Текст книги "Повенчанный честью (Записки и размышления о генерале А.М. Каледине)"

Автор книги: Иван Кожемяко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

У красивого ставка-копанки, обсаженного ивами, они присели на красивую скамейку, которую сам Алексей соорудил ещё до юнкерского училища, и повели неспешный разговор о будущих планах на жизнь.

Алексей был на седьмом небе. Ему было так легко и непринуждённо с этой девушкой, которую он-то и знал лишь несколько часов.

Он даже дерзнул, и на миг дотронулся до её руки. И она её не убрала, более того, сжала её пальцами своей руки и долго своими распахнутыми очами смотрела ему прямо в слегка раскосые, тёмные, с поволокой, глаза.

– Мария, Машенька…

– Алёша, не надо, не спеши, не надо. Жизнь – она сама всё расставит по своим местам.

– Но знай, – они и сами не заметили, как перешли на ты, – мне так светло и так спокойно на душе – никогда не было. Разве – только в детстве, с мамой. Спасибо Вам, – вновь вернулась она к преодолённому, – за такой дивный день. Настоящий праздник вы мне учинили. Я сердечно Вам благодарна и сердечно признательна, с… отцом Вашим.

И сама не поняла, как это случилось, неожиданно даже для себя самой, но поддавшись внутреннему душевному порыву, поцеловала его, чуть коснувшись губами, в щеку.

Алексей онемел. Его сердце просто заходилось от ликования. Он взял руку Марии и надолго приник к её руке.

– Машенька…

Она наложила на его губы свою душистую ладонь и тихонько покачала головой:

«Молчи, не говори ничего, молчи. Неужели ты не понимаешь, как мне хорошо с тобой, как ты мне дорог…».

А с её губ едва не сорвалось:

«Я всем сердцем полюбила тебя. Как я люблю тебя. Неужели так бывает? А если мы ошибаемся? А если это просто – лето, красота, синь небес и мы просто с тобой… у нас просто закружилась голова?»

А его взор, тоже без единого слова, вторил ей:

«Нет, хорошая моя, мы не ошибаемся. Это любовь наша пришла. Мы её оба ждали. И она пришла к нам. Я верю, я знаю, что это – настоящее. Так бывает единственный раз в жизни. Но и на всю жизнь – тоже единственный раз».

И они, уже ничего не таясь, устремились друг к другу и слились в первом в жизни, горячем и целомудренном поцелуе.

Казалось, земля поплыла у них обоих под ногами, и мир, такой огромный и такой светлый, окружил их и растворил в себе, понёс на своих волнах к неведомому досель счастью.

– Мария, Машенька, родная моя! Мы сейчас же всё скажет отцу. А завтра – я верхи, к твоим родителям, просить у них твоей руки.

Мария от счастья даже качнулась. Алексей подхватил её в свои объятья и заглянул в её дивные глаза:

– Милый мой! Не надо, не торопись. Ты знай только, что отныне – я только твоя. Но… твоё поспешное решение – не выставляет ли оно нас в дурном свете? Мы ведь и знаем друг друга лишь несколько часов, а уже такое решение? Как это будет выглядеть со стороны? Что подумают о нас наши родители?

Что мы с тобой так легкомысленны, так ветрены?

Я буду ждать тебя, родной мой. И в твой первый отпуск – мы так и поступим, как ты решил. Хорошо?

Алексей посуровел:

– Маша! Я отвечаю за свои слова. Вернее, за своё чувство. И не водилось в роду Калединых вертопрахов. Мы все – однолюбы. Раз и на всю жизнь даём обет на верность и на судьбу. Поэтому, ты мне верь. Ты мне только верь, родная моя. Мне кажется, что вся жизнь моя и была дорогой к тебе. Я, не зная тебя, тысячу раз грезил именно тобой. Не о такой, послушай, а именно тобой.

Ты мне дана Господом. И я молю его лишь об одном, чтобы Он всегда хранил наше чувство, нашу любовь, единственная моя…

И он уже властно и требовательно обнял её за плечи и надолго приник к ярким и теперь – таким податливым и таким желанным губам.

И она не противилась. А только доверчиво, всем телом, прильнула к нему, как к своей судьбе, своему счастью – уже на всю жизнь.

И как только они появились в доме, Каледин-старший всё понял и без слов.

