.

– Они предупреждают сначала. И человек знает, что разговор записывается. Они не записывают его тайно, как сделали вы, Даррен, словно второсортный шпион-дилетант.

– Можете оскорблять меня сколько угодно, – беззаботно произнес он, – но это не было незаконно.

– Но хотя бы с моральной точки зрения! Это… низко.

– Я все всегда записываю на пленку. Я записал все, что вы сказали.

– Нет, не все. У вас диктофон был выключен первые двадцать минут интервью. Вы включили его только потом, я же видела.

– Я записывал все, – повторил он. – Чтобы потом не возникало споров.

– Но я не… понимаю, я… ах… понятно, – пробормотала я. – У вас работал другой диктофон. – Он молчал. – В кармане или в сумке. Как… подло! – Он не отвечал. – Но ведь первая часть нашего разговора не предназначалась для записи. Мы обсуждали это, и вы заверили меня, что разговор будет без записи, вы помните?

– Не существует такой вещи, как «разговор без записи», – самодовольно сказал он.

Я сидела разинув рот.

– Если у вас имеются хотя бы какие-то представления о морали, то такая вещь существует. Повторяю вам, я не говорила, что я «тяжелый человек с запросами», – я сказала, что это вранье таблоидов. Как не говорила я и того, что… – я схватила газету, – «плохо обращалась» с Ником… «третировала его» и так далее. Я сказала, что это таблоиды выставили события именно таким образом. А вы самовольно приписали эти цитаты мне… чтобы… чтобы… показать, что я виню себя в уходе мужа.

– Но вы вините себя. Разве нет?

– Нет, не виню, не виню, я…

– Было очевидно, что вините. Я видел, что вам неудобно это обсуждать, и моя задача как журналиста – отобразить свое видение. Мне жаль, что статья вам не понравилась, но, поскольку мы оба занятые люди, могу я предложить закончить наш разговор?

– Нет, не можете, Даррен, потому что я еще не закон…

В трубке слышались короткие гудки.

Моя попытка исправить ситуацию со статьей оказалась неудачной. Какой наивной я была, полагая, что общаться с широкополосной газетой лучше, чем с таблоидом! Оказалось, что это еще хуже.

– Даже в «Уорлд ньюс»[59]59
  Британский таблоид, известный своими скандальными выдумками.


[Закрыть] проявили бы больше гуманизма, – жаловалась я Хоуп, когда тем же вечером мне удалось поговорить с ней по мобильному.

– Очень может быть, – ответила она. – Статья написана так безобразно, что совершенно ясно: этот Даррен… Пидорито – или как там его – все заранее продумал. И еще с первого взгляда понятно: то, что он выдает за твои так называемые цитаты, просто вырванные из контекста клочки, потому что они не длиннее трех слов – на них невооруженным взглядом видны следы его вмешательства. Дерьмовый он журналист. – На заднем плане слышался шум проезжающего транспорта. Мне стало любопытно, куда она отправилась.

– Ты это заметила, потому что сама работаешь в связях с общественностью. А все остальные прочитают и поверят, что все это я сказала сама. – Мне было неприятно снова вспоминать об этом. – Я ничего не ем с воскресенья. Почти не сплю. Мне пришлось разослать всем соседям цветы, а еще письма с извинениями Энн Робинсон, Джереми Паксману и Роберту Робинсону, Господи Боже мой!

– Силлито просто дождевой червяк, – сказала Хоуп.

– Ты ошибаешься. У дождевого червя целых десять сердец, а у этого – ни одного. Ты только представь себе: он сидел в моем доме и любезничал со мной, угощаясь кофе со сливками – представляешь, он их попросил! – и шоколадным печеньем – и его тоже выпросил! – зная, что все это время у него где-то тихо стрекочет диктофон.

– Это безобразно, – повторила Хоуп. – Намеренное запутывание и преднамеренное искажение фактов. Так. Ты собираешься с этим что-то делать? – Она говорила, запыхавшись, словно куда-то торопилась.

