Текст книги "Славянский котел"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– А твоё обычное давление какое?

– Не знаю.

– Как это не знаешь? Верхнее для тебя высоковато, а нижнее – и совсем велико. Сердце стучит, точно корабельная машина. А ну, температуру измерим.

Градусник показал тридцать семь с половиной.

– Скверно, конечно, но не настолько, чтобы играть сигнал тревоги. Однако рассказывай, что же с тобой случилось? Уж не влюбилась ли ты в кого?

– А что, если любовь приходит, то и температура непременно поднимается, и сердце стучит, точно машина?

Драгана улыбнулась. Повеселела. Ей стало хорошо оттого, что дядя первый о любви заговорил и тем облегчил её положение, и от того ещё, что он так просто и весело говорит о той самой любви, которая весь мир для неё помрачила.

Адмирал сел в кресло, обнял её за талию. Смотрел на неё с лукавой, нескрываемой улыбкой.

– В него, что ли?..

Драгана вдруг закраснелась, глаза увлажнились.

– В кого?

– В него, в кого же ещё?

– Да что это вы, дядюшка, загадками говорите!..

Отвернулась, но от кресла не отходила. Щеки огнём пылали. Вся тайна её раскрыта, и признаваться ни в чём не надо. Хорошо ей, от сердца камень отвалился. Знает дядюшка причину её мучений, всё он знает.

– А про кого это ты говорила мне, что на Есенина похож? Признавайся, про кого?

– Ну, говорила. И что же с этого?.. Мало ли про кого.

– А ты мне зубы-то не заговаривай. Признавайся, как на духу. Дядюшка-то Ян один у тебя на свете. Матушка твоя всё по Белграду шмыгает, развлечений ищет, а батюшка важный, как индюк,– с кем же тебе и поговорить о своей жизни осталось, с кем?.. Да, двое мы с тобой на свете – сиротки-сиротинушки. Мне ты и всю боль свою выплачешь. Ты мне, а я тебе. Боль-то сердца такая бывает, что одному-то её и не избыть. И врачи никакие не помогут,– как вот сейчас в твоём случае.

Драгана прижималась головой к его плечу, горячо шептала.

– Один ты, дядюшка, у меня, и я у тебя одна. Спасибо тебе за то, что ты есть, что ты меня понимаешь.

Она погладила дядю по голове, поцеловала его в волосы и отошла к раскрытому балкону. Смотрела в даль океана, над которым весело и беспечно сияли звёзды. Молчала Драгана, молчал и адмирал. Потом он тихо заговорил:

– Я вашу любовь давно приметил, и дедушке доложил, и отцу твоему. И даже спросил у них: будет ли их благословение на случай, если вы сговоритесь? Будет, моя девочка, будет от них согласие. И я буду рад, если всё у вас сладится. Они мне сказали: парень он русский с головы до пят, а значит, наш человек, родной. Боятся они за тебя, как бы ты и совсем в девках не засиделась.

Драгана повернулась к дяде.

– Не понимаю вас, дядя Ян. Да мы с Борисом о таких делах и словом не обмолвились.

– Словом не обмолвились, а глаза-то всё за вас давно сказали. Опять же и музыка в голосе. Ты что же думаешь, я век прожил, а таких простых вещей заметить не могу?

– И все-таки, не было с его стороны и намёка малого,– обронила она упавшим голосом.

– Были намёки. И не только намёки. У нас с ним ещё на той неделе мужской разговор состоялся. Любит он тебя до безумия, да только не знает, как с таким разговором к тебе подступиться. Больно ты для него важная и недоступная. Стесняется он тебя. Можно даже сказать, боится, точно ты змия гремучая, австралийская.

Он подошёл к Драгане и крепко прижал её к своей могучей груди. А она прильнула к нему и... расплакалась. Так слезами и разрешилось её нервное напряжение.

– Ну, будет, будет тебе, дурочка. Радоваться надо, а не плакать. Готовься женой стать да деток каждый год рожать. Нас-то, славян, избыть хотят, а мы им батальон целый поставим. Вслед за тобой и я, может быть, тряхну стариной и жену заведу. Мы тогда тут целый клан Станишичей разведём. А вот это...

Адмирал поднял со стола записку Битчера:

– Это, радость ты моя, на новый, неизвестный доселе уровень жизни нас выводит. Большие деньги большого разума требуют. И особый стиль жизни диктуют. Ну, тут, я надеюсь, мой флотоводческий ум нам поможет. А что до домика, мы ему дворец возведем. И уход за ним, и лечение – всё на высшем уровне наладим. Пусть и он в нашей семье живёт.

Адмирал тряхнул племянницу за плечи:

– А теперь спать будем. Слышишь – спать! И больше ты мне нюни не распускай, хандру подколодную не разводи. Слышишь, девка? Смотри у меня, я ведь не погляжу, что ты миллиардерша. Выйдешь из воли моей, так и живо схлопочешь. Рука у меня скорая.

И он поднял над головой кулак.

– Так её, дядюшка, так её! Я ещё от бабушки слышала: девкам волю не давай, они как от рук отобьются, так и не знают, что с собой делать. Особенно такие вот, как я, глупые и своенравные.

И Драгана засмеялась. И сама себе не поверила, что жизнь вдруг повернулась к ней необъятным, как океан, счастьем, и ей вдруг сделалось легко и весело.

За последние три месяца Павлу и Борису удалось многое сделать. Оба они по двенадцать часов в день работали в лаборатории, нащупали много тайн «Розового облака». Раскрыли и главный секрет, к которому подбирался Арсений Петрович, но так его и не разгадал: «Облако» возникает в результате центробежного движения воздуха, которое, зародившись в маленькой точке от лазерной вспышки, увеличивается в размере и создаёт вакуумный котёл – наподобие того, что встречается на пути самолёта и называется «воздушной ямой». Задача состоит лишь в том, чтобы расширить этот котёл до такого диаметра, когда бы в него, точно в чёрную дыру, проваливался любой летящий предмет: самолёт, ракета, снаряд и так далее. Вот над этой проблемой расширения диаметра и трудились все эти дни Павел с Борисом.

Борис ставил очередной опыт с поведением углерода под воздействием лазерного луча, когда к нему в лабораторию вошла Драгана. Под глазами следы недавних страданий, на лице непривычная бледность; Борис делал вид, что не замечает в её лице никаких перемен,– относил их к естественным циклам девического состояния.

Подошла к нему, сказала на ухо:

– Я могу вас поцеловать?

– Конечно, но боюсь, как бы я не умер от счастья.

Драгана поцеловала его в щёку. Борис поднял на неё глаза – она в одно мгновение заметно покраснела. Он сказал:

– А мне позволите?

– Не...сомненно.

Услышав: не... Борис испугался, но когда она произнесла всё слово: несомненно, обрадовался и нежно чуть коснулся щеки губами.

– Меня ещё ни один парень не целовал.

– Могу ли я сметь?..– растерянно прошептал Борис. Но быстро привлёк её и крепко поцеловал в губы. Оба они покраснели до степени спелого помидора.

Драгана села возле него.

– Вы меня презираете?

– Да за что же? Что вы?.. А только сам-то я, конечно же, никогда бы не посмел.

– А я вот посмела. Девчонки и вообще-то смелее ребят, мы хуже вас, развязнее.

Она смотрела на кружево стеклянных трубок, где кипел и шипел воздух, творились какие-то химические процессы. Драгана заговорила снова:

– Я много встречала интересных ребят, и многие мне нравились, но вы – эталон нашей, славянской мужской красоты. Так я и хотела первый свой поцелуй подарить лучшему из парней, которых я когда-либо встречала.

– Спасибо за такие лестные слова, да только я думаю, что вы смеётесь надо мной. Я не вашего круга человек, такие-то зачем вам нужны?

– Что, что-о-о? Какой-то ещё круг придумали! Это в наше-то время, да ещё в Америке, где один только круг и существует: деньги!..

– Вот-вот, я и говорю: ваш круг. Да на такую красоту, как ваша, да на такое могущество и величие... да только за то, чтобы мельком взглянуть на вас, большие деньги надо заплатить.

– Да, надо! Да только не вам. Вы смотрите на меня сколько угодно, и я буду смотреть на вас, а то вот возьму да и ещё раз поцелую.

Обхватила Бориса и прислонилась щекой к его плечу.

