Текст книги "Шальные миллионы"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Но, может, он тебя не любит? Зачем жить с таким?

– Ой, нет. Разводиться не хочет. А почему – об этом я тебе потом расскажу. Тут история длинная и таинственная. Сейчас об этом не хочется. Давай-ка поедим.

Нина все больше загоралась желанием побывать на Дону, и Косте вдруг пришла мысль: «Пусть поедут! В дороге сдружатся сильнее, а там и секреты новые об Иванове узнаем. А если разводиться с ним вздумает, пусть не торопится, а выберет подходящий момент. И Анна ей в этом поможет. Половину имущества отсудить можно».

Выехали ранним утром, в шестом часу, и вечером были в Москве. Из Москвы по Ярославскому шоссе направились в Хотьково, где вблизи деревни Машино, на краю лесного массива, стояла дача Силая Иванова, переехавшего за океан на постоянное жительство. Здесь, на плоской крыше пристройки к даче, была оборудована площадка для посадки вертолета. С нее, на третьи сутки после смещения Силая с его высокого поста, безлунной ночью поднялся вертолет и перенес беглеца в аэропорт, откуда он под чужой фамилией улетал в Нью-Йорк. Дача, квартира, четыре гаража и два новеньких автомобиля остались Борису.

На даче ворота им отворил сторож, а в самой даче встретил главный смотритель всего хозяйства Феликс Арменович Кузнецов. Сюда для Нины вход был открыт, и она чувствовала себя здесь полной хозяйкой.

Хотели было пойти в лес погулять, но Феликс Арменович вежливо заступил дорогу:

– Нина Николаевна, нет охраны, а без нее не велено.

Нина покорилась и пригласила подругу осмотреть дачу.

Анна знала по газетам и по телевидению хозяина этой дачи. Он в прошлом, горбачевском правительстве ведал каким-то наиважнейшим закрытым министерством, под его началом производились и аппараты для космоса, а потом, когда на страну свалилась разрушительная перестройка, ему доверили пост еще более высокий. Неожиданно поднялся шум о ста сорока миллиардах, а потом и еще о каких-то грандиозных аферах с золотом, нефтью, лесом… Просочились слухи о подписях Иванова… Силай зашатался, но усидел в кресле. И тут случился потрясший всю страну заговор. Иванов в нем не участвовал, но после, на каком-то важном собрании, в присутствии Горбачева, вскинув кверху большой палец, сказал: мы всё знали, поскольку там был «наш человек». И выходило, будто и Горбачеву, и ему, Иванову, и другим командирам перестройки был нужен этот заговор. Силая потихоньку сместили и дали возможность подобру-поздорову убраться за кордон. И никто не вспомнил о грандиозных аферах.

Слышала Анна все это, но никогда не думала, что вот так, не во сне, а наяву, увидит хоромы Силая, будет сидеть в его кабинете, как сидит она сейчас, и увидит в освещенном углу глухого забора лежащую овчарку и тень сторожа, идущего вдоль забора с внутренней стороны.

Здесь в кабинете на полу лежал болотного цвета ковер, не толстый, с восточным орнаментом. Нина пояснила:

– Ковер иранский, ручной работы. И все тут – индивидуальные изделия искусных мастеров. И картины, – они из запасников музеев, а иные и со стен сняты, – привезены на время, да так и остались.

– Да уж, – вздохнула Анна. И не сказала, но подумала: одну музейную крысу она повидала. В музеях-то у них свои люди.

На столе лежал фирменный именной блокнот. Открыла наугад – последняя дневниковая запись кончалась словами: «Владыки, не надейтесь на отсрочку, сумейте зло в себе преодолеть».

Положила блокнот на свое место.

Из кабинета в другие помещения вели три двери: одна в туалет и ванную, другая в коридор, а третья в пристройку, где был зал для приемов и бильярдная.

На ночь расположились в комнате Нины, принадлежавшей недавно умершей жене Силая. Венецианское, во всю стену окно выходило на восток, и по утрам можно было наблюдать восходы солнца. Наверное, в ясные дни оно поднималось над кроной гигантского дуба, стоявшего часовым у дачи, и заливало комнату веселым, радующим сердце светом.

Уставшие с дороги подруги быстро уснули, а утром, выпив чаю, выехали из поселка. Ехали по улицам крошечного городка Хотьково, посреди которого на высоком холме возвышался величавый храм, – его недавно реставрировали, и сейчас заканчивались отделочные работы. Храм был поставлен на пути из Москвы в Троице-Сергиеву лавру. Русские цари, ходившие пешком в лавру, останавливались в Хотьково на ночь, молились в этом храме.

Нина рассказывала, Анна жадно ей внимала.

Свернули на кольцевую дорогу, а с нее – на Рязань и покатили дальше на Волгоград. Настроение у спутниц было хорошее: Анюта любила езду на автомобиле, а Нине было тепло и покойно с Анной.

Дорога предстояла дальняя, больше тысячи километров, но шоссе первоклассное. Они двигались по пути, по которому Александр Невский и молодой Дмитрий Донской пешком и на лошадях ходили в орду.

За день не удалось достигнуть Иловли, а затем Каслинской. В предвечерний час невдалеке от небольшого города Михайловка в придорожной чайной спутницы решили перекусить. Поставили машину на площадке перед окном, а сами вошли в чайную. И Нина стоявшему за прилавком молодому парню сказала:

– Угощайте, чем Бог послал.

Парень включил музыку, – адски-шумовую, со всполохами света, – красного, синего, с каким-то дьявольским грохотом и скрежетом железа.

Жестом подозвала парня, крикнула на ухо:

– Музыку не надо! Не надо, говорю!

Парень отошел, но музыку не выключил. И принимать заказ не торопился. Стоял за прилавком, идиотски улыбался. Подождав еще немного, Нина поднялась, стала требовать еду, но парень продолжал загадочно скалить зубы. Путешественницы переглянулись, пошли к выходу. И тут же увидели, как из посадок вывернулись две машины и из них выскочили четверо парней. Трое окружили «форд», а один, ухмыляясь, подошел к девушкам:

– Мое вам, сударыни! Куда путь держите?

И хотел было взять за локоть Анну, но Нина, отстранив подругу, обратилась к парню.

– В чем дело, приятель? Ты, верно, хочешь повеселиться, не так ли? Моя подружка замужем, а я свободна. И, между прочим, покладиста. Что ты мне скажешь?..

Парень положил ей руку на плечо, а Нина нежно похлопала его ладонью по щеке и даже как будто чуть задержала руку у его лица. Но тут случилось совершенно невероятное: парень откинул назад голову и издал душераздирающий крик: «А-а-а!..» И рухнул навзничь. К нему подбежали те трое, что стояли у Анютиной машины, и один из них, подступаясь к Нине, заорал: «Ты убила его!» – «Нет, ребята. Я его не трогала. Вот мои руки – в них ничего нет».

Женщины сели за стол, а парни тормошили упавшего. Кто-то из них крикнул: «Он жив!» Начали мять грудь, кто-то дышал в рот, – приводили в чувство. Анюта испуганно смотрела на Нину, но та сидела спокойно, и бесовские шальные зайчики гуляли в ее глазах. Буфетчик вдруг закричал:

– Милиция! К нам едет наряд милиции!

Три молодца рванулись к машинам, развернулись и по проселочной дороге понеслись к видневшейся вдалеке деревне.

Нина сделала жест рукой: сиди и не волнуйся.

Подъехала милицейская машина. Из нее вышел капитан и подошел к буфетчику. Тот ему что-то сказал, и капитан махнул рукой водителю в сторону деревни. В машине сидело несколько милиционеров.

Капитан подошел к спутницам. Взяв под козырек, попросил документы и, просмотрев их, вежливо вернул.

Нина показала на стул:

– Садитесь, капитан. Мы так испугались, что нам необходимо побыть немного с вами, под вашим крылышком.

– Они вас обидели?

– Хотели, да, видно, судьба нас берегла. Он уж, этот… – Нина показала на лежащего, – схватил меня, а те окружили нашу машину, но тут, видно, Бог за нас вступился.

Капитан лукаво улыбнулся, тихо спросил:

– Вы не помогли ему? Нина подняла руки.

– Пальцем не тронула, да и как могла бы слабая робкая женщина…

Капитан снова улыбнулся, – и было что-то дружеское, доверчивое в его глазах и улыбке.

– А если бы вы и… того… помогли ему, так мы бы вам благодарность объявили. Этот субчик – в розыске. Его фамилия Песков Николай, прозвище – Пепси-Кола. Опасный, убил двух женщин, угнал несколько машин… Сколачивал шайку из деревенских ребят.

– Но он жив, имейте в виду.

– Жив?.. Откуда вы знаете?

– А те дружки пульс щупали.

Капитан склонился над Пепси-Колой, сунул руку под куртку.

– Да, жив.

И стал опорожнять его карманы. Вынул нож, пистолет, толстый бумажник. Сложил преступнику руки и надел наручники. Прошел к телефону, стал звонить.

Потом провожал девушек к машине. Записал московский адрес Нины Ивановой, пожал им руки.

Нина, сделав жест в сторону чайной, сказала:

– Сдается мне, буфетчик тоже с ними, наводчик.

– Спасибо, – поблагодарил капитан.

С десяток километров ехали молча. Анна ждала разъяснений, но Нина не торопилась. Терпение Анюты кончилось. Набрав скорость «сто», спросила:

– Чем ты его угостила?

– Хворый он, время пришло.

– Этот верблюд-то хворый? Рассказывай сказки! Нина рассмеялась.

– Останови машину.

Анна затормозила. Съехала на обочину.

– Перстень видишь? – Нина поднесла ей к носу массивный золотой перстень с крупным бриллиантом.

– Красивый. А что?

– А то, что в нем баллончик с паралитическим газом. Я подношу его к носу и большим пальцем нажимаю вот эту кнопочку… И наступает мгновенный паралич.

– И надолго?

– На семь-восемь часов, но и потом с месяц человек ходит как чумной. Одного баллончика хватает на десять «атак». А у меня их, баллончиков таких, дюжина. Сделаны в Англии по особому заказу.

Анюта вспомнила свой плен в лесной избе, подумала: «Вот, если бы у меня был такой защитник».

– Что, завидуешь? – Нина полюбовалась перстнем. Сняла с пальца. – На! Дарю тебе.

– Ты что, – в своем уме? Такая вещь!

– Да, такая. Всякий бы резидент позавидовал, а тебе дарю. Потому что люблю тебя, вот как люблю!

И Нина схватила Анюту, прижалась к ней, целовала в лоб, щеки, волосы.

– Сумасшедшая! Обмуслякала всю. А перстень не возьму. Он и тебе нужен.

– Мне? – достала с заднего сиденья дорожную сумку, вынула из нее другой перстень, – похожий, но все-таки другой формы. И тоже массивный, с раздувшимися боками. – Видишь? Нашла, о ком беспокоиться. Бери, говорю тебе, и носи. Приспеет момент, – вот как нынешний, – вмиг уймешь кого хочешь.

Анюта взяла подарок и нежно обняла подругу. И они долго сидели так.

Счастлив человек, имеющий хотя бы одного друга!

К переправе через Дон подъехали ночью. Паром не ходил, в очереди стояло несколько машин, – одна из них легковая. Водители спали в кабинах. Молодой парень вышел из легковой, подошел к «форду».

– О, девчонки! Можно посмотреть вашу карету? Никогда еще не видел такой.

Обошел машину, поеживаясь от холода.

– Пустили бы меня к себе, замерз. Анна растворила заднюю дверцу:

– Залезай.

Парень нырнул на сиденье.

– О-о, тепло! А я свой мотор не гоняю, бензин берегу. Он сегодня дорогой… А вы, девочки, откуда?

– Из Петербурга, – отвечала Анна.

– Врешь! Скажи правду.

– И не вру совсем. Из Питера мы. Двое суток едем. А ты откуда? В Каслинской таких не видела.

– Но ты же питерская.

– А и не питерская. Я – Анна Воронина. Слышал, может быть?

– Анюта! Слышал, но встречаться не приходилось. Сергея, брата твоего, знаю. Иловлинский я, Петр Чистяков.

– А я тебя видела. В агропроме начальника возил.

– Точно! Вот история: ты меня знаешь, а я тебя нет.

– Парень-то ты вон какой заметный. Таких за версту видно.

Они громко и долго смеялись. А насмеявшись, Анна сказала:

– Ладно, ребята. Давайте спать.

И прислонилась к дверце, закрыла глаза. Парень и вовсе разлегся на сиденье. А Нина подумала: «Тут, на Дону, другие нравы. И люди другие». И тоже отклонилась к дверце, и задремала. Скоро они уже спали сном младенцев. И тогда только проснулись, когда на переправе послышались голоса, возникло движение.

Петр помогал Анне въехать на паром, бежал возле машины, командовал, куда и как рулить, где прибавить газ, где убавить.

Девушка впервые переезжала переправу, – убедилась, что дело это не такое легкое. Поблагодарила Петра, а узнав, что к обеду он вернется в районный центр, попросила заехать в милицию, разыскать там Сергея.

– У дяди Жени есть телефон.

– Есть, но до Сергея не всегда удается дозвониться.

Проезжали мимо церкви. Анна остановилась и предложила Нине зайти с ней внутрь. Их встретил сторож, – ветхий старичок в казацкой фуражке царских времен, – Григорий Федорович. Завидев Анну, поклонился ей низко, почти до земли.

– Здравствуй, доченька, Аннушка, дай тебе, Господи, счастья, жениха хорошего, и деток здоровеньких, и всяческих благ, и долгой-долгой жизни.

– К чему речь такая, дедушка Григорий?

– От мира всего тебе кланяюсь, от казаков-станичников за хлопоты твои и заботы. Церквушку-то, люди говорят, на твои денежки ставим. Посмотри-ка, что тут за два месяца мастера понаделали. Уж и окна застеклили, и пол настелили, а Олег, всему голова, и по ночам трудится: иконостас, простенки, окаем по купольному основанию – все своими руками расписывает. И все, говорит, за твои денежки, Аннушка. Да вы сюда проходите, к амвону, – вон там, в стружках и спит Олег Филиппович.

Под брезентом в пальто и в шапке спал на древесных пахучих стружках Олег. Анна не стала его будить, сказала сторожу:

– Пусть спит, а когда проснется, скажите, что я приехала.

И подруги по главной улице станицы проехали к дому дяди Жени. Гараж был открыт, и Анна завела в него автомобиль. А когда девушки вышли из гаража, их на крыльце встречал Евгений Владимирович. Выговаривал:

– Ни телеграммы, ни звонка – как снег на голову.

Двоюродный дедушка, как и родной дед Василий, любил Анну даже, кажется, больше сыновей своих. Анна родилась в его доме, росла, училась в школе… Родители ее мотались по стране: то в институте учились, то по распределению в дальних краях работали и дома своего не имели. Анна ездила с ними, но больше жила в Каслинской и Евгения Владимировича называла дядей. В его доме и комната для нее всегда была прибрана. Никому ее не отдавал Евгений Владимирович и после того, как родители Анны отстроили свой дом на хуторе. И неизвестно, где она жила больше, – у себя или у дяди Жени.

Очень понравилась Анютина комната Нине.

– Лучше всяких гостиниц! Прелесть какая! Я буду жить с тобой? Не возражаешь? И спать буду здесь, на диване.

– Э, нет! Спать ты будешь на моей кровати. У нас, казаков, такой закон: гостя сажают в красный угол и кусок ему дают самый лучший.

Нина села на кровать и стала качаться на пружинах. Из окна она видела Дон, лес на том берегу и чистое синее небо. Чуть в стороне, над лесом, занималась заря. Солнце, казалось, вот-вот выкатится из-за черты горизонта и разольет по донской стороне свою тепло-светлую благость. И лес, и Дон, и лодки рыбаков замерли в счастливом ожидании светила.

– Анюта, милая, как тут хорошо! Господи, как хорошо! И какое это для меня счастье, что я к тебе приехала.

Анна повесила подруге на плечо мохнатое полотенце.

– Пойдем в ванную, купать тебя буду.

Потом они сидели за большим дубовым столом в гостиной и ели жареную картошку с луком и салом и с солеными грибами. Дядя Женя достал бутылку вина, но ни Анна, ни Нина пить не стали. Анна заметила, – и это ей особенно понравилось в новой подруге, – Нина не пила спиртное вовсе, и даже в гостинице, когда на нее наседал Иванов, брала только слабое вино, да и то лишь пригубливала.

Впоследствии, когда многое откроется Анне, она узнает и причину такого отношения к спиртному Нины. Поначалу, когда она приехала в Москву на конкурс красоты, устроители конкурса – типы, подобные Иванову, – вечерами в номерах гостиниц и в ресторанах пытались ее напоить, а потом нахально лезли к ней. Тогда она и дала себе слово: в ресторан с подонками не ходить, спиртного не пить ни капли. И в знакомствах быть разборчивой. И сразу же заметила: ее всячески отодвигают в тень, ей заранее отвели место, далекое от призового. И она собралась уже уезжать в Елабугу, как вдруг подвернулся Иванов, – тоже не без устроителей конкурса. Про Иванова шепнули на ухо: «Отец живет в Штатах, миллиардер. Если понравишься ему, будешь жить как королева».

И сказка о богатом отце ее не пленила, и предложение Иванова покататься на автомобиле она отвергла. Иванов не настаивал, был вежлив, не назойлив, предложил сходить с ним в кино.

Встретились в скверике возле памятника Пушкину, – тут же рядом самая лживая из всех газет «Известия» и лучший в Москве кинотеатр «Россия». Словно из-под земли выскочил человек с билетами. И шофер был тут же, рядом. Иванов сказал им: «Закажите столик в театральном кафе».

Смотрели фильм. Иванов сидел смирно, руки не распускал, не цеплялся, и это тоже понравилось Нине. «Или он так скромен, – думала о нем, – или это рассчитанный ход».

Вышли из кинотеатра, и ему на ухо что-то шепнул тот же человек, что принес билеты. Иванов кивнул и предложил Нине поужинать.

Стол был накрыт, – в углу, под пальмой, и рядом стоял официант. Иванов подставил стул Нине. Ели вдвоем, никто им не мешал, и блюд было много, все самые изысканные, дорогие. Холодные закуски, рыба, салаты, икра, язык в желе. Золотом отливали ломтики ананасов, лимона, кисти винограда.

И вина были разные. Иванов спрашивал, что Нина будет пить. Она ответила: «Ничего. Совсем ничего. Я не научилась пить и не желаю учиться».

Настаивать не стал. И сам выпил самую малость. Был вечер, на улицах Москвы горели огни. Иванов попросил разрешения проводить ее, – Нина разрешила.

Подходя к гостинице, думала: «Сейчас увяжется за мной. Все такие, знаю их нравы». Но Иванов в вестибюле стал прощаться. Попросил номер телефона и адрес в Елабуге, тихо проговорил: «Если будете прятаться, найду вас. Вы мне нужны, непременно найду».

Не сразу ушел. Держал руку девушки, говорил: «А эти… которых вы боитесь… – их и надо бояться. Слякоть они, – не люди! Слякоть!» – повторил с нажимом и поклонился. И ушел.

Потом звонил. Приезжал. И Нина доверилась, – села в автомобиль. Катались по Москве. Подъезжали к университету, стояли на Воробьевых горах, откуда открывалась панорама Москвы. «Здесь Герцен и Огарев, – рассказывал Иванов, – давали клятву посвятить свою жизнь России, Родине. Я тоже люблю Россию, – не веришь?..» Нина улыбалась. Почему она должна ему не верить? Россию любят все, и она любит, но только никогда об этом не говорит. А он говорит и еще спрашивает, верит ли она ему. «Странный», – думала тогда Нина. Впрочем, далеко ее мысли не заходили. Иванов вежлив, корректен. Он, кажется, влюблен в нее.

Однажды спросила: «А правда, что ты наследник миллиардера?» – «Кто тебе сказал?» – «Сказали».

Иванов не ответил по существу, а немного спустя проговорил: «Деньги, это, конечно, вещь, но хорошо, если любят человека, а не деньги».

Нина чувствовала, как краска стыда заливает ее щеки. Решила выбраться из неловкого положения. «Не знаю, что такое миллиард». – «В школе тебя учили считать?» – «Учили, но вообразить не могу». – «И не надо воображать. Вообще, лучше, если о деньгах не думают. Я заметил одну такую вещь: если человек глупый и пустой, он больше думает о деньгах. А отец мой, когда я еще был маленький, сказал: «Кто много думает о деньгах, тот их не имеет. О деньгах не надо думать, их надо делать»». – «Делать? – спросила Нина. – Это значит, работать на заводе, в колхозе, – я так понимаю?» Иванов качал головой и улыбался: «Так, так. Наверное, так». Думал он о другом, но о чем – Нина не узнала.

И еще он рассказывал, что отца его не поняли здесь, в России, о нем стали писать гадости в газетах, отец бросил должность и уехал за границу. «Он и меня зовет туда!» Повернулся к Нине, посмотрел ей в глаза: «Ты бы хотела поехать за границу?» Нина пожала плечами: «Не знаю. Если не навсегда, то может быть… Это ведь интересно – посмотреть другие страны».

Месяц Иванов ухаживал за Ниной, на машине ездили в Елабугу, – там Иванов купил родителям Нины кирпичный двухэтажный дом с большим садом, там в церкви они и обвенчались.

И потом все шло хорошо, – они жили на даче недалеко от лавры, до тех пор пока в окружении Иванова не стали появляться те же самые наглые, противные типы, которых Нинель, – ее так теперь называл муж, – встречала на телевидении и в комиссиях по организации конкурса красоты и которых сам же Иванов называл подонками, говорил о них «слякоть». Слякоть эта все больше налипала на Иванова и на все, что его окружало, и Нина поняла, что другого-то мира у Иванова и нет.

Началась полоса отчуждения.

Вспомнила об этом Нина, лежа в ванне, оглядывая немудреные предметы туалета, тесовые стены, – мир, так не походивший на тот, ивановский, и такой близкий, родной, хорошо знакомый с детства и юности.

Еще и еще благодарила судьбу, которая свела ее с Анютой. С ней так тепло, надежно и покойно.

Они хоть и спали ночью всего два-три часа, и надо бы им отдохнуть, но Анюта ждала Олега, а Нина была взволнована новой обстановкой, долго беседовала с Евгением Владимировичем, – он поразил ее своеобычным и метким анализом происходящих в стране событий. Сказал: «Для меня была Россия – держава и остается, куда она денется, а этих американских мальчиков, что забежали в Кремль, – их скоро, как говорит бабушка Анфиса, пымают и – на Колыму, – туда, где наш казак Семен Дежнев земли новые открывал».

Пришел Олег. И Нина, подавая, ему руку, сказала:

– Мы знакомы! В ювелирном магазине вас видела… Про себя же в первую минуту подумала: «Ба! Тот амбал…». Но как только Олег улыбнулся и наклонился в почтительной позе, засомневалась: «На охранника не похож. В церкви спал, – не батюшка ли?» Олег докладывал Анне о делах:

– В церкви работают шесть человек, трудимся в две смены. Плотника и печника посылал в медпункт, – стекла вставили, двери заменили, печки поправили. И в школу дров завезли.

Теперь о книжке. Ее в Самаре, Челябинске и Сибири издают. Я юриста нанял, он денежные дела ведет.

Нина слушала, как завороженная, она лишь сейчас поняла, что можно делать с большими деньгами, но, конечно же, с чистыми, «отмытыми», как говорят в окружении Иванова. Но она еще не знала главного, и об этом главном Олег заговорил с гордостью:

– Поздравляю тебя, Аннушка: ты у нас фабрикант, владеешь двумя заводами – кирпичным и лесопильным. Оба на полную мощность заработали, и хотя прибыль пока небольшая, но больницу мы на нее обустроили. Кирпичи и доски по всем станицам и хуторам в районе развозят. На кирпичном заводе два КамАЗа приобрели, а на лесопилке – КамАЗ с прицепом. В день по два-три рейса делают. Этак, если с год поработаем, сотни новых домов, ферм, скотных дворов построим. И прибыль, конечно, наладим. Дай нам развернуться. Через год-другой мы твои затраты все вернем…

Что-то большое и важное поднималось в душе Нины. Ей и самой бы хотелось поработать и в церкви, и в школе, и в сельской больнице. Вспомнила и о своих собственных деньгах, – о тех, что Иванов давал ей на расходы. Тоже немалых! В иной месяц по пятьсот-шестьсот долларов тратила. Вот если бы на рубли их перевести да пустить на дело! Но тут сразу же обжигала мысль: «Деньги грязные! Их происхождение неведомо. Что скажут люди, если пять-десять тысяч долларов пожертвуешь на детские ясли, на школу, больницу?.. Прокурор вызовет, следователь займется».

И при этих мыслях Нина сникала, словно под холодным душем съеживалась. Нет у нее и Иванова книги, которая бы как на крыльях несла человека по жизни, – нет славы, людской молвы, какая идет по Дону вот о ней, о молодой казачке Анне Ворониной.

В открытую форточку как-то вдруг ворвался звук, похожий на гул самолета.

– Сергей мчит из района, – сказал Олег.

– Сергей?.. На чем? Уж не на вертолете ли?

– Катер у него такой, на реактивном ходу. Турбину вместо двигателя поставил.

Анюта схватила за руку Нину, побежали на берег. Встали на камень, смотрели на пролетающий мимо них катер. Анна махала платком, и Сергей увидел ее, поднял руку и круто развернул катер, – белый пенный шлейф изогнулся за кормой. Сергей причалил, замахал рукой: дескать, спускайтесь. И Анюта, увлекая Нину, побежала по тропинке к реке.

Сергей в форме милицейского капитана подавал девушкам руку, и они вскакивали на борт, усаживались на заднем сиденье, перед которым полукругом возвышался защитный козырек. На носу катера – тоже козырек, а под ним руль, рычаги управления. На бортах – имя: «Резвый».

– Сережа, тебя поздравить, – ты капитан?

– Так точно, с вашего разрешения.

– Познакомься, это моя подруга Нина.

Качнув катер, капитан подошел к козырьку, протянул через него руку.

– Надолго к нам?

– Хотелось бы навсегда.

– Так у нас понравилось?

– Очень. Я в восторге. А это правда, что катер вы сами сделали?

– Катер – нет, а двигатель – сам, или почти сам. Собирали по частям, мне ребята с детской технической станции помогали.

– А он не может взлететь, как самолет?

– Если горючего побольше да моториста хорошего, – пожалуй, может.

Они стояли друг против друга, оба смущались, но оба же и старались не показывать этого. Анюта заметила, что Сережа первый дрогнул, отвел взгляд в сторону, но отходить не торопился, ждал других вопросов. И вопрос последовал:

– Можно мне сесть с вами? Я хочу научиться управлять катером.

– Пожалуйста, это нетрудно.

Капитан подал руку, и Нина, опираясь на нее, по борту перешла в передний отсек. Парень крепко держал руку молодой женщины, и та, благодарно взглянув на него, как бы сказала: «А вы сильный, с вами хорошо».

Стройная, легкая, грациозно опустилась в кресло рядом с мотористом. Сергей багром, прикрепленным к борту, оттолкнул катер, и белоснежное, как чайка, судно – предмет неусыпных забот и гордости капитана Воронина – закачалось на прибежавшей откуда-то донской волне.

День разыгрался чудный, тихий и теплый, окруженный багрянцем и золотом лесов и полей, – такие дни бывают только на Дону в его среднем течении в конце сентября и в начале октября. Лето как бы возвращается вдруг на придонские степи, ласково улыбается людям ввиду скорого окончательного своего прощания.

Катер, покачиваясь на легкой волне, отклонялся течением к середине реки, и Сергей не торопился включать двигатель. Но вот турбина нехотя заурчала. Потом взревела, и катер, вздыбив нос, устремился вперед. И быстро набирал скорость. Сергей вывел его на стремнину реки, поставил рычаг управления турбиной на средние обороты и кивнул соседке, показывая на руль: мол, берите. Нина в первую минуту не поверила или не поняла, но потом придвинулась к Сергею, положила руки на руль. А капитан показывал ей на руль и на рычаг турбины, – дескать, это и есть все управление. Но видя, что девушка его не понимает, взял ее правую руку, положил на маленький хромированный рычажок, – вот она, турбина. И держа в своей руке руку Нины, стал опускать рычажок вниз: турбина умерила грозное рычание, а затем, кашлянув два-три раза, смолкла совсем. Катер двигался под силой инерции.

– Переходите на мое место, а я – на ваше, – сказал Нине Сергей.

Та с радостью пересела. В смотровое зеркало, сияя от счастья, кивнула Анюте.

Сергей продолжал:

– Вам надо усвоить три операции: включение, – вот красная кнопка, управление турбиной, – вот рычаг, и руль. А теперь, пожалуйста, включайте.

Нина не без робости нажала кнопку. Турбина, как испуганный медведь, взревела, и катер вновь устремился вперед, вверх по течению Дона. Справа высились отвесные стены крутого берега, и над ними вились стаи маленьких юрких птиц. Щурки зеленые, тут их еще называли пчелиными волками за то, что они на лету заглатывали пчел. В меловых скалах крылатые разбойники вили гнезда. А слева, перемежаясь полями и лугами, сверкал на солнце прощальным убором лес. И Дон, умиротворенный безветрием, стелил им навстречу искрящийся свинцово-золотой ковер. Нина уже понимала катер, он чутко реагировал на движение руля, и турбина то умеряла свой рев, то грозно набирала силу, – и было радостным для Нины это сознание своей власти, своей способности устремлять громоподобный аппарат в любом направлении.

И еще ее радовала близость Сергея. Он такой сильный, все умеющий, надежный. Сидит рядом и любуется ею. Да, любуется, потому что Нина красива, она прекрасна, и красота ее всесильна. Шальная, внезапная мысль явилась ей в эту минуту: «Я никогда никому так сильно не хотела нравиться».

«Резвый» носил их по просторам Дона. Когда они поднимались вверх, Сергей в самое ухо Нине говорил: «Там, недалеко, станица Вёшенская, родина Шолохова», а когда они мчались по течению и на большой скорости пролетали районный центр Иловлю, Сергей объяснял: «А это – наша столица, наш мегаполис». Когда же катер подлетал к Анютиному хутору, Сергей показывал Нине на шесть домиков с зелеными крышами: «Здесь живет Анюта, знаменитый писатель». И не было в этих словах иронии, в них слышалась гордость. И Нина ловила себя на мысли, что и она, как Сергей, гордится Анютой.

Когда же они причалили к берегу, Анюта сказала Нине:

– Молодчина! Ты так быстро научилась управлять катером. Он тебя, – посмотрела на Сергея, – и вождению автомобиля научит. А, Сережа? Ты поучишь Нину?

– А вы хотите? – обратился он к Нине.

– Да. И очень.

– Поживите здесь месяц, два, и мы не только научим вас, но и оформим права.

Нина не отвечала, она смотрела на Сергея с восторгом и благодарностью, и взгляд ее темно-синих глаз говорил: «Учите меня, я очень полюбила и Дон, и всех вас и готова остаться тут навсегда».