Текст книги "Подводные камни"

Автор книги: Иван Максименко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Чтобы ее не придумали за меня? – спонтанно хмыкнула вдова, – в этом-то и вся суть правды – что у каждого она своя, и что каждый ее толкует по-своему. Люди давно уже придумали ту правду, которая им по вкусу. Зачем портить им послевкусие?

– Нет, зря вы так считаете, госпожа Калано. Сделаем интервью так, что зрители сразу встанут на вашу сторону. Вы недооцениваете возможности телевидения.

– Я отлично знаю, какие у него возможности, госпожа Кирх. Знаете, меня тут ждут очень важные дела, поэтому мне нужно срочно класть трубку. Если я передумаю насчет интервью, сама свяжусь с вами, если нет – вы уже знаете почему. Спасибо.

– Съемки послезавтра. Я могу рассчитывать, что вы мне позвоните до пятницы? – обнадежено спросила Мария.

– Если все-таки решу принять ваше приглашение – позвоню.

– Спасибо, что выслушали меня, госпожа Калано.

– Не за что, госпожа Кирх, до свидания, – холодно ответила Вероника и прервала разговор.

«Загрызут меня эти журналисты, – покусывая губы и сопя, подумала вдова, – и эту девчонку даже зазвали. И что выходит? Что я плохая, а она хорошая? Ну, надо же, как они это придумали – и жену и любовницу пригласить. Будут сравнивать, кто из нас больше горьких слез прольет что ли? Или кто это сделает искреннее? Ничего, ничего, Оксана, не перевелись еще миллионеры в наших краях. Печаль твоя рано или поздно пройдет, подыщешь себе нового принца на белом коне. Посмотрим, что ты будешь на камеру говорить. Интересно, а она сама допускает, что Мидаса убили? Посмотрим…. Эх, Мидас, лучше б ты сначала ее встретил, а не меня. Тогда бы ничего не закрутилось и не завертелось.… И этот молодой подонок мне б не отравил жизнь, хотя его взрослые игры ему дорого обойдутся… даже слишком дорого. За что боролся – на то и напоролся, не зря сказано. И что получается? Что я самый большой злодей? Мидас – жертва, Оксана – святая, а Родриго… он ведь сам эту кашу заварил, его, получается, и жалеть не стоит…. Я в каком-то смысле тоже жертва. Застряла я между двумя нехорошими мужчинами – один меня предал, второй – мной манипулирует. Любовник убил неверного мужа и тот, который убил, скоро поплатится за это головой. Разве я эту херню придумала, разве я их заставляла вести себя так, как они себя вели? Может, я и вправду роковая женщина – если я встаю между двумя мужчинами, один из них обязательно погибает. Все готовы хоть сегодня вынести мне приговор, не дожидаясь ни следствия, ни суда…. Разве только я одна достойна осуждения? Почему же вы не смотрите на людей и ситуацию, которые привели меня к этому результату? А ведь если дело вскроется, сразу навешаете на меня ярлыки. Заплюете и умоете руки? Ничего вокруг меня все равно не изменится, будет повторяться одна и та же история. Просто будет другая Вероника, другой Мидас, другой Родриго, но концовка будет та же самая. Тогда зачем же сваливать всю вину только на одного человека? Если трясина одного засосала, то она обязательно засосет и второго и третьего, и десятого. Тот мир, в котором мы живем, люди, условия, которые создаются этими же самыми людьми, – они сообща делают нас плохими или хорошими, а не мы сами. Мы под них просто подстраиваемся. Кто-то делает это лучше, кто-то – хуже. Если вокруг ничего не меняется, зачем тогда всех подряд обвинять в одном и том же? Это и есть лицемерие. Его и надо осуждать в первую очередь, а не тех, кто попадает под его удар…»

Молодая женщина смахнула с зарумяненного лба прядь каштановых волос, встала с дивана и, тяжело переступая, как будто телефонный диалог оставил ее без сил, вышла из комнаты и, закрывшись в спальне, стала переодеваться, намереваясь следом принять ванну и успокоить порядком подточенные нервы. Хотя бы на час другой.

39

Десятое октября. Около восьми вечера

– …Этих писак не стоит бояться, – сказал конспиратор, разлегшийся на диване в гостиной Вероники, изучая сайты с имагинерскими новостями, – большие газеты пока осторожничают и избегают писать обвинения в твой адрес. А желтую прессу всерьез не воспринимают. Они могут настрочить что угодно.

– Да, но они не перестают мое имя склонять, – хмуро ответила вдова, стоявшая у приоткрытого темного окна с дымящейся сигаретой, зажатой между пальцами правой руки, и полной окурков пепельницей на левой ладони, – вот и снимают передачи обо мне. Не надоело им перемывать мне косточки. Да еще и за тебя взялись.

– Не сгущай краски, лапонька. Написали и что? Пусть они, если хотят, проведут расследование. Увидят, что Родриго Лимнер границы не пересекал, что отдыхал в Удоли две недели и все. К тому же полицейские не говорят официально, что это преступление. Так что прессе не за что ухватиться. Пока одни теории заговора, да и только, поэтому на тебя не набрасываются. Собаки лают, караван идет. Ты ведь знаешь.

– А ты сам-то доволен? Тебе, говоришь, звонят, предлагают деньги за интервью, – молодая женщина стряхнула пепел с сигареты и взглянула искоса на убийцу, – ты тоже у нас звезда желтой прессы…

– Да какая я звезда, – зажмурился Родриго и ухмыльнулся, подложив руки под голову, – я темная лошадка. Все за мной гонятся, а поймать не могут. Я у них на виду, а поймать все равно нельзя. Да и на что мне такая дешевая слава? Попишут, попишут, а потом забудут. Что бы ты ни делал, – хорошее или плохое, – все равно тебя через какое-то время забывают. И очень хороших людей и очень плохих одинаково забывают, как будто между ними нет никакой разницы. А вот если слава такая, что ее не могут забыть тысячу лет, тогда это другое дело. Я бы не отказался от нее. Пусть даже слава ужасная, но у нее все равно есть своя ценность. И даже, в каком-то смысле, прелесть. Раз после тебя такой след остался, значит, ты каким-то образом повлиял на историю человечества и изменил ее. Заставил людей сделать шаг вперед, пусть даже через кровь. Тогда ты нечто намного большее, чем простой смертный, ты – звено, которое связывает времена и эпохи в единую цепь. Тебе подчиняются и люди и время и у тебя только один хозяин – ты сам. Когда ты сам себе хозяин, рабом быть не унизительно.

– Ага, Гитлер тоже повлиял на историю, – тихо хмыкнула Вероника, глядя в окно, и втянула в легкие табачного дыма. – Слышал такое имя?

– Нашла с кем меня сравнивать, – махнул рукой конспиратор, – Гитлер считал, что ему дали право свыше распоряжаться судьбой всего человечества, а я распоряжаюсь только своей собственной судьбой, поэтому в моем случае нет лишних жертв. Ты меня в нацисты не спеши записывать. Захватывать мир я не собираюсь, мне не очень охота повторять судьбу старика Адольфа.

На последней фразе молодая вдова несознательно повернула голову и бросила безмолвный взгляд в сторону убийцы. Взор ее был вдумчивым и сухим, она выпустила тягучий клубок серого дыма, плавно освобождая легкие, затем потупила голову, словно пытаясь смириться с какой-то нелегкой мыслью, и опять обратилась к окну, не издавая ни звука.

– Сегодня ты на удивление спокойная, лапонька, – произнес Родриго и зевнул, наблюдая полузакрытыми глазами за своей возлюбленной. – Мы не поскандалили ни разу за целый вечер, аж непривычно. Куксишься, молчишь. В чем дело?

– Берегу силы для журналистов, – равнодушно пробормотала молодая женщина и кашлянула, – я на них сбросила сегодня всю отрицательную энергию.

– Да, с ними не расслабишься, – усмехнулся конспиратор и зажмурился, – только вот мне кажется, что причина не только в них. Кажись, есть тут что-то еще.

– Что-то еще, говоришь? – Вероника отошла от окна, поставила пепельницу на столик и покосилась на молодого мужчину, – какой ты подозрительный стал.

– Как тут не станешь подозрительным, – Родриго открыл глаза, и ухмылка тут же сползла с его лица, – чувствую я, что кто-то наступает мне на пятки. На мозоли прямо…

– Ты говорил мне, что за тобой следят менты, – Вероника насторожилась, словно поняла, о ком идет речь, и нарочно повернулась спиной к собеседнику.

– С ними-то все понятно, только, по-моему, у них появился конкурент. И этот кто-то изворотливее, чем они. Лучше дистанцию держит, машины меняет. Хрен его знает, может, папарацци на меня охотятся. Пока не могу разобраться. Что они думают, что я лох? Я тоже кое-чему научился за это время.

– Боишься? – вдова подошла к тумбочке с зеркалом и открыла один из ящиков, присев на корточки.

– Как мне бояться, если не знаю, кого нужно бояться? – вздохнул конспиратор и, повернувшись на бок, уставился на стену, – противника надо не бояться, а уважать его. Тогда ты его оценишь правильно и не промахнешься. Хотя не знаю пока, насколько этот незнакомец заслуживает уважения, но судя по его приемам, уважения заслуживает.

– И какая у него, думаешь, цель? – спросила Вероника, притворяясь, что пытается что-то найти в ящике. – Собрать на тебя компроматы?

– Скорее всего, – пробурчал Родриго, почесывая макушку, – раз мне не звонят с угрозами и ничего с меня не требуют, значит, остаются только компроматы. Кстати, этот следователь тебе давеча не звонил? Чего-то он притих.

– Нет, не звонил. А что?

– Мне тоже нет, я просто так спросил. Видимо сидит в своем кабинете и целыми днями думает, как бы нам путевку в казенный дом организовать.

– Думаешь, сможет организовать?

– Да уж вряд ли. Я ведь тебе говорил, что тюрьмы не для нас строились. Жизнь – это игра, Вероника, большая рулетка. Шарик ведь перестает крутиться, когда перестает крутиться само колесо. А пока оно крутится, шарик перебегает из ячейки в ячейку. То в четную ячейку, то в нечетную, то опять в четную… Мы уже проскочили черную метку, впереди красная метка. Тюрьма – черная ячейка, не для нас. Когда колесо, наконец, перестанет вращаться, тогда все встанет на свои места, и мы узнаем, правильную ли ставку сделали…

– А если окажется, что твоя ставка неправильная? – Вероника перестала рыться в ящике и взглянула краем глаза на своего любовника.

– А что лучше? – с тенью горечи в глазах усмехнулся убийца, – не делать никаких ставок? Думаешь, раз не можешь проиграть, тогда не может быть причины сожалеть о чем-либо? Нет уж, ошибаешься. Те, кто боится сделать ставку, сожалеют вдвойне – во-первых, сожалеют, что упустили шанс выиграть, во-вторых – потому что выигрыш не им достался, а кому-то другому. В этом случае даже проигрыш не так огорчает.

– Значит, ты готов так легко пожертвовать своей жизнью? Себя самого не жалко хотя бы немножко? – хмуро изрекла молодая женщина, села в кресло у стены и достала новую сигарету из пачки.

– Почему легко? Это не легкомысленность, это решительность, лапонька. Разные это вещи, ничего между ними общего нет. Если бы я не действовал решительно, то был бы совершенно другим человеком. На твоем диване лежал бы совсем другой Родриго Лимнер. Видимо, чтобы узнать себя лучше, нужно переступить за рамки допустимого. Чем дальше ты отодвигаешь барьер, тем больше о себе узнаешь. Я нашел столько скрытого потенциала внутри себя, что ни о каком сожалении речи быть не может, даже наоборот. Я вовсе и не хочу возвращаться к старому Родриго. Он был слишком сырым, получеловеком был. А сейчас я полнокровная личность. Люди пытаются других узнать, понять, что у них в голове творится, а не задумываются, что себя знают еще хуже. От того и ошибки допускают, что свой потенциал не используют в полной мере. Другие же допускают ошибки, потому что неспособны определиться с собственными слабостями, перед тем как за что-то взяться. Это их и подводит.

– А у тебя слабости есть? – выпустив резко струю дыма изо рта, спросила вдова.

– Я их контролирую, поэтому не сбиваюсь с курса… – конспиратор оперся локтем на мягкое сиденье и глянул с любопытством на свою возлюбленную, сидевшую позади него, – …блин, сколько же ты сегодня сигарет выкурила? Дымишься, как паровоз. Хоть противогаз надевай.

– Сейчас эту докурю, и паровоз остановится, – Вероника взглянула украдкой на своего молодого любовника и стала разглаживать челку, прикрывая глаза волосами.

– Ты действительно чего-то темнишь, – недоверчивым тоном произнес убийца, – вид у тебя какой-то не такой. Никогда на меня так раньше не смотрела, Вероника, будто на какого-то прокаженного глядишь.

– Я должна улыбаться во весь рот и прыгать до потолка от счастья что ли? Разве впервые видишь меня усталой? – не теряя самообладания, ответила вдова и прикусила губы, не переставая крутить дымящуюся сигарету между тонкими пальцами.

– У тебя разные лица бывают, лапонька, даже когда ты серьезная. Твой нрав знаю хорошо. Такого лица, как сегодня, у тебя никогда не было. Значит, какая-то новая мысль тебе покоя не дает. Колись, давай. В чем дело?

– Наверное, я слишком плохо разбираюсь в мужчинах, – вздохнула Вероника и скрестила руки на груди, взирая задумчиво и мрачно на молодого мужчину, – в тебе я тоже не сразу разобралась. Недооценила я твою вычурность.

– Уже разобралась, значит? – хмыкнул Родриго и оскалился, – я тоже в тебе почти полностью разобрался. За исключением мелких деталей, но это пустяк.

– Говорят ведь, что дьявол кроется в деталях.

– Я твою темную сторону уже успел разглядеть, Вероника. А Остент ее разглядел? Скорее не ты плохо разбираешься в мужчинах, а они в тебе.

– Да, недавно он меня сравнил с дьяволом. То ли в шутку, то ли всерьез…. Но ты в каком-то смысле прав – вы, мужчины, действительно очень плохо разбираетесь в моей натуре. Или разбираетесь, когда уже поздно отступать…

– Это Остенту надо беспокоиться, как бы ты его на свой трезубец не посадила, не мне. Мой девиз: нападение – лучшая защита.

– И почему же моего трезубца не боишься? Потому что кажусь слишком слабой? – Вероника повернулась лицом к окнам и выпустила струю дыма, – или ты уверен, что тебя никто не может застать врасплох?

– Нет, ты не настолько слаба, чтобы тебя бояться, лапонька. Нужно бояться очень слабого человека – так как ему не хватает смелости, он заменяет ее изворотливостью и коварством. И он доводит свою низость до такого совершенства, что и самый сильный человек не способен его одолеть.

– Я не настолько слаба, – задумчиво повторила вдова и прокашлялась, вдавливая окурок в грязное, покрытое золой дно пепельницы, – …это комплимент?

– Личные впечатления, – засмеялся Родриго, – но сойдет и за комплимент.

– А в тебе не остались какие-нибудь неизученные черты, Родриго? Или мне стоит ждать новых сюрпризов?

– Если я и сделаю новый сюрприз, то он обязательно тебя порадует, – усмехнулся молодой мужчина и положил голову на мягкий подлокотник, отворачиваясь от своей возлюбленной.

– Пока не сотрешь ролики, меня ничто не сможет порадовать.

– Вот какое дело, значит, – засмеялся Родриго, – если б я хотел тебе навредить, то давно бы их слил в интернет. Даже бы денег не попросил у журналистов.

– А ведь ты говорил, что любишь меня. Докажи, что любишь и сотри ролики, – нервно приглаживая волосы, сказала Вероника и сжала губы.

– Боюсь, что моя любовь безответная, – ехидно отозвался убийца, – зачем тогда мне что-то доказывать, если моя любимая все равно не ответит мне взаимностью. Я уже столько сделал, чтобы доказать тебе свои чувства, а ты только о себе думаешь. Эх, обречен я на любовные страдания.

Наглость молодого мужчины взбесила Веронику, однако она проявила завидную сдержанность, не желая вступать в перебранку, и лишь сжала свои жилистые кулаки и заскрежетала зубами.

– Любви не хватает людям, Вероника, вот в чем наша беда! – притворяясь, что не замечает тихую ярость вдовы, воскликнул конспиратор и почесал живот, – вот возьмем, к примеру, тебя и Мидаса. Испытывали бы вы друг к другу настоящую любовь, я бы на этом диване не лежал сейчас. И он бы не допустил фатальной ошибки, и тебе было бы спокойнее на душе. Никто б лишний не встал между вами клином и не ушел бы Мидас на дно морское. И Оксана горя не знала бы, но и любовь бы тогда мимо нее прошла, хотя она у нее уж больно драматической получилась, со страданиями. А тебя, как мне кажется, ни боль, ни радость не могут заставить испытать искренние чувства. Может, фальшивые добродетели лучше, чем ничего. Не хватает тебе искренности, тогда делай добро напоказ, для галочки. Не от сердца, но хоть окружающим от этого будет какая-то польза. Раз не понимаешь, что хорошо, а что плохо, тогда повторяй за большинством. Оно тоже, может, не знает разницу между добром и злом, но хотя бы не будет считать тебя плохим. И с любовью то же самое. Внуши себе, что любишь кого-то, и эта иллюзия, возможно, подавит в тебе отрицательные черты, хотя бы на какое-то время. Не можешь никак быть хорошим человеком, так хоть сыграй талантливо его роль. Кто тебя осудит за то, что любишь? Осудить могут за лицемерие, но его ведь, если постараться, можно прикрыть. Ты, лапонька, прикинулась бы влюбленной в меня, я б, может, заставил себя поверить, что это правда. И тогда все бы у нас было как в хорошем кино.

– Хорошее кино, да… – откашлянулась Вероника и уставилась на пол, покачивая отрицательно головой, – …с таким сценаристом, как ты, только триллеры получаются.

– С таким продюсером, как ты, не мудрено, что не получается другое, – сострил Родриго.

– Надо же, – сипловатым голосом сказала вдова, – как ты про жизнь и про людей все знаешь. Ты-то сам как думаешь, тебя стоит жалеть? Люди несовершенны, ты тоже, значит, все одинаково заслуживают жалости, да?

– О, ты тоже начинаешь философски рассуждать, – убийца повернулся головой и осклабился, – принимаю интеллектуальный вызов. Ну как тебе сказать. Жалость – дело относительное. Нужно уметь жалеть, это как бы ремесло такое. Если не умеешь жалеть, какая тогда разница, заслуживает человек жалости или нет. А вот если все-таки умеешь это чувство испытывать, тогда тебе все равно, достоин он снисхождения или нет. Даже меня тогда бы можно было пожалеть, хотя я далеко и не образец порядочности. Мне хотя бы хватает мозгов не считать себя белым и пушистым.

– А ты прощения заслуживаешь?

– Я же тебе говорю, Вероника, что кто умеет жалеть и прощать, тот простит кого угодно, даже самого большого злодея. На то и дается эта способность, чтобы ее время от времени испытывать на деле. В боевых условиях, так сказать.

– По твоей логике тогда выходит, что и черное можно назвать белым, если тебе это выгодно. Удобная у тебя философия, Родриго, ничего не скажешь.

– Почему же удобная? Что вижу, то и говорю, лапонька. Если бы в нашем мире все были такими правильными, если бы черное всегда было черным, а белое – белым, тогда и я бы совсем по-другому смотрел на вещи. И обстоятельства бы совсем другими были. А уж раз обстоятельства сложились так, как они сложились, и философия у меня такая… оригинальная. Пока ничего не может убедить меня в том, что мои рассуждения неправильные. Даже твое неверие.

– А полицейские могут тебя переубедить? У них-то аргументы всегда найдутся.

– А у меня для них всегда найдутся контраргументы. Не так страшен черт, как его величают.

– Ты настоящего черта еще и не видал, – пробормотала Вероника и поглядела на убийцу из-под насупленных бровей.

– Зачем мне черт, если у меня есть ты, – засмеялся Родриго, – благодаря тебе у меня выработался иммунитет.

– Ты не спеши расслабляться, дорогой, – лукаво ухмыльнулась Вероника, глядя в затылок своему любовнику, – змеиный яд в малых дозах способен лечить, а в больших убивает.

– Твой яд, лапонька, для меня, как вино – опьяняет, но не убивает. Даже когда в больших количествах, – конспиратор стрельнул косым взглядом в сторону собеседницы и загадочно улыбнулся.

– Говоришь так, словно не боишься смерти. Должен же ты хоть чего-то в жизни бояться.

– А зачем мне бояться смерти-то? – вздохнул Родриго и стал созерцать потолок, – мертвецы не боятся завтрашнего дня, им ведь все равно, какой он будет. Считаешь, что я должен бояться конца? Смерть в отличие от жизни предсказуема: бац! – и темнота. А вот жизнь наоборот. От нее можно ждать какие угодно сюрпризы. Слишком она какая-то непонятная…

– А если загробная жизнь существует? Что тогда?

– Ну, – пожал плечами убийца и зажмурился, – тогда меня, наверное, или в чан с кипящим маслом посадят, или придется объясняться лично с Мидасом.

– А что для тебя хуже? – прищурилась Вероника.

– Хуже всего будет, если и там так же накурено, как у тебя в комнате, – засмеялся Родриго, – это будет настоящим наказанием.

– Может, это я твое наказание… – задумчиво произнесла вдова и прокашлялась, – …посланное свыше.

– Если в небесах водятся такие херувимы, как ты, мне тогда трудно представить, кто же в преисподней, – хихикнул убийца, – нет, Вероника, мы не наказание друг для друга, мы – зеркало. Я всматриваюсь в тебя и узнаю себя лучше. Ты смотришь на меня и понимаешь, кто ты на самом деле.

– На этот раз, кажется, ты угадал, – кивнула молодая женщина, глядя отрешенно на занавеску, раздуваемую легким сквозняком, – раньше я надевала маску, чтобы угодить другим, а сейчас, по твоей милости, мне приходится ее надевать, чтобы самой себе угодить. Оказывается, другим угодить легче, чем самому себе.

– В этом твоя главная ошибка, лапонька, что без конца меняешь маски. Надень ты одну маску, слейся с ней, и она сама станет подстраиваться под окружающих. И под тебя легко и незаметно подстроится. Тогда перестанешь испытывать неудобство.

– Ты так делаешь?

– Конечно. Поэтому я не конфликтую сам с собой.

– И когда же ты успел маску надеть? Каких-то полгода назад совсем другой был, не такой… неоднозначный.

– Стареем, дорогая моя, становимся мудрее, – развел руками молодой мужчина и ухмыльнулся, по-видимому, гордый от того, что в нем признали неоднозначность, – полгода назад маска была еще слишком хрупкой и плохо сглаживала шероховатости моей натуры, поэтому ты считала меня заурядным.

– И за полгода ты так хорошо научился врать и притворяться?

– Совсем нет, лапонька, – цокнул языком конспиратор, – за это время я научился подстраиваться под ситуацию так, чтобы без сожаления принимать любые последствия.

– Разве за такое короткое время можно этому научиться?

– Пока никаких неприятных сюрпризов не было. Видать, я кое-чему научился.

– А как мы будем жить с тобой в будущем, Родриго? Ты, наверное, строишь свои планы какие-то на этот счет.

– О! не ожидал я такого вопроса, но вопрос интересный, – оживился убийца и приподнялся, опираясь на локти, – ну пока будем жить, как обычно… пока не наступят какие-нибудь неожиданные перемены. Да и тебе не мешало бы определиться с твоим воздыхателем.

– А если, например, он мне сделает предложение, кольцо подарит и так далее?

– Вот это уже серьезный вопрос, – нахмурил брови Родриго, – я третьим лишним быть не собираюсь, а если вы надумаете жениться, это создаст некоторые неудобства… для меня. Разве тебе нужен брак, чтобы тянуть из него деньги?

– Я не за кошелек держусь, не в этом дело. Если он мне сделает предложение, я ведь должна буду ему дать ответ.

– Ну чего из-за этого так париться? Просто сразу отвечать да или нет, не будешь и все. Потянешь какое-то время резину, а там видно будет. Но это хорошо, что ты со мной советуешься, это добрый знак – начинаешь меняться к лучшему.

– А что для тебя значит «к лучшему»? – Вероника посмотрела на собеседника чуть недоуменным взглядом.

– Когда уже не будет необходимости постоянно подталкивать тебя в спину, чтобы ты шла вперед. Это и будет лучшим для меня… и для тебя.

– Ой, боюсь, это еще не скоро случится. Дожить бы до этого дня… – задумчиво изрекла молодая женщина, не отрывая глаз от Родриго.

– Доживем, не бойся, – осклабился убийца, – главное, чтобы моя благоверная не решила свернуть с пути исправления.

– А разве ты мне позволишь это сделать? Ты ведь у меня за спиной будешь.

– Я тебе буду всего лишь указывать правильную дорогу. Разве это плохо?

– Одно дело, когда сам выбираешь правильную дорогу, другое дело, когда кто-то выбирает ее за тебя.

– В нашем с тобой случае дороги чудеснейшим образом совпадают, – лукаво улыбнулся конспиратор.

Зазвонивший через пару минут мобильный телефон, лежавший на столе рядом с диваном, вклинился в диалог и прервал его, давая собеседникам передышку, особенно Веронике. Она тут же воспользовалась наступившей паузой и отправилась на кухню, а Родриго, проводив ее взглядом, подхватил мобильник и проверил, кто ему звонит – на экране высветился номер Дианы Отис. Это слегка озадачило убийцу, так как «клиентка» предупреждала его, что будет весь день занята, но после короткого колебания он все-таки взял трубку.

Спустя минут десять

– К сожалению, планы немного меняются, – откладывая телефон на стеклянную столешницу и вскакивая с дивана, воскликнул молодой мужчина и расправил плечи.

– Поступил заказ от клиентки? – спросила Вероника, только что вернувшаяся из соседней комнаты, и отпила глоток воды из стакана, который она принесла с собой.

– Ну, типа того, – не стесняясь, кивнул Родриго, – видать, наскучило сидеть дома одной, вот и вспомнила про меня. А вчера она вроде говорила, что будет работать до поздней ночи. Жаль, я хотел, чтобы мы с тобой провели вечер вдвоем. Что поделаешь, дела.

– Ты сам себе выбрал такую профессию, так что не жалуйся, – добавила вдова, удовлетворенная тем, что ночь она проведет без лишней компании.

– А зачем же мне жаловаться? – хмыкнул конспиратор, уловив реакцию молодой женщины, – не вагоны иду разгружать, да и тебе лучше пораньше в постель лечь, чтобы и завтра была в таком же миролюбивом настроении. Ты настоящая прелесть, когда не злишься.

– И ты иди, потрать на Диану лишнюю энергию, – губы Вероники скривились в едва заметную ухмылку, – ночной тариф у тебя, наверное, на порядок дороже.

– О, у меня специальный тариф, платиновый! Всегда беру максимум, – засмеялся любовник и стал одеваться.

– Смотри, как бы какая-нибудь баба не взяла максимум с тебя самого. Женщины ведь коварнее мужчин, верно? – задумчиво пробормотала вдова, глядя в спину своему собеседнику.

– Верно. Зато мужики умнее, – засмеялся Родриго и повернулся лицом к хозяйке квартиры, подмигнув ей.

– Я сегодня умную мысль в фейсбуке прочитала: мужская логика безошибочно действует там, где действуют мужчины, но моментально перестает действовать там, где действует хотя бы одна женщина. Может вы и умнее, но мы-то все равно изворотливее, чем вы. Женщины настоящие хищники, а не так называемый сильный пол. Возьми это на заметку.

– Спасибо, что открыла мне глаза, лапонька, – насмешливо ответил конспиратор и пошел в коридор, – оказывается, женщины еще хуже, чем я думал.

– Ты чертовски прав… – прошептала неслышно Вероника, потупив голову.

– Ты что-то сказала, лапонька? – донеслось из прихожей.

– Желаю тебе бессонной ночи! – равнодушно крикнула вдова.

– О, спасибо! С Дианой обычно засыпаешь только под утро и то, если она усталая, а если нет – съедает тебя с потрохами. Не баба, а зверь…!

Мягкий хлопок закрывающейся снаружи входной двери словно снял каменную глыбу с груди Вероники, она свалилась в кресло у стены, раскинув ноги, закатила назад голову и тихо фыркнула.

«Блин, хорошо, что эта баба позвонила, – упершись глазами в потолок, подумала молодая женщина, – а то уже невмоготу было на его физиономию смотреть…. А ведь он вообще не догадывается, что его ждет. Заподозрил, что что-то не так, но не понял что…. Тьфу! чуть было не ляпнула какую-нибудь глупость перед ним. И как же он догадается, если считает, что я глупее его. Какого он о себе высокого мнения стал, однако, а ведь все равно ему не увернутся. И говорит как мудреный философ, такие у него странные рассуждения. На все имеет простой ответ, даже на сложные вопросы. Эх, нашелся бы хороший воспитатель, глядишь, жизнь бы у него сложилась как у приличных людей. Не пришлось бы тогда, Родриго, перезревших тетушек обслуживать, и убийцей б не стал…. Хотя гнилое семя хороший плод все равно дать не может. Интеллект у него есть, какой-никакой, да вот употребляет он его совсем не по назначению, вот и результат. Жаль, лучше бы оставался зеленым и глупым. Неверного мужа вытерпеть легче, чем подлого любовника…. Мужа близко к себе подпускаешь, а любовника – еще ближе. Фатальная это ошибка для женщины…»

Вероника вскочила на ноги, вытянула последнюю сигарету из пачки, закурила и подошла к занавеске, раздвинув ее до середины. Она пробежалась глазами по мозаике светящихся окон соседних домов, в некоторых из которых время от времени мелькали человеческие тени, и остановила вдумчивый взор на опустевшем пятачке у сумрачного тротуара, где за пару минут до этого стоял красный ауди.

Молодая женщина, поеживаясь от свежей прохлады, просачивавшейся в узкую щель, прокрутила в уме разговор со своим любовником и заново испытала странное чувство, будто этот диалог был их окончательной исповедью друг перед другом, хотя она не знала, сколько еще дней или недель ему оставалось жить; чувство будто это был самый осмысленный диалог, который они когда-либо вели, и что каждая фраза в нем перевешивала по смыслу любую фразу, сказанную в прошлом. Родриго показался ей вдруг абстрактной фигурой, обобщением того недолгого отрезка ее жизни, частью которого он стал по воле судьбы. В этот раз Вероника не испытала привычного для себя омерзения, словно понимание того, что эта черная страница (то есть убийца ее мужа и само убийство) скоро навсегда закроется и оставит ее в покое, помогло ей смириться с ним и потерпеть его существование еще немного.

Смирение это, однако, больше походило на неуклюжее подражание настоящему смирению, осознанно исходящему из сердца, поэтому она воспринимала Родриго уже не как человека из плоти и крови, а как плоское зеркальное отражение, лишенное духа, вследствие чего в ней не пробудилось желание простить его за прошлые обиды и этим облегчить себя. Не возникало в ее душе спонтанного импульса сделать это, пусть даже самого слабого; такого же импульса, какой возникает в человеке, видящего, как на шее преступника, расплачивавшегося за свое злодеяние, затягивается петля. И мешал ей отнюдь не тот факт, что не каждый способен легко найти в себе силы, чтобы попросить прощение или самому простить, а то, что она, будучи ограниченной скудностью своей нравственности, не могла осознать значимость такого поступка.

Чем чаще лицо любовника всплывало в сознании вдовы, тем стремительнее оно теряло физические очертания, превращаясь в эфемерный призрак, словно явившийся в дурном сне, чтобы напакостить ей ради забавы, и исчезнувший внезапно в тот момент, когда она проснулась и открыла глаза.

Чувствовала молодая женщина, что в ее жизни наступает совсем новый этап, что мучительное прошлое отходит в небытие, забирая с собой Родриго. Не боялась она этого судьбоносного шага и сопровождавшую его неизвестность; ее больше беспокоила иная неизвестность, а именно – как долго оставалось ждать перемен. Убийца Мидаса Калано должен был стать мостом между двумя жизнями Вероники и рухнуть в бездну сразу же, как только она совершит переход в будущее. Исполнив свою миссию и рухнув в бездну, он должен был раствориться вместе с прошлым, истлеть как непотребное воспоминание, безвозвратно, без капли сожаления и угрызений, как будто господина Лимнера никогда на самом деле и не существовало.