Но Алексей, не был бы он сыном своего отца, взял Марию за руку и подошёл к нему:

– Папа, родной мой, не почти это за легкомыслие, но я всем сердцем люблю эту девушку. Это сам Господь мне её послал. И здесь не важно, сколько мы друг друга знаем, важно то, что мы принадлежим друг другу и не сможем быть друг без друга.

– Благословите нас, дорогой отец!

Каледин-старший даже не удивился. Он понимал сына и знал, что такое сокровище, как Мария, даруется на самом деле только волей Господа.

Он подошёл к молодым, сияющим от счастья и смущения детям, и просто, словно к этому готовился уже давно, сказал:

– Слава Богу! Слава Богу, что послал ты мне, Господи, такое счастье. Я – что ж, дети дорогие, как вы обрешили, так и будет. Благословляю ваш союз и прошу у Господа для вас покровительства и защиты.

И тут же, уже твёрдо:

– Но людей смешить вам не надо. Мои дорогие. Пусть всё будет по-людски, основательно и красиво. Алёшке через две недели на службу. А придёт в первый же отпуск, всё и справим. Красиво, и по чину и заслугам. На весь Дон свадьбу справим.

А я – завтра же соберусь и поеду с дедуней Степаном к твоим родителям. Голубка моя, и всё им обскажу. И будем готовиться, дочка, к свадьбе. А отпуск – он скоро выйдет, я знаю. И вы пообвыкнетесь, да и Мария свою учёбу завершит. Так и будет всё ладом.

И он, по праву отца, уже не дожидаясь их реакции, снял со стены старинную икону, подошёл к ним:

– За мать, дочка, тебя благословляю. Она, под этой иконой, со мной под венец шла. Благословляю вас, родные мои. На всю жизнь благословляю. Дай Бог, чтобы она была у вас долгой и счастливой.

И он, расчувствовавшись, даже прослезился.

Крепко обнял Марию, троекратно поцеловал её, затем – осенил, троекратно, крестным знаменем

То же самое повторил с родным сыном своим.

И вдруг, заплакав, обнял их обоих, рывком, за плечи, да так и застыл надолго.

Но быстро справился с собой, и уже твёрдо и властно произнёс:

– Отныне, с минуты этой, отец я тебе, родная моя. Отец! И других отношений не мыслю, и их быть не может.

– Я согласна, Максим Григ… папа. Господи, как я счастлива, родные мои. И мне так страшно, что ежели бы не наше дорожное приключение, то мы могли бы и не встретиться.

И она, с чувством, расцеловала Каледина-старшего, а за ним – и Алексея.

В эту минуту в гостиную вошёл её возница, и от изумления у него даже глаза на лоб полезли:

– Как же это, что же это? Дочка, вы – что, давно знакомы?

– Давно, старый, давно, с самого рождения друг другу предназначены были, – счастливо ответил Каледин-старший.

И тут же распорядился:

– Отвезёшь, дочку, к месту учёбы, а ана обратном пути заедешь ко мне, вместе к родителям её поедем. Буду просить в жёны моему Алексею эту красавицу.

– Как ты думаешь, – повернулся к вознице, – не откажут? Примут Алексея моего в свою семью?

Старый казак растерянно заморгал глазами:

– Как же отказать? Такому сыну – отказать? Нет на Дону более такого. Орёл, а не хлопец. Шутишь, отказать! Да я сам в ноги паду, и буду просить. Всё обскажу о спасителе нашем.

– Дуняшка, – зычно крикнул Каледин-старший, – а ну-ка, накрывай стол. Да под ту скатерть, которой мы на Великдень стол убираем. С кистями.

– И серебро, серебро ставь! Гулять будем!

Долго, до полуночи сидели все за столом. И не могли наговориться, высказать влюблённым все свои советы и напутствия, идушие от сердца, от души – светлые и искренние.

Назавтра, Алексей верхом, проводил свою суженую прямо до Ростова, в её учительское училище.

И долго на мог заставить себя вскочить в седло и повернуть домой.

– Родная моя! Я в конце отпуска приеду проститься с тобой…

– Едь, Алёшенька, мне уже пора, – и она указала на стайку подруг, которые во все глаза смотрели за молодой парой.

