Текст книги "Шальные миллионы"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Книга вторая

Накануне Нового 1993 года генерал-майор милиции Старрок проводил сверхсекретное совещание. Загодя отпустил домой секретаря, дежурного офицера и закрыл на ключ приемную. Отключил все телефоны, тщательно осмотрел двери, окна. Для пущей важности заглянул в ящики стола, на книжные полки, – нет ли подслушивающего аппарата. И только тогда опустился в кресло, оглядел присутствующих. А их было трое, и все трое родственники, Воронины: подполковник милиции Константин, его двоюродная племянница, она же молодая, но уже известная писательница Анна, и его брат Сергей.

Все они были петербуржцы.

Генерал-майор недавно переведен из Санкт-Петербурга в Москву, занял важный пост в министерстве. Дело, для которого он вызвал из Питера Ворониных, начиналось еще на берегах Невы, – кое-кто из важных милицейских персон называл его делом об ивановских миллиардах.

Старрок был взволнован, не мог спокойно сидеть в кресле и говорил бессвязно, глотал слова, комкал мысли.

Положил руку на телефон.

– Сюда почти каждый день из Румынии мне звонит Силай Иванов, просит обеспечить охрану сына, его наследника.

И, обращаясь к подполковнику:

– Ничего, – да, Костя? Там, в Питере, мы бы очень хотели выйти на Силая, – хотя бы узнать, где он живет, но сбылось это только здесь, в Москве. Силай не станет звонить питерскому чиновнику, он позвонил сюда. И назвал меня по имени, будто мы с ним друзья-приятели. Слышишь, Костя? Силай-то, – по имени!.. А если б я, в недавнем прошлом кандидат наук, вздумал бы прийти к нему в Кремль, когда он там восседал в своем кресле, а? Да меня бы на порог приемной не пустили…

Анна не сводила глаз со Старрока, чувствовала и на себе его липкие взгляды. Генерал был возбужден какими-то неожиданно открывшимися обстоятельствами, присутствие красивой девушки еще больше взвинчивало его энергию, и он со все большим воодушевлением произносил свои монологи, красовался генеральским видом.

– Силай умирает, у него сердце, живет на лекарствах и думает только о сыне, наследнике его миллиардов. Но когда я его спросил, кто будет наследовать его состояние, он в трубку захрипел: «Вы тоже поверили газетной болтовне о моих миллиардах?.. Брехня все это! Я улетал спешно, и весь мой багаж уместился в самолете. Я нищий, Старрок, поверьте! Есть небольшие деньги у сына, он их заработал посредническими операциями. Я, конечно, ему помог: указал, где что лежит, дал письма к приятелям – директорам крупных заводов, нефтяных промыслов. И назвал зарубежные фирмы, которые купят нефть и самолеты. Мой Боря и выступил посредником, имел двадцать процентов от каждой сделки. В этом и вся моя вина! Скажи там дуракам из правительства и сволочам-борзописцам: не совершал я финансовых афер, не подписывал банковских бумаг, не получал взяток за Курилы и за сдачу Прибалтики – ничего такого не делал и нет у меня миллиардов. Нет, нет! Слышишь, Старрок? Я умираю и не хочу предстать перед Богом казнокрадом».

За сына боится, – слышите? А сын его в ваших руках, – в твоих, Костя, и в ваших, в ваших, – обращался Старрок то к Сергею, то к Анне.

– В моих? – удивилась девушка. – Но я его редко вижу.

– Я тоже, – пожал плечами капитан.

– Зато вы часто видите его жену, – заерзал в кресле генерал и как-то нехорошо осклабился, и засмеялся один, не поддержанный никем из собеседников. – У меня разведка пасет Золотого Принца, а вы – его Нину. У них же миллиарды! Слышите, не миллион, не десять миллионов, – миллиарды! Это он блажит по поводу нищеты, а сам бумаги подписал, взятки нахватал. Слышите? Деньги надо вернуть народу, а вот как? Затем и позвал вас. Мои мальчики не вхожи ни в номера гостиниц, ни в покои дач, ни в квартиры. Они не имеют такой пропуск, какой имеете вы.

Старрок уставился на Анну.

– Какой пропуск? – спросила она.

Генерал откинулся в кресле, капризно сжал губы.

– Ваш пропуск – ваша молодость, красота и ум. Имидж известной писательницы. Поверьте, это все дорого стоит. У вас ключи, которыми вы откроете любые двери. А, Костя? Что ты скажешь?

Но Костя, опустив голову, молчал, а заговорила снова Анна:

– Да, я с некоторых пор в дружбе с Ниной, но я не могу злоупотреблять доверием друзей.

Старрок вскинулся в кресле, будто его чем-то ударили в бок.

– Костя! – воскликнул он. – Ты слышишь, что она говорит. Скажи ты ей! Я, наконец, приказываю! Иначе она со своим женским капризом завалит нам дело особой государственной важности.

Отеческим, благодушно-ворчливым тоном генерал переводил совещание в регистр доверительной беседы.

– Но товарищ генерал… – начал Костя.

– Не товарищ, а господин, – возвысил голос Старрок.

– Господин генерал! Вы преувеличиваете возможности…

– Ты, Костя, помолчи, я не давал тебе слова. Генерал бравировал фамильярным отношением, давал понять, что они с Костей свои и что, следовательно, вся собравшаяся здесь компания составляет одну семью и должна действовать слаженно. Он таким образом оправдывал и некоторую фривольность. Генерал относился к той категории счастливчиков, которым с воцарением демократов свалились сразу и чины, и должности, и большие зарплаты. Вчерашний кандидат наук, попавший в генералы и в столичный, чуть ли не кремлевский кабинет, он еще не мог справиться с накатившим счастьем, увлекался, зарывался, выглядел иногда смешным и ненатуральным. И это особенно бросалось в глаза его слушателям, людям по своей природе далеким от всякой игры и позы.

Подполковник и капитан сидели смирно, слушали. Они, как люди служивые, готовы были выполнить задание. Сергей тоже состоял теперь в питерской милиции. Но Анна!.. Ей Старрок еще вчера по телефону предложил службу и погоны офицера, но Анна отказалась: «Народу готова служить, но мои силы малы и знаний у меня нет. Боюсь, что вы меня переоцениваете». – «А вот об этом мы поговорим завтра, и я бы хотел пригласить вас, если не возражаете».

И вот Анна здесь, на совещании. Пока она ничего не понимала: Силай Иванов болен, его сыну кто-то угрожает, но какова ее-то, Анина, роль?

– Перейдем к делу, – заговорил Старрок. – Над Золотым Принцем нависла опасность. Его могут увезти у нас из-под носа. Я еще работал в Питере, когда Малыш, глава могущественной мафии, начал «пасти» Макса – блюстителя основной и тайной квартир Иванова. Макс имеет трех сыновей и семерых внуков, – скорее всего, мафиози станут шантажировать старика, возьмут под прицел членов его семейства. Наконец, пустят в ход большие деньги, подкупят. Малыш умен, как тысяча змей, и коварен. А он, Макс, что угодно может сделать с Золотым Принцем. И тогда миллиарды семьи Иванова после смерти Силая будут заморожены в иностранных банках, а потом самым таинственным образом, как это не раз уже бывало, окажутся в кармане Малыша. Словом, нужно принять срочные меры. Какие это будут меры, можно определить там, в конкретной обстановке. Силай сейчас в Румынии, живет на своей роскошной вилле, которую он недавно приобрел у родственника румынского экс-короля Михая и назвал на наш русский лад «Шалашом». Под крышей «Шалаша» кому-то из вас – а лучше бы всем троим – и следует поселиться.

Анна слушала генерала со вниманием, но длинная витиеватая речь его утомляла. Начинало казаться, что Старрок не знает конкретного плана действий.

Анюта думала: мафия и с ней может поступить, как с Золотым Принцем, она ведь тоже «золотая принцесса» и однажды уже побывала в гостях у грузин. «Надо все свои дела обговорить с Костей, нужна конспирация, какая-то защита».

И впервые с ощутимой ясностью она поняла драму людей, живущих в слабом, разваливающемся государстве. Бедных, немощных постигает жалкое прозябание, а тем, кому засветила фортуна, угрожают воры, банды, коварные и вездесущие мафиози.

– Вы о чем-то задумались, сударыня? – привел ее в чувство Старрок. – На вас мы возлагаем особые надежды. Вы на равных с женой Иванова, вхожи всюду, куда ступает и ее нога, сможете сыграть главную роль в заключительном акте нашего спектакля.

– А если не смогу, наконец, не захочу?

– Почему?

– Потому что мы подруги.

– Вы подружки, – да, но вы, может быть, не представляете, о чем мы ведем тут речь. Силай Иванов обокрал не вас, не меня, не вот его, – он показал на Костю, – он обворовал народ, вывез за границу Братскую ГЭС или две тысячи стоквартирных домов – целый большой город! Вам этого мало? Вы не хотите вернуть все это своему государству, народу?

– Я, во-первых, не представляю, как можно эти богатства вернуть народу, а во-вторых – где гарантия, что миллиарды, которые мы отнимем, не попадут в карман другого такого же Иванова?

– Ну это, милая моя, – развел руки Старрок, – уже наша забота! Одно вам скажу, – и это вы должны запомнить: или мы накроем миллиарды Иванова, или их из-под носа у нас выдернет Малыш, а может, закордонные банкиры. Я сколотил легион, – ваш, воронинский отряд будет в авангарде. Командовать отрядом назначаю подполковника Воронина…

Совещание длилось долго, а когда Воронины вышли из министерства, Костя сказал:

– Вы оба в Москве впервые. Пойдемте-ка пешком, будем знакомиться с матушкой-столицей.

– Не знаю, как вы, – заговорил Сергей, – а я так и не понял, чего от нас хотят.

– Пока этого и он, Старрок, не вполне понимает. Идет разборка мафий, война банков, и кто тут за кем бежит, понять трудно. И что за фрукт сам Старрок, какому богу он служит – это тоже неизвестно. Но все мы знаем: Советский Союз рухнул, а Россия еще не встала на ноги, служить в наше время приходится лицам. Однако и то верно: мы ведь с вами не лыком шиты, одно слово – казаки!

Магическое это слово взбодрило Ворониных, они заулыбались и прибавили шагу.

Единственный сын и наследник умирающего Силая Иванова отмечал день рождения, – Борису исполнилось двадцать пять лет. Но именно в этот день с ним стали происходить необыкновенные, почти фантастические злоключения. И начались они с того, что за час до съезда гостей он в своей квартире на Литейном проспекте встретил гуляющих по комнатам жену свою Нину и ее подругу Анну.

– Вы?.. Здесь?.. – удивился Иванов, войдя в библиотеку и застав молодых особ у книжных полок.

– Как видишь, – улыбнулась Нина, – с вашего позволения.

– С моего?

– А чьего же? В этой квартире может появиться человек только с твоего разрешения. Я тут не хозяйка, и вообще…

– Да-да, что я говорю… – смешался Иванов и стал здороваться с Анютой, которую он несколько раз видел и которая его интересовала особенно; она нравилась ему все больше и больше, однако, памятуя усвоенную с детства манеру прятать свои мысли и чувства и всякого человека встречать одной и той же улыбкой, он и к Анне не выказывал интереса и, помнится даже, не говорил ей приличествующих комплиментов, на которые был всегда горазд.

Сейчас же Иванов забыл о своей привычке дозировать вежливость, – широко раскрыл глаза и выпрямился точно перед генералом, и что-то проговорил бессвязное, явно пораженный и обескураженный красотою девушки.

– Вы казачка с Дона. Я помню. Да-да, с Дона, – говорил он, точно столетний дед, кивая головой.

Она наклонилась к нему и говорила нарочито громко, лукаво посверкивая своими синими, как майское небо, глазами. Анюта от природы обладала чувством юмора, мгновенно улавливала смешную ситуацию и не отказывала себе в удовольствии углубить ее, привнести в нее свою долю.

– Вы не ошиблись, я жила на Дону. У нас там все казаки.

– Читал вашу книгу, – вот она. – Он прошел к письменному столу и поднял над головой книгу Анны. – Изумительная, честное слово! Я читал Шолохова, – не понимаю его, не люблю, а ваши рассказы, – он еще выше поднял книгу, – я читал их два раза.

– Два раза? – удивилась Нина. – Для тебя это очень странно, ты и вообще-то книг не читаешь, а эту – два раза!..

Нина проговорила эти слова со смешанным чувством изумления и тревоги, – взгляд ее был растерянный, и Анюта подумала: «Ну вот, еще вздумает ревновать!» Она помнила наставления Кости держаться ближе к Ивановым, и чем ближе, тем лучше. Но если возникнет ревность?..

– Вы льстите мне, мой слабый талант не заслуживает такого внимания.

И это были слова, которые, как холодный душ, остудили энтузиазм Иванова, блеск в его глазах потух, он вежливо поклонился.

– Да-да. Угу. Так, пожалуйста, милости прошу, будьте как дома.

Слова эти ничего не выражали, но Анна была уязвлена таким неожиданным завершением разговора. Она не знала, что Иванов вдруг вспомнил о необходимости держать свой характер и мгновенно набросил на себя маску. Он был убежден, что эта «деревенская дурочка», хотя она и написала книгу, никуда не уйдет, раз попала в круг его зрения. Но какую тактику избрать по отношении к ней, он пока не знал.

Иванов, хотя и был молод, – недавно вылупился из юношеской бесшабашной жизни, – однако всерьез думал, что уже вполне научился за своей улыбкой и «разоружающей», как сказал однажды его дед раввин, вежливостью прятать свои истинные намерения. Из науки деда следовало: надо научиться прятать свои истинные намерения, загонять как можно глубже в тайники души мысли и чувства, – и тогда ты обретешь силу.

– Но какие же намерения, – спрашивал он деда, – можно показывать людям?

– А те, которые им могут понравиться. Только приятные всем мысли и чувства люди должны от тебя слышать и видеть на твоем лице.

Сейчас Иванов мучительно соображал: «Когда же он разрешил Максу пустить в квартиру на Литейном Нину и Анну? Забыл!.. Что со мной происходит?..»

Едва только вышел хозяин из библиотеки, как сюда вошел молодой, атлетического склада человек и почти с порога громко представился:

– Ратмир!

Скорым шагом приблизился к дамам и без жеманства, почти развязно пожал руку Нине, а затем, пристрастно заглядывая в глаза Анне, проговорил:

– А вы Аксинья. Шолоховская Аксинья. Так я говорю?

– И совсем не так, – возразила Нина. – Ее зовут Анна, она моя подруга.

– Да, Анна. Знаю. Вон на столе у шефа ваша книга, я читал рассказы, – вы пишете лучше Шолохова, уж верьте, – это я вам говорю.

– А вы читали Шолохова? – спросила Анюта. Она уже знала, что в окружении Иванова, хотя и слышали о Шолохове, но никто его не читал, – даже «Тихого Дона», – и все его ругали. И этот завертел головой…

– Да, читал. Проходили в школе. Он написал один роман за всю жизнь. А сорок лет потом охотился, рыбачил и – пил. Шолохов – пьяница, я знаю. Но это еще грех небольшой. Джек Лондон тоже пил, и Хемингуэй. Этот говорил: «Хороший писатель – это пьющий писатель, а пьющий писатель – это хороший писатель». Да-да, я знаю. В нашей семье любят литературу. Наслышался. Теперь вот и вы… Можно сказать, лично знакомы. Впервые так близко…

– Шолохов много чего написал, – перебила Анна. – И «Поднятую целину», и «Донские рассказы»…

– Да, писал, но ваши рассказы лучше.

– Я написала повесть.

– Все равно. Девушка любит, но он женат. «Парней так много холостых, а я люблю женатого». Нет, здорово. Молодец!

Из гостиной, куда была открыта дверь, послышался мелодичный сигнал.

– Ах, гости! – всплеснул руками Ратмир. – Надо встречать.

Извинившись, ушел, а Нина о нем заметила:

– Главный человек при Иванове. Борис о нем говорит: «Ратмир – голова, он все знает и все умеет». Он и юрист, и экономист, он и охранник. А вообще-то в них не разберешься. Я только по интонации голосов и по тому, кто и как говорит с Ивановым, могу судить о степени их важности. Вначале думала, – Макс главный, но потом, присмотревшись, решила: главный – этот, Ратмир. Интересный мужик, тебе не кажется?

– Я заметила, они все молодые. Четырех, пятерых видела ивановцев, – все молодые! Кроме Макса.

– Да, у них у всех отцы были шишки. Кто в министерстве работал, кто в Госплане. Они сынам своим передали связи, и эти похваляются: «Мы знаем, где и что лежит». У каждого толстая записная книжка, карманный компьютер, и там фамилий – тьма.

– А Иванов? Ему, наверное, все шишки знакомы?

– Да. Многих отец его на должность поставил, но Иванов сам никому не звонит и редко куда ездит по делам. Все его дела другие проворачивают. Он им много платит, это для того, чтобы их не перекупили. И в других странах сидят его люди. В Америке – Фридман, в Англии – Зусманович… И названивают отовсюду: из гостиниц, от друзей и, конечно же, из этой квартиры. Тут у них главный штаб. Они потому и меня сюда не пускали.

Слушала Анна болтовню подружки, а сама думала: «Ничего такого и в помине нет у нас, на Дону. И жизнь там хотя и простая, бедная, но не в пример лучше здешней. Есть, конечно, и на хуторе хлопоты, волнения, но все там иначе, а здесь – как на пожаре или на катере, который плыл, плыл, да вдруг перевернулся».

Осматривала книги, поднималась на ступеньки лестницы, ведущей на второй этаж.

– Там тоже квартира?

– Да, мы сейчас и туда пойдем.

Поднялась Нина, толкнулась в дверь и поняла: она тут не хозяйка. Видимо, был приказ допустить их только в библиотеку. О втором этаже много слышала: там кабинет Иванова, спальня, бильярдная. А еще будто бы рядом с бильярдной расположена комната для особо важных гостей. Комната сугубо интимная, она это поняла по разным ухмылкам да намекам ивановцев.

– Я и не знала, что такие квартиры бывают, – говорила Анна, спускаясь вниз.

– И никакая это не квартира, – с явным раздражением и обидой за то, что не все здесь ей позволено, отвечала Нина. – Целое крыло старого здания в два этажа оттяпали, дворцовая мебель… Где ее брали, одному Богу известно да некоему архитектору. Сама видела, как Иванов выписывал строителям чек на пятьдесят тысяч долларов. И на листке чертил, где и как в Чикаго найти банк и к кому обратиться. Там, в этом банке, дальний родственник матери Иванова. Ох, подружка, я в их дела попробовала сунуться, да скоро запуталась, как рыба в сетях. Давай лучше посмотрим, какие книги и картины понатащил сюда Иванов. Вот чем он занимается самолично, – книги да картины покупает. Рыщет по городу, а когда багажник наполнится, домой едет, книги раскладывает да картины развешивает.

Ряды книг блестели золотой вязью корешков. Были тут и прижизненные издания Пушкина, Жуковского, Карамзина, другие редкие книги. Анна сделала вывод: Иванов собирал издания старые, ценные и красивые. И еще заметила: преимущество отдается приключениям, авантюрным любовным романам.

Вошел Макс. Со слащавой коварной улыбочкой сказал Нине:

– Прошу. Покажу вам ваши комнаты.

– Поместите нас в одной.

– Извините, для вас – ваша, персональная, а вам, – повернулся он к Анне, – приготовлено жилье рядом с хозяйкой. Пройдемте, пожалуйста.

Через боковую дверь они вышли в коридор, где даже не был слышен шум из гостиной. Затем попали в небольшой холл, а оттуда в апартаменты.

Хозяйке не терпелось увидеть свою обитель, и она, получив ключ, вошла в нее. Анне же Макс сказал:

– Вы будете жить в комнате княжны Таракановой.

Открыл дверь и пропустил ее вперед.

Какой смысл вкладывали хозяева квартиры в это название, Анна не знала. Комната была мрачноватой, темно-бордовые стены, массивная мебель и сводчатое, в мелкой обрешетке окно подчеркивали сходство с крепостью или кельей монастыря, убранной для проживания опальной царственной особы. Много и других аналогий приходило на ум Анне, и все они были невеселые, даже жутковатые.

Ее и вообще с самого утра начали обуревать тревожные мысли, и думала не о себе – о Косте и Сергее. Они оба знали о намечавшемся торжестве в квартире Иванова, были весь день возбуждены, часто и надолго уединялись, и тонкое чутье Анны говорило ей, что они от нее что-то скрывают. Тревога усилилась после того, как Костя сказал, что в гостях у Иванова будет Малыш – глава самой могущественной и таинственной мафии, орудующей в Москве и Петербурге. В последнее время она наладила связи с заграницей и стала особенно опасной. Из сферы сырьевой базы она переходит в банки, грозит разладить всю финансовую систему государства. Ее стихия – ценные бумаги, валютные аферы.

– Какой он, Малыш? Хотелось бы взглянуть на него, – сказала тогда Анна.

– Представь себе, ничем не похож на злодея. Напротив, кроток и мил, белокур, синеглаз. Славится дьявольски изобретательным умом. Какой-то магнат американский после встречи с ним в Москве звал его к себе, предлагал фантастическое содержание, на что Малыш ему сказал: «Благодарю, сэр, но как раз такое предложение я хотел сделать вам». И еще добавил: «Я русский, мое место в России».

Малыш окончил финансовый институт, работал в банке, а сейчас он и сам глава целой группы коммерческих банков. Ивановский банк тоже входит в систему Малыша. Над входом в эту квартиру вывеска: «Филиал Московского коммерческого банка «Садко»». Малыш любит русские названия. Он вроде бы патриот и частенько своим помощникам говорит: «Вы, шакалы, разграбили Россию, а я работаю на ее возрождение». Шакалы смеются, но однажды одного из них он ударил по лицу, и с тех пор шакалы слушают его с серьезным видом, и никто не может понять, что же это за человек их Малыш. Иванов тоже его не знает и – боится. Однажды о Малыше он сказал: «Бешеношвили». Я спросила, что это значит. Он ответил: «Обыкновенно, – бешеный!»

– Если Иванову миллиарды свалились с неба, а сейчас умножаются его гешефтманами, то Малыш свои дела проворачивает сам. Он дьявол, злой гений.

…Шум в гостиной нарастал, включили музыку, – ужасную, сатанинскую. Видно, уж много собралось людей, но выходить к ним Анне не хотелось. И, к счастью, ее не звали.

Погасила люстру, включила торшер у кресла, – света стало меньше, и комната казалась еще таинственней.

Подошла к окну, потрогала рукой стену возле рамы, обои были из шелковой ткани. «Это, наверное, и есть штофные обои. И орнамент явно восточный, видно, индийский или иранский. Мало у меня знаний, – думала Анюта, – вот и рисунок распознать не могу, – чей? Из какой страны?..»

Из-за крыш домов вонзалась в небо игла Петропавловской крепости, во дворе при свете льющихся из окон огней играли дети. Дворик ухожен, обсажен деревьями, под окнами много автомобилей. «Вот жизнь городская, – вяло текли мысли, – дети с младенчества не видят полей, лесов, не знают, как широко и вольно катит под луной свои воды батюшка-Дон и как луна, воспламеняя блеском холодного серебра дорогу, стелет ее с того берега к ней на хутор».

И снова задавалась вопросом: «Хорошо ли сделала, сменив свою прежнюю жизнь на нынешнюю, городскую?..» Вопрос не мучил, не давил, – являлся как бы машинально. В Питере ей открылся мир большой жизни, здесь все под стать ее самым смелым мечтаниям: гордый своим величием град Петра, его люди, дворцы, Нева… Ее лишь тревожило и томило неведомое, тайное и, главное, неподвластное ей течение всех обстоятельств.

Одно утешает: и Костя рядом, и Нина, а теперь вот и Сергей. Старрок на днях позвонил ему, поздравил с присвоением очередного звания, – он теперь майор и так же, как и Костя, назначен частным детективом. У него с Костей все больше общих тайн, даже от нее, Анюты. Тайны дразнят разум, – Анюте хочется все знать, она тоже в их игре, ей на днях снова предлагали работать в милиции, и погоны офицерские, но она отказалась. Берегла свободу, независимость, – и были моменты, когда бы очень хотелось выйти из этой игры, снова «втиснуть» себя в писательский режим.

Смотрела во двор и в каждом мужчине искала Костю. Поймав себя на этой мысли, улыбнулась. Отношения с Костей тоже непросты. Стремление друг к другу, а может быть, и зарождающаяся любовь. С ее стороны трепетная, с привкусом боли и тревоги. Наверное, такою бывает любовь материнская. Но ведь опять та же ситуация, – он женат. Неужели это ее крест?

Не слышала, как открылась дверь и на пороге появилась Нина с молодым человеком. На круглом луноподобном лице его блуждала неуместная радостная улыбка. Ему было лет двадцать шесть, но, казалось, он моложе. «Шалопай какой-то», – подумала Анна.

Она сидела в кресле под торшером, а Шалопай вялым ленивым шагом пересекал ковер, и теперь уже Анна хорошо видела его широко раскрытые немигающие глаза. Он шел и будто удивлялся: «Как это такое диво тут очутилось?»

– Ай-яй! Такая красота, а вы ее прячете. Нехорошо, не прощу Иванову.

Банальная фамильярность смутила Анну, она хотела было встать, приготовиться к обороне, но продолжала сидеть. И когда Шалопай хотел погладить ее волосы, отвела его руку, негромко, но властно проговорила:

– Садитесь, сударь!

И показала на кресло по ту сторону торшера.

Опустился в кресло, не сводя глаз с Анны. А Нина, преодолев минутную растерянность, с несвойственной для нее робостью представила:

– Моя подруга Анна Воронина. Писательница.

– О-о, это новость! В наш милый шалманчик залетают и такие птички! Но, может, молодая поэтесса только пробует силы? Я знал девчонок, которые кропают стишата. «Я какая-т не такая, ты какой-т не такой…» А?..

– Писательница! – проговорила с твердостью Нина. – Известная на всю страну. А ваш тон и ерничество неуместны. Перед вами моя подруга.

– Ну-ну, – заговорил вдруг строго Шалопай. И улыбка слетела с его лица. И в темных синеватых глазах сверкнул властный холодный огонек. И уже другим, почтительным тоном, наклонившись к Анне, продолжал:

– Я, кажется, ошибся адресом. Ладно, не буду. Поднял вверх руки. – У нас тут летают птахи одного пошиба, не мудрено и спутать. Там, в гостиной, у одного парня на коленях сидит в мини-юбочке академик. Почти Заславская, только на семьдесят лет моложе. А вообще-то мы все тут академики. Доставайте блокнотик, записывайте. Вы тут такой сюжетик увидите…

Речь его была бессвязной, глуповатой, – он не хотел круто менять своего тона, но и не мог остроумно выйти из неловкого положения, и лишь интонации голоса говорили об ином, почтительном отношении к собеседнице. Выручил его Иванов, он как-то тихо, незаметно появился в комнате. Стоял у косяка двери, роняя голову то на левое плечо, то на правое. Смотрел на Анну, но как-то так, отрешенно. Стоял недвижно, словно призрак, и молчал.

Нина подошла к нему, легонько толкнула в плечо.

– Успел уколоться? Пошел к себе на второй этаж!

– Я? Укололся? Ну нет, я чист как стеклышко. А только звон в голове. И тошнит малость. Не можешь ты мне сказать, с чего бы это тошнота в горле?

Взял Нину за руку, тихо проговорил:

– Ратмир меня кормит, а чем – не знаю. Боюсь его. Подсыплет что-нибудь.

Шалопай буркнул себе под нос:

– Скотина! Теперь и бумаги не подпишет. Все вышли, и Анна осталась одна.

В глубине квартиры, очевидно, в гостиной, где Анна не была, нарастал шум. Хрипло рычала рок-группа, раздавались смех, голоса.

Нина не появлялась. Положение Анны становилось двусмысленным: к гостям ее не звали, хозяева не приходили, – что делать?

Невольно ей приходилось играть роль капризной, обиженной гостьи, ждущей объяснений или разъяснений. Наконец, и страх заползал в душу. Что еще придумают Иванов, Шалопай?.. Пиршество только начинается, а когда они все перепьются?..

За окном сгустилась тьма, дворик опустел. Дети улетучились разом, словно их сдуло ветром. Реже въезжали и выезжали машины, торопко разбегались по подъездам женщины с сумками, мужчины с портфелями и «дипломатами». Подозрительно маячили за углами домов, гаражей силуэты парней. Они будто бы смотрели в сторону ивановской квартиры. Иногда пересекали двор, подходили к трем «жигулям», стоявшим особняком, переговаривались с людьми, сидевшими в машинах. Создавалось впечатление, что они ждут кого-то, к чему-то готовятся. Силуэт одного мужчины показался знакомым. «Костя! – пронзила мысль. И тут же: – Мне он мерещится».

Не дождавшись Нины, пошла в гостиную. Здесь царил полумрак, и никто ее не заметил. Не было ни стола, ни ковра, в натертом до блеска паркете слабо отражался подвесной зеркальный потолок. По углам к креслам и диванам прижались столики на колесах и на на них – вино, фрукты, конфеты. В блещущих золотом заморских упаковках лежали плитки шоколада. Откуда-то вывернулся Иванов, схватил ее за руку. Склонился к уху, тяжело дышал.

– Ага, вы! Я вас представлю.

Подвел к дивану и двум креслам, – на них сидели Шалопай и пожилой дядя с клиновидной бородкой, а на коленях у них девицы, – молоденькие, совсем еще девочки. Голоногие, в юбчонках с большой степенью рекламы и риска. «Негодяи! – подумала Анна. – Школьниц растлевают». Иванов, не обращаясь ни к кому в особенности, сказал:

– Анна Воронина, подруга моей жены.

Шалопай не удостоил Анну взглядом, потянул девицу за край юбки, сказал: «Бестыжая! Пошла вон!..» Пожилой с бородкой стрельнул глазами, едва заметно поклонился.

Анюта, чувствуя как от прилива крови пощипывают кончики ушей, прошла к свободному креслу и села в него. Искала глазами Нину, но той не было. И Иванов, выставив вперед руки, точно слепой, проковылял в коридор, из которого слабо лился зеленоватый свет. Анна сидела одна у стены, где полумрак почти скрывал ее от взгляда любопытных. Людей было много, они двигались словно тени, казались бесплотными, неживыми. Грудились стайками по углам, у диванов и кресел, пили, ели. Покорно и стыдливо жались друг к другу девицы, – все молодые, совсем еще юные, и одеты на один манер: в плотно обтягивающие, лаково блестящие лосины, короткие юбочки, а то и без них, расшитые люриксом, стеклярусом и бисером кофты, кожаные куртки – гладкие, тисненые и с цветным орнаментом, экстравагантные белые, зеленые, красные сапожки.

Все были заняты собой, до других никому не было дела. Спасительно-отвлекающе и оглушительно визжал, хрипел и ударял чем-то тяжелым по листам железа яростный рок-ансамбль, скорее всего заморский. Наши тоже умеют, но пока еще не научились колотить по барабану или медным тарелкам так, чтобы мозги вон вылетали.

Анюта ловила на себе взгляды «мушкетера» с козлиной бородкой, и лупоглазый Шалопай, хотя и не назойливо, не оставлял ее без внимания, поворачивал в ее сторону совиные фары, морщился, точно от зубной боли.

Хотела встать и с независимым видом проследовать в отведенную ей комнату, но как раз в этот момент в дальнем противоположном углу послышались визг девушек, возня, – там, из ярко освещенного коридора выкатилась стайка девчат и за ними мужики и парни. Они хватали девиц на руки, тащили обратно, в глубину коридора, а тех, кто оставался в гостиной, стискивали в мужичий круг, угощали вином, конфетами.

Было неловко, невыносимо оставаться безучастным свидетелем этих странных картин, – Анюта пошла к себе.

– Куда же вы?.. Сейчас начнем танцы!..

Кричала «козлиная борода». Анна посмотрела на него, но не ответила, прошла мимо.

В своей комнате хотела закрыться, но запоров здесь не было. Включила торшер, три бра, люстру, – боялась непрошеного вторжения. Походила взад-вперед по комнате, – тревога и страх нарастали. Иванов укололся. Что это значит? Наркоман? Да, они колются. И Нины нет, с ней сделали то же самое. Однажды в слезах она обронила: «Иванов хочет, чтоб я кололась, а в другой раз говорит: не давайся, не надо, оставайся трезвой и здоровой, всегда здоровой и следи за мной».