Я взревела:

– Я не знаю. Мне дали совет на «Четвертом канале», но что-то доказать очень сложно. Газеты и делают на это ставку – что большинство не будет ничего затевать, ведь придется потратить кучу денег, а результата при этом никто не гарантирует. Я уже не говорю о стрессе. А если что-то начать и остановиться на середине пути, тут же появится очередная статья: «Телеведущая отказывается от судебного процесса – «Семафор» реабилитирован».

– А по-моему, у тебя есть неплохие шансы. – Она заговорила низким голосом. – Я хочу сказать: разве та отвратительная часть, будто ты спровоцировала исчезновение Ника, потому что довела его, не основание для иска?

– Гм…

– Хотя…

– Что – хотя?

– Боюсь, для того чтобы опровергнуть это в суде, тебе понадобится письменное подтверждение от Ника, что это неправда.

– Да… наверное.

– И давай посмотрим правде в глаза: ты его вряд ли получишь, так?

Я замерла.

– Почему?

– Ну хотя бы потому, что Ника нет.

Я вздохнула с облегчением. Что-то я совсем утратила способность рассуждать трезво.

– Ах да.

– Но тебе нужно обсудить это с Томом.

– Я не могу – он в пятницу вернулся из Канн, потом уехал в Монреаль на несколько дней, на семидесятилетие отца, а я не хочу докучать ему своими проблемами, когда он отдыхает.

– Ладно, мы можем обсудить это в другое время, Лора? Мне надо выключать телефон.

– А где ты? В метро?

– Нет. У больницы Святого Фомы.

– Да? А зачем? Что ты там делаешь?

– Встречаюсь с Майком.

Я бросила взгляд на часы.

– Но сейчас только половина седьмого. Я думала, до девяти он не освободится.

– Я участвую в программе вместе с ним.

– Да?

– На прошлой неделе прошла диспансеризацию. Сегодня приступаю.

– Боже, вот так новость!

– Ну… несмотря на то что происходит между нами с Майком, я решила тоже поучаствовать.

– Это хорошо. Но… зачем?

– Ну… не знаю… чтобы составить ему компанию, наверное. Сегодня он будет с другим ребенком – мальчиком. Да и вообще я мало помогаю людям. Только даю деньги на благотворительность, – добавила она, – хожу на всякие благотворительные мероприятия, но вручную никогда ничего не делала, правда ведь?

– Да, тут уж ручнее некуда.

– И это так легко, Лора. Просто походить туда-сюда пару часов с ребенком на руках. Бедняжки, – добавила она. – Бедняж… – Ее голос оборвался. – Подумать только – сколько страданий им приходится переносить, а ведь их жизнь едва началась.

– Да, но они потом поправляются. Просто чудесно, что ты решила этим заняться.

– Но ведь тебе известна причина, по которой я это делаю, не так ли?

– Грм. Нет.

– И не догадываешься?

– Ну…

– А реальная причина…

– Да?

– Это мое наказание за то, что я была такой подозрительной.

– А. – Я почувствовала разочарование. – Понятно.

– Бедный Майк, – сказала она.

– Но он же вел себя подозрительно. И отказывался рассказывать тебе, чем занимается, а догадаться ты сама никак не могла.

– Это так. В общем, я пойду, Лора. Не хочу опаздывать в первый же вечер. Не вешай нос. И не волнуйся об этом «Семафоре» – там все шито белыми нитками. Кроме того, Люк наверняка утешает тебя.

Ну да, утешает Люк – постольку-поскольку. Он пришел в ярость, увидев статью Даррена, и, кроме угроз разорвать его на мелкие кусочки, больше я от него не слышала ни слова на эту тему, потому что он переживал за свою поездку в Венецию. Он был убежден, что Магда обязательно попытается все испортить в последнюю минуту.

– Представляю себе, что она устроит, – сказал он, нанося штрихи к моему портрету, когда мы сидели в его переговорной на следующий день. – Сиди смирно.