– Люблю я вас,– залепетал Простаков,– давно люблю, как только увидел, так и полюбил. И это заметил мой врач Ной Исаакович. И сказал мне:

– Эй, парень! Знайте вы: девица она непростая, а пожалуй, другой такой и в свете нет. И у деда, и у отца она единственная наследница, а там миллиарды. Слышите: миллиарды! А вы знаете, что такое миллиард? Нет, вы не знаете, что это такое – миллиард. И не можете знать. И я не знаю, потому что сила эта неземная, запредельная, но лишь в том случае, если она законная, а не как у ваших олигархов – краденая. Миллиард – это когда три цунами вместе, пять водородных бомб и в придачу к ним три таких эскадры, какой командовал адмирал Ян. Это как если бы в центре Нью-Йорка рванул из-под земли Везувий и разметал все дома. И банки тоже. И конторы, и всё, что там копошилось живого. Вот что такое миллиард!..

Драгана кивала головой, смеялась. А когда Борис закончил пересказывать то, что ему наговорил доктор Ной, заметила:

– Ной вам скажет. Вы его только слушайте. Я давно ищу средство отлучить его от вас, да держит его Иван Иванович. А этот человек имеет силу тайную – такую, что и отец мой, и даже дедушка со своими друзьями из Совета Богов совладать с ним не могут. Я так думаю, что он приставлен к вам от мирового правительства. Оно где-то там, в Палестине, возле Гроба Господня гнездо себе вьёт. Ну, да мы ещё посмотрим, кто кому шею свернёт. Скоро я сама за них возьмусь. И им обоим – Ною и Иванычу – вот этой по башке...

Она потрогала сумочку, где у неё лежал их заветный приборчик. Сказала:

– Вы за Додди наблюдаете? Я его назначила к вам на усадьбу садовником.

– Да, мы с ним приятели. Вот уже сколько месяцев прошло, а он из заданного ему состояния не выходит. И даже наоборот: становится всё мягче, добрее. Часть своей зарплаты отдаёт беспризорным негритятам; есть на острове такие.

– Да, есть. Немного, но есть. Я их хочу на материк в дом призрения отправить.

– За Додди я наблюдаю. Думаю, он не скоро выйдет из своего благостного умиротворённого состояния, а, похоже, и совсем не выйдет. Вот тогда можно будет сказать: мы вторглись в святая святых человеческой природы и научились исправлять её несовершенства. Вот только неизвестно, как отнесётся Всевышний к нашей такой дерзости.

– Думаю, Бог благословляет ваши старания. Иначе он бы не позволил вам довершить их.

Драгана поднялась, ласково кивнула Борису и скорым шагом направилась к двери. И вышла, но потом снова зашла. Сияя от счастья, сказала:

– Когда придёте ко мне, я спою для вас романс Есенина «Над окошком месяц, под окошком ветер, облетевший тополь серебрист и светел...»

Борис пытался вспомнить, на чём он прервал свой опыт. Воздух в пробирках недовольно шипел и клубился.

Вечером Простакова позвали на ужин к адмиралу. Дядюшка Ян, как только он вошёл, захватил его за плечи и повёл к камину, где на креслах, друг против друга, сидели два незнакомых человека: один мужчина лет пятидесяти, тщательно выбрит, ухожен, в костюме от самого дорогого портного и в туфлях, сиявших лаковым глянцем. Держался он просто, однако же и с едва заметным высокомерием, явно подчёркивая какое-то особенное своё положение, дававшее ему право держаться от людей на почтительном расстоянии. Другой был стар, одет небрежно и на Бориса смотрел с явным, почти детским интересом. Он, едва завидев адмирала и Бориса, подался к ним вперёд и протянул руки к Борису.

– Ну-те ка, молодой человек, ну-те, я на вас посмотрю. Силён ли, надёжен ли человек, в чьи руки попадёт моя единственная, моя ненаглядная внучка.

Как раз в эту минуту из другой комнаты вышла Драгана и как-то испуганно, громко вскрикнула:

– Дедушка! Мы ещё ни о чём не договорились, а вы уже...

– А тут не о чем и договариваться, парень мне нравится, и это самое главное, а если я ему не понравлюсь, так это мы оба с ним как-нибудь переживём. Да, внученька, пора, пора тебе и замуж выходить. Выбор твой одобряю. Молодец, малышка. Я знал: ты с кем зря-то водиться не станешь. Наша порода, славянская, мы свой интерес под землёй видим.

И – к своему соседу:

– Что скажешь, сын мой? Нравится тебе этот Илья Муромец? За него ты хлопотал передо мной или за кого?

Сын старика,– Борис понял это,– губернатор, отец Драганы. Он поднялся и подал Простакову руку.

– Рад встрече. Надеюсь, мы поладим с вами.

Сердце Бориса стучало от внезапно прихлынувшей радости; он понимал: здесь, в эту минуту решалась судьба его и Драганы. Он взял её за руку и по славянскому обычаю подошёл с ней к старейшине рода. Низко поклонился деду, сказал:

– Благословите нас.

Дед Драган поднялся и поочередно перекрестил их, и каждого поцеловал. Затем такое же благословение молодые люди получили от отца Драганы и от её дяди.

Адмирал пригласил всех к столу.

Тут собрались все Станишичи, не было жены губернатора Русины и третьего сына деда Драгана профессора Саввы Станишича – они находились в Белграде.

Простаков был принят в семью Станишичей, и в этом теперь уж никто не мог сомневаться. Правда, оставались нерешёнными некоторые формальности бракосочетания, но и на то были веские причины. Дед Станишич собирался ехать в Европу на длительное лечение, и ему необходимо было обговорить с ближайшими людьми неотложные деловые проблемы. И сыновья, и Драгана знали об этом, и потому молчали, ждали, когда заговорит старейшина рода, их обожаемый и непререкаемый авторитет. И дед сказал:

– С год будете изучать друг друга, а потом, если на то будет воля Божья, и сыграем свадьбу.

Затем перешёл к теме, которая была для всех как бы тайной и запретной:

– Мы об этом вашем приборчике знаем давно,– так что не удивляйтесь, мил человек, будьте любезны, скажите мне: а зачем вам числить его в разряде оружейных средств, и не проще ли было бы отнести к медицине; ну, скажем, вроде рентгенаппарата, искусственной почки или чего-нибудь такого? А?.. Что вы мне на это скажете? – наклонился к Борису. И тут же добавил: – Вы не церемоньтесь, зовите меня дедушкой. У меня мало детей, и всего лишь одна внученька,– я люблю, когда она меня называет дедушкой.

– Спасибо. Вы делаете мне честь. Да, вы правы, я бы тоже хотел быть автором-целителем. Но военные решили, что мой прибор может быть и оружием. Очевидно, потому они меня и выкрали. Ведь органы здравоохранения, наверное, не крадут учёных,– в худшем случае, они их покупают.

– Да, верно. Вы правы, мой друг. Но скажите мне, пожалуйста, а нельзя ли как-нибудь снизить его вредоносное действие и повернуть рычажок в сторону лечебную?

– Вы, дедушка, маг, волшебник или провидец: мой друг физик Неустроев именно эту проблему недавно с успехом и решил. Но знаем об этом только мы двое, как же вы...

Дед поднял руки:

– Об этом не спрашивайте. Я прожил долгую жизнь, бывал во многих странах, видел многих людей... Научился кое-что замечать и такое, чего другие не видят. А теперь скажите: у вас на приборе есть ручка вроде реостата: захотел – прибавил там каких-то лучей, а захотел и убавил.

– Именно так: ручку можно поставить на такое деление, что человек и совсем лишается воли, становится покорным, даже нежным – как кошка.

– Ага, кошка! Это хорошо. А было бы и совсем хорошо, если бы вы могли лишить её и когтей.

– Можно и так. Но это уж такой будет вариант, когда прибор вряд ли можно назвать целебным.

– А вот это уж вы позвольте решать тем, кто будет владеть прибором.

– Но вот тут-то, дедушка, и заключена главная проблема: я бы не хотел отдавать прибор в чужие руки.

– Понял вас. Понял и даже очень одобряю. Наш мир сошёл с ума; и ваш, русский, и наш, американский. Мы теперь покатились к черте, где бушуют сплошные цунами. Господь решил примерно наказать нас. И больше всего, и скорее он отдерёт за уши американцев. Сюда и раньше навалил разный сброд, но то был белый сброд и мы ещё кое-как понимали друг друга. Но потом к нам тихой сапой наползли евреи и скоренько поняли, что без помощи дикарей им не вытащить из наших карманов деньги. И они послали эмиссаров и вербовщиков на чёрный континент. Там они сгребали всякий людской хлам: бандитов, развратников, курцов гашиша, и этих... как их? горилл, не признающих женщин. Такие и тогда уже были! Ну, и вот... Тащили их до тех пор, пока их не стало много и без них уже не решить никакого дела. Вы там в России ещё не знаете, что это такое. Впрочем, кое-что подобное уже образовалось и у вас на русской земле. Но я думаю, что на Россию прожорливой саранчи не хватит. Китай к вам не полезет; боится ядерной бомбы. К тому же для борьбы с американцами ему союзник нужен. Россия – это его охранительный рубеж на Балтике, на Чёрном море и Тихом океане. Бог так устроил: Россия выживет, а Штаты провалятся в тартарары. Но ваш остров останется. И на нём славянская крепость выживет. Я для того и купил его, и подарил своей внученьке, чтобы при всех оборотах истории славянский мир уцелел.

Дедушка Драган говорил при абсолютной тишине; казалось, и стены, и шторы на окнах замерли, слушая этого человека. Два его почтенных сына, один из которых готовился стать президентом Америки, не проронили ни слова; и адмирал при своей шумной натуре вёл себя тихо, как примерный ученик на уроке. Было видно, что тут привыкли слушать деда. Все знали, что он не только в кругу друзей, но даже и на Совете Богов слывёт за мудрейшего. Недаром же именно он, как только появились российские олигархи, сказал на собрании клуба богатейших людей Америки: «Этих... новых русских в наш клуб пускать не следует. С ними и банки-то скоро наплачутся. Деньги с неба не падают, а если упали, то Господь знает, кто и как их уронил и кто подобрал».

Настала пауза. И длилась она долго. Нарушил её губернатор. Он обратился к Простакову:

– А скажите мне теперь: вы могли бы снабдить свой приборчик механизмом, который бы в чужих руках объявлял бессрочную забастовку?

– Над этой проблемой мы теперь и трудимся с моим другом Павлом Неустроевым.

И ещё вопрос:

– Вы могли бы на больных показать действие своего прибора?

– Да, можем.

– Сейчас же?

– Пожалуйста.

– Отлично! – воскликнул дед Драган.– Не станем больше вертеть языками, давайте поработаем ложками. Могу лишь сказать: кажется, в вашем лице мы имеем дело с парнем, способным выкинуть ещё и не один забавный номер. Я рад, что именно русской женщине влетела в голову счастливая мысль подарить миру такого учёного. А моя внученька... Она – молодец! Уродилась в своего деда; как и я, свой предмет с первого взгляда разглядела.

Драгана подошла к деду и прижалась щекой к его сединам. Она очень любила дедушку, но, пожалуй, ещё больше любил свою Драгану дед Драган. Он был счастлив, когда узнал, что девочке дали его имя.

Губернатор позвал одного из своих помощников, объяснил ему суть дела и приказал немедленно доставить с материка из неврологической клиники трёх больных. И пусть их привезёт на остров сам главный врач.

После обеда все разошлись и отдыхали часа два-три. А к вечеру на домашнем аэродроме приземлился вертолёт с красным крестом на борту и главный врач клиники, а с ним и трое больных сошли на землю острова. Их ожидала машина скорой помощи, и на ней гости отправились в главную островную больницу. Скоро сюда приехали дед Драган с сыновьями, Борис Простаков, Павел Неустроев и Драгана. Им представили больных. Двое были тихие, они назвали себя: Джон Коллинз – поэт, Ферри Транзел – архитектор и третьего назвал главный врач: Дин Стив. Он был связан простынями, его за локти держали два санитара – Стив дико вращал глазами, кричал и порывался куда-то бежать. О нём врач сказал:

– Бесноватый.

По распоряжению Простакова из биологической лаборатории доставили аппарат, похожий на стационарную рентгеновскую установку, внесли его в процедурную комнату и по очереди в кресло усаживали больных. Простаков в каждого «выстреливал» из своего прибора. Бесноватый стал кричать тише, перестал биться и, когда его отвязывали от кресла, совсем затих. И спросил:

– Где я?

Врач ему сказал:

– Вы на Русском острове, в местной клинике. Вот аппарат, на котором вам проделана лечебная процедура. Как себя чувствуете?

– Ничего. Только голова... Немножко болит. Он ладонью потёр затылок.

Стоявшие рядом поэт Коллинз и архитектор Ферри тоже чесали затылки. Ферри сказал:

– Аппетит разыгрался. Кормить-то нас будут?

Простаков повернулся к врачу:

– Да, да. Их теперь хорошенько кормить надо. И всех вместе положить в палату. Пусть они общаются, им будет весело.

Врач на ухо сказал Простакову:

– А этот бесноватый. Он буйный. Такой концерт учинит!..

– Никаких концертов. Он теперь послушный. И даже вежливый, очень вежливый. Советую вам задержаться у нас и два-три дня понаблюдать за ними. Может быть, у вас появится охота и других больных пропустить через этот наш аппарат?

Дедушка Драган и оба его сына сидели в креслах и наблюдали за всем происходящим. Ничего не говорили, не спрашивали, а только внимательно слушали больных, которые всего лишь несколько минут назад казались полуживыми, ничем не интересовались, ни на кого не смотрели. Сейчас они как бы очнулись от длительного сна, лица их оживились, глаза заблестели, они на каждого смотрели с интересом и порывались о чём-то спросить, что-то рассказать. Джон Коллинз вспомнил, что недавно он написал стихотворение, достал его из внутреннего кармана куртки и, обращаясь ко всем находившимся в комнате, сказал:

– Друзья мои, я недавно написал стихотворение,– хотите, прочитаю?

Адмирал загудел:

– Да, да, приятель. Развесели нас немного, читай свою поэзию.

Джон вышел на середину комнаты, принял позу Маяковского, начал читать:

Америка, Америка!..

Скажи мне, дорогая:

Зачем живёшь?

Куда идёшь?

Чего от жизни ждёшь, родная?..

Америка в ответ сказала:

Ничего от жизни я не жду,

От судьбы мне ничего не надо.

Одного у Бога я прошу:

Чтоб цунами мимо пролетел

И накрыл Канаду.

– И это всё? – сказал дед Драган.

– Да, всё.

– Лихо! – воскликнул адмирал.

– Патриотично,– согласился губернатор, а Драгана приблизилась к поэту, спросила:

– У вас много стихов?..

– Целая куча, да их никто не печатает.

– Ничего,– пообещала хозяйка острова.– Мы откроем тут на острове издательство и типографию, и первая книга, которую мы издадим, будет ваша.

Дед Драган поднялся с кресла и, ни к кому не обращаясь, проговорил:

– Похоже на чудо, но... будем смотреть, будем смотреть, что покажет нам время.

Он оглядел оживших и повеселевших ребят и взял за руку Простакова. Тихо, на ухо проговорил:

– Тут может возникнуть проект. Да, да – большой проект.

И уже громче:

– Я человек практичный, во всяком деле ищу деньги. А тут, мне кажется, и искать не нужно; доллар сам просится в карман.

И снова понизил голос, почти до шепота:

– Будем думать, будем думать.

Больные пошли на обед, а гости направились к своим автомобилям. Драгана шла рядом с дедушкой. Она всегда была с ним рядом и удалялась лишь тогда, когда он, целуя её, говорил:

– Ну, девочка моя, иди к себе, а я на часок прилягу вот здесь на диване.

Отдыхал он обыкновенно в то время и там, где у него появлялось желание «на часок прилечь».

Губернатор пробыл на острове всего лишь три дня; дела позвали его на материк, и он улетел. Уже в самолёте перед отлётом он пригласил к себе в салон Драгану и сказал ей, что свадьбу мы, может быть, и приблизим, но он хотел бы видеть её скромной и без журналистов.

Как раз в то время набирала ход избирательная кампания, и он не хотел бы вплетать в процесс этой кампании свадьбу дочери, а ещё сказал ей, что высшие интересы требуют, чтобы имя русского учёного Простакова загонять в потёмки, подальше от любопытствующих обывателей, попросил передать ему просьбу решительно избегать встреч с журналистами. Губернатор сказал, что пусть говорят о чём угодно, о ком угодно, но только не трогают имён Простакова и его друга Павла Неустроева. Послушная дочь во всём соглашалась с отцом и говорила, что и сама думает о том же, что не хотела бы, чтобы её семейная жизнь походила на жизнь глупых поп-звёзд, за которыми всюду следует толпа жадных до сенсаций журналистов, что в конце концов она обрастает таким клубком грязных сплетен, который запутывает и героев, и самих газетчиков.

– А ещё я говорила с дядей Яном и мы оба решили изменить этническую картину островной жизни: теснить с острова южно-американских мигрантов и усилить приток славянского населения. Рассылаем приглашения на жительство и работу русским, сербам и словакам. Сейчас к нам едет много украинцев.

– Ну, что ж, мне на это нечего сказать; вы с дядей Яном настоящие стратеги, да только старайтесь, чтобы приезжие люди тотчас же включались в деловую жизнь и давали бы доход островной казне. Пусть возделывают огороды, сады, рассаживают плантации красного дерева и ореховых.

На том и расстались отец и дочь.

Дедушка Драган оставался жить во дворце своей внучки. Говорил ей:

– Хотел иметь на острове и свой дом, да теперь раздумал. Буду жить у тебя под боком, мне с тобой хорошо. Лучше и не надо.

Дедушка Драган развернул на острове бурную деятельность: он самолично принимал партии эмигрантов. С иными беседовал, а с другими знакомился в столовой, где каждый день для приезжающих накрывали праздничный стол.

Дядя Ян создал штаб, который принимал, размещал и устраивал на работу всех приезжающих. Семейным давали общежития, одиночек селили в палатках: они цыганским табором раскинулись на склонах зелёных холмов вблизи от моря. Людям давали деньги вперёд, предлагали вызывать семьи и всех способных работать определяли в строительные бригады. В спешном порядке возводили жилые дома, коттеджи, детские сады, школы и магазины. Картины строек и палаточных городков производили впечатление переселения народов.

Милиция выдворяла каждого, кто жил на острове без регистрации, а таких, к сожалению, было ещё много.

Драгана приняла из Лондона и Москвы группу выдающихся учёных, занимавшихся проблемой «генома национальности». И все они говорили, что у себя на родине не могли по полной программе исследовать проблему. Работа притормаживалась; слишком много было людей, считавших это занятие нечистым, «попахивающим расизмом». Драгана закупала самую современную аппаратуру, платила учёным хорошие деньги. И квартиры, и коттеджи для них строились в первую очередь. Так же встречались и те, кого приглашали Простаков и Неустроев.

Самого Павла Драгана поместила в своём дворце, отвела для него и его семьи четыре комнаты на втором этаже. Он жил в них пока один. Жена и дети задерживались в Москве. Павел послал им деньги для покупки новой квартиры и для помощи ближайшим родственникам. Ему и Простакову деньги выдал Иван Иванович, но на вопрос «Кому мы обязаны?» ответил уклончиво:

– Благодарному человечеству.

Несколько пространнее был доктор Ной:

– Это вам аванс. Кое-что и мне попало на зуб. В скором времени и ещё попадёт; у Ивана Ивановича хозяев много, и все они не бедные.

Дедушка Драган с адмиралом много ездили по острову, осматривали посёлки, магазины, отели. Дед высказывал идеи, предложения по благоустройству острова, по превращению его в уголок славянского мира в Новой части света. Дедушка был стар, он теперь всё больше думал о том, как бы поумнее и понадёжнее устроить свои капиталы, направить их на нужды своего сербского рода, близких и родных людей, которые в эти дни подвергались давлению со стороны антиславянского, антиарийского мира, центром которого становилась Америка.

Именно в эти дни Драгана хотела бы осуществить задуманную операцию,– может быть, самую важную в своей жизни,– но осуществить её она смогла бы лишь после основательного разговора с Борисом. И к этому разговору она хотела бы подступиться сейчас же, ещё до обеда, на который были приглашены Борис и Павел.

– Сегодня приходит теплоход с больными городской неврологической клиники, их будет восемьсот человек. Как вам это нравится?

– Мне об этом давно говорил дедушка. Я согласился их всех пролечить.

– Но я хотела бы, чтобы «Лучиком благонравия» их обстреливал кто-нибудь другой, а не вы.

– Почему?

– Я боюсь.

– Чего же?

– А вдруг последствия будут плачевные!

Борис обнял невесту и сказал:

– В спортивном мире говорят: трус не играет в хоккей. Посмотри-ка на нашего первого пациента Додди, какой он смирный и вежливый. И как старательно «вылизывает» территорию перед твоим дворцом.

– Да уж, это верно; прошло несколько месяцев, а он всё лучше и лучше. Но Борис! Если это так, если твой луч будет так благотворен для людей, какая же слава ждёт тебя впереди?..

– Я о славе не думаю; мы сейчас вместе с Павлом создаём приборчик, который будет взрывать бомбы и ракеты в полёте. И тогда отобьём охоту у любителей кидать бомбы на другие страны, как они бомбили твою родину. А Павел ещё и замышляет автоматическое наказание таким людям. Я ему говорю: пока ты придумаешь хорошую выволочку, кидай им в кабину самолёта или на огневую позицию лучики моего прибора. Но он возражает: назвал меня диверсантом – дескать, предлагаю награждать мерзавцев за преступления.

– Но ведь можно же до такой степени увеличить дозу благотворного луча, что он превратится в наказание.

– Ах, ты умница! Мне тоже кажется, что тут и лежит суд народный негодяям и преступникам. Ты словно заглянула мне под черепную коробку; я как раз и работаю над этой проблемой. Ну, ладно, а теперь скажи мне, чего там задумал наш дедушка? Он сейчас трудится не меньше нас с тобой, каждый день приглашает к себе трёх больных, пролеченных нами, и главного врача с ними, а ещё вызвал с материка архитекторов, инженеров, строителей. Что он замышляет?..

– Дедушка наш таков: всякое дело ставит широко, с размахом... Мой дедуня подобен Генри Форду: он велик во всём: и в любви, и в ненависти, и в планах своих, и в том, как осуществляет эти планы. Но не будем торопиться, он скоро и сам нам всё расскажет. Одно только я знаю: он мне сказал: деньги наши должны работать, скоро доллар пожухнет, как лист осенний, а нашу мать-Америку поразят цунами,– они будут налетать часто, и будут свирепы, как голодные волки. Будут крушить прибрежные города, а в них сосредоточены банки, конторы, фонды, малые и большие голливуды, источающие яд антикультуры. Цунами поднимутся высоко, волны океана накроют крыши небоскрёбов и ринутся на материк со скоростью реактивных самолётов. Бог насылает Армагеддон, и я уже слышу гул океанских глубин. Но мы с тобой,– и твой отец, и твой дядюшка, должны принять срочные меры. Превратим наш остров в оазис славянской цивилизации, в крепость, недоступную никакому оружию. Пусть славяне знают: они будут жить и тогда, когда цунами поглотят весь американский материк. Наш-то остров, как Москва, стоит на семи холмах, и уровень над морем у нас двухкилометровый. Русский остров – это ковчег, в котором Господь Бог сохранит жизнь на Земле.

И ещё говорит мой дедушка: Господь Бог для того и прислал на наш остров двух любимых своих сыновей Бориса и Павла. Они дадут нам такое оружие, которым можно будет победить Антихриста.

Дедушка Драган превратил крыло дворца, отведенное ему внучкой и обставленное самой дорогой и удобной мебелью, в деловую контору, где принимал пролеченных больных. Заходили к нему Иван Иванович и любопытный, как сорока, Ной Исаакович. Дедушка заводил со вчерашними больными умственные беседы, а все присутствующие внимательно слушали, наблюдали за поведением больных. Вели они себя умно, деликатно, ни в чём не показывали своё недавнее душевное состояние. А оно было ужасным: вроде бы ничем не болели, но находились в постоянном смятении, страхе, в ожидании катастрофы, которая вот-вот разразится. Становились невозможными отношения с членами семей, с друзьями. Их всех уволили с работы. И вот теперь они спокойны; смирно сидят, слушают, улыбаются и сами рассказывают забавные эпизоды из своего недавнего прошлого. Они хорошо понимают, какая живительная метаморфоза произошла с ними, и сердечно благодарят доктора, возвратившего им нормальную жизнь. Одного только боятся: как бы не вернулось к ним недавнее состояние страха и смятения.