Текст книги "Шальные миллионы"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

В слабом свете, лившемся из окна, Анюта различала контуры корабельной сирены. А что если включить ее ночью или на рассвете, когда крепко спят, – вот бы перетрусили братья-разбойники! Ведь она заревет так, что крыша дома поднимется.

Мысль, однажды коснувшаяся сознания, стала обрастать плотью. Встала, нащупала рукой розетку – ее при свете видела, – подтащила сирену, подняла на подоконник. «Хорошо бы в окно просунуть». В нижнем углу оконной рамы одна маленькая секция переплета была забита фанерным листом. Потянула угол – гвоздь подался. Стала отдирать всю сторону, и другие гвозди выходили без шума. Отняла весь лист, пододвинула сирену, вставила раструб в открывшееся гнездо. Проверила длину шнура, – да, его хватает до розетки. «Подожду, когда уснут, и, может, на рассвете включу сирену. Вот, если исправная, и заголосит… Океанская, горластая…»

Радостно забилось сердце. Надежда, надежда… Не зря говорят: надежда умирает последней. Но она не умерла, она есть, моя надежда!

Потянулись часы трудного, мучительного ожидания. Если уж включать сирену, то только в часы предрассветные, в пору, когда они, наругавшись и опившись, будут спать как убитые. Являлся ей вопрос: «Вдруг не заревет, испорчена?» Тогда, думала, скажу им: «У меня денег нет, буду просить у Кости». И они изложат мне свой план. Лишь бы не приставали, не пытались насиловать.

А часы тянулись долго. И огонек напротив горел, и голоса то затихали, то возникали вновь, но брани не слышалось.

Тени остались две. Очевидно, молодой парень уснул или ушел в другую комнату. Одна тень поднялась на стол, вытянулась во весь рост, – рука ткнула форточку, и разговоры стали слышнее. «Это хорошо, мне сам Бог помогает. Сирена заревет им в ухо». И снова, и снова молила Бога, чтобы сирена оказалась исправной и сработала от тока.

Огонек потух. Голоса смолкли. Анна напрягала слух, и ей порой чудилось, что она слышит этих людей.

Откинулась на подушку и думала, думала. «Это меня Бог наказал за того грузина, которого я завлекла в водоворот». Анна не была верующей в строгом смысле слова, но и атеисткой она себя не назвала бы. Веру в Бога считала спасительной для людей: отними у них надежду на жизнь вечную, и они оскудеют духом, потеряют облик человеческий. Анна верила если не в сына Божьего Иисуса Христа, то в самого Бога, под которым почитала Творца всего сущего, незримую неведомую высшую силу, которая все сотворила, всем управляет и контролирует каждый наш шаг. Не раз слышала, как старые люди в станице говорят: «Без Бога ни до порога», «Бог многомилостив и многотерпелив», «Бог все видит, всему ведет счет. И когда придет Страшный суд, с каждого спросит».

Не наивность видит в этих словах Анна, – есть в них некий высший смысл, идущий от мудрости народной. Она и сама верит: ничто не забудется, ничто не простится.

Теперь же думала о своей вине перед Богом. Он, Тариэл, хотя и великий преступник, но судить его дано только людям.

Странное дело: о музейной старухе не вспоминала. Больно уж велик грех этой ведьмы перед миром людским. Да и насилия над ней никто не совершал.

Времени Анна не знала. Слабо лился в замутненные стекла свет, и черная стена леса грозно высилась до неба, оставляя открытой лишь тонкую полоску. Эта полоска то затягивалась тучей, и тогда в комнате наступал полный мрак, а то вновь открывалась, и тогда звезды весело смотрели с вышины и чудилось Анюте, что это сверкающие глазки добрых зверей заглядывают в окно ее темницы.

Неожиданно являлся сон, и девушка словно проваливалась в яму, забывалась, но тут же просыпалась, испуганно приникала к окну, старалась разглядеть признаки начинающегося утра. И снова тянулись минуты и часы ожидания, томившей душу тревоги и страха. «Вдруг не сработает, а если сработает – испугаются ли? Что будут делать?»

