Текст книги "Илья Муромец."

Автор книги: Иван Кошкин

– Эй, – донеслось из-за спины. – Чтобы, когда я в Киев приду, все уже поправили.

Илья вздохнул и припустил бегом.

Нельзя сказать, что все затеи Бурка были такими же разрушительными. Прочитав впервые (в подлиннике) трактат китайского военного мужа Сунь Цзы (отец Серафим долго плевался от похабного имени), четвероногий стратег загорелся учинить в Киеве соглядатайную службу. Но здесь его не понял даже Илья. Месяц Бурко растолковывал другу значение десяти видов лазутчиков, рисовал копытом на песке стрелочки, показывая, как один лазутчик обманывает другого, чтобы тем перехитрить третьего и в результате заманить вражеское войско в засаду. Илья чесал в затылке и смотрел на коня оловянными глазами, пока Бурко не начинал ржать и прыгать на стрелочках всеми четырьмя копытами. Первая разведка богатырской заставы, имевшая целью наблюдать за печенегами на порогах Днепра, кончилась срамотой. Заскучавшие разведчики, Михайло Казарин и Самсон-богатырь, погромили становище, за которым должны были соглядать, и потом неделю утекали к заставе с добычей, преследуемые озверевшей от такого коварства ордой. За месяц до того Владимир заключил со степняками мир на десять лет, и ханы, доскакав до заставы, не столько лезли в драку, сколько стыдили богатырей за вероломство. В те поры Добрыни на заставе не случилося, отпросился Змиеборец в Киев к жене, и разрешать спор пришлось самому Илье. Говорить красно, как Добрыня, Муромец не умел, порубить поганых, выскочивших вперед своего войска, было как-то не с руки, все же насвинячили вроде свои, поэтому, надавав «разведчикам» по шеям, Илья отобрал у них добычу, добавил из войсковой казны и поехал к степнякам мириться.

– Ты, Илья, плохой воевода, нечестный! – кричал с безопасного расстояния самый старый и уважаемый хан Обломай. – Мы с твоим Владимиром хлеб ломали, молоко кобылье пили, грамоты крепкие пос... поп... подписывали! А твои алп-еры [6]6
  Алп-ер, от алп’ер, тюркское – «богатырь», «сильный, храбрый человек». Русские произносили это слово как «ольбер», см. «Слове о полку Игореве».


[Закрыть]мое становище погромили! Мы писали – войны нет, а твои алп-еры мои юрты повоевали.

– Ты это, Обломай, не шуми, – рассудительно крикнул Илья. – Ты лучше сюда езжай, чего мы кричать-то будем!

– Я приеду, а ты меня порубишь, да? Очень умный, да?

– Не порублю, у нас же мир подписан. Или ты сам войну начать хочешь?

Обломай только рот открыл от такой наглости.

– Ты не только нечестный, ты и бесстыжий еще! Твои алп-еры уже войну начали!

– Вот ты шумишь, шумишь, а не понимаешь, – продолжал с умным видом орать за два перестрела [7]7
  Перестрел – расстояние, на которое летит выпущенная из лука стрела.


[Закрыть]киевский воевода. – То и не война никакая была, а разведка! А про разведку грамот никаких не было.

Ошарашенные ханы переглянулись. Самый молодой, Таракан [8]8
  Русские книжники дают интересную транскрипцию тюркских имен, в частности, Таракан – реальное имя одного из степных вождей, упомянутое в летописях.


[Закрыть], набравшись храбрости, крикнул:

– А какая разница-то, война или разведка?

– Ну, ты сам посуди, – надсаживался Илья. – Когда собираешь войско, с посвистом налетаешь, дома там или юрты жжешь, девок или мужиков, кому как, угоняешь – это война. А когда собираешь войско, тихо подкрадываешься, дома или, опять же, юрты палишь, девок, ну, или, кому нужда есть, мужиков... Это разведка. Понял?

Ханы с совершенно обалдевшим уже видом смотрели, как конь богатыря повернул голову и начал почти членораздельно что-то ржать хозяину в лицо.

– Бурко, заткнись, – прошипел Муромец. – Ты мне переговоры сорвешь.

– Я тебе сейчас кое-чего другое сорву, – с визгом ярился конь. – Я тебе для этого Сунь Цзы премудрого читал? Это, по-твоему, разведка? Скотина ты, а не богатырь!

– Сунь Цзы твой – китаец, а мы на Руси. У нас и разведка своя. Это будет вроде как разведка боем. А теперь молчи, видишь, они уже сюда едут.

Заинтересованные ханы быстренько собрали небольшой курултай и, договорившись, отправили Таракана и Обломая расспрашивать о новом хитром способе воровать и грабить, не нарушая договора.