И только Мария подошла к ним, обняв перед этим и слившись с Алексеем в жарком поцелуе, они, наперебой, стали её укорять:

– Ну, Маша. А говорила, что никого у тебя нет. А это – кто?

– Это мой суженый. Единственный. И вы мне не поверите, я только вчера его встретила.

– Ну, Маша, – заголосили они наперебой, – это же легкомысленно. Как же так можно?

– Нет, милые подруги, он – судьба моя. Единственный и на всю жизнь, – и она, став старше за своих сокурсниц на годы и годы, на целую жизнь, пошла в аудиторию.

На ступеньках повернулась к Алексею и звонко прокричала:

– Я люблю тебя, родной мой. Всем сердцем люблю. И на всю жизнь! До встречи, до свидания!

Верный конь словно почуял радость и великое счастье Алексея. Сам, с места, не сдерживаемый властной рукой седока, взял в намёт, и его подковы высекли целый сноп искр и звонко застучали по булыжному камню.

И средь этого мелодичного перестука, в голове Алексея, на три такта, отдавалось:

«Ма – ри – я, Ма – ри – я, Ма – ри – я…»

По возвращению на крыльцо дома, он заключил отца в крепкие объятья, и просто сказал:

– А я не знал, дорогой отец, что так бывает. Неужели это правда…

– Ах, сынок. Именно так и происходит настоящее. Почувствовал его сердцем – значит, твоя жар-птица. И здесь неважно, сколько ты знаешь о человеке, откуда он и чей. Душа, милый сын, она фальшь распознает сразу, как и выгоду и корысть. А тут, коль ты пребываешь в таком состоянии, что и целого мира мало, чтобы излить своё чувство – это и есть настоящее.

Потрепал сына по щеке и продолжил:

– Да и девушка – по тебе. Люба она моему сердцу, милый сын. Такие – без изъяну, на всю жизнь. И даётся такое счастье не каждому, а лишь тому, кто отдаёт больше людям, нежели ждёт от них в ответ. Вот поэтому и тебя Господь вознаградил за то, что сердце имеешь чистое и открытое.

И с волнением в голосе, даже слезу вышибло, заключил:

– И я рад. Тяжело одному, сынок, бобылём жизнь тянуть. Но после твоей матери я не могу и представить, что кто-то может в этот дом хозяйкой войти. Нет, сынок. Никогда! И не долюбил, и не успел всего даже сказать за войнами, службой, частыми отлучками из дому по этим обстоятельствам, а она – вот стоит пред моими глазами. Я её вижу, чувствую, говорю с ней ежевечерне.

Крепко сжав плечи Алексея своей рукой, завершил наболевшее:

– А за тебя, родной мой, я очень рад. Рад, что именно в эту пору, когда душа ещё ничем не изгажена, когда не встретилась тебе гарнизонная грязь, а она непременно будет, куда тут деться, ты встретил это чистое сердце.

Это и есть твоя самая твёрдая опора под ногами. Люби её, и возвышайте друг друга, всегда. До своих понятий любви, до своей вершины. И здесь процесс взаимный – всё, что ты отдашь ей, возвернётся тебе сторицей, равно, как и к ней.

Тяжело вздохнув, постояв в раздумье минуту, он продолжил:

– Суров казачий быт к женщине. И она у нас, что уж тут греха таить, всегда пребывает в подчинённом состоянии.

Голова всему – мужчина. Он – первый, он – главный, а жена всегда лишь – при нём. Мне это ещё в молодости претило. И не раз говорил с дедом твоим, который был очень суров, даже на руку – не сдержан и лёгок.

Помню, как обидел он мать и я, мальчонка совсем, встал на её защиту и сказал ему, что когда вырасту – к своей жене никогда так относиться не стану.

И потребовал от него, чтобы он никогда более мамку не обижал. Махнул рукой отец, да и вышел на баз. А наутро, хмурый, синева под глазами, дух тяжёлый, хмельной, чувствовался на расстоянии, сказал мне:

«Прости, сын. Больше дурного от меня не увидишь. Ты прав, всегда виноват тот, кто ближе всего к тебе стоит. На нём и вымещаем злость. А в чём она виновата, мать твоя? Да ни в чём! Дом содержит, нас с тобой обихаживает, холит, кормит, поит. А я…».

И он даже заплакал. И более я ни разу не помню, чтобы он обидел мать. А один раз, это было в её день рождения, небывалый случай – принёс ей колечко золотое. И так неловко, смущаясь, протянул на руке: «Бери, Дарья, за долготерпение твоё. И… прости, если сможешь».

Мать залилась слезами. Схватила колечко, прижала к сердцу, а в глазах – было столько счастья и сердечности, что я её вот такой и запомнил.

– Последние годы в семье прошли в спокойствии и счастье. Я бы даже сказал – любви. Кроме меня – ещё два брата родились. Один, правда, в младенчестве и умер от скарлатины, не умели тогда её лечить, проклятую.

А второй – герой, в войсковые старшины вышел, да и погиб в Крыму, рядом с адмиралом Нахимовым. При нём состоял со своим отрядом для решения неотложных задач.

Чудно, правда – казак и с морским начальником. Но на войне бывают коленца и покруче, милый сын.

На миг замолчат, и с дрожью в голосе, продолжил:

– А погиб отец мой – тоже славно. Дай Бог каждому такой конец. Без мук. В бою.

Пришлые черкесы отбили табун лошадей, в котором и его десяток коней был. И он, с казаками, кинулся в погоню. Догнали, закружили табун, ни одному коню не дали уйти с бандитами.

Отец троих достал своей шашкой, да не поостерёгся, и их предводитель выстрелил ему в спину, с пяти шагов.

Так, в седле, и отлетела его душа к Господу.

И всему, что я добился в жизни – обязан матери. Всю жизнь свою нам с братом отдала. Помню, сколько сваталось к ней достойных казаков, что вдовцами остались. Не захотела, не пошла ни за кого. А красавица – первая в станице была.

Рубанул рукой:

– Вот так, Алёшка, в нашем роду водится. Если полюбил – то на всю жизнь. До гроба. И тебе такой судьбы желаю, милый сын.

Незаметно летели дни отпуска. Он каждый день писал Марии. И от неё стали приходить письма, светлые и чистые. Его сердце ликовало.

Ему было что написать своей суженой в письмах, когда они с отцом, на третий день после её отъезда на учёбу, дождавшись возницы на обратном пути, поехали в Богаевскую, где проживала семья Марии.

Алексей волновался и переживал, как никогда в жизни:

«Как примут, как встретят? Может быть, и не понравлюсь им. Как же – вчера встретил девушку, а сегодня – уже зову под венец. Разве нет оснований для тревоги у родителей?

Но я действительно её люблю. Не знал даже, что это такое. А сейчас – и миг без неё не в радость».

В доме Нечаевых они были приняты, как дорогие и близкие люди. И начало этому положил отец Марии.

Он, как только увидел Каледина-старшего, так сразу раскрыл руки свои для объятий и пошёл навстречу отцу Алексея:

– Максим Григорьевич, голубь Вы мой! Вот уж кому рад, так рад. До сей поры вспоминаю нашу встречу в дни работы Войскового Круга. Хорошо поговорили. По душам. А самое главное – уже сейчас вижу, как многие Ваши предложения дорогу себе пробивают. Проникновенным было Ваше слово. Многие восприняли его, как кровное, личное, давно назревшее.

– Знакомься, душа моя, – обратился он к жене, – это и есть полковник Каледин Максим Григорьевич, о котором я столько тебе рассказывал.

– А это – моя жена, Дарья Дмитриевна.

– Ну, а это, – и он перевёл взгляд на Алексея, – видать, Ваш сынок. Вы мне о нём говорили. Юнкером был. А сейчас, – он как-то недоумённо уставился на погоны на плечах Алексея.

– Да, Пётр Захарович, – не без удовольствия заметил Каледин-старший, – ошибки нет. Со старшинством в чине выпущен из училища, как золотой медалист. Самим Государем, по представлению шефа училища, Великого князя Николая Александровича, отмечен.

– Слава Богу! – в ответ, сердечно промолвил Нечаев, поворотясь к Алексею.

И тут же продолжил:

– Задача детей, наипервейшая, превосходить родителей. Недолог час – и в генералы выйдет. А что, так и должно быть. По таланту отмечен будет. Я в это верю.

Долго сидели они за столом. И для разговора находилось великое множество тем, и казалось, что им не будет и конца.

Но Каледин-старший, пригубив бокал с домашней наливкой, твёрдо и прямо сказал:

– Ну, что, дорогие мои. Мы ведь не просто к Вам, на час, заехали. Прошу Вас, Пётр Захарович и Дарья Дмитриевна, отдать дочь Вашу за моего Алексея.

Мать Марии всплеснула руками:

– Максим Григорьевич! Да ведь они только несколько часов и знают друг друга. Какое тут замужество?

– Мать, – повелительно сказал Пётр Захарович, – да разве это главное, кто, кого и сколько знает. Главное, что в душе у них, что и как они чувствуют сами. Тем более, что мы всю жизнь с дочерью рядом быть не сможем, и ей нужна верная и надёжная опора в жизни. И хотя судьба военного – она богата на разлуки, переезды, новые места службы – зная Вас, Максим Григорьевич, я говорю своё отеческое «Да!», но окончательное решение мы примем, встретившись с дочерью. Мы ведь её не выслушали и её мнения не знаем.

– Согласны?

– Да, да, – зачастила мать, – как же мы за дитя родное, единственное, примем решение? Мне надо с ней серьёзно переговорить.

Нечаев заулыбался:

– Вот и хорошо, на той неделе мне надо в Ростов. Поедем и поговорим, а сейчас – гости дорогие, ешьте, пейте, окажите честь нашему дому.

Весь вечер они приглядывались к Алексею – как он себя ведёт, что говорит.

И глаза матери всё больше и больше светлели – ей очень понравился этот скромный юноша-офицер, который был учтивым, начитанным, воспитанным. Понравилось и то, что бокал он поднимал со всеми, но так его и не выпил, что было замечено матерью сразу.

Зато, испросив позволения познакомиться с обширной библиотекой, весь ушёл в мир книг, и от стеллажей только и слышались его восхищённые реплики:

– О. Гюго…

– Сервантес…

– Шиллер, Гёте…

– Шекспир…

Не скоро подошёл он к столу, но при этом глаза его горели вдохновением и живым интересом:

– Какие вы молодцы… У Вас такая прекрасная библиотека. Редкое собрание книг по философии, все словари, выходившие в России за век – где Вам только и удалось их собрать?

– От отца достались, – ответил Нечаев и уже с огромным интересом посмотрел на молодого офицера. За столь короткое время увидеть особенности библиотеки, её характер и направленность – мог только человек творческий, начитанный и глубокий.

«Молодец, тонкую душу имеет и к знаниям тянется. Это – прекрасно», – подумал отец Марии.

И его душа ещё в большей мере потянулась к молодому офицеру.

«Дай-то Бог, хорошая партия будет Маше. Только бы всё сладилось».

И когда Алексей обратился к родителям Марии, густо покраснев, и с дрожью в голосе, с просьбой вверить её его попечительству, уже не противилась и мать.

– Вы не тревожьтесь, дорогие мои. До последнего вздоха буду с ней. Люба она мне, всем сердцем своим тянусь к ней.

***

Не мог в эту минуту знать Алексей Максимович, что в самом конце своей жизни не сдержит своего слова, по своей воле уйдёт из жизни, которая более не могла его радовать. Так как остаться жить в тех условиях – значило бы для него – запятнать свою честь. А этого он допустить не мог никогда. Но был он с ней до последнего вздоха и до последнего удара своего сердца.

***

На том и сладили родители его избранницы и отец Алексея. И, сообща, утвердили решение, что по приезду Алексея в очередной отпуск, будут и свадьбу готовить.

И мать Марии, уже как сына, троекратно поцеловала Алексея, и у него при этом даже защемило сердце. Почудилось, что это мать его благословляет на самый главный шаг в жизни.

И он надолго приник губами к руке Дарьи Дмитриевны.

Накануне своего отъезда в полк он вновь приехал к ней, своей судьбе и своему счастью в Ростов.

С букетом багровых роз, и с потаённым подарком в кармане гимнастёрки. И он всё думал, как она примет его, как отнесётся к этому?

Когда увидел её, на скамье возле училища, даже задохнулся. Она была просто ослепительна.

Строгий костюм, с кружевным воротником и манжетами, дополняла так идущая ей высокая причёска, а природно-вьющиеся волосы, спадавшие на плечи, делали её старше своих лет и строже, нежели она была на самом деле.

– Вы позволите, милая барышня, заезжему гостю к Вам на урок, – шутливо обратился он к ней со спины.

Она вздрогнула, выронив из рук книгу, которую читала, и живо вскочив на ноги, обернулась к нему:

– Господи, как же я тебя ждала. Просто чувствовала твоё присутствие рядом.

И она тихонько, даже неожиданно для него, поцеловала его в обе щеки и в лоб. Он помнил, что так всегда его целовала мать.

Алексей протянул ей букет и она, сияя от счастья своими бездонными глазами, зарылась в него по самые брови.

– Закрой глаза, – попросил он её, – и дай мне правую руку.

Она тут же выполнила его просьбу и доверчиво протянула к нему безукоризненную правую кисть, с длинными и ухоженными пальцами.

– А это, я хотел бы, чтобы отныне всегда было с тобой, – и он надел ей на безымянный палец красивое, с бриллиантами, старинное родовое кольцо, которое переходило в семье Калединых от матери жениха к невестке.

Открыв глаза, она стала его разглядывать:

– Ой, Алёшка, это же… фамильная реликвия, наверное.

– Да, моя хорошая. Это кольцо, к несчастию, не может тебе вручить моя мама. А я думаю, что она была бы очень счастлива сделать это. Поэтому мой отец велел вручить его тебе, как поруку моей любви.

Мария доверчиво прижалась к нему, да и застыла недвижимо:

– Господи, неужели всё это правда? Это – не сон, всё, что происходит со мной… С нами, – поправилась она.

– Нет, родная моя, это не сон. Больше жизни люблю тебя и буду до веку любить, родная моя.

И тут же, отстранившись от него, Мария сказала:

– Ой, Алёша, а у меня третьего дня родители были. Что тут творилось! Мама чуть чувств не лишилась, она ведь всю мою жизнь знает, мы с ней очень дружны.

И она всё выспрашивала у меня о тебе и даже корила – как же это я, столь степенная девушка, а за один миг – всё в жизни переменила.

«Так разве бывает, – всё корила она меня, – надо узнать человека получше».

– Но, папа, он у меня умница, взял её за руку и говорит: «А ты, сердце моё, разве не так влюбилась в студента Нечаева? И пошла за мной безоглядно. Я знаю Каледина-старшего и твёрдо убеждён, что его сын – столь же достойный человек, обладающий такими же качествами, как и отец».

И мама сразу притихла. И стала всё о тебе расспрашивать. Хотя ты ей очень понравился. Она мне так и сказала: «Какой воспитанный, всесторонне развитый юноша». Вот!

– Да, моя хорошая, мы с отцом были у твоих родителей. И я просто очарован ими. Были очень тепло приняты ими, и по всем вопросам, я думаю, мы нашли полное взаимопонимание. Теперь я буду, с нетерпением, ожидать отпуска, чтобы мы уже никогда не расставались с тобой.

Они бродили по тихим улочкам древнего города. И не было у них расстаться.

Отужинав в ресторане, они снова пришли к постоялому двору, где Алексей оставил своего коня, чтобы тот отдохнул и набрался сил на дальнюю обратную дорогу.

Конь взволнованно заржал, зачуяв своего хозяина, доверчиво потянулся своими губами к руке Марии, в которую Алексей успел вложить кусочек сахару.

И конь, бережно взяв сахар с руки Марии, сладко захрустел им на своих зубах.

Как и в то первое их путешествие, Алексей подхватил Марию на руки, усадил на коня, впереди себя, сам же взлетел в седло, и они медленно поехали к педагогическому училищу.

В тени густой аллеи он остановил коня, бережно принял на руки Марию и стал её целовать в губы, щеки, глаза.

– Всё, моя хорошая… Иначе не смогу с тобой расстаться. Надо ехать.

Ты только жди меня. И наша встреча скоро произойдёт.

Как и в прошлый раз, верный конь под твёрдой рукой всадника, вздыбился, а уже через минуту – только звон копыт был ещё слышен вдали. Вскоре – затих и он.

Мария, тяжело вздохнув, но тут же отогнав от себя грусть, быстро пошла в своё училище, где её ожидали, с нетерпением, любопытные подружки.

Назавтра Алексей уезжал в полк. Гостинцев Дуняшки набрался целый возок, на котором дед Степан вёз своего любимца к станции.

Строевой конь Алексея, подарок отца, был отправлен заранее, с надёжным и верным казаком, а также всё его снаряжение и богатое седло – приз отца на императорских скачках в молодости.

Напутствуя сына в дорогу, отец сказал:

– Ну, что, милый сын. Долго провожаться не будем. Ты знаешь, что я и пожил только с тобой. Да ещё в тот миг, когда ты Марию в дом привёл.

Вся жизнь моя с тобой связана. Неси честь нашего рода достойно. За службу не боюсь, знаю, не позволишь сам себе быть позади других.

А вот сердце, Алёша, побереги. Не надорви его. Много встретишь такого, с чем не смиришься. Но мир не переделаешь сам. Помни об этом.

А ежели до войны дело дойдёт, а я чувствую, что и тебя она не минует, береги себя. Ты знаешь, что я не о том, чтобы труса праздновать, не водилось этого в роду Калединых, но и зря голову свою не подставляй под вражью пулю или клинок.

Крепко обнял сына, да и зашмыгал носом.

– Спасибо, дорогой отец, – ответил Алексей, – за науку, за хлеб-соль, за доброе слово – кланяюсь Вам.

Помедлив немного, продолжил:

– И за неё, папа. Береги её для меня.

Расцеловавшись, троекратно, с отцом, сел в возок и дед Степан отпустил вожжи. Почуяв дорогу, конь, холёный, кормленный овсом, широким шагом тронулся со двора.

Скоро и хутор растаял в летнем мареве, и Алексей, со щемящей грустью, вспоминал каждый день, проведённый у отца.

Дед Степан, против правил, молчал тоже. Он понимал, что Алексею сейчас надо побыть одному.

***

ГЛАВА III. ПРИЗВАНИЕ

Наибольших результатов

в жизни добиваются те,

кто окрылён чувством долга,

для кого честь – всегда выше

личного благополучия,

кто любит и кто любим.

И. Владиславлев

Алексей, обрядившись в парадный мундир, быстро шёл по красивой аллее к штабу. Он волновался, но на душе было спокойно. Уже первый взгляд на устройство полка свидетельствовал, что командир крепко держит в руках всю организацию жизни в части.

Везде шли занятия. Молодые казаки имели вид бодрый, основательно и старательно постигали сложную военную науку.

Порадовал его и конский состав. Все кони были ухоженными, справными. Он, рано утром, уже наведался к выпасу, где пасся и его чистокровный дончак.

Тот, ещё не видя, но зачуяв хозяина, встрепенулся. Заржал и помчался к Каледину, высоко взбрыкивая задними ногами.

Зная, что хозяин так просто не придёт, сразу же стал шелковистыми губами искать угощение.

И тут же, получив густо посоленную краюху хлеба, вкусно стал жевать её своими ровными и красивыми зубами, распространяя вокруг тёплый хлебный запах.

После этого, зная Каледина, потянулся губами ко второй руке, в которой лежало несколько кусочков сахару.

– Ну, иди, мой хороший, иди на выпас, набирайся сил. Они нам понадобятся, – и Алексей потрепал его по холёной шее.

И жеребец, уже спокойно, зная, что его хозяин рядом, пошёл к табуну.

А сейчас Алексей подходил к штабу полка. По полной форме поприветствовал стоящих офицеров, обратился к статному войсковому старшине:

– Ваше Высокоблагородие, сотник Каледин. Прибыл для дальнейшего прохождения службы по завершению Михайловского артиллерийского училища.

Войсковой старшина заулыбался:

– Молодец! Сразу видно добра молодца – сотником выпущен, значит, медалист?

– Так точно, Ваше Высокоблагородие. Позвольте осведомиться, где я могу видеть командира полка?

– А вот он, подъзжает, сынок. Иди, представляйся. Полковник Кошелев Юрий Алексеевич. Повезло тебе, сотник, служить под началом такого командира.

– Иди, иди, – и войсковой старшина даже легонько подтолкнул Каледина к молодо выскочившему из лёгкой коляски полковнику, небольшого росточка, ладно скроенному.

Отбив, по-уставному шаг, Алексей чётко доложил:

– Ваше Высокоблагородие, господин полковник! Сотник Каледин, прибыл в Ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы.

Полковник подал ему руку, крепко пожал его правицу, и неожиданно спросил:

– И что увидели в полку интересного? Что кинулось в глаза сразу? В чём недочёты, вам открывшиеся?

Алексей растерялся. Этого вопроса он не ждал. Но тут же, справившись с собой, чётко ответил:

– Ваше Высокоблагородие…

Полковник его перебил:

– Когда я не в строю – зовут меня Юрий Алексеевич, Юрий Алексеевич Кошелев.

– Я знаю, господин полковник… простите, Юрий Алексеевич.

И Каледин чётко и быстро доложил, что ему в полку понравилось из того, что он увидел.

Кошелев удовлетворённо потёр руки:

– Отношу замеченное Вами к усилиям всего офицерского состава. Мы – единая семья, и я надеюсь, что в её составе прибавилось ещё одним достойным офицером.

А всё же, какие недочёты Вы заметили?

– Ваше Высоко…

И тут же поправился:

– Юрий Алексеевич, кони не разбиты на табуны по норову, по силе. Поэтому жеребцы, в том числе и мой, – Каледин улыбнулся, – дерутся. У нас на Дону так не делают.

– А Вы, что, – удивился Кошелев, – успели и на выпасе побыть?

– Так точно!

Кошелев пытливо посмотрел на Каледина, но ничего не сказал, только с лица его ушла суровость, и пред Калединым стоял душевный старший товарищ, словно отец большой семьи, который каждому дитяти желает благополучия и счастья.

– Так всё же, что Вам ещё не понравилось?

– Казаки старших призывов по службе облегчения ищут, всё норовят на молодёжь переложить.

– И, Ваше… Юрий Алексеевич, нигде – ни на конюшне, ни на проходной – я не увидел книг у казаков. Что зубоскалить бестолку, да курить до одурения, пусть читают – и специальную литературу, уставы, да и не грех дозволить хорошую книгу разрешить читать.

Второе – я с зари здесь, в полку, кроме дежурного – не встретил ни одного офицера более. Мне думается, хотя бы по одному на эскадрон, да не в свой, а в соседний, целесообразно назначать, лучше будем знать жизнь казармы.

Вменить в обязанность с людьми беседовать, кто слаб в грамоте – подучить, письмо написать домой.

Вот, пожалуй, и всё, что я смог увидеть. Но того, что радует душу, несравненно больше, господин полковник. Полк крепкий, управляемый. Мне очень понравилась организация боевой учёбы, общее настроение.

– Спасибо, сотник. Рад тому, что обрёл нового боевого товарища. Сегодня, в офицерском собрании, представлю Вас офицерам, а на построении первого эскадрона – всему личному составу.

И, хорошо улыбнувшись, продолжил:

– Я вас, сотник, давно знаю. Всем полком обсуждали Ваше выступление на конференции, в присутствии Великого князя. Хвалю! Очень актуальные проблемы Вы подняли. Не все до этого уровня ещё доходят, даже опытные и послужившие офицеры. Тем отраднее, что среди молодых офицеров есть такие светлые головы. Молодец!

А видел Вас – младенцем, в люльке ещё. Имел счастие, в молодые годы, служить под началом Вашего батюшки. Науку Максима Григорьевича на всю жизнь запомнил. Как он там? Здравствует на своём хуторе?

– Так точно, Юрий Алексеевич. Батюшка – во здравии. Отпишу ему, что Вас встретил. Он будет очень рад.

Кошелев обнял Каледина за плечи левой рукой и подошёл к офицерам у крыльца штаба. Те, наперебой, стали с ним здороваться. И уже по одному этому было видно, что любят и чтят его не просто как командира, а как мудрого старшего товарища.

Войсковой старшина, который первым встретился Каледину, доложил:

– Господин полковник! В полку – всё в порядке. Люди здоровы, в лазарете лишь три человека – одному лошадь на ногу наступила, двое с простудой – купали коней, да и сами простыли. Завтрак сам опробовал. Весьма достойный.

Офицеров – в отпуске пять, двое, с командами, за фуражом поехали, есаул Исайченков – в штабе дивизии, с Вашим поручением.

У хорунжего Тымченко – сын ночью родился. Состояние младенца и матери – хорошее. Я отпустил счастливого отца со службы.