Забылась сном, – надолго, а когда очнулась, в окно веселый, туманный гляделся рассвет. Молочным покрывалом оделись кроны деревьев, то там, то здесь из тумана прорезывались и тянулись к небу шапки могучих дубов, тополей, конусообразные верхушки сосен.

Сирена, розетка – все было видно. Разорвала носовой платок, заткнула уши, – эта мысль пришла ей еще вечером, – укрепила раструб в гнезде оконной рамы, – вдруг будет трястись! – сунула в гнездо розетки один конец шнура, перекрестилась, послала молитву Богу, – и сунула второй конец. И – Матерь Божия!.. Что тут началось! Дом задрожал от страшного рева, воздух раскалывался, а рев, казалось, все усиливался. Небывалые в природе, неслыханные децибеллы сдавили голову, острая боль пронзила уши, Анна прижала к ним ладони, отскочила к двери. Но тут же опомнилась, подбежала к окну, – и ей открылась картина, ее поразившая: окно в пристройке вылетело, и из него один за другим посыпались кавказцы. Валились мешками, растопырив руки и ноги, и только один, достигнув земли, вскочил на ноги и опрометью, как заяц, метнулся в лес. «Видно, молодой, – подумала Анна, – но где другие?»

Локтем выбила одно стекло, другое, просунула наружу голову и тут увидела Бидзину и толстяка. Толстяк катался по земле, а Бидзина, прижав руку к правому глазу, бегал из стороны в сторону и то садился, то вскакивал и бежал к стене, и там валился наземь, и снова вскакивал.

Анна поняла: большой и толстый еще больше повредил травмированную руку, а тот, что спас ее от насилия, при падении повредил глаз или голову. И было несомненно: им не до нее, ей можно бежать. Но как? Дверь-то закрыта на замок!

А рев неистовый, неземной продолжался. Казалось, небо разверзлось, и оттуда валятся на землю звездные миры, и они вот-вот столкнутся и произойдет вселенская катастрофа.

Выбив все стекла, схватилась за крестовину рамного переплета и что было сил рванула на себя. И рейки – то ли уже подгнившие, то ли силы Анютины стали так велики – сломались, и открылся проем, в который можно пролезть. Схватила две простыни, связала. Один конец прикрепила к отопительной батарее, другой намотала на руку и полезла наружу. И в одно мгновение очутилась на земле. Глянула на кавказцев: Бидзина, обхватив голову, прижался к стене дома, а толстый, увидев ее, протянул руки, молил о помощи. И Анна подалась к нему, но тут же подумала: «Пистолет!.. Он выстрелит!»

Метнулась за угол дома и тут, у крыльца, увидела свою машину. Вскочила в нее, благо связка запасных ключей оказалась в кармане куртки. Секунда, вторая… – прогрела мотор и осторожно, чтобы двигатель не заглох, тронула. И уже через несколько секунд, набирая скорость, мчалась по проселочной дороге. Не знала куда, в сторону ли Питера, в обратную ли, но – мчалась. И очень скоро выехала на шоссе.

Со стороны дома, где разыгрывалась ее драма, словно раненый зверь продолжала выть корабельная сирена. Детище хитроумного изобретателя, призванное тревожить мир океана, продолжало сотрясать окрестные леса.

Минут через двадцать-тридцать была дома. Костя не спал, сидел у телефона. Подошла к нему, положила руки на плечи.

– Я здесь. Слава Богу!..

Коротко рассказала, что с ней приключилось.

Мелко и противно дрожали руки, – точно кур воровала, – а в ушах отдаленно и назойливо ревел «раненый зверь». Костя по окончании ее рассказа посуровел, заметно побледнел. Бросил только:

– Извини.

И стал звонить. Говорил кому-то:

– В избе лесника грузины. Три человека. Двое ранены. Выезжайте!

И снова, сказав Анюте «извини», бросился к двери. Через минуту он уже выезжал со двора.

Анна смотрела на руки: необычную бледность замечала на них, дрожание продолжалось.

Пошла на второй этаж, бросилась на диван, разрыдалась. И почти билась в истерике. Потеря контроля над собой, телесная слабость пугали ее, но в то же время она слышала, как из глубин ее существа истекают напряжение, муки, терзавшие ее с той страшной минуты, когда кавказцы захватили ее автомобиль. «Чего же я плачу, дурочка», – говорила себе, снова представляя момент, когда она сунула второй конец провода в розетку. Оживали картины паники кавказцев: оглушенные неземным ревом корабельного голоса, они в беспамятстве валились из окна и, покалеченные, метались у стены, не зная, что происходит и куда податься. Им, видно, мерещилась армада милицейских машин, окруживших их и включивших какие-то дьявольские сигналы.

А корабельный голос все оглушал и оглушал… «Неужели и сейчас ревет?» – подумала Анюта. И ей стало смешно и жалко грузин, над которыми она сыграла такую злую шутку.

Пригрелась Анюта под дедушкиной лисьей шубой, подаренной ему еще отцом, уснула. И проспала до вечера. А когда проснулась, первой ее мыслью было: «Где Костя?..»

Спустилась вниз, – здесь ожидала ее учительница английского языка. Было уже поздно, и Анна ее отпустила. Дедушка возился в саду, Полины не было. Анюта приготовила себе чай, сидела у окна, наблюдала за дедом. С тех пор, как ему стали регулярно делать массаж, боли в спине отошли, и он по целым дням пропадал в саду и огороде.

Анюта тоже вышла во двор, осмотрела машину. Как она любила свой автомобиль! И, слава Богу, он был в полной исправности и, казалось, ждал новых приключений.

Костя вернулся в одиннадцатом часу. Довольный, счастливый, сказал Анне:

– Твоих обидчиков взяли. Всех троих. У одного сломана нога и сотрясение мозга, другой при падении ударился головой о забор, выбил глаз. Третий, почти мальчик, чуть не умер от твоей «музыки», все штаны перепачкал. Это – последние бойцы тариэловской банды.

Наблюдая за собой со стороны, фиксируя свою речь, интонации, настроение, Анюта замечала перемены, произошедшие с ее психикой после эпизода с кавказцами. Внешне оставалась тою же, – и даже, как она боялась, седых волос не появилось, и руки перестали дрожать на другой же день, но внутри что-то оборвалось. Улетучилось облачко, соединявшее ее с детством, возле сердца поселилась тяжесть. И улыбка стала другой, – в ней теперь проглядывала легкая грусть и забота.

Никогда так много и упорно не работала. По живым следам писала главу, которую условно назвала «Аленка-заложница», назвала так, чтобы лучше представлять все подробности эпизода и не сбиться на фантазии, а писать все так, как с ней и происходило.

Анна и всегда была реалистом, держалась поближе к жизни, выводила людей, похожих на тех, которые встречались ей, которых она хорошо знала и понимала, и природу изображала донскую – ту, что видела каждый день, – и сама растворялась в ней. Теперь же еще и еще раз убеждалась в правильности своего творческого метода: все частности и детали выходили у нее как живые. И Толстой говорил о «гениальности в деталях», и Чехов пуще огня боялся в своих творениях общих мест, штампов, риторики.

Много и радостно трудилась Анюта в эти дни, и новая ее рукопись подвигалась быстро.

Звонил Костя, рассказывал, что устроил в кооперативном издательстве повесть, ищет художника, но пока еще повесть не прочитали и ничего определенного не говорят.

Вечерами штудировала английский. Читала Диккенса в оригинале. И после занятий старалась удержать преподавательницу, катала ее на автомобиле, охотно болтала с ней на английском.

Дедушка души не чаял в Аннушке. Говорил:

– Внученька моя, – умница! На чужом языке лопочешь, будто и сама не русская. И похорошела тут у нас, одежку модную справила, и все к лицу тебе, – на тельавивзоре бы тебя показывать.

Дедушка Василий хоть и остался сразу же после войны в городе на Неве, который защищал от немцев, – кончил институт, был крупным инженером, – но манера говорить у него сохранилась донская. А к старости он все больше применял обороты первородной, станичной речи, и как его ни поправлял племянник Костя, телевизор он упорно обругивал словом «тельавивзор» и много других забытых в городе русских деревенских слов запускал в свои речения. Анюта любила с ним беседовать, жадно внимала мудрой неторопливости его рассказа. И часто обнимала деда, ласкаясь к нему.

«Унылая пора…»

Уж сентябрь перевалил на вторую половину. Дожди хоть были и не часты, и не долги, но черные тучи по вечерам ползли и ползли со стороны северо-запада и поздним вечером, а то и ночью проливались пока еще робким, неутомительным дождем.

На западную сторону выходили и окна Анны: внизу, в комнате бабушки, и наверху, в кабинете деда. Здесь она наблюдала закаты, одни закаты, – восходов не видела. И это каждодневное расставание с солнцем было грустным и вдохновляющим. Ей казалось, что она видит те самые «воробьиные шаги», на которые каждый вечер убывает день, а потом, когда минет 22 декабря – зимнее солнцестояние, на те же «воробьиные шаги» день станет прибывать.

Солнцеворот времени, незримый, но до боли ощутимый бег жизни. «Увяданья золотом охваченный, я не буду больше молодым…», – повторяла Есенина, его она и еще Марину Цветаеву любила нежной и благодарной любовью. Томики стихов этих поэтов привезла и сюда, и лежали они всегда под рукой.

Костя получил какое-то задание, приезжал редко, и это обстоятельство прибавляло печали. Там, в станице, Анюта легче переносила одиночество. Здесь же в отсутствие Кости томилась желанием новой с ним встречи. Прислушивалась к мыслям, тайному голосу души и сердца, спрашивала себя: что же с ней происходит? Любовь отпустила, ушла. И легче становилось: нет занозы, не кровоточит рана. Новая жизнь, сильные впечатления последних дней, и сам город, такой огромный и прекрасный, и Нева, и море, и все, все, что теперь ее окружает, как бы приподнимало ее над прежней жизнью. И над всем прежним, дорогим и близким поднялась фигура Кости. Он как-то незаметно и властно заслонил всех других и, прежде всего, Олега. Костя волновал ее, она хотела его видеть. Но то ли это чувство, которое называется любовью, – вот чего не могла понять Анюта.

Думы, думы… Нет им конца и завершения, одни загадки и сомнения. И часто напевала: «Парней так много холостых, а я люблю женатого…» Если заходила в лес или гуляла в одиночестве, пела эту песню громко, в голос.

Радовал гонорар за книгу. Большие деньги позволили наладить быт: дом содержать, Полине платить, и учительнице английского, и массажисту… Денег уходило много, цены на продукты все ползли и ползли вверх. Думала о людях, страдала от сознания, что жизнь в стране ухудшается, и было неловко тратить много денег. Недавно она покупала скумбрию холодного копчения. Попросила положить четыре самых крупных. Продавщица тщательно подбирала. Анне понравились тушки, и она попросила добавить еще и еще.

Подошедшая старушка спросила, сколько стоит рыбка. Продавец молчала. Анюта назвала цену – сто девяносто семь рублей. Старушка поблагодарила за то, что ей любезно ответили. Покорно потушила интерес в своих синих глазах и пошла прочь. Прочь пошла и Анна, терзаемая болью и стыдом.

Как жить, когда близкие тебе люди так унижены и обездолены?

Но что делать, она не знала. И скорее бежала домой к дедушке. Вот кого она любила все больше и больше.

Подполковник Константин Воронин приезжал иногда в форме, погонах, входил к Анюте в кабинет, докладывал:

– Страж народа и государства и вашей личной безопасности прибыл.

Устраивали чай или кофе и долго сидели у камина. Вести о книге были неутешительными. Изданную на Волге повесть прочел председатель кооператива и не выразил особого удовольствия. С кислой миной проговорил:

– Повесть как повесть, издать можно, но вряд ли она будет пользоваться большим спросом.

Костя хотел забрать книгу, но издатель задержал.

– Печатать будем. Сказал же вам!.. Вначале дадим небольшой тираж, для пробы.

Видимо, заинтересован был в долларах, которыми расплачивался подполковник.

Кто-то сфотографировал их. Они стояли у стены типографии: Костя – в форме, рослый и прямой, издатель, напротив, – низенький бородач, «шуруп», как будет называть его Константин. И фамилия-то у издателя жуликоватая: Шугалей Алексей Ноевич.

– Что же они издают?

– Видел у них книжки – «Записки Казановы», «Валюта мира», «Анжелика и король».

«С такими книгами, – думала Анюта, – тягаться трудно. Видно, там, на Волге, и читатель другой, и запросы иные».

– Расскажете о новом задании? – спрашивала Анна.

Не сразу и нехотя Костя рассказал о новом деле, которое поручил ему генерал Старрок. Надо было последить за одной красоткой и через нее выйти на Иванова, наследника миллиардов, украденных у нашего государства и уплывших за океан.

– И вы согласились?

– Да, конечно. Дело серьезное, только очень уж трудное. Золотой Принц, или Еврей Иванов, – и так его еще звали, – живет скрытно, прячется от людских взоров, его оберегает свора лакеев, охранников, – и только жена его, молодая красавица, будто бы ведет обычный образ жизни: ходит по магазинам, ресторанам и даже своего автомобиля не имеет. Ситуация непонятная, но все данные нашей разведки говорят об этом. Нужна иная разведка, более глубокая, мне ее и поручают.

– Никогда не думала, что в стране нашей есть такие люди.

– Есть, Анюта. Как та музейная крыса тащила в свою черную сумку сокровища страны, так и отец этого самого Золотого Принца, взобравшись на высочайший пост, сгребал в свой угол миллиарды. Как он это делал, еще мало кто знает, – это тайна за семью замками, – но вот нам и поручается приоткрыть над ней завесу.

Он сказал «нам», видимо, и Анне готовил место в предстоящей операции, и Анюта это его желание услышала.

– Но Принц, – продолжал Костя, – не просто ожидает наследства, – он активно действует: продает рубли за доллары, качает за рубеж миллионы тонн нефти, сотни и тысячи тонн редких металлов. Он посредник, и от каждой сделки имеет двадцать процентов. Но есть подозрение, что посредством сложных махинаций от многих сделок все деньги текут ему в карман.

Потрясенная размахом хищений, Анюта чувствовала боль в сердце, ее особенно угнетало бессилие, невозможность чем-нибудь помочь своему народу, государству, Родине. Скажи ей сейчас: пожертвуй собой, и справедливость восстановится, – она бы и минуты не раздумывала. Но даже и ценой жизни нельзя победить зло.

А Костя продолжал:

– Генерал мне сказал: «Я тебя и в Америку за ним следом пошлю. Понял теперь, какая птица летит к нам в руки?»

Минуту или две молчали.

– Мафии тут сцепились, – объяснял Костя. – Как у нас в Питере. Вчера на Торжковском рынке разборка двух мафий была. Подъехали два десятка машин, во все двери рынка ворвалась сотня молодцов с металлическими прутьями, пятнадцать минут эти прутья свистели над прилавками. Били по арбузам, дыням, помидорам… Поднялась стрельба, одного убили. И как быстро налетели, так же быстро испарились. Милиция опомниться не успела, а их и след простыл.

Анна призадумалась.

– Костя, неужели и вы…

– Я – иное дело. Я свою мафию не знаю, она за прилавками не стоит. И Старрок видит перед собой одного человека, ну – двоих, как и я – Старрока. Но и он, и я нутром чувствуем: мы – орудие мафии, ее инструмент. Однако не на того напали: я выполню роль разведчика, буду служить государству. Ты знаешь, сколько мы с тобой у них изъяли, а много ли себе присвоили? Да ничего. Я только и думаю о том, когда придет время возвращать. И сейчас-то согласился для того, чтобы выследить украденные миллиарды.

– Костя! Ты – герой. Бери меня в свою разведку, – пойду хоть на край света.

В порыве душевного волнения и преданности Анюта поцеловала Костю.

Не было вестей от Олега, – ни звонка, ни писем. Да, признаться, Анюта и не очень ждала. В большие тиражи книги как-то не верилось, а если и пойдут они – пусть идут.

Вставала по-прежнему рано, еще затемно. В полдень, после обеда, ей хотелось спать; дедушка залезал на русскую печку, и она в его кабинете на втором этаже заваливалась на диван. И спала час, а то и полтора, и еще, валяясь на нем, читала Диккенса. Ела понемногу, пила и того меньше, – как прима-балерина берегла свой постоянный, идеальный девичий вес.

Костя приезжал часто, почти каждый день, но теперь в субботние и воскресные дни привозил Амалию. Она приехала с курорта, принимала там мацестинские ванны и заметно приглушила болезнь суставов. Была весела, много говорила и Анюту считала избавительницей от Тариэла.

Однажды Костя приехал поздно вечером, сказал, что останется ночевать, а Анну увел для «серьезного делового» разговора.

И начал без предисловий:

– Завтра начинается операция, которую надо будет продолжить в Америке. И тебе в этой операции отводится едва ли не главная роль.

– Мне?

– Да, тебе.

– Но в чем же она, эта моя роль? Я ведь могу и не справиться.

– Справишься, Аннушка. Уверен, что справишься. Это такая роль, которую только тебе и можно доверить. Завтра в одиннадцать утра в ювелирный на Невском придет одна особа, – ей лет двадцать пять, блондинка, стройна, красива, – с ней надо познакомиться.

– Но я, обыкновенно, не знакомлюсь с людьми на улице, в магазинах. Боюсь, что не сумею.

– Сумеешь, Анюта, надо суметь. Наша работа сродни театральной, нам приходится играть любую роль. Я тебе расскажу, что за птичка залетит в ювелирный магазин. Она жена Золотого Принца. Через нее мы сможем найти ход к нему, разматывать мафиозные клубки.

– Тебе с руки такое дело, ты мужчина, наконец, учился, а я… Нет, я тут не гожусь. Меня оторопь берет, меня тотчас же разгадают.

– Не трусь, Анюта, ты же казачка. Если не ты, то кто же другой пойдет со мной в тыл врага? И дядя Василий – твой дед, и мой отец, – они на фронте дрались как львы, а мы с тобой?.. Да разве мы не русские и не донские?.. Соглашайся, Аннушка, и – в путь. Вперед и только вперед!

– Ладно, Костя, уговорил! Жалко только отрываться от письменного стола, а так-то… Выкладывай свое задание!

– Хорошо, Анюта, я тебе изложу задание, но вначале хочу прочесть одно место из газеты. В Канаде живет племянник последнего русского царя – Тихон Николаевич Куликовский-Романов. Так вот к нему и его жене Ольге Николаевне пришел корреспондент и попросил у них интервью. Много важного, интересного сказали они, но замечательно обращение Ольги Николаевны к нам, казакам. Вот оно:

«Казаки!

Только ваш настоящий, исторический быт, – прямой, честный, православный, – способен стать тем ядром, примером единения, который вернет весь русский народ на исконный исторический путь. После стольких лет лихолетья вы должны прежде всего добиться возврата казачьих земель в общинное пользование. Каждый желающий должен получить в личное пользование надел земли без права продажи…

На казачьей земле живите по казачьим традициям, вместе с атаманом и казачьим кругом. Стройте в станицах церкви и школы, развивайте промыслы, рабочие артели и прочее.

Казаки всегда стояли на страже России, являлись ее щитом, за которым мирно трудился пахарь. Но они были и землепроходцами вроде Ермака, Дежнева, Хабарова и других. Открывали земли, прокладывали пути для шедших им вослед и потомства ради.

Мощный дух кроется в идее казачества!»

– Ты слышишь, Анюта? Ольга Николаевна, наша соотечественница, словно прослышала о наших сборах в разведку, напутствует нас. А теперь подробно изложу тебе план наших действий.

Операцию начали не вдвоем, как уговорились, а втроем, – взяли с собой Олега, приехавшего ночью из аэропорта. Костя поставил перед ним задачу:

– Будь моей тенью, молчи как рыба, мы с тобой – охранники важной особы.

Кивнул на Анну, которую подняла домашняя суматоха, вызванная ночным вторжением Олега.

В город ехали на двух машинах: Анна на своем «форде», Костя с Олегом – сзади на «вольво».

Костя уже знал, что книга на Волге идет все лучше и лучше, теперь ее продают и в Нижнем Новгороде, и в Самаре. Реализовано почти сто тысяч экземпляров. Издатели из многих вариантов обложек выбрали броский интригующий рисунок. Повесть с ним пошла вдвое быстрее. Олег привез десяток таких книг. И Костя решил этот же рисунок предложить своему издателю.

– Куда ты поместил Анютины деньги?

– Открыл счета в банках. Там теперь большая сумма.

Костя сегодня нарядился в «форму номер два»: приклеил рыжую квадратную бороду, надел большие затемненные очки. Но с особым тщанием наряжал он Анну. По принципу – просто, дорого, красиво. Особенно хорош у нее был кроваво-бордовый плащ с белым атласным подбоем. Его они покупали за доллары в недавно открытом французском магазине. На пальцы ей надел два перстня с крупными бриллиантами и на грудь – невообразимо дорогой и красивый кулон. «Так надо, – говорил Костя. – И не перечь».

А еще он дал ей серьги: крупные сапфиры окружены бриллиантами. И такой же перстень. И все в великолепном футляре.

Это была приманка для важной особы.

И вот они в ювелирном магазине. У прилавка уже стояла интересующая их женщина. Костя показал на нее взглядом, кивнул Анюте: «Действуй». И Анна подошла к прилавку, встала рядом с незнакомкой, – та рассматривала перстень. Женщина Анютиных лет была изящна и стройна, имела на редкость длинную шею и красивую головку с аккуратно забранными на затылке темными волосами.

– Вам нравится перстень? – спросила Анюта.

– Да, но камень… Я хотела бы изумруд или сапфир.

– Дайте посмотреть.

И пока Анна не спеша разглядывала перстень, незнакомка краем глаза окинула Анюту, оценила стиль и дороговизну одежды, как завороженная смотрела на Анютины перстни.

– Нет-нет, – сказала Анна, возвращая перстенек, – этот мне не нравится. Простенькая работа, и дешев. У меня есть гарнитур…

Достала из сумки серьги и перстень, подала незнакомке. Та, видимо, понимала в украшениях, благоговейно трогала пальчиками серьги, вынимала их из футляра, разглядывала в свете настольной лампы. Продавщица тоже заинтересовалась, машинально тянула руки то к серьгам, то к перстню, подошли две другие, но Анна неохотно позволяла вынимать изделия из футляра.

– Будете сдавать? – спросила продавщица, – она, видимо, была старшей. – Пройдемте сюда, здесь оценщик.

– Нет, туда я не пойду. Вы лучше скажите примерную цену.

– Ой, не знаю. А сколько вы просите?

– Я платила за них сто тысяч долларов.

– Сто тысяч!.. Таких цен у нас нет, – капризно оттопырив губки, сказала старшая. Но Анна пропустила ее реплику мимо ушей. Беседовала с незнакомкой. Та продолжала разглядывать украшения, примеривала, смотрелась в зеркало. Тем временем продавщица привела мужчину, – молодого, заросшего, как обезьяна.

– Дайте посмотреть! – проговорил он властным тоном.

– Я не буду сдавать.

– Но в таком случае нечего тут их показывать.

– В чем дело? Мы разве не можем поговорить между собой?

Возмутилась и незнакомка.

– Хороши у вас правила торговли: ни с того ни с сего нападать на посетителей.

– Я не нападаю, но если вы пришли покупать, – пожалуйста, мы к вашим услугам. Но как я понял, гражданка…

Произнося эту тираду, он смотрел на серьги и перстень, и постепенно тон его понижался, и слово «гражданка» он произнес почти извиняющимся голосом. И уже совсем мирно проговорил:

– Покажите, что у вас?

Анна протянула ему одну серьгу, он продолжал тянуть руку, но она сказала:

– Смотрите.

Тот понял: она боится выпустить из рук все изделие. Разглядывая его в лупу, он время от времени бросал взгляд на Анну.

– Откуда у вас… эти вещи?

Незнакомка взорвалась:

– Послушайте! Вы не прокурор и оставьте этот свой допрос!

– Да, но я должен знать…

Анна протянула руку:

– Верните серьгу.

– Но позвольте, вы же пришли сдавать. Сколько просите?

– Верните серьгу! – сорвалась на крик незнакомка.

– А вы не хозяйка, и я вас не спрашиваю.

И в этот момент к прилавку подошли Костя и Олег.

– Господин! Вы странно себя ведете, – сказал Костя.

– А вы кто?.. Вам здесь чего нужно?

Костя грозно проговорил:

– Верните серьгу.

Оценщик, хотя и тише, продолжал артачиться. И тогда Костя сунул ему под нос удостоверение личности. Тот быстро вернул серьгу и униженно залепетал:

– Они же сдавать пришли. Я оценщик, готов приобрести. Сто тысяч?.. Я готов заплатить сто тысяч, но должен посмотреть. Вы же понимаете: сто тысяч долларов – не двадцать и не тридцать рублей!

Костя сделал жест Анюте оставить магазин. Поклонился ей. И они оба с Олегом, два богатыря, вышли вслед за женщинами. Незнакомка не хотела расставаться с Анной.

– Я бы купила у вас, но у меня с собой нет таких денег. Завтра деньги будут. Только прежде я бы хотела показать их знакомому ювелиру. Вы не будете возражать?

– Признаться, я не хотела бы продавать этот свой гарнитур. Он и самой мне нравится. Но я помогу вам купить другой, – и не хуже, уверяю вас.

– И тоже сапфировый?

– Может, сапфировый, а может, изумрудный, – не такой дорогой, но тоже хороший.

– Цена меня не смущает, – проговорила незнакомка. – Мне очень нравятся ваши. Я сон потеряю, буду о них думать.

Анюта будто бы случайно распахнула полы плаща. Лайковая юбочка, кулон, вспыхнувший синим цветом, высекли в глазах незнакомки восхищение.

– Вы так красивы и так стильно одеты, – сказала незнакомка.

– Вы нашли те самые слова, которые и я вам хотела сказать, но не успела.

Подала руку незнакомке.

– Меня зовут Анна, а вас?

– Нина. Друзья зовут Нинель.

– Прекрасное имя. В нем много поэзии. Хотите, Нина, я подвезу вас домой?

Анюта раскрыла дверцу автомобиля, пригласила Нину. Та села с ней рядом, и они поехали.

– Это ваш автомобиль?

– Мой.

– Вы счастливая. Я тоже хотела бы, но не умею править.

– Водить автомобиль? Это же проще простого. Могу научить.

– Научить? И вы это серьезно? Я бы с удовольствием, но какой резон вам со мной возиться?

– Вы мне понравились. А у меня здесь в Питере нет подруг. Помните, как в детстве мы говорили: «С тобой я буду дружить, а с тобой не буду…»

Они рассмеялись.

Нина в смотровое зеркало видела «вольво», неотступно следовавший за ними. И за рулем – мужчину с квадратной бородой и в затемненных очках, – того самого, что заступился за них в магазине.

– Аня, за нами следуют те самые… два парня, что приструнили нахала-оценщика.

– Пусть они тебя не смущают. Это мои охранники.

– Охранники? У тебя есть охранники? Но Анечка, если не секрет, кто же ты такая, что тебя охраняют такие крутые парни? И сколько же они стоят?

– Я писательница.

– Писательница? – почти вскричала Нина. – О господи, час от часу не легче. Скажи мне, что ты английская королева, мне легче поверить.

Анюта достала из сумки книжку, подала Нине. Та раскрыла ее и увидела фотографию Анны.

– А-а… И правда. Вот уж никогда не знала, что в таком возрасте можно выбиться в писательницы. Но позволь, разве писатели имеют так много денег, чтобы нанять охранников? Я слышала, писатели бедствуют, как и большинство людей нынче.

– Да, верно. Бедствуют. Но я написала книгу, которая, против моего ожидания, пользуется спросом, ее покупают. Это, конечно, не значит, что умею писать лучше других, – нет, совсем не так. Но читатель находит в моей книге что-то такое, что ему нравится.

– Любовь! – воскликнула Нина. – Тут и думать нечего. «Слезы любви»! Я бы тоже купила такую книгу. А, кстати, где она продается?

– В Петербурге скоро ее будут продавать. Пока же продают в городах на Волге. Но тебе незачем покупать, – возьми на память.