Текст книги "Илья Муромец."

Автор книги: Иван Кошкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– Что так?

– Страшно, княже. Они же все только на меня надеются. – Апраксия со своими боярынями была в первом ряду.

– Или зря надеются?

– Не знаю, – он посмотрел на князя сверху вниз. – Но... Что смогу, сделаю. Богатырь я или не богатырь?!

Он повернулся к Десятинной, перекрестился, повернулся к людям, поклонился в пояс, коснувшись пальцами земли.

– Простите, люди добрые, грешен перед вами. Я... – он запнулся, опустил голову, не зная, что сказать.

Киевляне молчали. Илья понял – сейчас или никогда. Горло давило, словно вражьей дланью, не хватало дыхания. Муромец ухватил ворот обеими руками и рванул, как на свободу, раздирая рубаху до пояса.

– Не словами! Делом! Кровью отслужу! Только простите...

– Да за что нам тебя прощать-то? – разнесся над молчащей толпой чей-то низкий, как из бочки, голос.

Среди ремесленников выделялись четверо: три огромных молодых парня в тяжелых кожаных фартуках кузнецов и такой же здоровенный, седатый уже мужик с правой рукой, подвешенной к шее на черной перевязи. Богатырь вспомнил, что говорил Никита.

– Вакула? – неуверенно спросил он.

– Вакула я, – мужик шагнул вперед, молодые обошли отца и встали по бокам. Сыновья смотрели на Илью нехорошо и недобро.

– Так это тебя я...

– То дело прошлое. Спьяна кто не буянит. Силы у тебя, Илья Иванович, немерено, – кузнец помолчал.

Владимир вдруг понял, что на площади творится небывалое – вперед именитых мужей, бояр, попов, вперед него, киевского князя, с первым богатырем русским говорит простой мужик-кузнец. «И слава богу, и говори с ним! Нас не слушал, рожа черносошная, может, хоть тебя послушает». Вакула собрался с мыслями:

– Мы вот тут думу подумали промеж собой, промеж кузнецов... А и решили... – он опять замолчал. – Ну не мы сами, конечно. Конь твой подсказал. Сами-то бы мы вовек... Надо ж такое удумать... – он повернулся куда-то к церкви. – Бурко Жеребятович, выходи, покажи, что мы для вас сладили!

Из-за Десятинной донеслось негромкое позвякивание. Илья и Владимир видели, как расступились люди, вжимая задних в стены, раздались, словно вода перед стругом на Днепре. Ярко, так, что глазам было больно смотреть, засверкало на солнце, и на площадь выступило невозможное, сказочное чудовище! Словно шкура легендарного Скимена, зверя седой древности, блестела на солнце стальная чешуя. Алым и черным ярилась жуткая, клыкастая морда, сверкающие пластинчатые крылья-некрылья поднимались над плечами. Чудовище ступало размеренно, припечатывая землю копытами, окованными сталью, на подковах торчали короткие толстые шипы.

– Бурко? – не веря, спросил Илья.

Он уже разобрал, что морда – это и не морда, а раскрашенная цветным лаком стальная маска, да и лиловый глаз из жуткой глазницы смотрел не по-звериному умно. Конь, до колен прикрытый хитрой чешуйчатой попоной, подошел к кузнецам и ткнулся Вакуле в плечо.

– Ну как, Бурко Жеребятович? – ласково спросил однорукий кузнец, похлопывая коня по закованной шее. – Теперь нигде не жмет?

– Как родное, – глухо ответил из-под маски Бурко. – Давайте короба.

Сыновья споро раскинули на земле холстину, откуда-то появилось еще четверо ражих кузнецов. С трудом, надсаживаясь, они тащили за четыре ручки два огромных короба, еще двое, сгибаясь под тяжестью, несли что-то длинное, завернутое в такой же холст. Мужики с усилием поставили короба на холст и откинули крышки. Рядом положили сверток. Вакула пригладил волосы.

– Вот, Илья Иванович. Это тебе от Кузнечного конца. Ну и золотых дел мастера поработали. Глянь. Не за деньги старались, должно впору быть.

Богатырь шагнул к холстине, опустился на колени. Он уже знал, что в коробах, и в свертке тоже. Дрожащими руками Муромец вынул из короба высокий шлем синеющей на солнце стали. Над куполом оголовья возвышался высокий шпиль с яловцом, шею прикрывала бармица двойного плетения. Лицо закрывала полумаска, а на лбу искусные мастера укрепили золотой образ Георгия, поражающего Змия. За шлемом последовала кольчуга, с рукавами по локоть, броня дощатая из стальных пластин, украшенных насечкой, боевые стеганые рукавицы, наколенники. Все было соразмерно, прочно и красиво.

