Текст книги "Славянский котел"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Славяне – это грядущая часть человечества, вступающая в свою историю.

А. И. Герцен

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Закончив дела по строительству храма и не находя для себя в станице других серьёзных занятий, Борис пристрастился к рыбалке. Вставал рано, часу в пятом и отправлялся на давно облюбованный бугорок на берегу Протоки – рукава Дона, забрасывал три удочки и устремлял взгляд на поплавки. Ловилась тут разная рыба, но Борис ждал, когда поплавок, испуганно вздрогнув, пойдёт ко дну и к самой воде нагнёт удилище; это значит, попался сазан – рыба крупная и очень вкусная. Сегодня клёва не было, и Борис, начинавший мёрзнуть, уж подумывал о том, чтобы в кустарнике набрать сушняка и разжечь костёр. И он поднялся, но тут увидел стоявших у него за спиной двух мужчин. Тот, что был постарше, и одет побогаче, с массивным золотым перстнем на пальце, подошёл к нему и спросил:

– Вы будете Простаков Борис Петрович?

– Да, он самый. С кем имею честь?

– Меня зовите Иван Иванович, а он вот... Арчил. Так что видите: имена у нас колоритные. Я человек русский и зовут меня соответственно.

Иван Иванович повернулся к своему товарищу и смерил его, как показалось Борису, презрительным взглядом:

– У него национальности нет. Родился неизвестно где и родителей своих не знает. Он такой. Одним словом: Кавказ. А? Вам всё понятно?.. Я надеюсь, мы с вами поладим.

– Хорошо, но скажите: чем я могу быть вам полезен?

– А уж это разговор особый, продолжим его в машине, вон там за двумя берёзами нас ждёт «Мерседес».

– Но я не собираюсь никуда ехать. Я ловлю рыбу.

– Вы ловили рыбу, а мы ловили вас, и вот – поймали. Прошу, пожалуйста.

Борис посмотрел в сторону двух берёз,– там у машины стояли два мужика. Он всё понял: его выследили, за ним приехали. Но что это за люди? Иван Иванович показался ему человеком странным и даже не совсем нормальным. Речь развязная, о товарище своём говорит с явным пренебрежением. И тон не совсем понятный; какой-то театральный, а скорее – ёрнический. Была мысль напасть на них и обоих побросать в воду, но там у берёз стоят два амбала, наверняка с оружием.

Тронулся с места не сразу. Оглядел с ног до головы стоявшего перед ним Ивана Ивановича, спросил:

– Это что – приказ?

– Да, мы за вами приехали.

– Но кто вы? Покажите документы.

– Вам надо формальности? Этого мы не любим. Пожалуйста, проходите.

Слышатся не то кавказские, не то еврейские интонации. В столичной лаборатории, где работал Простаков, было много евреев. Они тоже так говорили: «вам надо...».

Иван Иванович сделал шаг назад, принял позу швейцара, встречающего важных гостей в дорогом ресторане. Простаков оценил обстановку и понял, что сопротивляться бесполезно.

– Подождите, я возьму удочки.

– Вам уже они не надо. В том месте, где вы будете жить, у вас будут другие удочки. Вам сделают их на заказ. Это будут дорогие удочки.

– Ну, нет уж – удочки я смотаю и возьму с собой. Я их сделал своими руками, они мне дороги.

Потом спросил:

– Вы знаете, где я буду жить?

– Да, мы знаем. Вы будете жить в Белом доме.

Борис подумал: «Белый дом... Это что же – дом, в котором живёт и работает американский президент?.. Но я-то что буду там делать?

Излишнее любопытство проявлять не стал, покорно пошёл к машине. Они шли по краю оврага и, когда поровнялись с храмом Николая Чудотворца, на строительстве которого Борис отработал больше года, он повернулся к нему, опустился на колени и стал молиться. Головой прикасался к земле и мысленно просил у святого, издревле почитаемого на Руси, заступничества и дарования сил в стоянии против врагов, пленивших его. Он хорошо понимал, кто эти люди, куда и зачем они его повезут. В прошлом году он бежал от них из секретной лаборатории, где работал над созданием сверхважного прибора, способного воздействовать на мозг человека, и уж близко подошёл к завершению дела, изготовил опытный образец,– он лежал у него в кармане и имел форму мобильного телефона,– но потом понял, что прибор-то попадёт в руки врага. Научным центром руководили яростные сторонники новой власти, а они, как известно, в первую очередь работают на Израиль и Америку. И тогда он пустился в бега, спрятался здесь, в казацкой станице, у знакомого генерала в отставке Конкина Владимира Ивановича. Но вот его выследили и теперь очевидно,– он в этом почти уверен,– повезут куда-нибудь за границу и станут принуждать силой продолжать работы.

Борис верил в Бога. В Москве он ходил в церковь, а во время отпуска ездил в монастыри. Под Ленинградом в селе Рождествено на невысоком холме стоит величественный храм Рождества Пресвятой Богородицы и служит там всеми уважаемый в округе батюшка протоиерей Владимир Афанасьевич Ноздрачев. Это было время, когда Борис, работая над своим прибором, часто бывал в Ленинграде у знаменитого математика академика Владимира Ивановича Зубова. Учитель заводил с ним разговоры и о Божественном промысле в делах научных, советовал внимательно читать Библию, посещать церкви. Вот тогда он впервые встретился с отцом Владимиром, познакомился и с его супругой матушкой Людмилой Владимировной Селивановой. На молодого учёного большое впечатление произвели эти люди. Его поразили необычайное благолепие и красота убранства церкви, намоленный тут за долгие годы животворный дух, исходивший от икон и фресок. С молитвенным благоговением внимал он проповедям отца Владимира. И теперь может сказать, что именно отсюда и пошла его вера в Бога, с тех пор его дела научные стали чудесным образом наполняться духом православия – верой его отцов, дедов и прадедов. И будто бы даже именно здесь явились ему научные озарения, которые он искал долгие годы и которых ему не хватало для окончательного завершения чудодейственного прибора. И сейчас, воздавая молитвы к Богу, он просил укрепить его в стоянии против врагов, дать силы преодолеть так неожиданно возникшие перед ним новые испытания. Молился он долго, посылал свои просьбы и к Божьей матери, и к самому спасителю нашему Христу, и к любимому на Руси святому Николаю Чудотворцу, помогавшему русским людям одолевать невзгоды. Потом он поднялся и громко сказал:

– А теперь пошли. И не надо меня конвоировать, как преступника, я безоружен, а кроме того, знаю ваши силы и возможности; если уж попал в плен, буду повиноваться.

У машины к нему шагнул полный, розовощёкий, с редкими, как у поросёнка, волосами дядя лет пятидесяти, по-военному козырнул Простакову:

– Ной Исаакович Некрасов, ваш личный врач-психолог; несу персональную ответственность за ваш душевный комфорт. Наше с вами настроение всегда должно быть безоблачным и розовым, как облака в ранние утренние часы.

Простаков улыбнулся, пожал ему руку и сказал:

– Ваша служба не будет обременительной. Я, слава Богу, крепко сплю и даже без сновидений. Боюсь, что вы скоро останетесь без работы.

– Ну, нет, смею вас заверить: мы и на один день не оставим вас без врача-психолога. Известный всему миру русский олигарх всюду таскает за собой трёх лучших психологов Англии. А когда однажды один из врачей заболел, олигарх не мог спать: ему снилось, будто Василий Иванович Чапаев на белом коне и с обнажённой саблей мчится к его дому и вот-вот ворвётся в спальню. Олигарх кричал и вскакивал с постели.

Простаков на это заметил:

– Ну, олигарх – это такой человек, который украл у народа много денег. Ему есть кого бояться, а мне-то чего?..

Сидевшие в машине мужики тревожно задвигались. Упоминание об олигархе им не понравилось, и они поспешили сменить тему разговора.

Автомобиль  миновал  элеватор,  станционные  постройки и выкатился на поляну, где стоял большой вертолёт с надписью на борту «Президентский». Надпись удивила Бориса, и он решил, что скоро, может быть, уже сегодня, он встретится с президентом. Эта догадка его успокоила окончательно, и он поднялся по лестнице в салон, где их встречали две официантки и скромно сервированный стол. Простакову предложили место во главе стола. Борис думал, что во всякое другое время в кресле со спинкой выше головы, должно быть, сидел сам президент или другой какой-нибудь высокий чин, и это Простакова наводило на мысль, что его персоне придаётся важное значение, от него будут ждать прибора. Влетела в голову и такая мысль: уж не во сне ли я?.. Но если и во сне, то интересно знать, чем кончится этот сон?

Вспомнил о генерале, у которого жил в станице. Попросил разрешения позвонить ему по мобильнику. Иван Иванович позволил, но предложил сказать генералу, что он летит в Москву и неизвестно, сколько там задержится. Простаков в точности выполнил распоряжение, чем вызвал явное удовольствие Ивана Ивановича и доктора Ноя.

Над Борисом склонилась официантка: девушка лет двадцати, с карими печальными глазами, в чрезвычайно коротенькой кожаной юбочке и в белой кофточке с рискованным вырезом на груди.

Простаков оглядел её и подумал: «Бедная девочка! Жизнь её едва началась, а уж эти ироды эксплуатируют её молодость».

– Как вас зовут? – спросил он девушку.

– Ирина,– ответила она сухо и пошла прочь от стола.

Он слышал от Конкина, занимавшегося в Генеральном штабе секретными и важными открытиями, как одного учёного, создавшего теоретическую основу для какого-то мощного оружия, перевели в другой научный центр под крылышко новых русских богатеев и там стали создавать для него райские условия жизни. Борис вдруг понял, что и с ним они могут повторить подобную историю. В таком случае он будет демонстрировать благодарность хозяевам и вести беспечный образ жизни. Он молод, не женат и сейчас пожалел, что Ирина, такая умная на вид и красивая девушка, демонстрирует к нему явное равнодушие. А когда обе официантки снова подошли к столу и стали расставлять чайный сервис, он с пристрастием посмотрел на Ирину и будто бы даже невольно, сам того не желая, улыбнулся ей. Но и на этот раз она на него даже не посмотрела.

Стёкла кабины были затемнены, и Борис не знал, куда они летят, и не вёл счёт времени. Не употреблявший спиртного, он сейчас подумал, а не выпить ли ему рюмку-другую вина? Но тут же решил: нет, пить он не станет ни при каких обстоятельствах. В своём положении он не видел ничего хорошего, понимал, что ловушка захлопнулась намертво и скорого выхода из неё не будет. Ну, а если это так, то нечего и убиваться; в спокойном-то состоянии быстрее придут варианты и способы спасения. А что они придут, он не сомневался. Важно теперь вести себя беспечно и тем усыплять бдительность своих стражей. Ему было любопытно сознавать, что раньше в себе он никогда не замечал задатков артистизма; всегда вёл себя просто и естественно, но теперь он вынужден играть, и, к счастью своему, вдруг понял, что задатки такие у него есть, и он уж мысленно видел сценарий и режиссуру своей будущей игры. Вот уже и сейчас он начинал первую сцену: охотно ел и благодарил девочку в кожаной юбке. Когда же закончили обед, он пересел на свободный диван, откинул голову на спинку и закрыл глаза. Старался отключиться, не слышать разговоры сидящих за столом, а затем незаметно для себя и задремал. Но тут к нему подошёл Ной Исаакович, тронул за плечо, показал на приоткрытую дверь.

– Там есть другой салон и девочки сделали постель.

Провёл его в маленький, но уютный салон с диваном, на котором была подушка и одеяло с простынёй. И был столик и два стула, наглухо привинченных к полу. Доктор показал на стул, и они сели. Оглянулся на дверь, заговорил тихо:

– Есть одно условие, очень важное: если его выполнять – будет хорошо, если нарушать – будет плохо; так плохо, что лучше не надо. А?.. Я могу его вам сказать?

– Разумеется, говорите.

– Вы молодой, и я буду вас называть просто: Борис, Боринька, а?.. Вы, наверное, заметили: я еврей, а мы, евреи, не любим церемоний. У нас, если ты академик, министр – хлопаем тебя по плечу и говорим: Вася, Петя, Наум. Да, это хорошо, когда нет церемоний. У нас много и других хороших правил. Я слышал, что есть люди, которые не любят евреев. Но вот вы русский, а русских сейчас тоже не любят. Ваш президент Ельцин упал с моста, а потом ложился на рельсы. И куда-то он летел, и к нему в аэропорт приехал король, а он был пьян и сказал: я хочу спать, а король пусть едет домой. В другом аэропорту он вышел из самолёта и возле колеса сделал туалет. И многое другое, что сейчас вытворяет ваш президент, мы не понимаем. И что же?.. За это я должен не любить тебя?.. Ты же не падал с моста и не показывал королю фигу. Ну, вот, я тоже ничего такого не делал, а во всех странах есть антисемитизм. Но я отвлёкся и забыл тему разговора.

– Вы хотели сказать о важном условии.

– Ах, да! Условие очень важное. Куда мы прилетим, там много людей, и есть русские. Много русских. И потому остров называют Русским. На вас будут смотреть и думать: а чего он сюда прилетел и чего ему надо? И будут задавать вопросы. А как вы будете отвечать? Вас украли, посадили в мешок и привезли сюда? Так вы будете говорить? А вам это надо? Вы что, вещь и вас можно положить в мешок?..

– Борис всё понял и, чтобы прервать поток красноречия собеседника, решительно заявил:

– Мне это не нужно, но скажите: что я должен говорить?

– А то, что и другие говорят. Вам предложили работу, и вы поехали. Будет здесь хорошо – останетесь на год, два, а, может, и навсегда. Не будет хорошо – скажете: о, кэй! Я поеду в Россию, на север – туда, где живёт Дерсу Узала; ну, тот, что говорит: я много ходил тайга, но мало знай...

– Да, да, конечно,– обрадовался Борис.– Только так я и буду говорить.

Простаков пробудился от сильного толчка снизу и услышал, как затихает рокот винтов над головой. Иван Иванович пригласил его выйти из вертолёта. Был вечер, на мачтах и каких-то трубах корабля горели фонари, вокруг раздавался плеск волн. Иван Иванович в сопровождении офицера в морской американской форме повёл его вдоль борта и вскоре показал на дверь каюты. Борис ничему не удивлялся, ни о чём не расспрашивал, и спал на подвесной койке сном младенца до утра. А утром к нему пришли врач-психолог и Иван Иванович и предложили умыться, побриться и привести себя в порядок. И затем вывели на боковую палубу, поднялись по винтовой лестнице наверх, и здесь Иван Иванович, тронув его за рукав, сказал:

– Вас пригласил командир крейсера, он же командующий эскадрой, известный в Америке адмирал. Будьте сдержанны, не раскрывайте наших секретов.

Простаков пожал плечами:

– А у нас с вами и нет никаких секретов. Вы можете не беспокоиться.

В просторной кают-компании за столом сидел офицер, очевидно, адмирал; он склонился над листами бумаг и не сразу поднял глаза на вошедшего. А когда увидел Простакова, откинулся на спинку стула и загудел трубным голосом,– и, кажется, немного по-русски:

– Вы?.. Вы есть учёный? А?

Простаков заговорил на вполне приличном английском языке; он после института был на практике в Америке, год работал в лаборатории Бостонского университета и там поднаторел в английском:

– Не трудитесь, господин адмирал, я говорю по-английски.

– О-кэй, майн гот, вы есть тот самый учёный, которого, как зайца, надо было где-то ловить и тащить в Штаты?..

Адмирал вышел из-за стола, и тут Борис увидел перед собой настоящего великана. Большая голова с шапкой русых волос ладно сидела на могучих плечах, а сжатые кулаки точно двухпудовые гири висели по бокам. Словно железную лопату, положил адмирал на плечо Бориса правую ладонь.

– Парень, ты недавно вылез из детской коляски, а уже что-то изобрёл. Сколько тебе лет?

– Скоро будет двадцать шесть.

– О!.. Ему двадцать шесть! А я разменял шестой десяток и до сих пор не придумал пороха. Двадцать шесть, да ещё не полных! Ты, должно быть, не знаешь, какое это счастье быть молодым? А?.. Возраст почти щенячий, а уже сделал такое, чего нет у нас в Штатах. Ты, наверное, хочешь, чтобы я в это поверил?..

Командир крейсера снова ударил Бориса по плечу и легонько толкнул от себя, словно хотел со стороны лучше разглядеть его.

– Я знал, что русские могут выкинуть мудрёный финт, но чтобы в таком возрасте напугать Америку!.. Ну, ладно. Мы сейчас будем с тобой завтракать и ты между делом расскажешь, что да как и для чего ты там что-то изобрёл. Признаться, я плохо знаю русских ребят, но мне говорили, что ваш брат любит заложить за воротник, а когда на войне надо было идти в атаку, они становились сумасшедшими. Сейчас нас пугают какой-то там вашей ракетой, но, признаться, я не верю в ракеты. Одна из сотни может куда-то попасть, а остальные полетят мимо. Носатые парни в чёрных ермолках... ну, те что у нас и у вас залезли во все телестудии, развели много паники. Американский оболтус,– а у нас даже в Белом доме сидят оболтусы,– уже не может понять, кто чего хочет и зачем мы вообще живём на свете. Ты, парень, скажи мне: это правда, что и у вас там в России в телеящике сидят ребята в иудейских ермолках?.. Если это так, то ваше дело труба, как, впрочем, и наше. Эти самые врали и мошенники из белых могут сделать чёрных, а из чёрных жёлтых, то бишь китайцев. Японцы на что большие хитрованы, но и они против картавых бессильны. Мне доложили, что ты биолог и преуспел в изучении всяких мелких тварей,– не скажешь ли ты, из каких таких частиц составлены мозги этих шустрых голов, если они умеют так ловко дурачить людей? Ну, ладно, не будем говорить об этом сейчас, а лучше посмотрим, что там соорудил на завтрак наш кок.

Два матроса принесли еду, питьё, и адмирал пригласил Бориса к столу. Он разлил по фужерам вино и предложил выпить «за хорошее житьё на Змеином острове».

– Впрочем, теперь наш остров всё чаще называют Русским. Раньше на острове жили одни змеи, а с некоторых пор там поселились и люди. А уж в наши дни там всё больше становится русских, сербов, словаков и прочих славян. А потому мы и назвали свой остров Русским. Здесь неподалёку были у нас маневры, и вот... я развернул свой крейсер в сторону острова, где у меня дом, а весь остров принадлежит моей племяннице. Она дочь губернатора и весьма строптивая девица. Пожалуй, это единственный человек, который имеет надо мной власть. Тебе придётся с ней работать. Боюсь, как бы ты не потерял голову от её красоты. Она хороша, как сто Венер, но никого не любит и даже будто бы всех презирает. А эти ребята, которые вас пасут,– разве они вам не рассказали, куда и зачем они вас везут? Но вы не бойтесь змей, они не жалят того, кто не наступит им на хвост. Человекам тоже хорошо бы у них научиться не трогать того, кто не наступает на хвост. Но у нас для этого ума не хватает. Мы недавно наступили на хвост Югославии, а теперь вот ни с того, ни с сего стали кидать бомбы на Ирак. А зачем мы это делаем,– до сих пор понять не можем. У нас, видишь ли, президент немножко того... малохольный. Ваш президент вечно под мухой, а наш хотя и бывает трезв, но и он может отмочить любую глупость. Президенты и короли частенько бывают такие. Впрочем, я лично не знал ни одного короля.

Адмирал расправился с вином, выпил воды и придвинул к себе тарелку с большой котлетой и сложным гарниром, по краям которого красовались две ядрёные помидорины. Борис украдкой кидал взгляды на его лицо и не мог понять, какой он национальности. Американцы по большей части все смуглые, чернобровые и тёмноглазые; в них много понамешано от негров, арабов и ещё каких-то шоколадных и белозубых людей – этот же был весь светлый, и даже очень светлый. Его рискованная откровенность поражала. С Борисом он говорил так, будто был с ним тысячу лет знаком. И, конечно, не верил ни в какие-то там его открытия, и вообще, казалось, он не верил ни во что на свете. Борис и сам не понимал, о каком оружии он говорит, полагал, что адмиралу что-нибудь не так о нём рассказали, и не считал нужным его разуверять.

Вошёл офицер и доложил, что крейсер в квадрате, из которого надо возвращаться на базу.

– О, кэй! Пусть заводят «Кузнечика».

Кузнечиком он называл вертолёт.

Через несколько минут они уже были в воздухе, а ещё через четверть часа показались берега Русского острова. Но вот на фоне яркой зелени возник силуэт Белого дома. Борис смотрел на него равнодушно. Не возникало никаких предчувствий, на душе было светло и покойно. Как человек православный, он верил в промысел Божий и знал, что от судьбы своей никуда не уйдёшь.

«Кузнечик» приземлился на зеленой поляне вблизи от главного входа в Белый дом. Здесь Иван Иванович и Ной Исаакович подошли к адмиралу и о чём-то с ним переговорили. Затем адмирал поднял руку и сказал стоявшему от них в сторонке Простакову:

– Майн гот, ужинать будете у меня.

Борис кивнул ему и последовал за «Ван Ванычем и Ноем», как он для упрощения мысленно называл своих опекунов. Безапелляционный тон команды адмирала «ужинать будете у меня» ему понравился, он подумал: адмирал привык командовать, и я рад иметь такого командира. А кроме того, Борису импонировало всё, что тот говорил, и, главное, как говорил. Что-то родное и близкое слышалось в голосе адмирала, да и сам облик сурового моряка,– его лицо, улыбка, серо-зелёные глаза,– располагал к доверию и откровенности. Борис уже знал, но ещё не осмыслил того важного обстоятельства, что адмирал по рождению серб, а сербы того же славянского корня, что и русские, и тут заключена разгадка сразу же появившейся их духовной близости, общности взглядов на многие явления жизни и самой природы. Но вот что за роль отведена адмиралу на острове, имеет ли он какую власть над Белым домом и над его обитателями – этого Борис пока не знал, но у него теперь уже было большое желание иметь над собой такого начальника.

В Белый дом его привели Иван Иваныч и доктор Ной. Вошли в комнату, больше похожую на танцевальный зал, где стояли длинный стол с приставленными к нему дорогими стульями с резными спинками, камин с диваном возле него и двумя креслами по углам. С потолка свисали две чугунных замысловатых люстры. Всё тут было дорого и красиво.

– Здесь вы будете отдыхать от дневных забот и принимать гостей. Их, гостей, у вас будет немного,– только свои, лабораторные.

Иван Иванович заметил:

– Образ жизни вам будет диктовать доктор. Что будет вам на пользу, то и позволит. Такой режим бывает у королей.

Из двери, что возле камина, вышла Ирина. Здесь она была в другом наряде: в почти воздушном кружевном халате с бриллиантовой заколкой в волосах. И вид её не был уж таким серьёзным и печальным. Борис узнал её и обрадовался.

Ной сказал:

– Это Ирина. Вы её узнали?

– Да, конечно.

– Она будет вашей хозяйкой. Не возражаете?

– Напротив, я очень рад. Но боюсь, что она скоро от меня устанет. Я ворчлив и капризен, как старик.

– Мы не спрашиваем, кому тут что нравится и что не нравится. Тут мы все на работе. Если уж надо, так надо. Живи и радуйся. У нас так, и вы к этому привыкнете.

Борис возразил:

– Мне бы хотелось, чтобы всё делалось по желанию. И чтоб не было никаких принуждений.

Борис давал понять, что тирада врача-психолога ему не понравилась; и ещё он сразу же решил показать свой характер и своё желание считаться с ним, учитывать его интересы. Он для того и тон в разговоре взял несколько игривый, шуточный; говорил, а сам украдкой кидал пытливые взгляды, хотел бы знать, кто и как его воспринимает, какая роль отведена ему в этом новом и необычном для него ансамбле. Прибавляя к тону ноту напускной строгости и сознания своей силы, спросил:

– Где я буду работать? Где моя спальня?..

Ответил ему Иван Иваныч:

– Все ваши комнаты покажет вам Ирина.

К Борису подступился доктор Ной:

– Но прежде садитесь вот сюда – я должен измерить все параметры вашего самочувствия.

– Это необязательно. Самочувствие мое прекрасно.

Иван Иваныч заметил строго:

– Доктор должен знать. Таков порядок.

Ной вынул из своей сумки браслет-прибор для измерения давления. Быстренько смерил. Сказал:

– Мне бы ваши заботы: давление у вас, как у хорошего спортсмена: сто двадцать на семьдесят, пульс шестьдесят. У Наполеона был сорок пять, у вас шестьдесят. Хорошо? Да? Вам это нравится? Мне – да, нравится. И я о состоянии вашего здоровья буду сегодня же докладывать на материк.

Положив прибор в сумку, добавил:

– Вечером пойдёте на ужин к адмиралу, а сейчас вам всё покажет Ирина. С вами же мы встретимся завтра. Будет сеанс психологического тренинга.

Борис недовольным тоном заметил:

– Порядок жизни я бы хотел держать в своих руках.

Иван Иваныч и Ной будто бы этих слов не слышали. Они удалились.

Ирина повела Бориса на второй этаж. Они вошли в комнату, где были две кровати, диван, кресла, столик. Хозяйка раскрыла дверь балкона, и в спальне послышался шум морских волн. Борис вышел на балкон – перед ним открылась даль океана, и над ним, разливая блеск золотых лучей, сияло солнце. С криком и гамом носились над волнами чайки; одна большая, с крупной головой и красными глазами,– видимо, альбатрос,– подлетела близко, пронзительно крикнула, подавая радостное приветствие. Борис посмотрел вниз: с балкона, как с вышки, можно прыгать в воду, но в левой и правой стороне далеко в море уходил проволочный забор, затрудняя выход на берег.

Девичий голос окликнул Простакова: он обернулся, но вместо Ирины перед ним стояла незнакомая девушка, и, кажется, ещё не совсем взрослая.

– Меня зовут Ганна. Я покажу вам ванную комнату.

– А вы... Вы тут служите?

– Да, я всегда должна быть при вас, и если чего нужно...

– У вас украинское имя. И выговор тоже украинский. Я был в Донбассе, и вы...

– Да, я из Донбасса. Из Горловки,– наверное, слышали?

– Как же! Шахтёрский город к югу от Донецка. Там много шахт, терриконы... Я знаю. Если от него ехать дальше на юг, так попадёшь в Жданов. Он на берегу Азовского моря. Но вы... Каким образом вы очутились здесь?

– Меня продали в Турцию, в гарем молодого шаха. Отец остался без работы, а у нас семья, четверо детей. Ну, и пришлось ехать. Папе дали десять тысяч долларов. Я не знала мужчин, и за то, что я их не знала, дали так много денег. Меня привезли в гарем, а шах утонул, и нас стали продавать в другие страны. Я попала на остров. Теперь вот буду с вами.

– А теперь... вы уже знаете мужчин?

– Нет, не знаю. Я потому и попала к вам. Вы очень важный. Сказали, поважнее шаха. Я как вас увидела, так и обрадовалась. Вы молодой, красивый. Но главное – русский. Может, вы тоже украинец?

– Нет, я русский. Как это у вас говорят: кацап, москаль. А? Вы огорчились? Кацап, москаль – зачем же я вам такой нужен? А к тому же, вы молодая, несовершеннолетняя. Вам надо учиться, а потом выходить замуж.

– Я не молодая. У меня паспорт. Я могу голосовать.

– Вы очень красивая. Для шаха, наверное, таких выбирали – красивых.

– Да, нас выбирали. Все девочки, которые к вам приставлены – очень хорошие. Нам сказали, что вы большой человек, каких нет и в свете. А вы... такой же, как все.

– Ну, вот – я такой же, как все. Значит, вам сказали неправду. Да и как это может быть: большой человек, а такой молодой. Мне недавно исполнилось двадцать пять лет. Вы не знаете мужчин, а я не знаю женщин. Детский сад какой-то! А говорите – большой.

– Да, большой. Вы чего-то там нашли. И такое, что очень нужно Америке. Так вроде бы сказал Арсений Петрович, самый важный учёный, какие тут только есть. Он работает в корпусе «Б». Скоро вас к нему позовут и вы его увидите. Он тоже из Москвы.

– Я его знаю. Мы с ним вместе работали. Он мой учитель.

– Он очень строгий. Нам говорит: не ложитесь в постель с мужиками, а то вас поразит телегония. Обещал рассказать про телегонию, прочесть лекцию. Говорит, вы русские, вам надо выходить замуж за русских и рожать русских детей. Русский народ вымирает. Вы должны родить по десять-двенадцать детишек. И непременно от русских. Чудной какой-то!

– И вовсе не чудной. Он говорит правду. Вы все, русские девчонки, должны выходить замуж и каждый год рожать по ребёнку. Теперь такое время: нас, русских, уничтожают, а женщины должны спасти русскую нацию. Ты это понимаешь?

– Нет, не понимаю. Я не русская. Я украинка.

– Украинцы тоже русские. Это наши враги всегда хотели нас разъединить, чтобы мы ослабли. Вот вы и поверили, что вы не русские, а какие-то другие. И называете нас москалями. Ты сколько классов кончила?

– Я не училась. Читать умею, а пишу плохо. С восьми лет нянчила чужих детей, зарабатывала деньги. Сейчас на Украине много неграмотных, потому что жить трудно. Говорят, при советах было хорошо, а теперь плохо. Я неграмотная.

– Ну, вот – неграмотная. Значит, надо ещё и учиться. Ну, ладно, я за вас возьмусь. Вы у меня ещё станете профессорами. А сейчас я хочу принять душ. Покажи мне ванную.

Ганна показала Борису ванную комнату. И вышла. Борис включил душ и стал мыться. Ганна принесла бельё, халат и полотенце. Борис, нарядившись в роскошный, расшитый золотой вязью халат, направился к кровати. Ганне, следовавшей за ним, сказал:

– Ты что же это... без стука вошла ко мне в ванную? Ты девушка, а так смело входишь к мужчине.

– Так велит Ной. Он говорит, чтобы я вас мыла и делала вам массаж. Снимайте халат.

Борис пристально смотрел на неё. Она продолжала:

– Нет, я никому не делала массаж. Ной Исаакович назначил меня к вам.

– Ну, хорошо. Ты иди к себе, а я буду спать. Мне сейчас очень хочется спать. Только впредь ты ко мне без стука не входи, я этого не люблю. И никакого массажа мне делать не надо.

И Ганна ушла.

Адмирал позвонил Борису в седьмом часу и пригласил на ужин. Внизу Простакова ждала машина – сверкающий никелем и позолотой длинный и просторный лимузин. Ехали по грунтовой дороге, вьющейся между холмами, поднимались в гору. И как-то неожиданно открылся светло-жёлтый трехэтажный особняк с четырьмя белыми колоннами, за которыми угадывались высокие двери фасада. Гостей встретил молодой человек славянского типа, поклонился Простакову, заговорил на плохом русском языке:

– Адмирал ждёт вас в столовой первого этажа. Папаша Ян говорил: «К нам сейчас приедет братушка Борис». Папаша Ян любит русин и говорит, что мы сделаны из одного теста. А меня зовите Петру. Петру Горич из Хорватии. Я серб и управляю имением адмирала.

Тут незаметно появился,– словно с неба упал,– Иван Иваныч. На ухо Борису сказал:

– Да, да. Папаша Ян – это адмирал, его зовут Яном, а фамилия Станишич. Он серб и любит русских людей.

Петру провёл гостей на второй этаж в просторную комнату с пальмой у окна, со столом посредине. И тут же по лестнице с третьего этажа спустился адмирал. Он широко улыбался, обнажая ряды крупных белых зубов, приветливо кивал могучей головой, приглашая к столу, на котором стояли бутылки вина, рюмки, фужеры. Обращаясь к Борису, сказал:

– Приходите ко мне, как домой, и зовите меня папаша Ян. А?.. Вам нравится моё имя? Мне ваше имя тоже нравится. Был у вас царь Борис Годунов. Неплохой мужик, кое-что хорошего оставил в истории, а моё имя тоже хорошее. Ян! Слышишь? Ян, Иван – почти одно и то же. У нас, сербов, есть имя Ёван, но меня назвали Яном – тоже хорошо. Однако, как там у вас говорят: «Соловья баснями не кормят»,– а?.. Так говорят в России?.. Я всего лишь раз побывал у вас, да и то с заходом в порт Архангельск. А между тем, там мои предки, там прародина славян. Я ведь тоже славянин. Как вам это нравится?.. Американский адмирал и – славянин. А если начнётся война, кого мне защищать? В том-то, брат, и штука. Я потому не пошёл далеко по службе, что родился сербом. У нас вокруг президента вьётся много евреев, а они не любят славян. Почему? – не знаю, но не любят. Предпочитают им всяких мексиканцев и даже эфиопов. Этих они не боятся, а нас боятся. Почему? – не знаю, но боятся. И везде, где можно, тормозили мою карьеру. Мне это надоело. Я ушёл. Да, это так. Тормозят, потому что я родился сербом. Америку заполонили чёрные, жёлтые и серо-буро-малиновые; чёрт знает, что за народ, из каких щелей они к нам наползли. Их теперь стали бояться. Особенно перед ними гнутся те парни, что стремятся залезть в кресло президента. У них же голоса! Представьте себе, что каждый этот мазурик имеет такой же голос, как и я, как и мой брат, который вот уже второй раз избран губернатором штата. Я три года челночил по морям и океанам, а когда сошёл на берег, не узнал своего города. По тротуарам толпами слоняются обезьяны с длинными ручищами и ошалело таращат на меня глаза. Мой родной город превратился в Косово, и каждый из наших рискует получить пинка под зад. У вас пока этого нет? Хорошо, но у вас есть демократы, а это значит, будет Косово. У нас теперь парни из Белого дома суют на важные посты африканцев. Вы видели, кто у нас помогает президенту в делах безопасности? Да, да. Молодая, симпатичная, похожая на парня негритянка. Я такую не прочь бы взять к себе в служанки, но поставить её над всеми генералами!.. У нас поставили. И я потому вышел в отставку.