– Извини. – Я слышала, как он водит карандашом по листу блокнота.

– За день до нашего отъезда она скажет, что считает нашу с Джессикой поездку неудачной идеей, или неожиданно вспомнит что-нибудь, что было запланировано у нее на это время, или решит, что Джессика не совсем здорова, или притворится, что не может отыскать ее загранпаспорт. Я тебя прошу, перестань ерзать. И расслабь немного лицо.

– Не могу. Я пережила слишком большой стресс. Такое ощущение, что мне закачали ботокс и у моего лица теперь постоянно недовольное выражение.

– Ну извини, – сказал он.

– Я уверена, что Магда переживет, – продолжила я. – У них со Стивом, видимо, все заладилось, потому что она ведет себя дружелюбно.

Она по-прежнему звонила ему по пятьдесят раз на дню, с той только разницей, что теперь у нее было желание мило поболтать, а не собачиться, как раньше.

– Пересссвони мне, – елейно наговаривала она на автоответчик. – Мне бы хотелось услышать тебя, Лук…

И он, повинуясь чувству долга, перезванивал; она же, хотя и вела себя вменяемо, не могла не ввернуть в разговор, что счастлива со Стивом, и как у них все хорошо, и какой он успешный/привлекательный/надежный, и как ему удалось найти подход к козам, и так далее и тому подобное. Люк по привычке включал телефон на громкую связь, и я становилась неизменным свидетелем ее тирад.

– Стиф такой добрый, – говорила она. – Я чувствую себя как за каменной стеной – наконец-то.

– Я рад, что ты счастлива, – негромко говорил Люк в ответ.

– О, тебе такое спасибо, Лук! Я очень счастлива. Стиф – просто самечательный человек.

– Я очень рад слышать это, Магда, – снова говорил он. – Ты заслуживаешь этого, и я очень радуюсь за тебя.

– Он пригласил меня на сфадьбу своей матери.

– Как здорово! – лениво отозвался он.

– Это на следующий уик-энд.

– О! Какая хорошая новость! В следующий уик-энд?

– Да. А в субботу вечером будет огромное семейное торшество – все придут в строких костюмах.

– Это отлично, Магда. Звучит заманчиво.

Положив трубку, он осклабился:

– Замечательно. Значит, она не станет изворачиваться, чтобы испортить мою поездку в Венецию. Стив, я тебя тоже люблю, – ухмыльнулся он. – Ты красава, брателло.

– А где вы будете жить в Венеции?

– В отеле «Даниели». Это отреставрированное палаццо около площади Сан-Марко.

– Как мило. Ты уже останавливался там раньше?

Он замешкался.

– Вообще-то да.

– Когда?

– На наш медовый месяц.

– Ясно. Значит, у тебя о нем приятные воспоминания.

– Ну, мы были счастливы тогда, это факт. Хотя и недолго, – добавил он раздраженно. – В общем, это прекрасный отель, правда, дорогой, но я буду баловать Джесс…

– Звучит божественно, – мечтательно произнесла я. Посмотрев на его набросок, я увидела свое обеспокоенное и грустное лицо.

– Я бы очень хотел, чтобы ты тоже поехала, Лора, но мы впервые проводим праздники наедине с Джессикой.

– Ничего. Не надо оправдываться.

– Мы отправимся куда-нибудь вместе. Обещаю, после Венеции все изменится. Раз уж Магда собралась забрать Джессику на лето со Стивом, думаю, она не будет возражать, если я сделаю то же самое с тобой?

– Нет, но скорее всего станет.

– Мы уедем в какое-нибудь великолепное место, – мурлыкал он. – Может, на Крит. Согласна?

– Нет, – сказала я. Он удивился. – В смысле – да, но не на Крит.

– А что ты имеешь против Крита?

– Мы с Ником именно там проводили наш последний отдых.

– А, понятно. Плохие флюиды?