– Лучше княжеских, – гордо сказал Вакула.

Владимир поморщился.

– А ты здесь посмотри, – гордость за свою работу заборола вражду, старший сын Вакулы опустился на колени рядом с Ильей, ласково разворачивая холстину.

– Ну... – задохнулся богатырь.

– Хорош? – гордо спросил молодой кузнец. – Бурко подсказал, ковал уж я.

Илья осторожно взял в руки огромный меч в алых, обложенных золотом ножнах. Рукоять сама легла в ладонь. Богатырь до половины вытянул меч – посередине широкого клинка шел ровный дол. Лезвия, заточенные острее, чем бритва у цирюльника, блестели нестерпимо, но по долу было тускло. Илья всмотрелся – словно трава или змеи переплетались там, не давая солнцу играть на стали. Внезапно он понял, что струи перепутаны не просто так, но складываются в слова: «Руби стоячего, пощади лежачего. Без дела не вынимай, без славы не вкладывай». Муромец не заметил, как, идя за надписью, обнажил клинок до конца. Толпа вздохнула. Илья встал, повел мечом, примериваясь. В погребе не было места, и рука, кажется, отвыкла. Он не спеша поднял оружие – пальцы лежали на рукояти как влитые. «Медленно влево, чуть быстрее вправо, вверх, вниз, быстрее... еще чуть быстрее... по голове, по щиту, по плечу, по-шее-по-плечу-по-голове-инаполы!» Он остановился, словно проснувшись. Кузнецы, отбежавшие на четыре сажени, стояли, сбившись в кучу, народ шатнулся еще дальше, хоть уже казалось некуда. Откуда-то издалека донесся голос Владимира:

– Ты же еще после Соловья обещался так не шутить!

Боярыни обмахивали платками побелевшую Апраксию. Илья молча убрал меч в ножны.

– А... А это от нас, Илюшенька...

Из-за спин кузнецов выглянул мужичонка с мешком в руках. Сгибаясь, он подошел к богатырю и выставил на холст рядом со шлемом пару тяжелых сапог алого сафьяна.

– С-сносу не будет. Это от скорняков да сапожников.

– Еремей, – раздалось неуверенно из толпы. – Может, уж и плащ ему от нас отнесешь?

Сапожник сердито обернулся.

– Сами несите!

Откуда-то из скопления народа вытолкнули вперед молодого паренька.

– Иди, иди уж! – напутствовал его кто-то сзади, суя мальчишке в руки багряный сверток.

Парень, шмыгая носом, подошел к богатырю и протянул Илье что-то туго сложенное.

– Вот. От суконщиков. Хороший плащ, Илья Иванович, как у Владимира Красно Солнышко.

Илья осторожно взял в руки тяжелый, заморского сукна плащ и попытался улыбнуться. Паренек втянул голову в плечи и отбежал за Вакулу. Уже из-за спины кузнеца он крикнул:

– Там еще кафтан под доспех внутри есть, стеганый, на шелку и вате!

Богатырь развернул плащ, встряхнул белого шелка плотный кафтан... И вдруг решительно просунул руки в рукава. Он надел и затянул на завязки поддоспешник, затем скинул лапти и надел новые сапоги, что как-то сразу стали по ноге. Наклонился к холсту, но тут от дружинников подбежал Сбыслав, схватил наколенники и осторожно и умело стал пристегивать к ноге. Еще двое молодых воинов с трудом подняли кольчугу, поднесли. Пока Илья надевал ее, они уже расстегнули ремешки брони и с помощью Сбыслава возложили ее на плечи богатыря. Точно подогнали ремешки, застегнули прочные пряжки. Илья не заметил, как подошли Владимир с Апраксией, и только когда заволновались, загудели люди, он посмотрел перед собой. Владимир держал в руках шлем, княгиня – плащ. Илья опустился на колено, и князь, с трудом подняв шлем повыше, бережно опустил его на голову Муромца, Апраксия встала на цыпочки и в два приема обернула плащ вокруг богатырских плеч. Оба посмотрели друг на друга и отошли в сторону. На холстине остался лежать только меч. Илья медленно протянул к нему руку, осторожно поднял, понимая, что теперь уже не на пробу, не на забаву, встал и сам опоясал себя мечом.

– Бурко, – в тишине на площади голос прозвучал гулко.

Богатырский конь подошел к хозяину. Илья легко, словно и не был в доспехе, вскочил в седло. Люди молча смотрели на своего богатыря. Илья понимал, что надо что-то сказать, но в голову ничего не приходило. Народ ждал. Собравшись с мыслями, Муромец начал:

– Ну, чего говорить – много их. Раньше так не бывало. Да вы и без меня знаете. Одним войском не управимся. Так что все готовьтесь...

По толпе пробежал вздох.

– Все, говорю. Потому – бежать нам некуда. Я на Рубеж, сам посмотрю, что там. Может... – он помолчал. – Может, верну своих. Княже!

Владимир подошел к богатырю, смотрел снизу вверх.

– Княже, шли гонцов к мужам на север. Скажи: не ты их зовешь и не я. Русь их зовет.

Владимир кивнул.

– Успеют ли?

– Должны успеть. Ну, прощайте, я буду на третий день.

Богатырь легко тронул коленями бока коня, народ расступился. Бурко с места пошел рысью, не спеша разогнался и вдруг, резко толкнувшись так, что вывернул бревна из мостовой, взлетел в воздух.

– Через стену! – ахнула толпа.

Вакула перекрестился и какими-то помолодевшими глазами посмотрел на сыновей:

– А ведь давно не видел уж богатырский скок! Давно!

* * *

Три версты отъехав от Киева, Бурко остановился.

– Слышь, Илья Иванович, а сними-ка ты с меня эту чешую.

– Чего так? Или жмет все-таки?

Бурко душераздирающе вздохнул, сдув в овраг подлетевшую чересчур близко ворону. Пострадавшая через свое любопытство птица хрипло обругала коня на своем вороньем языке.

– А и верно люди говорят: богатырям кони на то надобны, что одна голова хорошо, а две лучше. Ты на Пороги собрался, Заставу ворочать?

– Ну?

– Подковы гну, – огрызнулся конь. – До Порогов – трое суток богатырского скока! И что мне, все это на себе волочить?

– А как ты в бою волочить будешь? Или для красоты себе стребовал?

– Никакой бой не длится трое суток, – знакомым наставительным тоном пояснил Бурко. – Раньше кто-то сбежит. Давай-давай, и сам скидывай все, кроме кольчуги, и шлем полегче возьми.

Друзья осторожно спустились в глубокий овраг. Внизу Илья спешился и принялся снимать с коня хитрый доспех. Наконец, отстегнув половинки стальной попоны и маску, богатырь снял броню и шлем.

– Слушай, Бурко, а ведь это все не вчера сделали. На один меч, почитай, месяца два, а то и три ушло.

– Два с половиной.

– Так откуда ж они знали...

– Это я им сказал. Калин полгода назад начал власть брать. Три месяца назад стало ясно, что орды он объединил. А дальше уже понятно было, куда он двинется. Я решил, что Владимир тебя всяко выпустит, вот и подговорил народ.

– Хитрый ты, куда деваться? – Илья раздвинул кусты, открыв огромный камень, лежавший вплотную к склону. – Смотри-ка, совсем в землю врос. Видно, ни Добрыня, ни Алеша сюда давно уж не захаживали.

Богатырь присел, уперся спиной в камень и с кряканьем откатил его в сторону, открыв низкий вход в пещеру. Зайдя внутрь, он некоторое время чем-то лязгал и звякал, негромко ругаясь, и, наконец, вышел обратно. Из доспехов на Илье остались только видавшая виды кольчуга да во многих местах мятый шелом, драгоценное оружие богатырь тоже сменил на старый, испытанный в боях варяжской стали меч. Убрав в тайник конскую броню, Илья подошел к другу:

– Ну, поехали, что ли?

– Постой, кто-то там за нами прискакал, – озабоченно пробормотал Бурко. – Послушай-ка.

Илья лег, прижав ухо к земле.

– То ли трое, то ли четверо. Наши – не наши, не разберу.

– А вот сейчас посмотрим, – Бурко закинул голову и громко, раскатисто заржал. Сверху донеслось ответное ржание.

– Свои, – сказал конь. – Княжьей конюшни, дружинные.

– А если б не свои были? С ума сошел, так ржать?

– Сам сказал, что их только трое. Делов-то...

Наверху богатыря ожидали Сбыслав и те двое, что помогали надеть доспехи. На четвертом, самом заморившемся коне было навьючено что-то длинное, завернутое в шкуру. Лицо у Сбыслава было донельзя гордое:

– Вот, Илья Иванович! Мы его сберегли на всякий случай. Нам Добрыня Никитич, когда отъезжал, отдал, велел хранить. Лук твой, богатырский, и стрелы!

Илья снял с по-детски обрадовавшегося коня сверток, откинул шкуру и придирчиво осмотрел огромное, как у баллисты, орудие.

– А правду говорят, что он у тебя стальной? – робко спросил один из парней. – А берестой только для вида обмотан?

– Неправда, – объяснил Илья, придирчиво осматривая свернутую тетиву. – Был стальной, да я сломал случайно. Этот по старинке делан.

Он накинул петлю на один рог, скрипя зубами, согнул лук и укрепил тетиву на другом. Сбыслав сглотнул. Илья достал из колчана огромную, словно дротик, стрелу, наложил.

– А... А перья такие откуда?

– Была в Колхиде такая птица Рух...

– Была?

– Ну, эта точно была. Может, правда, где-то другие есть. – Илья со скрипом натянул тетиву до уха. Молодые дружинники втянули головы в плечи.

– Ты хоть рукавицу-то на леву руку надел? – брюзгливо повернул морду Бурко. – У тебя пальцев лишних много?

– Надел-надел, – ответил Илья, спуская тетиву.

Выбравшуюся было из оврага ворону унесло куда-то в степь, парни попадали с коней, а стрела с ревом рассекла воздух и ударила в стоявшую на кургане с незапамятных времен каменную бабу.

– Стосковались руки по доброму делу, – с удовлетворением сказал богатырь, глядя, как кружатся в воздухе мелкие обломки статуи.

– Вандал, – заметил Бурко.

– Ну, молодцы, – повернулся Илья к лежащим на земле дружинникам, – бывайте. Через трое суток вернусь, может, и пораньше. Готовьтесь, не подведите меня.

– Не подведем, Илья Иванович, – твердо ответил, высунув голову из-под плаща, Сбыслав.

* * *

Илье всегда нравилось ездить богатырским скоком. Бурко взлетал, как полагается, повыше леса стоячего, пониже облака ходячего, прикидывал, куда опуститься, снова взлетал. В отличие от Дюка или Алеши, Муромца никогда не укачивало, и единственное, о чем он жалел, это что Бурко не может полететь от скока к скоку подольше. Под ним проплывала, то приближаясь, то удаляясь, степь, берега Днепра, поросшие лесом, вот мелькнул хребет Змиевых Валов. Бурко отклонялся на восток, к Воронежу, скоки стали короче, наконец, конь перешел на обычный скок, затем на рысь.

– Чуешь, Илья Иванович?

Илья принюхался.

– Гарью несет.

– Порубежники пал успели пустить. Землю послушай.

Илья на бегу соскочил с Бурка, припал на колени.

– Ну, что там?

Богатырь догнал коня, не касаясь стремян, вскочил в седло.

– Чего молчишь?

– Плохо Бурко, свет Жеребятович. Гудит земля. И недалече, верст десять будет. Ты тут постой, я на горку сбегаю. Не выслали бы дозоры.

Илья, пригнувшись, взбежал на курган, на вершине которого стояла каменная баба – родная сестра расстрелянной. К самой вершине Илья подбирался уже чуть ли не на четвереньках. Осторожно выглянул из-за бабы так, что голова едва виднелась из травы. С минуту смотрел, затем встал в рост и махнул коню рукой. Бурко рысью взбежал на холм и встал рядом с хозяином. Горизонт был затянут мглою, сквозь которую с трудом пробивалось вечернее солнце.

– Дым?

– Уже не один дым, Бурушко, там и пыль столбами. Калин в десяти верстах. Если с обозом идет – через три дня будет под Киевом.

Человек и конь молча смотрели на степь, над которой поднималась стена дыма и пыли.

– Ну, не век же тут стоять. До порогов ночь скакать. Или ты кого-нибудь скрасть хочешь?

– Вот мне только скрадывать сейчас, Бурко. Я в погребе отвык, меня всякая собака за версту услышит.

– Ну и что, так вслепую будем их ждать?

– Кто-то пал успел пустить. Скакни раза два-три, может, порубежников углядим.

Муромец сел в седло, и Бурко с места ушел в скок, подлетев как можно выше.

– Вон, вон они, – крикнул Илья, указывая куда-то вниз. – Давай к рощице.

Бурко упал возле дубовой рощи, что выросла когда-то у русла давно ушедшей куда-то реки. Возле почти заросшего «старика» паслось пять изможденных расседланных коней. Людей не было видно.

– Кони вроде бы наши, – пробормотал Илья, на всякий случай вытаскивая лук из налучья и накидывая тетиву.

– Может, захваченные, – тихонько ответил Бурко. – Осторожней давай, ты-то в кольчуге, а я нет. Еще попадут куда-нибудь.

– Эй, люди добрые, вы бы показались, что ли? – крикнул Илья, накладывая стрелу на тетиву. – Если свои, так поговорить надо, а чужие – так лучше сразу сдавайтесь!

– Кого там леший несет? – донесся откуда-то сверху, с высокого дуба, усталый голос.

Вместе с голосом донеслась стрела, воткнувшаяся в землю прямо перед ногами коня. Илья ослабил тетиву и громко подумал вслух:

– Вот помню я, был один такой любитель с дуба на хороших людей поорать. И, главное, чем кончил? Выбил я ему око со косицею да отвез в Киев, так он и там не успокоился. Пришлось, болезному, голову срубить. А ну, кончайте валять дурака да слезайте!

– Да никак это Илья Иванович! – голос из усталого сделался радостным.

Ветви на дубе зашевелились, и по ним медленно, словно боясь, что руки и ноги подведут, начал спускаться человек. Илья подъехал поближе. Одежа и сапоги на порубежнике были драные и грязные, кольчуга закопченная, лицо перемазано потом и грязью.

– Илья Иванович, вышел наконец! – порубежник соскочил на землю, ноги подкосились, и он упал на колени, поднялся и на заплетающихся ногах побрел к богатырю.

Муромец слез с коня как раз вовремя, чтобы подхватить воина, которому снова изменили ноги.

– Тебя как звать, витязь? Лицо вроде помню – имя вспомнить не могу.

– Михалко я, Путяты сын!

– Брат Забавы? Ты же племянник княжой, чего тут сам-четверт по степи гоняешь?

Молодой воин махнул рукой:

– А что мне в Киеве делать, Илья Иванович? С сестрой в тереме сидеть, в куклы играть? Или на пирах мед мимо рожи нести да под стол падать? Отец мой в поле полевал, чем я хуже? Застава моя за Воронежем стояла. Самая дальняя была. Еле успели сняться. У Калина перед Ордой облава идет наши сторожи хватать да заставы палить. Было у меня пятьдесят молодцов, да наскочили на загон – только два десятка и прорвалось. Я с четырьмя станичниками остался и дальше поглядывать, а другим велел на Киев идти. Ты их не видел?

Муромец покачал головой.

– Что мне с вами делать-то, отроки? Мне на Пороги надо, богатырей ворочать, а не вас пасти. Кони устали?

– И кони, и мы сами. Да ты не опасайся за нас, Илья Иванович. Сюда они не пойдут – там дальше низина, болотина длинная, а с другой стороны – старик мешает. Они мимо, к реке двинутся. Мы до полуночи отдохнем и по звездам к валам двинемся, – парень помолчал. – Своей волей вышел или дядя выпустил? Нехорошо он тогда с тобой, неправильно.

– Да нет, Михалко, – грустно улыбнулся богатырь. – Правильно меня Владимир тогда в погреб запер. От моих забав богатырских люди стоном стонали. Плохо только, что по-подлому он это сделал, да и то... Так что он меня позвал, и Апраксия, и народ. И еще кое-кто. Мы уж и прощения друг у друга попросили.

– Князь у тебя прощения просил? – с восхищением уставился на Илью молодой воин.

– Ну-ка, потише давай, – спохватился Муромец, – нечего об этом звонить на всю округу. То дело прошлое, я виноват поболе, чем он. Ну, раз вы такие молодые да ранние, двинусь я, пожалуй. В Киеве сейчас в дружине старший Сбыслав Якунич, знаешь такого?

– Знаю, – кивнул Михалко.

– Как придете, если я еще не ворочусь, доложитесь ему, он князю передаст. И вот еще что, – Илья уже сидел в седле. – Смотрю я, ты воин храбрый и умелый, хоть и молод. Сколько тебе годков?

– Двадцать два.

– Тю-у-у-у. А до сих пор в Михалках ходишь. Будь ты отныне Михайло. Бывай!

Верный Бурко с места ушел вскачь, разгоняясь для прыжка. Молодой порубежник потер глаза.

– Михалко! Это что, взаправду Муромец был? – крикнули сверху.

Парень расправил плечи:

– Был Михалко, а теперь Михайло! Сам Илья Муромец так нарек!

* * *

Илья не знал, как Бурко ухитряется в темноте угадывать, куда скакнуть в очередной раз. Доверившись коню, он просто любовался тихой ночью. Ни облачка на небе, звезды светят ярко, пересекают небосвод падающие огни. В бледном свете луны видны проносящиеся тени – то сова пролетит, то нетопырь, то ведьма. На Востоке встает зарево – горит подожженная перед печенегами степь, иногда внизу мелькают огоньки – то ли станица ночует, то ли караван ладит перед войной проскользнуть, а то и смерды чьи-то решили подальше от княжьей руки в степи зажить, надеясь, что печенеги не найдут.

– Эй, ты там не уснул? – не оборачиваясь, спросил Бурко.

– Да нет, Бурушко, я вот смотрю и думаю: до чего же все соразмерно устроено на земле, так чего нам спокойно не живется?

Бурко помолчал.

– Ты это к чему спросил?

– Да так, просто подумалось. Звезды светят, Днепр течет, леса стоят, места в степи – самому подумать страшно. Чего воевать-то?

– Научил я тебя читать на свою голову, – вслух заразмышлял Бурко. – Илья, в этой степи тысячу лет назад воевали. И две тысячи. И три. Потому – такова природа человеческая.

– Да ну тебя, я же серьезно!

– Я тоже. Вам, людям, вечно чего-нибудь не хватает. А раз не хватает, надо пойти к соседу, посмотреть – а может, у него в избытке? Может, оно ему и не надо? Вот и воюете.

– А кони не воюют?

– Нет, мы только из-за кобыл деремся.

– Поди ж ты...

Бурко мерно взлетал над степью, одному ему известно как находя место, чтобы толкнуться снова, друзья говорили о загадочной природе человеческой и конячьей, о бабах и кобылах, о природе человеческой власти, опять о бабах (ну и кобылах тож), о том, как дивно хороша ночная степь летом, и снова о бабах (которые кобылы – куда без них). Утро пришло незаметно.

* * *

– Ну, вот тебе и Застава, Илья Иванович, – сказал Бурко, стоя на обрыве над головокружительной днепровской кручей.

Прямо под ними Днепр, зажатый огромными скалами, большими валунами и всякими другими каменюками, ярился, бил крутой обрывистый берег, и вообще всем видом давал понять, что здесь плавать может только рыба. Потому с незапамятных времен вокруг каждого Порога шел волок [24]24
  Волок – путь, по которому корабли перетаскивали вокруг порогов или из одной реки в другую. Судно разгружали, под днище подкладывали катки из бревен, и команда волокла судно от воды до воды.


[Закрыть]. Владимир на всех волоках поставил крепости для обороны купцов от печенегов, да и сбора с тех же купцов податей. В крепостях сидели варяги либо княжеские мужи, но с тех пор как Илья попал в погреб, похоже, волоки охранять было некому, и лишь на втором пороге крепость имела жилой вид.

– Ишь, хорошо сели, не в шатрах в чистом поле – за стенами, – покачал головой богатырь. – Ну что, давай-ка туда, что ли.

Бурко отбежал от обрыва подальше, разогнался и в один прыжок перескочил через Днепр, оказавшись в версте от крепости. Навстречу от ворот уже мчался всадник на могучем коне. Воин был в доспехе и шлеме, сталь и позолота ярко блестели на солнце, на личину [25]25
  Прикрепляемое к шлему стальное забрало в виде человеческого лица. Могло быть подъемным. Начищенная до блеска личика помимо защиты внушала страх противнику – металлическое неподвижное лицо казалось принадлежащим сверхъестествен-ному существу. На Русь личины пришли из Азии.


[Закрыть]было больно смотреть. Когда между всадниками оставалось два перестрела, Илья осадил Бурка. Супротивный богатырь тоже остановил коня и, приставив руку козырьком к наглазью, крикнул:

– Ты какой земли, какой Орды, удалой добрый молодец? Дела пытаешь аль от дела лытаешь? Али не знаешь, что, мимо Заставы едучи, надо... – он запнулся, привстал в стременах, наклонившись вперед. – Вот черт, Илья Иванович???

– Ты, Михайло, совсем не изменился, – засмеялся Муромец. – Доспехи надраены так, что издали и не поймешь, то ли богатырь, то ли церковь Божия.

Богатырь поднял личину, открыв смуглое скуластое лицо настоящего степняка.

– Да ты же сам, атаман, велел доспех поярче чистить, чтобы меня никто с печенегом не спутал. Я же хоть и Михайло, а все-таки Казарин, – он расхохотался и подбросил от радости шлем в воздух. – А и не поверит же никто, сам Илья Иванович к нам пожаловал!

Оба двинули коней и, съехавшись, обнялись. Бурко что-то игогокнул Михайлову вороному жеребцу, тот ответил таким же коротким ржанием.

– Ты, Илья Иванович, надолго ли к нам пожаловал? – спросил Михайло, щуря и без того узкие глаза. – И как ты из погреба-то глубокого выбрался? Надоело, небось, сидеть, да и разнес наконец терем по бревнышку?

– Нет, Миша, – посмеивался Муромец. – Князь меня посадил, князь меня и выпустил.

– Не понимаю этого, – покачал головой Казарин. – Что тогда нас Добрыня отсоветовал тебя идти из погреба выручать, что все годы, что ты там своей волей сидел? Что за радость-то была? Или силы уже не те?

– Долгий это разговор, Михайло, – ответил Илья. – Давай уж со всеми вами поговорю, чтобы тридцать раз не повторять. Сколько народу сейчас на Заставе?

– Двадцать пять осталось. Сенька, боярский сын, сложил буйну голову, Соловей Будимирович в Новгород вернулся, одной торговлей теперь занят – и с Югрой [26]26
  Югра – пермские земли, населенные преимущественно финно-угорскими племенами.


[Закрыть]торгует, и с варяжскими странами. Звал Дюка с Самсоном – они не пошли. Неряда в монастырь ушел. А новых что-то не было. Скудеет, что ли, земля Русская богатырями? На Заставе сейчас полтора десятка. Десяток Поток увел на левый берег, над печенегами промышлять.

– Добрыня, Алеша – оба здесь?

– Оба.

Со стены раздался переливчатый свист, от которого заломило уши. На миг лишь застыл на забороле высокий, не по-богатырски сложенный беловолосый парень в алой шелковой рубахе, и вот он уже прыгает на вал, скачками, не боясь сломать ноги, катится вниз и бегом бежит навстречу:

– Уж не мнится ли мне, не мара ли играет? А то не мара играет, то мой любезный старший брат Илья Иванович к нам пожаловал! А слезай-ка ты с коня, братец, дай-ка я тебя руками подержу!

– Девок держать будешь, Алешка, – захохотал Илья, соскакивая на землю.

Попович только было набежал обнять, как в миг оказался на воздусях, подброшенный могучими руками.

– Поставь, поставь на землю, косолапый, – просипел Алешка, вновь взлетая в небо. – Что я тебе, дите малое, так со мной игратися? О, здорово, Бурко, отъелся, гляжу, в Киеве.

– Ты и сам не исхудал, – флегматично ответил конь, провожая взглядом богатыря, в третий раз подброшенного в воздух могучими руками старшего брата.

Илья наконец поставил Алешу на ноги и отодвинул чуток, посмотреть попристальней:

– Слушай, Алешка, ты что, вообще старше не становишься? Тебе уж, почитай, за тридцать, а все безбородый?

– Ему пятьдесят будет – он бороду не отрастит, потому – борода девкам не нравится, – заметил Михайло.

– А что, плохо, что ли, что я девкам нравлюсь? – привычно завозмущался Попович.

– Так ты не только девкам, – невозмутимо продолжал с седла Михайло. – Давеча тот купец сарацинский ну ТАК на тебя засмотрелся.

– Тьфу на вас, – сплюнул Попович, глядя на заливающихся Муромца и Казарина.

– Если мне не изменяет память, – задумчиво посмотрел на ржущих богатырей Бурко, – над тобой так еще десять лет назад шутили. Так что во всем есть хорошее.

Богатыри вошли в ворота.

– Давай прямо к Добрыне, – сказал Алеша.

Илья огляделся. Крепость была самая обычная, таких много было поставлено за последние двадцать лет вдоль Днепра и на Рубеже. Вал со срубом внутри, чтобы не рассыпался, частокол поверху да дозорная вышка, на которой полагалось всегда хранить солому и смолу. Обычно в крепости стояло пять-шесть десятков воинов, редко до сотни, поэтому три десятка богатырей разместились почти вольготно, только конюшню пришлось малость переделать. Внутри кольца стен стояла малая часовенка, атаманская изба да длинная конюшня. Богатырям, похоже, в землянках ютиться было невместно, поэтому прямо посреди площади были раскинуты шатры. У бревенчатой коновязи дремали богатырские кони. Привязывать их, похоже, никто и не думал, уж больно бревнышки были смешные.

– Так у вас сейчас кто за старшего? – спросил Илья, проезжая навсегда открытые, уже вросшие в землю ворота.

– Добрыня, вестимо, – пожал плечами возле стремени Алеша. – Он же из нас троих средний. Да и кому кроме него-то?

Илья уже высмотрел поблекшего, когда-то голубого шелка Добрынин шатер и соскочил с коня.

– Леша, будь другом, расседлай Бурка, мне с Никитичем побыстрее поговорить бы.

– Да ладно, – осклабился богатырский конь. – Мне спину не жмет. А с Добрыней я и сам давно не виделся.

– Ну, как знаешь, – сказал Илья и откинул полог.

В шатре было неярко и прохладно. Илья постоял, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку, потом шагнул вперед. За ним в шатер осторожно, стараясь не наступить на что-нибудь ценное, вступил Бурко, последним вошел Алеша. Михайло, отроду не любивший начальничьих бесед, остался снаружи.

– Ну, здравствуй, Илья свет Иванович, – донесся откуда-то снизу мощный голос.

Добрыня, лежавший на куче подушек, медленно встал и шагнул навстречу брату. У Ильи сразу вылетели из головы все умные слова, что он готовил заранее. Добрыня хоть и считался средним, был постарше Ильи и не в пример умнее. Как-то с ним говорить, как звать на помощь Киеву? Никитич вышел на середину шатра, заложил руки за пояс и, склонив голову, исподлобья посмотрел на Илью. Илья в ответ сам принялся разглядывать брата. Змиеборец был в нижних белых портах и такой же рубахе, перепоясанный поперек тонкого стана алым с золотом кушаком. Седины в волосах у него, пожалуй что и прибавилось, да и морщин вокруг глаз стало больше. Но не это напугало Муромца. Тускло, пусто смотрели карие глаза среднего брата, не было в них ни ума прежнего, ни силы, ни благородства. На пальцах богатыря мутно поблескивали золотые перстни с дорогими камнями, на могучей шее лежала золотая же цепь. Не стягивала лоб черная лента, вышитая любимой Настасьей, вместо нее на серебряных волосах лежал золотой же обруч. Оба молчали, и Алеша, стоявший рядом с Бурком, вдруг почувствовал, как густится, собирается что-то в шатре, а так ему это не понравилось, что, сам того не сознавая, вдруг нащупал он за спиной рукоять заткнутого за пояс кинжала. Но Илья шагнул вперед, облапил Добрыню и поцеловал брата так, что шатер затрясся. И сразу посветлело в шатре, и рука упала с кинжала, и понял бесстрашный Бабий Насмешник, что спина у него вся мокрая и пальцы дрожат мелко. Илья отодвинул Никитича и снова посмотрел ему в глаза. Нет, показалось, прежний огонь пылал в глазах немолодого уж воина, прежняя улыбка была на устах.

– Ай же... Ай же брат ты мой! – просипел Илья, чувствуя, как давит горло, и, притянув снова к себе брата, уткнулся лбом в лоб Никитича.

– Ну, отпусти уж, что ты меня, как девку, лапаешь, – засмеялся Добрыня.

– Вот-вот! – с облегчением зашутил суетливо Алеша. – Тебя лапает, меня всего обслюнявил! Понабрался там, в погребе, привычек татьих, куда деваться!

Полог распахнулся широко, и кто-то протиснулся между Алешей и Бурко.

– И шо я таки вижу? Вижу ли я брата своего старшего Элияху сына Иоанна, шобы ему всегда было так хорошо, как мне сейчас?

Высокий, нескладный с виду богатырь, с волосами, заплетенными у висков в косицы, стоял руки в бока, скаля белые крупные зубы и уставив в Муромца длинный острый нос.

– Самсон... Чертяка старый, – Илья почувствовал, что рот сам собой растягивается в широченную ухмылку.

– Нет, царь Соломон, шобы у меня золотых было, сколько у него баб! – Самсон подскочил к Муромцу и обхватил его так, словно хотел оторвать неподъемного мужика от земли.

Самсон появился на Заставе семь лет назад. Лето было тихое, печенеги, получив весной на бродах по зубам от дружины и потом на закуску от Потока с Поповичем, откочевали куда-то далеко-далеко, и богатыри наслаждались непривычным покоем, начиная потихоньку беситься от безделья. Добрыня с Бурком разобрали наконец купленные зимой за бешеные гривны книги и теперь валялись на берегу на песочке, целыми днями вычитывая ромейские премудрости, Поток и Алеша уезжали на челнах в протоки удить рыбу, словно бредень было лень протащить, остальные тоже отдыхали кто как и чем во что. Илья все же старался поддерживать службу, потому каждое утро на все четыре стороны станицы расходились дрыхнуть на солнышке четверо часовых. На закатной, русской стороне в тот день спал на часах Михайло Казарин. В полдень он больше по привычке, чем из чувства опасности открыл глаза и прямо над собой узрел любопытные черные очи, длинный нос и недвусмысленные косицы. Михайло, не торопясь, поднялся на ноги, досадуя на себя, что проспал пришельца, откинулся назад и, прищурив и без того узкие глаза, лениво процедил: