Текст книги "Филимон и Антихрист"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– Извините, генерал. И – к Филимонову:

– Учёный совет собрался. Прошу, пожалуйста.

Учёный совет не имел кворума, но это не смутило Зяблика, он предоставил слово Галкину, и тот стал нетвёрдо зачитывать наспех заготовленный текст о «завершении сектором работ по созданию импульсного прибора, помогающего формировать сетку молекул в жидком металле в заданном направлении».

Филимонов слушал и ушам не верил: и принцип действия прибора, и его технические данные характеризовались не так, как у него, – иначе, по-новому, приблизительно и неточно. Имя Галкина трижды упоминалось в записке – «руководитель сектора Василий Васильевич Галкин», – и Зяблик так же упоминался трижды – в роли научного руководителя институтской программы.

Николай все чаще поглядывал на дверь: не войдёт ли Ольга? Но Ольгу не пригласили, сама же она следовать за ним постеснялась. А Галкин читал и читал, и Филимонову становилось ясно: Зяблик хочет выдать прибор как работу институтскую, а себя, Галкина и ещё кого-то примазать к славе создателей. Филимонов возмущался, всплёскивал руками и то откидывался на спинку стула, то низко склонялся над столом, но сказать чего-нибудь в свою защиту не решался.

Смолчал он и после того, как Галкин завершил свой монолог такими словами: «Работы по прибору велись ускоренными темпами, в них, кроме группы основных авторов, принимали участие все звенья института, особенно теоретические и опытно-экспериментальные, коллектив института создание импульсатора посвящает юбилею…»

Филимонов не разобрал, какому юбилею посвящает институт его импульсатор, только понял, что имя его произнеслосъ только однажды – в ряду других имён – и что прибор, в муках рождённое детище его, ему уже не принадлежит. В первую минуту мысль об этом его поразила, но, придя в свою комнату и взглянув в глаза Ольги, улыбнулся, – луч света вновь упал на его душу; жизнь продолжается.

– А что, Оля! – заговорил с напускной весёлостью, – импульсатор пойдёт в дело. Будет служить людям.

– Зяблик начал шумиху, – тихо, будто бы сам себе сказал вошедший Котин. – Я знаю Зяблика: теперь уши всем прожужжит о приборе, припишет ему такие свойства… А кстати, что он там говорил на совете?

– Говорил, что импульсатор создал институт, а он – руководитель института и что в институте есть сектор, и руководит сектором Галкин.

– Позвольте, но зачем же вы слушали эту болтовню? – подступилась к Николаю Ольга. – Вы ушли бы! Хлопнули бы дверью!

Филимонов пожал плечами: в самом деле, кто мешал ему выйти, оставить их в дураках?

– Всё равно, Оля, – махнул рукой Филимонов. – Зяблик остаётся Зябликом. Он любит шум, суету и во всём ищет только одну возможность: прославлять и возвышать себя. Но на этот раз…

Филимонов, ища поддержки, повернулся в сторону, где стоял Котин, но того уже в комнате не было.

Три дня институт жил в какой-то прострации и неопределённости. Начальство, вдруг наехавшее по случаю импульсатора, исчезло и больше не появлялось. Все ждали важных решений, а их не было. О Котине все позабыли, а он, между прочим, тоже не приходил на работу. Но вот однажды он зашёл к себе в комнату и на Филимонова, поднявшемуся ему навстречу, кинул быстрый отрешённый взгляд.

– Здравствуйте! – буркнул холодно и проследовал к своему столу. С минуту сидел молча, оставляя Филимонова в полном замешательстве, но затем достал из кармана газету, протянул соседу.

Жирной красной чертой в ней была обведена статья «У колыбели звёздного вещества». Рассказывалось об открытии в институте «Титан», об импульсаторе. «…Эффект обещает быть грандиозным. Учёные подошли к черте, за которой следует эпоха сверхтвёрдых материалов».

Фамилии своей Филимонов не видел. И вдруг где-то в средине: «Инженер Филимонов Николай Авдеевич, создавший импульсатор, и кандидат технических наук Котин Лев Дмитриевич – творец регистратора интенсивности пучка электронов, уже многие годы состоявшего на службе народного хозяйства, могут рассчитывать на благодарную признательность своих соотечественников, а также и всех людей земного шара».