– Печальные. Там мы в последний раз были счастливы. – И совершенно обоснованно счастливы. Но уже спустя месяц все изменилось. Его отец заболел, затем умер, и с тех пор все покатилось по наклонной, завершившись кошмаром перед Рождеством и тем, что было дальше.

– А Корсика? – спросил Люк…

В ту же пятницу Том вернулся из Канады – его синяк теперь стал лимонно-желтого цвета – и подал официальную жалобу на Даррена Силлито в комиссию по жалобам на прессу.

– Десятый параграф Кодекса КЖП запрещает скрытое использование «секретных подслушивающих устройств», – сказал он, вручая мне копию письма. – Этим я и обосновал свою жалобу.

– А как же преднамеренное искажение? – спросила я.

– Это уже сложнее.

– Но они просто чудовищны.

– Я знаю. Однако кодекс допускает, чтобы материал подвергался «редакторскому осмыслению». Я теперь ужасно жалею, что дал тебе добро на это интервью, – добавил он. – Но никто не мог предположить такого результата.

Кроме Синтии, горестно подумала я.

– А как насчет электронных писем с уверениями, что я получу пилотный экземпляр?

– Я спросил юристов «Четвертого канала» – они говорят, принудительно тут ничего не взыщешь, есть пути обхода.

– Понятно. Но он опозорил меня, Том.

– Да. Однако ты действительно серьезно настроена судиться? Это только привлечет еще большее внимание к твоему браку, Лора. Никому бы не пожелал пройти через это.

– Он дискредитировал меня, Том. Унизил перед всеми.

– Может статься, что с этим оскорблением придется смириться. Я, конечно, приложу все усилия, чтобы добыть хоть какое-нибудь извинение через КЖП, но лучше забудь о тяжбах, иначе кончишь банкротом и станешь всеобщим посмешищем. Все эти судебные разбирательства просто… кошмар, – добавил он. Том, должно быть, вспомнил собственный развод. – Так, а теперь позволь мне сменить тему, потому что я должен задать тебе один очень серьезный вопрос, Лора.

Я приготовилась.

– Какой?

Он извлек каталог с образцами ковровых покрытий.

– Которое тебе больше нравится? На следующей неделе начнется отделка, так что сегодня надо определиться. Они вроде как все в наличии, остается только выбрать.

Я стала листать страницы и остановилась на той, где было зеленое в крапинку.

– Вот это, – сказала я. – Зеленый умиротворяет, а именно этого мне и не хватает с тех пор, как я купаюсь в этом дерьме.

– Хорошо, а вот образцы краски. – Я полистала их, поприкладывала некоторые к обветшавшим на вид стенам и выбрала тот цвет, который подходил больше других. – Нам поможет один парень, которого я знаю, Эрни, – продолжал Том. – Он предложил хорошую цену, только вот он очень занят, поэтому собирается этим заняться в понедельник, в банковский выходной. Мы с Диланом перенесем вещи накануне.

– Как там в Канаде?

– Нормально, – ответил он. – Только напряжно.

Мне стало любопытно почему. Наверное, увидел своего сына и разнервничался, а может быть, он хотел его увидеть, но его бывшая жена не позволила. Хотя меня распирало любопытство, спрашивать я не стала. Ведь несмотря на то что он посвятил меня в свои отношения с Джиной, его прошлый брак оставался табу. К тому же я и не знала, что сказать. «Как жаль, что ты бросил свою жену ради другой женщины!»? «Как жаль, что ты бросил своего маленького сына!»? «Как жаль, что ты нечасто видишь его!»?

– А как там Люк? – неожиданно спросил он.

– О… нормально.

– А его бывшая? Как у нее дела?

– Хорошо. У нее сейчас все нормально с ее приятелем, поэтому нас она пока спустила с поводка.

Тем же вечером, когда мы с Люком смотрели новости по «Четвертому каналу», раздался телефонный звонок.

– Лук? – послышался голос Магды. Она хлюпала носом. Громкая связь, как всегда, была включена.