– Ты это, Илья, умные вещи говоришь, – заискивающе улыбнулся Таракан. – Значит, если я свою орду соберу, через Рось ночью прокрадусь, дома пожгу, девок... поразведаю... – он мечтательно улыбнулся, – то это вроде как и по договору все будет?

– Конечно по договору, – расплылся в ответной улыбке Илья. – Только если я тебя при этом на бродах ночью поймаю, то, не обессудь, разведывать тебя будем.

– А... – слегка помрачнел Таракан. – Тогда я не через Рось в разведку пойду, а через...

– Ты, Илья, лучше вот что мне скажи, – перебил Таракана Обломай. – А если мы еще одну грамоту с твоим Владимиром пос... поп... подпишем, чтобы и разведки не было, а? А то у меня жены, дети, дети детей, дети жен... Только думал поспокойней поживем, а тут...

– Хороший вопрос, – задумался Илья. – Только тут ведь вот какое дело: этих разведок да соглядатаев всяких столько, что Владимир их всех и не упомнит, что-то да забудет прописать. И как тогда быть? – богатырь со вздохом покачал головой.

– А ты их упомнишь? – с надеждой спросил Обломай.

– Да я-то упомню, – богатырь посмотрел скучающе в небо. – Только ведь мое дело маленькое, я грамоты не подписываю, в палаты к князю не вхож..

Богатырский конь заржал как-то особенно оскорбительно.

– А мы попросим, чтобы и тебя позвали, сильно попросим, – загорячился старый хан.

– Уж и не знаю, – теперь Илья глядел на курган за спиной у хана. – Хлопотно это все же...

Обломай ухватил Муромца за локоть и, встав на стременах, зашептал в богатырское ухо:

– Так мы же не за так похлопотать просим, а? Чего хочешь, коней, алтын [9]9
  Алтын – золото, деньги (тюрк.').


[Закрыть], хочешь, – хан сощурился, – жен пришлем?

Ханам показалось, что в ржании русского коня проскочили хихикающие нотки.

– Жен не надо, – твердо сказал Илья. – В общем, давайте так: добычу мы вам вернем, ну и за ущерб добавим. Насчет разведок я у князя похлопочу. Но чтобы и вы об этом обо всем помалкивали и через Рось или Днепр – ни-ни. Поймаем... – он посмотрел на Таракана, – и девки кое-кому без надобности будут.

Ханы поспешили согласиться. Случай был улажен, и до князя известия не дошли, но Бурко неделю изводил Илью ворчанием и насмешками. Плюнув на богатырей, Бурко наладил разведку среди диких коней. Месяц он, как дурной, носился по степям, являясь раз в неделю поспать спокойно в стойле, но зато уж докладываться ему обязались не только дикие днепровские тарпаны, но и кое-какие печенежские лошадки. Самым ценным своим соглядатаем Бурко считал Ёктыгдыка. Тот был третьим заводным конем у самого Обломая и ведал немало. Раз в месяц Бурко отпрашивался у Ильи и отправлялся на пару дней погулять по степи, порасспрашивать своих лазутчиков, чтобы потом доложить хозяину. Даже, несмотря на то что Илья сидел в порубе, первым новости о степных делах узнавал всегда он.

* * *

– Так что я натворил-то вчера? – снова спросил богатырь.

Бурко повернул тяжелую голову и искоса посмотрел на друга одним глазом:

– Так-таки и не помнишь?

– Не-а, – вздохнул Илья.

– Ну и не надо тебе об этом помнить, – поставил точку конь. – Ты вроде хотел знать, что в Степи деется?

– Ну?

– Погано в Степи, – вздохнул четвероногий стратег. – Ёктыгдык говорил – коней с пастбищ в табуны сгоняют, когда я уходил, его как раз арканили...

– Мо... Моли.. Мобилизациус, – выговорил Илья мудреное нерусское слово.

– Угу.

Друзья помолчали.

– И кто сейчас в Киеве из войска?

– Да, почитай, никто, – тряхнул гривой Бурко. – Старшей дружины половина разошлась, с Южного Рубежа опять в Новгород подались.

– А варяги?

– Сигурд и Олаф в Царьград ушли.

– Так им же Владимир вроде землю даже дал?

– Олаф сказал: раз уж первого мужа в королевстве в погреб посадили, то их и подавно. А в Царьграде у базилевса и золота, и оружия набрать за службу...

– А наши?

– Богатыри? – Конь посмотрел в сторону.

– Ну, говори уж...

– Застава открыта. Все к порогам ушли.

– Ну-ка, ну-ка, – Илья ухватил друга за шею и развернул мордой к себе. – Досказывай.

– А чего досказывать? Встали на порогах, купцов, что из варяг в греки и обратно... досматривают.