– Позвольте, что же это? – повернулся к Котину Филимонов.

– Чем вы недовольны? Здесь что-нибудь не так? – проговорил Котин ледяным, почти презрительным тоном. При этом он с силой толкнул ящик стола, поднялся и направился к двери. И уже на пороге, принимая позу непонятого, но гордого сознанием своей правоты человека, проговорил:

– Вы, наверное, полагаете, мой регистратор – приборчик так себе, пустяковый, вы могли бы обойтись и без него. Может быть. Но тут важно другое: всё написанное – правда. Вы создали импульсатор, я – регистратор. И что написано пером – не вырубишь топором. Я застолбил ваше авторство, и своё – тоже.

* * *

Остались ещё и в наше время забытые Богом уголки природы. Не коснулась их железная рука цивилизации, обошёл стороной человек. В такой уголок залетел вертолёт с бригадой учёных. И, может быть, академик Буранов, опираясь на плечо сопровождавшей его Дарьи Петровны, первым из людей ступил на песчаный жёлтый пятачок на берегу Аральского моря – и, как только открыл дверцу вертолёта, подивился искусству пилота, так ловко сумевшему среди нагромождения камней приземлиться на ровную площадку и удержать машину под сильными ударами ветра.

Море злилось и швыряло на камни волны. Разбиваясь ещё вдалеке от берега, они устремляли к людям пенистые рукава жёлто-зелёной воды, но, достигнув кромки земли, покорно сникали у ног людей и возвращались в море присмиревшие.

С помощью двух инженеров Филимонов вынес из вертолёта тяжёлые ящики с энергетической установкой, взвалил на плечи треногу, выбрал площадку между камнями и там стал устанавливать сооружение, похожее на каркас палатки.

Здесь, на берегу пустынного моря, вдали от населённых пунктов и любопытных глаз, начиналось второе испытание импульсатора; вернее сказать, проверялась в деле побочная способность прибора, его свойство разрушать и воспламенять радиоустройства на расстоянии. Эта удивительная, почти фантастическая «профессия» импульсатора, созданного для изменения сетки молекул в расплавленных фракциях полиметаллических соединений, была случайно обнаружена во время испытаний прибора под Москвой на металлургическом заводе. Там рядом с плавильным агрегатом, мигая сигнальными огнями, работали радио и телеприёмник. В момент, когда Филимонов, нацелив прибор в расплавленную массу металла, включил его, радио и телеприёмник загорелись. При этом раздался треск, похожий на небольшой взрыв.

…Ольга, бывшая в группе учёных, и вездесущий Зяблик устраивали поблизости на камне раскладное креслице для руководителя испытаний академика Буранова. Старик недомогал, боялся простуды и на испытания поехал только потому, что действия прибора в так называемых «естественных условиях» пожелал видеть глава правительства Алексей Николаевич. Врач категорически запрещал, пугал воспалением лёгких, но Дарья Петровна взяла на себя все хлопоты о престарелом учёном.

Буранов сидел на креслице и смотрел в небо.

– Вы куда смотрите? – выступил из-за камня Зяблик. – На север надо смотреть, на север.

– А?.. На север? Конечно, они полетят с севера. Мы тоже летели с севера.

Александр Иванович то говорил чётко, внятно, то бормотал под нос, сникал. Он покорно позволял Ольге ухаживать за собой, и взгляд его, как это бывает у глубоких стариков, временами тускнел, затухал, но вот где-то недалеко раздался голос Зяблика: что-то недоброе, нетерпеливое и насмешливое послышалось в его словах; старик приподнял голову, взор оживился интересом к окружающему.

– Пойдите к вертолёту! – сказал академик Зяблику. – Там помогайте, там.

Прибор установлен. Подключён электродвигатель. Передвижная электростанция уместилась в три ящика, каждый из которых могут нести два человека. И сам прибор с треногой весит сто килограммов – тоже под силу двум здоровым парням!

У Николая чешутся руки, – хоть на секунду бы включить импульсатор, услышать знакомый треск внутри фильеры, венчик голубого свечения на выходе. Но дьявольский луч без нужды не пустишь, – вдруг в воздухе самолет или в невидимой морской дали теплоход, – случится непоправимое. Они потому и избрали такой пустынный уголок для испытаний.

Всё приготовил Николай Филимонов, всё настроил. Ассистенты его и помощники удалились к вертолёту. Стоят в нетерпеливом ожидании. Буранов, усевшись на высоком камне, сидит недвижно, наверное, дремлет. Ольга смотрит то на море, где должен появиться катер, назначенный к испытанию, то в небо – вот-вот из-за нависших над морем туч вынырнет правительственный вертолёт, и на нем сам Алексей Николаевич.

Непривычен для Ольги вид импульсатора, укреплённого на штативе; аппарат вскинул к волнам ствол-фильеру, склонил набок голову – слушает шум моря, как бы желая спросить: чего хотят от него люди? Зачем его сюда привезли?

Филимонов волновался. К прибору подойдёт – вновь сомнения заскребут душу. Ну как не достанет импульсатор до катера, не учинит порухи установленным на нём радио– и электронным аппаратам – самым разным, от карманного до стационарных?

Был один слабый пункт у прибора: застопорила дальность действия. Километровой кое-как достигнуть удалось, а дальше не шла. И как ни бился Филимонов – не давалась. Путь удачи лежал в пучине математических тайн, в дебрях, куда он не знал хода. Удастся ли проторить дорожку – не знал Филимонов, не ведал. Труд предстоящий не страшил, но неизвестность омрачала. Занозой сидело в мозгу сомнение: продерётся ли к цели? А если нет? Километр – это, конечно, кое-что, но – мало.

– Летит! Алексей Николаевич летит! Ольга схватила за руку, тянет Николая.

– И вам встречать надо. Представьтесь Алексею Николаевичу.

И на ходу, захлёбываясь от восторга, сшибаясь под вихрем, поднятым падающим с неба огромным сверкающим вертолётом, Ольга успевает прокричать Николаю на ухо:

– Судьба ваша летит. Судьба!

Алексей Николаевич, невысокий, сутуловатый, в сопровождении трёх генералов осторожно сошёл по металлической лестнице, оглядел встречающих. Буранова узнал, подал руку. Рядом с академиком, и даже впереди, находился Зяблик, – чёртом подлетел к главе правительства, тряс руку, спрашивал фамильярно, будто они – товарищи:

– Как долетели? Не шумно ли на вертолёте?

– Ничего, ничего… спасибо, – еле слышно бормотал Алексей Николаевич, отстраняясь от Зяблика, как он только что отстранялся от пахнущей бензином струи воздуха. И думал с тревогой: «Кто он такой? Много тут людей, много».

Алексей Николаевич боялся лишних глаз, его тревожил каждый незнакомый человек. Но Зяблик не торопился выпускать руку высокого человека, поворачивался к нему всем корпусом, продолжал говорить:

– Мы все очень беспокоились…

И Алексей Николаевич, видимо, начинавший терять терпение, отнял руку, повернулся к Буранову:

– Где Филимонов?

– Я здесь, Алексей Николаевич.

– Ах, вот вы! – здравствуйте, Николай Авдеевич! – и, удерживая руку Филимонова в своей руке, повёл изобретателя в сторонку. – Ну, что ваш прибор?.. Буранов звонил мне, – да, ваш импульсатор – молодчина, вот если бы и туда… – он показал в сторону моря, – …и дальше бы. Тогда бы ни ракет не надо, ни снарядов, а этим лучиком… Ж-жик!

– У нас всё готово. Ждём катер.

– Сейчас начнём. Да вы поздоровайтесь с военными, – вон их сколько со мной налетело!

С важными чинами Николай поздоровался сдержанно, – грозный вид военных подлил ему страха, голову прострелила мысль: «Заинтересовались!» И другая мысль тут же выпрыгнула: «Если подведёт прибор, вот конфуз выйдет!»

У одного генерала звёзды на золотом погоне теснились густым рядком, – он хоть и моложе выглядел своих товарищей, но был, видимо, старшим; с Алексеем Николаевичем держался просто, не сгибая перед ним своей молодой стройной фигуры. Пожимая руку Николая, взглянул в глаза дружески, с чувством почтительного уважения. И назвал себя:

– Иван Васильевич. Рад познакомиться.

Николай заметил: чем выше люди, тем они проще.

«Вот сработает прибор, тогда и вовсе, – он тёплым взором оглядывал военных и Председателя Совета Министров, – кончатся мои мытарства. С Ольгой взглядами встретились; она шла рядом и неотрывно смотрела на него. Ольга всё понимала. Сердце её гулко стучало от радостных предчувствий.

Но вот Алексей Николаевич увидел Ольгу. Оторопел от неожиданности. Руки развёл:

– Оля! Оленька!

Он бывал у них в доме, Ольгу знал с детства.

– Ты-то как тут?

Схватил её за руки, привлёк как родную.

– А я… ассистент. С прибором работаю.

– Вот новость! Ну, я рад, очень рад. Ну-ну, Оленька! Показывайте свою игрушку.

В пасмурном небе, в тучах, раздался мощный гул реактивных двигателей. И почти в тот же момент над морем, в километре от берега, повис чёрный брюхатый вертолёт с красными звёздами на боку. Он быстро снижался. И когда колёса его стали касаться волн, под брюхом раскрылись дверки и в тот же миг из чрева показался катер. Волна на минуту скрыла его, потом все увидели небольшой катерок, раскачивающийся на воде. Рядом с ним из чрева вертолёта опустился другой катерок – поменьше. Вертолёт улетел, а на большом катере вскоре заработал двигатель. И так, с работающим двигателем, встал он на якорь. Матросы покинули его и на малом катерке поплыли к берегу. Капитан доложил главе правительства:

– Катер к испытанию готов. Двигатель и моторы задействованы, радиосредства включены.

У него в руках был свёрток; Алексей Николаевич тронул сверток, спросил:

– Схема аппаратуры, установленной на катере?

Капитан кивнул.

– Велено передать в руки руководителю испытаний.

Председатель показал на Филимонова:

– Ему отдайте.

Николай развернул схему и ахнул: каких там устройств не было – от миниатюрного радиопередатчика до крупной судовой радиостанции! В особом отсеке в металлических шкафах располагались компьютеры.

Буранов подозвал Николая, сказал на ухо: «Не торопитесь. Пусть уедут». И показал на маленький катерок, увозивший с собой всех лишних людей, – среди них был и Зяблик, и заместитель министра Бурлак. В трёх-четырех километрах от места испытания над маленьким катером завис грузовой вертолет, принял людей на борт. И когда вертолёт скрылся из глаз, Алексей Николаевич сказал:

– Теперь можно начинать.

Ольга стояла справа от прибора, Филимонов – слева; он повернул выключатель, и синеватый луч застрекотал у среза фильеры. Прошло несколько минут, катер стоял невредимым, импульсы прибора нащупывали жертву.

Наводку проводила Ольга. В наводке скрывалась ещё одна слабость прибора, – импульс должен прямым попаданием коснуться магнитного поля радиоаппарата. Попробуй, нащупай его!

Филимонов терял надежду, которую он лелеял втайне от всех, даже от Ольги, – импульсатор с новыми параметрами, введёнными в него, должен поражать не только радиоаппараты, но и электрические двигатели. Но нет, расчёты не подтверждались, сердце Филимонова сжималось от горестной досады.

И вдруг над катером, над его носовой частью, поднялся белый столбик, раздался взрыв – рвущий ушные перепонки хлопок. И тут же на месте белого столбика вспыхнул огонь. И тишина наступила мгновенно. А катер… Он покачивался на волнах моря и был целёхонек, только шума моторов на нём уже не было. И огонь охватывал носовую часть.

Алексей Николаевич и генералы, и даже академик Буранов, который во время подготовки к взрыву поднялся с креслица, спустился на дно луговины, – все вышли из-за укрытия, заспешили к лодке. И уже в лодке, направляясь к катеру, Алексей Николаевич обнял за плечи Филимонова.

– Вот и инженер Гарин у нас появился. Алексей Толстой написал сказку, а вы её реальностью обернули.

– Дальность, дальность хорошо бы иметь, – важно заметил генерал с густым рядком звёзд на погонах.

– Ну, ну, – заторопились, – осадил их Алексей Николаевич. – Вам бы сразу… чтобы за всю вашу артиллерию работал.

Раздирающая душу картина открылась членам комиссии на катере. Все слабые постройки снесены, в палубной части, там, где находилась рубка радиста и работал электрический мотор, зияла рваная рана. Металл потрескался, изо всех щелей трюма струился чёрный удушливый дым. Пожар охватил весь катер.

Генерал с густыми рядами звёзд выгреб лодку из дымной полосы, поднял над водой вёсла, вопросительно смотрел то на Алексея Николаевича, то на изобретателя.

– Взрыв? О взрыве мне ничего не говорили? – обратил вопрос ко всем сразу.

Филимонов улыбнулся. Сказал:

– Боялся ошибиться, никому не говорил. Кажется, импульсатор не только зажигает радиоаппараты. Если к нему подключить энергетические установки, он даст пучок, способный взорвать электрические двигатели. Вон видите… Они не просто загорелись, а взорвались. Очевидно, импульсатор, повышая температуру внутри обмотки, приводит работающий на больших оборотах двигатель к механическому катаклизму.

– Хорошо! Ну, хорошо! – потирал руки Алексей Николаевич.

Посеревшее от времени и забот лицо Председателя оживилось, в небольших глазах блеснул огонёк задора.

– Это вам подарок, – повернулся он к генералам.

– Волшебник он, ваш изобретатель!

– Почему мой? – изумился Алексей Николаевич. Но тотчас закивал головой: – Да, да – мой. Хотел бы я иметь такого сына. Ну, ничего, достаточно уже и того, что такого сына имеет наша Родина.

Эти слова были сказаны на берегу, и сцену наблюдала Ольга. Она влюблённо смотрела на Филимонова, и по щекам, зардевшимся от волнения, катились слёзы.

Глава четвёртая

Москва вступила в эпоху новой тревожной жизни. В Кремле буйствовал своенравный царь-государь с плебейским именем Никита. При нём считали, что министерства лежат бревном на пути технического прогресса. В бесчисленных апартаментах бесчисленных контор воцарилась холодящая душу тревога. Сотни, тысячи людей почувствовали себя, как в коляске, летящей с горы без лошадей и кучера.

На ветру перемен слетали вывески трестов, бюро, институтов, трещали хребты важных начальников, лишались насиженных мест инспекторы, ревизоры, агенты – массы людей попадали в жернова перестройки, кончали одну жизнь, начинали другую. Газеты печатали статьи с цифрами бездельников, окопавшихся в институтах, научных центрах, назначались комиссии, перетряхивались штаты в райкомах, райисполкомах. Одни министерства упразднялись, другие сливались. На приветствие «Салют!» балагуры отвечали: сольют, сольют. Потом вдруг реформы притормозилисъ.

Столичная жизнь вновь вступала в прежние берега. В этой обстановке Зяблик, чуть было попритихший, снова вздыбил шерсть, развил новую инициативу. Вновь менялось имя института. У входа появилась интригующая вывеска: «”Титан” – институт сверхтвёрдых сплавов». И казалось сотрудникам, что их дом-утюг ещё выше вознёс голову над Москвой-рекой. Выстоял он под ударом лихолетья, ещё живее закипел в нём людской муравейник. Ярко загорелась над институтом счастливая звезда: «импульсатор Филимонова».

О результатах испытаний ходили фантастические слухи. Сам Филимонов не вылезал из своей стальной совершенно секретной комнаты; в коридорах его и Ольгу не поймать – проносились метеорами и на все вопросы отвечали: «Хорошо прошли испытания».

Буранов и Зяблик точно в землю провалились. Уж не арестовали ли их? Но нет, Зяблика видели в министерстве, при встрече с приятелями он махал руками: «Ничего не спрашивайте, не надо меня ни о чём спрашивать!» И делал вид, что страшно торопится. Атмосфера таинственности возвышала и его, кто-то пустил слух, что в числе авторов прибора будет стоять и имя Зяблика.

Исчезновение Буранова – его, говорят, и дома нет, и в больнице он не лежит, – таинственная беготня по министерским коридорам его первого заместителя Зяблика, слухи-утки, летавшие в воздухе, распаляли фантазию институтских, не было в громадном здании уголка, где бы ни возникали новости, одна нелепее другой.

С опасностями свыклись. И никто не придал значения команде, раздавшейся однажды утром: «Начальников отделов, лабораторий и всех докторов наук, член-корров – "свистать" наверх, в конференц-зал».

В директорском кресле сидел заместитель министра по науке и новой технике Бурлак, справа от него – старший научный сотрудник Филимонов, слева – академик Буранов. Зяблика не было за красным столом. Такого не помнят!

Академик не смотрел на входивших, не отвечал на приветствия – свесил над столом отяжелевшую голову. Поблизости, в первом ряду кресел, сидела Дарья Петровна – его неизменная спутница.

Ким Захарович Бурлак поднял руку, приглашая ко вниманию; он сидел в высоком, специально изготовленном для директора кресле – сидел вальяжно, полуразвалясь; светлый костюм, пёстрый галстук, две волны крашеных тёмных волос скрадывали преклонный возраст – он ещё вполне сходил за крепкого мужчину, немного усталого, обременённого грузом государственных забот, но сохранившего интерес к жизни.

– Прошу внимания, товарищи! Я не могу говорить громко. У меня есть сообщение, позвольте зачитать.

Не поднимаясь, а лишь придав позе деловой характер, заместитель министра стал читать:

«Институт твёрдых сплавов за сорок лет своего существования решил ряд научных проблем, оказавших воздействие на многие отрасли народного хозяйства. Отсюда вышли учёные, составившие ядро отечественной школы специалистов по твёрдым сплавам. Ныне в стране успешно функционирует целая сеть научных центров, создающих новые виды твёрдых материалов, изучающих структуру атомных соединений и кристаллов. Научные центры находятся в городах с сильно развитой металлургической промышленностью, они имеют под рукой базу, благоприятные условия для экспериментов. Именно это обстоятельство послужило причиной крупных открытий, успешных решений фундаментальных проблем, сделанных в последнее время в периферийных центрах. Учитывая это, Коллегия министерства сочла возможным сосредоточить в других институтах программу исследований по твёрдым сплавам, а "Титану" поручить заказ большой государственной важности, выполнение которого отныне явится вашим главным делом. Речь идёт об аппарате Филимонова. Коллегия приняла решение назначить директором института доктора технических наук, академика Филимонова Николая Авдеевича.

– Академика? – раздалось из зала.

– Да, имею удовольствие сообщить: ввиду особой важности открытия товарища Филимонова, ему в порядке исключения, без защиты диссертации, присвоены одновременно учёная степень доктора физико-математических наук и на общем собрании Академии Наук он единогласно избран академиком.

В заключение позвольте поблагодарить Александра Ивановича Буранова за многолетнюю плодотворную работу на посту директора института. Коллегия министерства выносит ему благодарность и награждает ценным подарком.

Скорбный вздох исторгнулся в зале. Так внезапный порыв ветра взрывает тишину, проносится над заснувшей рекой, шевелит окаменевшую крону деревьев. И, вспугнутая внезапным вздохом, дёрнулась белая голова Буранова, – распрямил плечи академик, приподнял над столом грузное, одряхлевшее тело. В щелочках оплывших глаз блеснул огонёк былой силы.

– Логика жизни, – заговорил он властным, чуть дрожащим голосом, – предполагает начало и конец; я подошёл к своей черте; мне нелегко, но я сохраняю твёрдость. Не всех товарищей, стоявших у колыбели «Котла», я вижу здесь, но многие достижения в области науки о твёрдых сплавах достигнуты их умом и их волей. Многое тут сделано их руками.

Академик оглядел простенки, в которых висели портреты основателей «Котла», и все в зале также окинули взглядом знакомые лица подвижников.

– Мы были преданы делу, – продолжал Буранов, – мы отдавали ему все силы. И если мы ещё не все свои замыслы осуществили, в том нет вины: человек, как и металл, имеет свой запас прочности, срок службы.

Буранов закашлялся, Дарья Петровна поднесла воду и таблетки. Но академик мягко отстранил её. Тронул за плечо Филимонова, продолжал хрипловатым севшим голосом:

– Иной преемник моих дел представлялся мне и всем вам, коллеги и друзья. Николай Авдеевич – человек в научных сферах неизвестный и, да простят меня товарищи из министерства, не сведущ в делах института. Но жизнь любит парадоксы. И, хотя парадоксы нередко возникают как следствия трагических ошибок, мы будем верить – на этот раз ошибки не произошло.

Академику стоило больших усилий договорить речь; при последних словах он осел, уронил голову на грудь – затрясся в глухих рыданиях. Дарья Петровна повела его к боковой двери.

Филимонов, оставшийся один на один с переполненным залом, перехватив десятки пронзительных, затаивших тревогу глаз, сказал просто, по-домашнему:

– Доверие, оказанное мне, я постараюсь оправдать делами. Рассчитываю на вашу солидарность и поддержку. Одно могу сказать определённо: всякий, кто стремится принести пользу науке и народу, найдёт во мне верного союзника.

Зяблик и при новом директоре был неотлучен, голосом вкрадчивым, певуче-женственным говорил: «Для вас теперь главное – не погрязнуть в административной суете, не утонуть в текучке». И плотно закрывал за собой дверь кабинета, вёл Филимонова в потайную комнату, оборудованную срочно для секретной работы. Дверь в неё находилась в углу кабинета, заподлицо вписывалась в стену; Зяблик указывал линию, по которой должен подходить хозяин – дверь тогда бесшумно открывалась и так же тихо закрывалась, едва хозяин входил в комнату. Окна здесь с двух сторон заделаны стальной решёткой.

У дальней стены – громадный стол с атлантами на тумбах, а за ним полки и на них модели металлургических машин, агрегатов, отдельные детали и слитки, слитки. Мир «Титана», его вчерашний день и день завтрашний!

У Филимонова забита голова расчётами, – где бы ни был, что бы ни делал, а мозг считает, ищет ходы, варианты – работает. Поднял голову – Зяблик стоит. «Начальник!» – мелькнуло в голове. И хотел подняться, место уступить, но вспомнил: «Я же директор!» В такие минуты думал с досадой: «Какой я директор! Голова не тем занята».

Спросил строго:

– Вам чего, Артур Михайлович?

Про себя решил: «Не нужен мне бурановский угодник, другой заместитель будет».

Мысль ясная, сразу же после назначения пришла в голову, но с переменами не торопился. Успеется, незачем горячку пороть, думал Николай. Да и нет пока подходящей замены.

Но что это? Зяблик кинул портфель на край стола, склонился к Филимонову. Дышит в самое ухо, лист бумаги берёт, чертит перед носом директора.

– Вариант первый, Николай Авдеевич. Я был в министерстве, там свои люди, во всем идут навстречу – любая просьба, все заявки – извольте, пожалуйста! Вот варианты.

– Какие варианты?

Зяблик распрямился, обидчиво поджал губы. Левый глаз конвульсивно сощурился, правый тревожно распахнулся – знак сильного нервного возбуждения.

– Николай Авдеевич! – проговорил дрогнувшим от обиды голосом. – Если я вам не нужен, вы так и скажите. Найду место. Министр без дела не оставит. Однако умейте уважать человека, который ради вас же старается. Десятки инстанций, лиц – всех обошёл, квартиру выбивал.

– Благодарю вас, но я не просил.

В голосе директора прозвучала нотка вины, и она не ускользнула от слуха Зяблика, – ему была брошена нить, он ухватился за конец её, продолжал:

– Я ваш заместитель, у меня по институту дел невпроворот, но вы учёный, вам недосуг заниматься бытом. А быт, сами знаете, – квартира, дача. Вам теперь положено.

«Квартира? – думал между тем Филимонов. – Да, да, – разумеется. Я теперь директор, мне по штату, по положению, по каким-нибудь неписаным законам причитается. Я не знаю этих законов, а он знает. Там «свои люди». У него везде "свои люди"».

– Хорошо, хорошо, квартира мне нужна – хватит, помотался за город, но я вас не просил, – продолжал Николай с твёрдостью в голосе.

– У меня, наконец, есть обязанности, – с явной досадой проговорил Зяблик, – и я привык выполнять их без напоминаний. Мне странно слышать от вас нотации. Дело так хорошо устроилось, – вот они, два варианта. Посмотрите, пожалуйста, и я удалюсь. Могу и совсем покинуть институт!

Зяблик подвинул к Филимонову два листа, на них изображались планы квартир. Николай то на первый план взгляд скосит, то на второй. На первом изображались пять комнат, лоджия, просторный, в три метра шириной, коридор. «Зачем мне такая, – подумал Филимонов и почувствовал стыд за одну только возможность занять одному большую квартиру. – Незачем она мне».

Он резко двинул листок в сторону, сосредоточился на втором варианте. А тут и того больше – пять, шесть… семь комнат. Две лоджии, два туалета, и даже входа в квартиру два – с площадки одного подъезда и другого. Поднял недоумённый взгляд на Зяблика: тот сидел прямо, гордо откинув голову, и сиял, именно сиял, потому что и в позе его, и в жёлтых подрагивающих глазах светилось торжество, сознание силы своей и власти.

– Мне такая? – спросил Николай,

– Вам.

– Зачем?

Зяблик поднялся и в негодовании заходил по комнате.

– Вам не нравится? – склонился он над планом.

– Нравится. Но я одинок, зачем мне такая площадь? И потом два входа, два туалета, – бывают разве и такие квартиры?

Зяблик засиял, замотал головой; на сытом румяном лице разлилась улыбка, и маленькие глазки совсем утонули в жирных складках, одни желтые полоски блестели победно.

– Бывают, Николай Авдеевич, ещё и не такие бывают: два этажа, бассейн. А что? И бассейн! Разве бассейн – это так уж плохо? Вы, верно, полагаете, что, как прежде, принадлежите сами себе и вольны устраивать собственную жизнь по своему вкусу? А честь науки, престиж государства – о них бы тоже стоило подумать.

– При чём тут престиж государства? – дрогнул голос Филимонова.

– Завтра приедет делегация иностранных учёных, – где вы её примете? Учёный с мировым именем, академик! Тут, знаете, понимать надо!

Зяблик кончиком пальца тронул план семикомнатной квартиры. Не давал передышки молодому директору:

– Много – не мало, Николай Авдеевич, и два входа не помешают. Сегодня вы – один, завтра – семья. Сегодня мир в семье, завтра бои местного значения – вы в одну дверь, жена в другую. Наконец, учёный вы – дай Бог каждому. Имя расти будет, до небес подниматься. Большому кораблю – большое плавание.

Пробегал взглядом квадраты комнат: восемнадцать метров, сорок – наверное, гостиная. Полезная площадь сто пятьдесят метров! Двинул по стеклу лист с планом:

– Нет, Артур Михайлович, не подходит мне такая квартира, жить в ней не сумею, не так, знаете, воспитан.

И встал, давая понять, что разговор окончен, кинул на Зяблика жёсткий быстрый взгляд – решил тут же кончить дело с заместителем.

– Нам с вами, Артур Михайлович, придётся расстаться. Сожалею, но интересы дела…

Сжался от этих слов вчерашний некоронованный хозяин института, но здравого смысла не потерял. Решил обороняться.

– Позвольте, я в институте много лет, мне Александр Иванович доверял.

– Вам Александр Иванович доверял, а у меня вот список лиц, кто может войти в эту вот мою рабочую комнату. Вас в этом списке нет. Пишите заявление, не то я вас уволю по другой статье.