– Что значит «досматривают»? – севшим голосом спросил Илья. – Грабят, что ли?

– Ну, не совсем, – досадливо протянул Бурко. – Говорят, что десятину забирают, ну и пошлину берут. Князю с той пошлины – шиш, а второй раз он брать побаивается – тогда совсем в Киев ходить перестанут.

– Ну, докатились. – Илья встал и принялся ходить из угла в угол. – Богатыри поборами занялись?!! Ну, на славу ты меня посадил, князюшка, на добро. Чурило, еду оставь и пшел отсюда!

Бедный стражник, услышав богатырский рык, выронил мешок и присел в дверях.

– Ты сам-то хорош! – оборвал Бурко. – Чурило, оставь мешок, возьми у меня в переметной суме куны [10]10
  Мелкая денежная единица, стоимость шкурки куницы. Зачастую собственно шкурка и являлась денежным знаком.


[Закрыть], сколько надобно, и иди уж. Мы о своем тут поговорим.

Чурило торопливо поклонился и задом вышмыгнул из погреба.

– Невелика доблесть – стражу шугать, – укорил друга конь. – А уж грабить ее – и подавно.

– Не, ну а чего он, – с некоторым смущением посмотрел в угол богатырь.

– Того, – отрезал Бурко. – Распустился ты здесь совсем. Ну, ничего, теперь тебя подтянут. Печенеги неспокойны, это и ежу ясно. От купцов я слышал, появился у них новый царь – хакан то есть, кличут Калином. Ёктыгдык говорил, Обломай от него стоном стонет. Калин всю степь под себя подгреб, кто противостоял – в пыль стер. Таракана на кол насадил за непокорство. И теперь у него под рукой – шесть или семь тем [11]11
  *Тьма» – от тюркского слова «тюмень» (монгольское «ту-


[Закрыть].

Илья присвистнул:

– Такую ораву долго на одном месте не продержишь...

– То-то и оно. И куда, как ты думаешь, он ее двинет?

– Может, на Царьград? – неуверенно спросил Илья.

– Может, и на Царьград. Только если он ее на ромеев поведет, Владимир так и так ему в спину ударит, не зря на императорской сестре женат. На Сурож ему тоже идти не с руки. Нет, по всему видно, первым делом он на Русь побежит.

– А у нас Поросье открыто...

– Ага. Я вот что думаю. Не сегодня-завтра Владимир тебя из поруба выпустит. Без богатырей и войска Киеву – труба архангельская. А войско и богатыри – это ты. Хоть ты и пьяница и буян...

– Вот спасибо, родимый...

– Нечего рожу воротить, или не прав я? Да не в том дело. Ты сейчас его единственная надежа, так что в порубе тебе больше не сидеть.

– Еще пойду ли я на свет божий.

Бурко только рот открыл, не зная, что ответить. Илья же, зло прищурившись, продолжал:

– Пусть буян, пусть пьяница. От моего буянства никто убит не был!

– Так то потому, что разбегались все!

– Пусть так, зато я за ними не гнался. Пусть пьяница, да только, видит бог, и ты сам помнишь, бывало, у нас сутками маковой росинки во рту не было. Я ли за него на Рубеже не стоял? Я ли ему языки неверные не покорял? За данью не ездил? Через совесть свою не переступал?

Илья уже ревел так, что каменные стены дрожали.

– Ну, сбил я пару маковок, сказал два-три слова охальных! Что с того! Позвал бы меня пред очи, я бы ему повинился! Так он Добрыню послал меня привести! Он, дурак, думал, что Добрыня меня удержит, когда в погреба кидать будут. А на Никитиче на самом лица не было, когда князюшка волю свою высокую изрекал! Да я... Я бы ему дворец по камню, по бревну бы раскатал, если бы не клятва богатырская! Я ему, дубина муромская, крест на верность целовал, что руки на его княжое величие не подниму! А он меня – в поруб! Как татя позорного! Меня, Первого Богатыря русского!

– Слышал бы тебя отец Серафим сейчас, – тихо сказал Бурко.

Илья запнулся, глаза, налитые дурной кровью, стали осмысленнее. Он тряхнул головой.

– Нет, Бурко, велика моя обида, и не пойду я к нему на службу опять. Зря ты мне вести эти принес, лучше иди, Владимиру их передай. Пусть своим великородным разумением с печенегами разбирается. Я ему не богатырь боле. А и ты... Свободен ты, иди куда хочешь. Повозил ты меня, поратоборствовал – поживи для себя. Не пропадешь, а то иди в Карачарово, к отцу моему. Будешь сыт, в тепле, кобыл тебе со всей Муромщины водить будут. А мне и здесь хорошо.

Илья лег на топчан и закинул руки за голову. Затем отвернулся к стене, и глухо, как со дна колодца, донеслось до коня:

– Что стоишь? Иди. Другого ничего не скажу.

Бурко искоса посмотрел на друга, толкнул копытом дверь. Уже на пороге обернулся:

– Дурак ты, Илья, и всегда дурак был. Ты, может, Владимиру и не слуга, но я тебе пока еще конь. И ты – мой богатырь. Свидимся.

Илья молчал, глядел в стену. Бурко перешагнул через порог. Надо было и впрямь предупредить князя.

* * *

Илья не заметил, как прошли три дня. Еды, принесенной стражником, хватало, хмельного почему-то не хотелось. Уходя, Бурко забыл забрать книги, и богатырь, удивляясь сам себе, вдруг заметил, что трактаты, записанные неумелым писцом на плохом пергаменте, стали ему интересны. Читая о старых делах из других земель, он забывал о печенегах, Владимире, о разлуке с другом. К тому же чтение отвлекало от навязчивых мыслей, что он, русский богатырь Илья Иванович, в сущности, и впрямь дурак, если не сказать чего похуже. На четвертый день за дверью послышалась какая-то возня. Слышались звон ключей, лебезение Чурилы да чей-то юный, боярски порыкивающий бас. Наконец дверь отворилась, и в погреб шагнул молодой высокий воин в узорном плаще поверх греческой брони. В левой руке воин держал островерхий шлем с варяжским наглазьем, правой приглаживал русые волосы. Илья, оторвавшись от хвастливых, но дельных самозаписей древнего ромея Юли Цезаря [12]12
  «Записки о галльской войне».


[Закрыть], с интересом посмотрел на вошедшего. «Старшая дружина [13]13
  Старшая дружина – ближайшие соратники князя, дружинная элита. Как правило, наиболее сильные, храбрые и заслуженные воины. В мирное время несли административную службу – были наместниками, сборщиками податей, исполняли дипломатические поручения. Имея лучшее вооружение, доспехи и коней, в сражениях старшая дружина образовывала личную гвардию князя, ударный отряд, решавший исход битвы. По мнению Ильи, Сбыслав слишком молод и неопытен для такого места.


[Закрыть], – решил про себя богатырь, прикинув, сколько стоит доспех и меч с золоченой рукоятью. – Только что ж он так молод-то, двадцать два-двадцать три разве что. Что-то мельчает народ у Владимира. Впрочем, судя по длинному шраму над левой бровью да загару, в Степи парень побывать успел».

– Ты будешь Илья, Иванов сын, богатырь из Мурома? – глядя в сторону, высокомерно спросил воин.

Голос у воина почти не дрожал, а поза была донельзя гордой. Чурило из-за спины гостя развел руками, дескать, извини, Илья, это не я, это он сам такой.

– Ну я, – согласился Илья, возвращаясь к описанию поимки крамольника Венцингеторикса.

– Князь тебя требует, собирайся не медля. – Воин осторожно зыркнул в сторону узника и снова уперся львиным взором в противоположную стену.

– Ишь ты. – заметил Илья, переворачивая страницу. Венцингеторикса было жалко.

– Ты что, смерд, не слышал! – завопил, слегка дав петуха, дружинник, поворачиваясь к богатырю так, что плащ, взлетев, мазнул по стенам.

– С одежей осторожней, стены известью побелены, – заметил Илья, не отрываясь от книги. Бедному галлу приходилось туго не столько из-за ромеев, сколько из-за собственных дурных гридней.

– Ты! – Парень подскочил к топчану и схватил богатыря за рубаху на плече.

Муромец со вздохом закрыл книгу и бережно, двумя пальцами снял дружинную длань с тела. Дружинник отскочил, шипя, и принялся тереть запястье, а Илья, крякнув, принялся вставать. Три года назад Чурило, увидев впервые встающего с топчана нового узника, испугался до того, что замочил порты... Медленно поднялись богатырские плечи, затем воздвигся могучий торс. Топчан из половины цельного дуба скрипнул. Повернувшись, Муромец поставил на пол сперва одну, потом другую босую ступню, пошевелил заскорузлыми, как корни дуба, пальцами на ногах, из-под пальцев посыпалась каменная труха. Размеренно поднялся, чуть нагнув голову, хотя до потолка было еще два вершка... Дружинник уже давно вжался спиной в стену и елозил по ней, пытаясь лопатками нащупать выход.

– Дверь-то – вон она, – богатырь расчетливо вытянул указующую руку с закатанным рукавом.

Воин пискнул и схватился за рукоять меча.

– А ты еще вынь его, – задушевно посоветовал Илья, хрустнув слегка плечами.

Внезапно стало противно. Вот и впрямь доблесть для Первого Богатыря – путать дурного мальчишку, которому богатый отец сумел сброю справить.

– Ты это, садись, – Муромец виновато кивнул на сундук. – Только осторожно, книги сдвинь.

Дружинник сел, глядя на «смерда» круглыми мышиными глазами.

– Тебя как зовут-то? – ласково спросил богатырь.

– Сбб... Сыбб... Сбыслав, – выдавил парень.

– А кой тебе годок? – продолжал Илья.

– Двадцать три минуло... – чуть приободрился Сбыслав.

– А уже в старшей дружине, поди ж ты, – вздохнул Илья. – Что-то быстро сейчас у князя люди растут. И много там вас таких?

– Так ведь прежние мужи по домам пошли! – запальчиво крикнул, забыв про страх, молодой воин. – Словене в Новгород вернулись, а иные в Полоцк, а дружина – в Белгород! А богатыри – те вообще...

– Знаю про богатырей, – оборвал Илья. – Только раньше за такой уход Владимир головы бы снимал, а теперь?

– Так попробуй им сними, – понурился парень. – Там вои бывалые, нам с ними не равняться...

– А кто Рубеж сейчас держит?

– А мы и держим, – пожал плечами дружинник – Только получается не очень. А если это правда, про нового царя, то...

– Это-то правда, – Илья задумчиво посмотрел в потолок. – Эх ты, и варягов в Киеве нет?

– Нет, уж год, как в Царьград ушли.

– Ты вот что, – Муромец похлопал Сбыслава. – Впредь, к людям войдя, поклон сперва клади по-ученому, да речь веди по писаному, да «смердами» не бросайся. Лучше пахарю вежливое слово сказать, чем за похабный язык головы лишиться. Это ты еще Микулу Селяниновича не видел – тот вообще на вид, как только что от сохи. А князю передай – пусть сам приходит. Много мне с ним о чем поговорить есть.

– Да как.. – парень аж задохнулся. – Князь же!

– Ты смотри, – недобро усмехнулся Илья. – Уже ты на него и глянуть не смеешь. Запомни, это его только кличут Солнышком, а так он – человек, как ты или я. Просто князь, а мы – богатыри его. С нами он за одним столом сидел, мы с ним вместе думу думали, если, конечно, в том нужда была. Иди и не трясись. Говори с ним вежественно, но хоть он господин, да ты ему – не холоп, а витязь.

Парень подхватился с сундука, поднял шлем, отряхнул плащ и, торопливо поклонившись, кинулся к выходу. Уже в дверях обернулся и так поглядел на Илью, что того аж передернуло. Сбыслав смотрел на богатыря, как борзой пес на любимого хозяина, только что хвостом не вилял. Муромец, давно не имевший дела с молодой порослью, успел уже отвыкнуть от таких взглядов, и на сердце потеплело. Дверь за дружинником закрылась, и Илья снова улегся на топчан, раскрыв Юлю на заложенном месте. Прочитал пару страниц, закрыл книгу и начал смотреть в потолок. Зачем он позвал князя, если решил из поруба не выходить? Оно, конечно, гордый Владимир скорее прикажет его здесь песком засыпать, чем сам придет просить возвернуться, да только все равно как-то не так выходило – перед Бурком рыкал и рубаху рвал, а стоило мальчишке появиться и глупостей наговорить, как дал слабину. Да в мальчишке, похоже, и дело. Илья снова сел и яростно заскреб пятерней затылок. Таким, как Сбыслав, Рубеж не удержать и Киева не оборонить. Он встал и заходил по погребу, как лютый зверь по клетке, что видел в зверинце у князя. Семь тем! До сей поры больше одной сразу печенеги не собирали. Да и то каждое лето резня шла по всему Рубежу, на валах и в Поросье сшибались ватаги степняков и отряды мужей и отроков из крепостей и замков, что ставил Владимир, преграждая путь на Русь. На то и стояла богатырская Застава, чтобы по трое-четверо затыкать дыры, выходя один на сотню, а двое – на тысячу. А теперь ни богатырей, ни мужей, варяги, что раньше летали на ладьях по Днепру, высаживаясь глубоко в степи и наводя ужас на становища, ушли к базилевсу и черта с два их оттуда вызовешь. В Царьграде и деньги не те, и, как говорил Олаф, почета больше. Илья ударил кулаком по стене, на три пальца вдавив камень в землю. За дверью Чурило подпрыгнул и перекрестился – похоже, могучий узник опять был сильно не в духе. Внезапно от входа в темницу донеслись начальственные голоса, послышался топот хороших, на толстой коже сапог. Холодея, стражник поспешил навстречу и нос к носу столкнулся с Владимиром. За спиной князя теснились бояре и гридни, хватали за рукава, уговаривая не лезть к дурному Илье первым, князь отрыкивался, рвал шубу и глядел грозно. Чурило повалился Владимиру в ноги, ловя край шубы. С трудом поймав, крепко, взасос поцеловал заюгорских соболей и лишь тогда осмелился глянуть вверх. Князь брезгливо тянул полу и смотрел уже не страшно, а досадливо.

– Где он? – спросил Владимир, глядя в глаза стражнику.

Не в силах ответить, Чурило показал пальцем через плечо. Властелин Руси уставился на крепкую дубовую дверь. Дверь выглядела так, словно ее не раз вышибали изнутри, причем зачастую вместе с косяком. Косяк, похоже, сперва чинили, а потом плюнули, и теперь просто закрепили, чтобы не падал. Тем не менее на двери висел огромный бронзовый замок немецкой работы.

– Княжий погреб, а? – горько обратился к свите князь. – Мышь проскользнуть не должна!

– Так ведь, князь-батюшка, – заскулил стражник, спина которого привычно заныла в ожидании батогов, – то мышь! Мышь и не проскочит, на то двух котов держим! А Илью Ивановича, его разве запрешь? Еще наше счастье, что редко побуянить выходит!

Князь присмотрелся к толстому гридню.

– Это он тебя? – ткнул пальцем в синяк.

– Он, он, Красно Солнышко, – радостно закивал Чурило. – Слава богу, Илья Иванович, он по природе не злой! Это он не нарочно, пьяный зацепил.

– Кабы нарочно, не говорил бы ты со мной сейчас, – пробормотал Владимир. – А сейчас как, трезвый?

В голосе князя едва уловимо проскочила опасливость.

– Да он редко пьет, все больше книги читает да силушку копит, гумнозием каким-то занимается, – вступился за подопечного стражник.

– Ну, пойду я, – решительно кивнул Владимир и шагнул к порушенной двери.

– Княже, не ходи! – боярин Вышата грузно бухнулся перед князем на колени, метя бородой пол. – Ну, как он на твое величие руку свою поднимет – на кого ты нас покидаешь?

– Да тебе-то только радости будет, – зло усмехнулся князь. – Нет, на меня он и пьяный не замахнется. А ну, с дороги!

Что-то в голосе Владимира заставило Вышату на карачках отползти в угол.

– Открывай!

Чурило торопливо снял с пояса связку ключей и дрожащими руками отпер замок.

– Ну, кого там черт несет? – донеслось из-за двери.

Князь обернулся к гридням, те дружно, как один, замотали головами. Владимир махнул рукой и, придерживая полы золотого византийского платья, шагнул внутрь. Свита гурьбой ввалилась за повелителем.

Чурило, выглянув из-за спины дружинника, снова перекрестился и вжал голову в плечи. Князь и богатырь, набычившись, стояли друг против друга. Чудовищно широкий, не людской мощи мужик в белых портах и рубахе нависал над Владимиром, хотя тот и был в высокой княжеской шапке ромейской работы. Бояре затаили дыхание.

– Ну, здравствуй, княже, – прогудел Илья. – Почто к узнику пожаловал? Али дело какое? Три года носа не казал, а тут и сам пришел, и холопов с собой притащил, – богатырь недобро скосил глаза на свиту.

– По делу, – отрывисто сказал Владимир.

– А этих, толстобрюхих, зачем привел? Без них дела не решаешь? Или для обороны? – Илья откровенно издевался над Владимиром.

Князь стиснул зубы, процедил:

– То свита, ближние мужи мои.

– Гумно это, а не мужи, – вздохнул богатырь. – Подними я на тебя руку – ни один не вступится, все окарачь поползут. Мужей ты, княже, сам разогнал, потому как мужи, они не черви, снизу на тебя глядеть не станут.

– А ты подними, – закипая, ответил князь, – тогда и посмотрим! А поползут – я и сам еще мечом опоясан!

Он шагнул к богатырю.

– Тебе ли надо мной глумиться, Илья Иванович! Я – дурной князь? А ты – хороший богатырь? От твоих непотребств тебя и заперли, так ты и в погребе буянил! А уж то, что три дни тому выкинул, так я не поверил сперва, когда мне рассказали.

Илья чуть смутился:

– Ну, выкинул... Сила-то гуляет, я не молод, но еще не старик. Ты садись, княже, давай о деле говорить. Вон, на тот сундук.

– Ты как с князем разговариваешь, собака! – набрался смелости Вышата. – Я тебя!

Илья исподлобья глянул на боярина. Вышата подавился словами и шатнулся назад, грузной тушей выдавливая остальных из погреба.

– Потому и не любил я твой двор, княже, что там таких боровов кособрюхих, что у моего отца на заднем дворе в луже. О печенегах пришел говорить?

– Выйдите, – повернулся к боярам Владимир.

Бояре мялись.

– ВЫЙДИТЕ, Я СКАЗАЛ! – тихо повторил князь.

Давя друг друга, ближние мужи выскочили из погреба и захлопнули дверь.

– О печенегах, – кивнул Владимир. – Бурко твой вчера опять в степь ходил, утром вести принес. Собираются они. Калин на Воронеже встал, к нему ханы идут. Силы – видимо-невидимо. Что делать будем, Илья Иванович?

Последние слова князь произнес как-то робко, неуверенно.

– Что делать? – усмехнулся богатырь. – Ну, я, положим, тут посижу. А вот что ты будешь делать, княже? Кого на печенегов пошлешь? Вышату? Он Калину первый в ноги поклонится. Сбыслава? Парень смелый, голову честно положит, да толку-то? Или сам, может, вспомнишь, как тридцать лет назад ратоборствовал?

– А ты, стало быть, будешь на нас отсюда смотреть, так? За меня не бойся, я еще не забыл, как на коня садиться. Ты мне вот что скажи: сколько обиду-то помнить собираешься? Весь век? Христос велел прощать врагам своим.

– Добрый ты князь, зла не помнишь, особенно когда сам его творишь, – Илья встал, прошелся по погребу. – Ничего-то ты, Владимир Стольнокиевский, не понял. Ты думаешь, что тебя князем-то делает? Венец? Плащ золотой? Серебро твое? Нет, княже, того и у купцов хватает. Дружина тебя делала тем, кем ты был. Пока у тебя за столом тридцать богатырей садилось – был твой престол высоко! Да не умел ценить. Говоришь, прощать велено? А ты хоть прощения-то просил?

– Мне у тебя прощения просить? – захрипел Владимир. – Великому князю земли Русской у мужика муромского? Да ты от хмеля еще, я вижу, не отошел! Может, в ноги еще тебе поклониться?

– Это ты, князь, сам решай, – усмехнулся богатырь. – Подумай, повспоминай. Всех вспоминай, княже! Сухмана [14]14
  Сухман – богатырь. Во время охоты случайно обнаружил подходящий к Киеву крупный отряд степняков, проскользнувший мимо Заставы. Без оружия и доспехов Сухман вступил в бой, разбил врага. Но был тяжело ранен. Вернувшись в Киев, он доложил Владимиру о том, что произошло, но князь не поверил рассказу богатыря и, рассердившись на то, что тот не исполнил приказ – привезти живого лебедя, приказал заточить витязя в погреб. Опомнившись. Владимир отправил Добрыню проверить рассказ Сухмана. Добрыня, вернувшись, рассказал, что и впрямь увидел великое побоище. Князь приказал освободить витязя и хотел щедро наградить его за службу. Но Сухман, чувствуя подступающую смерть, отказался от наград, сорвал с ран повязки и изошел кровью.


[Закрыть]вспомни, Дуная [15]15
  Дунай – богатырь, убивший собственную жену, превзошедшую его в воинских состязаниях. Осознав, какое преступление он совершил, Дунай бросился на свой меч. В некоторых былинах причиной гнева богатыря на жену стали насмешки Владимира и его двора.


[Закрыть], Данилу Ловчанина... [16]16
  Данило Ловчанин – богатырь, в смерти которого напрямую повинен Владимир Красно Солнышко. Подробнее историю Данилы см. далее.


[Закрыть]

Владимир побледнел, на лбу выступил пот:

– Нашел время...

– Другого времени у нас не будет, ни у тебя, ни у меня. Как надумаешь, дай мне знать.

Князь хлопнул дверью так, что от косяка песок посыпался. Илья снова открыл книгу, стараясь отогнать поганые мысли. Вроде и сделал все правильно, но на душе стало только поганей. На ум пришли стихи поэта из далекой Поднебесной земли:

 
Я лежу на поле у Ечэна
Варварской простреленный стрелою,
В небесах могучий черный ворон,
Не спеша, кружится надо мною...
 

Стихи переложил несколько лет назад верный Бурко, искусник Алеша сложил на них песню, и так она полюбилась богатырям, что каждый тихий вечер, выпив меду или ромейского вина, Застава, встречая закат, орала со слезою в голосе:

 
Ты зачем кружишься, черный ворон,
Над сраженным воином Китая?
Хочешь мяса моего отведать?
А на юге матери рыдают...
 

Над просторами Поднепровья неслась, бывало, ставшая своей уже песня из Поднебесной:

 
Выну я стрелу из раны черной,
Рану завяжут полой халата,
Что украшен алыми цветами,
И расшит драконами богато.
Незаметно для себя Илья запел:
Скоро я уйду из Поднебесной,
Стану горным духом нелюдимым,
И тебя прошу я, черный ворон:
Мой халат снеси моей любимой.
 

Богатырь увлекся, и стены уже дрожали от мощного голоса:

 
Расскажи, что зря она ночами
Мой халат шелками расшивала,
Расшивала алыми цветами
И полы драконом украшала.
Не был верен я своей любимой.
Я нашел себе невесту лучше
На кровавом поле у Ечэна,
Над рекою северной могучей.
Повстречал негаданно родную,
Не бывало девушки прелестней.
Нам на ложе из мечей и копий
Стрелы пели свадебную песню... [17]17
  Перевод А. Гитовича.


[Закрыть]
 

Илья не заметил, как снова отворилась дверь погреба. Не шумели в этот раз у входа, не толпились.

– Хочу надеяться, Илиос, что ты встретишь другую невесту.

Песня оборвалась, Илья медленно, не веря, повернулся:

– Княгиня?

* * *

Никто из богатырей Рубежа не ходил с посольством в Корсунь добывать Владимиру супругу. В степи было неспокойно, ромеи, ладя избежать высокой чести породниться с русским князем, науськивали печенегов на Киев, в порубежье шла тихая, не прекращающаяся ни на день война. В Киеве сыграли свадьбу, народ гулял неделю. Степь пожелтела, потом укрылась снегом, а мира на границе все не было. Лишь весной пришли послы от ханов, прося передышки. Поредевшие орды откочевали к Итилю [18]18
  Итиль – Волга.


[Закрыть], порубежье зализывало свои, раны. Впервые за полтора года Илья с крестовыми братьями решился покинуть Заставу, что стояла всего-то в трех днях богатырского скока от столицы. Не всякий проедет через весеннюю степь, когда буйный дух лезущих из земли трав валит на лету птицу, когда пьяные от весны туры с ревом скачут, сшибаются рогами, когда дикие тарпаны, в звериной радости от пришедшего тепла и сытости, с визгом гонятся за всадниками, чтобы, сбив вместе с конем, разорвать того, кто покусился на лошадиную волю, и того, кто эту волю предал. Однако не было в степи зверей настолько глупых, чтобы заступать дорогу трем русским богатырям, что торопятся домой. Вернее, были, конечно, но все давно кончились. В Киев, как у богатырей водится, въезжали не через ворота, а махнули прямо через стену. Вверх по спуску летели, загодя предупреждая-распугивая народ молодецким свистом, от которого срывало ставни. На княжьем дворе гридни шарахнулись по стенам, когда трое молодцов на скаку соскочили наземь, придерживая могучих зверей под уздцы, и бегом повели по двору, охолаживая после бешеной скачки. Пробежав несколько кругов, Илья повел Бурка к коновязи, где на почетном месте были врезаны в белый камень могучие стальные кольца. Расседлал, обтер, почистил, осмотрел спину, затем ноги, копыта.

– Ты еще в пасть мне загляни, – ехидно заметил Бурко.

– Болтай себе, в следующий раз сам расседлываться будешь, – беззлобно ответил Муромец и вытащил из переметной сумы огромный деревянный гребень.

– Ты что, опять мне гриву в косы заплетешь? – в ужасе ржанул Бурко.

– А ты поупирайся, я девок кликну, они тебе еще и ленты вплетут.

Уладив Бурка, Илья хлопнул его по холке:

– Не скучай, я недолго. Князю доложусь, а потом пойдем погуляем.

– Что делать-то будем? – спросил Бурко. – Напиваться что-то не хочется – настроение не то.

– Так и не будем. То есть сегодня не будем. По рядам походим, к гостям заморским заглянем, книги для тебя новые посмотрим, а?

Бурко усмехнулся, показав два ряда жутких зубов, ткнулся мордой в плечо богатырю.

– Лады. Вели мне только орехов в ясли засыпать, надоел овес.

– Все слышали? – повернулся Муромец к слугам.

– Так, Илья Иванович, – робко начал самый смелый. – Где же мы весной орехов достанем?

– То не мое дело, – отрезал Илья. – Скажите спасибо, что он изюму не попросил.

Добрыня и Алеша уже привязали своих зверей и ждали брата на крыльце. Илья снял шелом, пригладил волосы, оправил замызганный выцветший плащ. Посмотрел на сбитые сапоги, кое-как зашитые порты, глянул на братьев. Добрыня выглядел не лучше, хотя его лохмотья были побогаче. Только бабий насмешник Алешка ухитрился сберечь где-то пару портов да вышитую рубаху. Правда, красные когда-то сапоги и у него побурели до неузнаваемости, а поверх рубахи надет был духовитый кожаный поддоспешный кафтан. Илья махнул рукой: