Текст книги "Повенчанный честью (Записки и размышления о генерале А.М. Каледине)"

Автор книги: Иван Кожемяко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Так что, Алексей Максимович, чашу позора выпью, а там – учительствовать. Больше не хочу ни к какому государственному посту прислоняться. Учить детишек – самое святое дело.

И не знали они оба, что именно так и произойдёт в будущем. Оболганный и несправедливо обвинённый во всех смертных грехах, Куропаткин будет отставлен со всех постов и удалится в родовое имение, где и будет, до 1926 года, учить детей.

Не тронет его ни белая, ни красная, затем, власть.

Белым он, наотрез, откажет в своём участии в их движении, а красные – почитая его за виновника поражения царизма, так же оставят в покое.

И умрёт сельский учитель, полный генерал Куропаткин, герой Туркестанских походов, бывший военный министр, кавалер всех существующих наград империи, в полной безвестности и будет похоронен родителями своих учеников на сельском кладбище Псковской губернии, где его прах покоится и поныне.

А Каледин, после Японской войны, никогда не увенчивал свою грудь орденами, пожалованными ему, высочайше, за реальные подвиги и проявленное мужество в войне с Японией.

Эти ордена жгли ему грудь, а позор и бесчестие, перенесённые государством, он воспринимал как личные.

Он долго осмысливал свой разговор с командующим, делал пометки о собственных выводах, и вскоре в военных журналах появилась серия его статей с разбором причин неудач русского воинства в борьбе с Японией.

Странное дело, все, кто его знал, словно вернулись к тому юношескому выступлению юнкера на военно-научной конференции в далёкие и беспечные лета.

Ибо всё, что он с тревогой отмечал, обнажилось и проявилось в ходе войны ещё в большей степени.

Что, в конечном счёте, и привело Россию к унизительному поражению.

Грозные события, возникшие в народной гуще по всей России, как последствия войны, в которой раскроется полководческий талант Каледина, революционные выступления масс, скоро затмят собой даже военный проигрыш, ибо они приведут Россию к гораздо большим потрясениям, нежели поражение в Японской кампании.

Но до этого надо было ещё дожить.

Слава Богу, что Алексея Максимовича в той войне с японцами судьба хранила, и он, в это время, поняв, что в строю его не ждёт ничего значимого и интересного, решил завершить Академию Генерального штаба.

Как командир полка и орденоносец, причём – удостоенный ордена Святого Георгия-Победоносца, в академию он был принят без экзаменов и очень скоро его авторитет стал столь высоким, что его даже привлекали к чтению лекций по истории войн на младшем курсе.

Больше всего столичной жизни радовалась жена. Она, наконец, выбралась в свет и для Каледина открылась её новая, неведомая даже ему страница – его жена стала такой модницей, что не вылезала, днями, из салонов одежды, парикмахерской, всё норовила обставить их жилище дорогой и красивой мебелью, наводнить всевозможными безделушками и ненужными, в общем-то, вещами.

Но он этому не противился, с головой уйдя в учёбу.

Но что-то порушилось между ними, и уже той милой, мечтательно-восторженной провинциальной барышни, он в ней не видел.

– Алёшенька, – мечтательно вздыхала она, – вот бы и остаться в столице, навсегда. Ты выйдешь в генералы, дети получат достойное образование, чем не жизнь? Мы же это заслужили. Сколько ты уже отмыкался по гарнизонам? Хватит, пора уже и о себе подумать.

Алексей Максимович завершил академию с золотой медалью. Ему предлагали поприще военного учёного, оставляли при академии, но он, не смотря на мольбы жены, категорически от этого отказался.

– Я думаю, – сказал он как-то вечером, – ты останешься в столице с детьми. Они учатся, а я к вам, как представится возможность, буду приезжать. Опять же – отпуска. Они большие у меня. Мы будем вместе, а так – срывать вас в неведомое – больше не хочу.

И Мария Петровна с радостью согласилась. А вскоре наступили такие события, что она и не могла быть с ним рядом.

***

1907 год явился этапным в жизни Алексея Максимовича Каледина.

Он с грустью осознавал, что молодость минула. Наступала зрелость. Краткосрочная, как миг. На этот самый вершинный этап в жизни человека самим Господом отводится нам предельно пятнадцать–двадцать лет, а вот свершить предстоит самое главное, отдать людям, Отечеству – всё, к чему готовился человек предшествующую жизнь.

И Каледин отчётливо осознавал, что и его личная жизнь, судьба до этой поры были лишь подготовкой к этому этапу, требующего от него приложения всех сил, дарований, таланта и самоотверженности, чтобы выполнить своё главное предназначение.

В сорок шесть лет от роду Алексей Каледин был назначен, одновременно с присвоением заветного генеральского звания, начальником Новочеркасского юнкерского казачьего кавалерийского училища.

Этому назначению он был рад. С одной стороны потому, что возвращался в родные края, на исконную казачью землю, а с другой – эта должность представляла ему возможность вложить весь огонь своего неугомонного сердца, своих дарований военачальника и педагога в подготовку будущего армии Великой России – её командных кадров.

Пять лет подарит ему судьба на выполнение этой роли. Произведёт пять выпусков из вверенного ему училища молодых хорунжих, которые отличались от своих предшественников разительно.

Именно по настоянию Алексея Максимовича училище перейдёт на трёхгодичный срок обучения, что позволит значительно повысить качество подготовки и воспитания будущих офицеров.

Памятуя уроки Японской войны, свой личный опыт участия в ней, Каледин перестроил все программы обучения юнкеров.

Задолго до того, как эта фраза стала крылатой и даже вошла, значительно позже, в боевые уставы русской, а затем – и Советской Армии, он её не только провозгласил, но и наполнил реальным содержанием: «Учить войска тому, что необходимо на войне».

При новом начальнике училища намного больше внимания стало уделяться полевой подготовке юнкеров, выработке у них практических навыков управления подчинёнными подразделениями в сложных условиях современного боя.

Алексей Максимович решительно сломал традицию – принимать в училище тех строевых офицеров, которые отстали в развитии, остановились в самообразовании, утратили перспективы служебного роста.

Любой офицер, независимо от предназначенной должности, попадал на беседу к начальнику училища.

Это был строгий и взыскательный экзамен, и его выдерживали далеко не все.

Вплоть до военного министра государства, генерал-майор Каледин настойчиво продвигал свою выстраданную мысль о том, что офицер – основа всего дела защиты Отечества.

«Каков офицер – такова и армия», – говорил он своим воспитанникам.

«Без знающего военное дело в совершенстве офицера, невозможно строительство современной армии.

Если офицер живёт лишь прежним опытом и воспоминаниями прошлого, коль бы они не достойны были, ему нельзя доверять командование войсками в современной войне. Это гибель для людей и бесчестье Отечеству.

От офицера, его способностей, его воли и настойчивости по овладению современными знаниями – зависит успех в бою».

Невиданное дело по тем временам – начальник училища выступил инициатором проведения научно-практической конференции для всего руководства военных училищ Юга России, с обсуждением итогов и уроков войны с Японией.

К этой идее неодобрительно отнеслись как в военном министерстве, так и в руководстве атамана Войска Донского.

Но Алексей Максимович, преодолевая сопротивление чиновников, которые считали, что такая болезненная тема травмирует правящую фамилию, лично Государя и не рекомендовали генералу Каледину даже выступать с этой инициативой, как несвоевременной, упорно двигался к своей цели.

– Голубчик, – горделиво говорил ему генерал от кавалерии Назаров, недавно избранный Войсковым кругом атаманом Войска Донского и утверждённым в этой роли указом Государя, убирая несуществующие пылинки с новых золотых погон, с вензелем и короной, – ну зачем Вам это надо? Породить недоброжелателей? Раздразнить их?

Так они и так беснуются – как же, неукротимый Каледин, да, да, так мне и пишут эти уважаемые старослужащие, как они себя именуют, генералы, и здесь, придя в училище покоя нам не даёт. И нашу ревностную службу Отечеству и Государю не только недооценивает, но и напрямую оскорбляет, уличая в каких-то просчётах, незрелости, слабой военной подготовке.

Он, пружиня ногами в новых лаковых сапогах, подошёл к столу и взял в руки один листок:

– Вот, послушайте, что о Вас пишут: «Пора уже остановить этого выскочку, который недоволен всем, что делалось до него в российском войске.

Он укоряет нас в недопустимо больших потерях в Турецкой и Крымской войнах.

С Божией милостью – не оскудела людьми Россия, бабы ещё нарожают.

Да и не бывает войны без жертв и без крови, а вот глумиться над нами, заслуженными ветеранами – не гоже.

Это подрывает устои порядка, послушания и единоначалия в войсках».

– Вот так, Алексей Максимович.

И уже громче, чем было надо, адресуя свои слова, в первую очередь к своему штабу и челяди, которые во время этого разговора толпились в кабинете атамана, не скрывая гордости и удовлетворения, продолжил:

– Есть, есть, не скрою, и иные письма – от молодёжи. Они на Вас готовы молиться и всё просят перевести к Вам на службу, под Ваше начало.

Но – поостерегитесь, любезный. Так как эта тема… э… очень щекотливая и задевает интересы августейшей семьи. Думаю, что Вам это не добавит спокойствия…

И всё же Каледин, пользуясь поддержкой Великого князя Николая Николаевича, который к нему относился исключительно тепло и сердечно, настоял на проведении конференции.

Событие было знаковое и шумное, его заметила вся Россия.

Выступая с основным докладом, Каледин нажил себе недоброжелателей на всю жизнь, вместе с тем – и учеников и последователей заимел великое множество.

В его докладе прозвучали имена Алексеева, Стесселя, Кондратенко, Куропаткина, Макарова, Витгофта, Рожественского, Ренненкампфа и своего друга и побратима боевого Самсонова.

И если подлинным героям он отдавал должное, призывая их опыту наследовать и развивать его в современных условиях, то в отношении тех, кто повинен был в позоре русского оружия и славы – он был неумолим.

Так, впервые в России, из уст высокопоставленного военачальника, прозвучали суровые слова осуждения отступников и казнокрадов, людей беспринципных и алчных, к которым он в особой мере отнёс Стесселя и Ренненкампфа.

Не знал Алексей Максимович, что уже через несколько лет встретится он с последним и никогда не подаст тому руки за предательство Самсонова в войне с Японией, и уже в этой, которую он всегда называл Великой.

Особому анализу он подверг всю пагубность отсутствия единоначалия на поле брани.

Не оправдывая Алексея Николаевича Куропаткина за непоследовательность, отсутствие твёрдой воли, он, тем не менее, не побоялся укорить и высшее руководство России, до Государя включительно, за то, что вся полнота власти у Куропаткина была лишь четыре с половиной месяца из четырнадцати, пока шла война.

И наделён он был полномочиями Главнокомандующего уже тогда, когда сделать что-либо было невозможно. Было упущено драгоценное время.

И уже на будущее, словно предрекая его, говорил Каледин о единоначальном управлении войсками в будущих сражениях.

Ирония судьбы, но генерал Каледин и здесь остался верен себе – и он предупреждал Государя о том, что ему не надо брать на себя руководство войсками, и не только потому, что государственных проблем гораздо больше, нежели чисто военных, и что Государь должен быть отцом нации и арбитром всех областей государственной жизни.

Да, это очень важно, и об этом Каледин говорил неустанно. Но высшее мужество полководца было в том, что он прямо, без обиняков, показал, что военное искусство – есть одно из самых сложных в человеческой деятельности. Здесь за каждое принятое решение приходится платить кровью, судьбой Отечества. И этому искусству нужно учиться всю жизнь, восходя по всем ступеням армейской иерархии. Самодержец на это не имеет ни времени, ни возможностей.

– И трудно представить, – говорил Алексей Максимович, – что любой человек, не командуя ротой – будет хорошим командиром полка; а не познавший секретов управления дивизией – станет талантливым командующим армией. А уж о руководстве всеми вооружёнными силами государства – говорить просто не приходится. Здесь нужен и талант, и опыт, и воля, и самые передовые знания.

Конечно, слова начальника училища вызвали по всей России настоящий переполох. У него появилось множество сторонников, но не меньше и злых завистников, которые обладали всей полнотой государственной власти и умели плести далеко просчитанные интриги, на которых и добывали себе очередные чины и отличия.

Сегодня, зная, как опрокинут Россию в пропасть события семнадцатого года, приходишь к твёрдому убеждению, как же был прав Великий Витязь и Верный Сын Отечества.

Каледин резко раскритиковал пресловутый принцип старшинства в выдвижении офицеров, который сдерживал продвижение по службе людей даровитых и талантливых, а на первый план ставил формальное правило – продвижения по службе в первоочередном порядке заслуживал тот, кто старше по производству в равный чин.

Без учёта заслуг, знаний, даровитости, уровня самообразования – тот, кто этот чин получал раньше, автоматически, в первоочередном порядке, претендовал на выдвижение по службе, нередко не имея для этого никаких иных оснований.

А молодые, талантливые офицеры оставались в прежних ролях, опускались, прекращали учиться и готовиться к испытанию войной, и, со временем, превращались в такой же отстой, который правил ими.

Особое хождение в войсках получили воззрения Алексея Максимовича о значимости высокого морального духа войск, которые меряются силой с неприятелем на поле боя, о единстве офицерских кадров и масс вооружённого народа.

Крылатой стала фраза Каледина, которая уже давно была его жизненным принципом: «Командир не посылает войска в бой, а ведёт их к победе».

После этой конференции Каледин стал узнаваем по всей России.

Молодые офицеры писали ему восторженные письма, мудрые и трезвые военачальники – слова поддержки и одобрения.

Закостенелый и во многом виновный в поражениях России генералитет негативно отнёсся к выступлению Каледина на конференции, и сумел создать в глазах высшего военного руководства, до царя включительно, негативное мнение о подлинном новаторе, полководце новой формации.

Не помогли ему и слова одобрения и участия бывшего Главнокомандующего в войне с Японией Куропаткина, который одобрил все оценки данной конференции в печати и призвал офицеров детально изучать её материалы.

Вокруг Каледина установилась обстановка умолчания и неприятия всех его идей и предложений, и он целых пять лет оставался во главе училища, что, конечно же, сдерживало его возможности к наращиванию влияния на проблемы обучения и воспитания новой армии. Современной и отвечающей требованиям дня.

И только когда в Европе явно запахло новой войной – он был назначен на вожделенную и выстраданную в мыслях должность начальника дивизии, которая позволяла на деле проверить истинность его военно-теоретических воззрений.

Уже в тысяча девятьсот двенадцатом году он, на пятьдесят первом году жизни, принял под начало 12 кавалерийскую дивизию.

Как он шутил в кругу единомышленников: «Самое счастливое число для меня – двенадцать: двенадцатый год – двенадцатая дивизия – двенадцатого кавалерийского корпуса. Вот какое совпадение».

При назначении на дивизию он получил и очередной генеральский чин.

Мария Петровна была на седьмом небе от счастья – теперь она жена Его Превосходительства генерал-лейтенанта Каледина. Куда как заманчивее звучало, нежели жена простого генерал-майора, да ещё и в провинции.

Ей открывались двери в избранное светское общество, и она, казалось, стала даже тяготиться домом, детьми, перепоручив весь уход за ними домашним воспитателям.

***

Дивизию он увидел во всей красе неорганизованности и слабой выучки, низкого морального состояния и дисциплины.

Во всём этом он уже разбирался на месте самостоятельно.

Два года отвела ему судьба на подготовку дивизии к грядущим тяжёлым испытаниям.

За это время он успел многое. Самое главное – воспитать своих последователей и соратников, единомышленников.

Он был даже рад, что жена осталась в столице, с детьми, так как это позволяло ему сосредоточиться на том, чтобы готовить вверенные части к испытаниям на поле боя.

В это же время им были внесены принципиальные предложения в развитие тактики и стратегии войск, боевые уставы.

Отправил он на имя военного министра и пространное послание с обоснованием положений военной доктрины государства, чем сумел создать о себе репутацию непреклонного, неуступчивого военного руководителя.

От боли и желчи заходилось его сердце, когда он видел, что натуры, сродни Ренненкампфу, получают верх при назначении на должности, щедро отмечаются иными монаршими милостями.

К слову, тот же Ренненкампф уже был командиром корпуса и носил три звезды на погоне. То есть, был удостоен генерал-лейтенантского звания.

«Какие же это беды для Отечества, коль такие прохиндеи получают старшинство по службе, выдвигаются на столь ответственные должности?» – думал Каледин.

«Ну, ладно, пусть я завышенно оцениваю свои способности, не обо мне речь, но сколько вокруг талантливых людей, а они – внизу, наверх им ходу нет. А бесталанные, не любящие ни людей, ни Отечества, беспринципные существа, не отягощают себя тем, чтобы напряжённо трудиться во благо Отечества, получают пред честными служками преимущество и превосходство.

Что это такое? Ведь японская война уже показала, что, вверив Стесселю такие огромные полномочия и всячески устраняя от руководства честнейшего и работящего Кондратенко, самодержавие и подписало себе приговор.

А сколько таких стесселей сегодня выросло. Со мной в группе, в академии Генерального штаба, было лишь три человека из войск, а все остальные – чиновняя рать.

И нашли ведь им где-то должности. Только не в армии, не в строю. Туда их и калачом не заманишь…».

Но он был счастлив, несмотря на свои горестные раздумья.

В дивизии он был полновластным хозяином и уже никто не мог ему помешать вводить необходимые преобразования и способы подготовки вверенных частей.

В каждом полку он холил любимое детище, которое в наше время назвали бы подразделениями специального назначения.

Людей в эти особые формирования он отбирал лично, часто сам проводил в них занятия, заботился об их вооружении и экипировке.

Неустанно работал с офицерами, вначале – принуждая их к ежедневному повышению своих знаний, а затем – увлекал так, что уже все стремились на встречу с любимым начальником дивизии, которая, всегда, перестала в увлекательное и взаимно полезное общение соратников.

На императорском смотре в тринадцатом году дивизия была признана лучшей во всём военном округе, а её командир был увенчан орденом и поощрён годовым окладом.

Он горько усмехнулся, вспомнив, как попытался изложить Императору своё видение событий в Европе.

– Алексей Максимович, голубчик, пусть этим печалуется Министерство иностранных дел. Ваше дело – готовить свою дивизию. Я уверен, что мой брат Вилли не допустит столкновения двух великих держав, союз которых – прочный гарант мира в Европе.

И он поспешно отошёл от Каледина.

Даже Главнокомандующий войсками военного округа, с досадою, выговорил Каледину:

– Алексей Максимович, ну что Вам неймётся? Вы обласканы монаршим вниманием, дивизия отмечена им столь высоко, а Вы всё недовольны. Нельзя же так, Ваше Превосходительство, – в сердцах вымолвил он, переходя на официальный, так для него неестественный язык.

– Что нам, военным, лезть в эти сферы? Государь всё знает лучше нашего. Оставьте Ваши прожекты и не портите благостного впечатления у Государя. Не надо…

На банкете в честь завершения манёвров, Каледин, оказавшись поблизости от царя, заметил, что тот уже не мог без водки. Пил много, словно не пьянея, только становился всё безвольнее и почти ни с кем не разговаривал, отделываясь лишь односложными фразами.

Здесь же он встретился с дорогим побратимом и единомышленником Самсоновым. Он к этому времени уже командовал соседним корпусом и был неслыханно рад, и не скрывал этого, встрече со старинным боевым товарищем.

– Алёша, друг, – на весь зал, громко, прокричал он, и, не обращая ни на кого внимания, устремился к Каледину.

Обнялись, расцеловались. Да так и не смогли расстаться в эту ночь.

Уже давно и приём закончился, и Государя, совершенно затяжелевшего, под руки вывели и усадили в карету угодливые адъютанты, а они всё не могли наговориться.

Одинаковыми были их печали, не давали покоя одни и те же проблемы: слабые, ничтожные темпы перевооружения войск; очень медленное насыщение их современным оружием и боеприпасами; недостаточный уровень подготовки офицерских кадров; лихоимство и казнокрадство…

– Алёша, любезный мой, о чём ты говоришь – у меня в корпусе, приграничном, заметь, к стрелковому оружию по три обоймы патронов.

Не могу организовать стрельбы с новобранцами, так как отчитываюсь за каждый патрон. Я уже не говорю о снарядах плевой артиллерии. Мне говорят, что их в угрожаемый период подвезут.

Это у нас-то в России подвезут? Мы ведь с тобой уже видели на Дальнем Востоке, что и как нам подвозили.

– А тут ещё – эта мамзель, – и он цинично выругался, – во главе военного министерства. Ты видел – мужик, а губы красит, волосы помадит. Ногти лакированные, как в кокотки. Что это такое? И это военный министр? – он уже не говорил, а гремел на весь зал.

– И везде, везде – страшное воровство, лихоимство, волокита такая, что проблемы разрешаются сами по себе, а только затем, через месяцы, приходит высочайшее благословение по их решению.

Ох, Алёша, чувствую я, что из будущей войны, а она на пороге, Россия не выйдет. Всё кувырком пойдёт, прахом.

А тут ещё либералы какие-то появились и всё им не так в России: и государственный строй надо менять, и устройство армии, и в промышленности всё рассыпать, убрать из под государственной руки твёрдой…

Один человек есть, радеющий за Россию – Столыпин, да сожрут его, Алёша. Не дадут мужику свою борозду довести до конца поля.

Опять же, что таиться – Распутин при дворе такую власть заимел, что его боятся даже министры.

Ну, а что касается Государя – ты сам видел. Они же с Ниловым не просыхают. И это длится уже годы.

Ты знаешь, что сказал Государь Столыпину, когда тот заявил, что в присутствии Распутина он ему докладывать не будет. И выгнал того вон, несмотря на присутствие Государя.

Так наш чуть не упал в обморок, замахал руками и произнёс фразу, которую двор повторяет как установление: «Лучше десять Распутиных пусть будет при дворе, чем пережить один скандал с Алис», то есть, с императрицей.

Вот и думай теперь, милый друг, чего нам ждать от таких порядков? Скоро ротного командира в армии не назначить, не испросив позволения старца Григория.

– Я когда корпус получил под своё начало, представлялся Государю, встретил его в каком-то дворцовом переходе, так он, дословно: «Что сверлишь глазами-то генерал? Я сейчас скажу папе и не быть тебе на должности. А ты мне, мне поклонись, да с уважением, так и в большие чины выйдешь».

– Шуганул я его, Алёша, матом, да за шашку схватился, так он, развевая свою бороду, вприпрыжку унёсся, только его и видели. Всё потом, во время аудиенции, из-за двери зыркал, но подойти не посмел.

Шумно вздохнув, заключил:

– Не жалко жизни, Алексей. Знали, на что идём, впрягаясь в лямку служивого человека. А жаль Отечество, пустят его по ветру, а мы и головы свои сложим, неведомо за что.

Холодок тревоги пробежал по коже Каледина.

Конечно, ни он, ни Самсонов в эту минуту и подумать не могли, что так и случится. И оба, сами, присудят себя к смерти: Самсонов – спасаясь от бесчестия германского плена, а Каледин – претерпев личную трагедию утраты доверия казачества Тихого Дона.

До этих событий Самсонову оставалось три года, а Каледину – шесть.

Но кто из нас знает свой завтрашний день? Поэтому и скрыл его Господь от нас, чтобы мы, до последней минуты Им отпущенной, исполняли свой долг перед Отечеством и не жалели о сделанном.

А ещё – оберегая нас от необдуманных роковых шагов. Ибо – зная свой последний час, многие – и всё человечество бы с собой забрали.

Им, что, уходя в безвессность, разве было бы жалко других?

Поэтому Господь и держит в тайне всё, что ему ведомо одному, зная слабую и порочную природу людей.

А сильных и совестливых – этим спасая. Так как нет ничего для них горше, нежели осознание никчемности своей жизни, разочарования в том, что и пришли они в этот мир зря, не изменив его и не сделав лучше, и ушли без высокого смысла, а нередко – лишь по прихоти злокозненной воли.

***

ГЛАВА V. КОМАНДИРСКАЯ ЗРЕЛОСТЬ

Она приходит не от лет,

а оттого, насколько человек

способен печаловаться за

вверенных ему людей,

насколько он отдаёт всю свою

душу делу служения Отечеству.

И. Владиславский

Тревожным было лето четырнадцатого года. Даже людям непосвящённым было понятно, что туча войны нависла над Европой. И в неё, обязательно, защищая единую веру и единокровный народ, будет втянута и Россия.

Её темпы экономического и промышленного развития в тринадцатом–начале четырнадцатого года, страшили не только Германию, а все государства Европы, которые трудно было заподозрить даже в доброжелательном отношении к России.

Америка и Англия, с одряхлевшей к этому времени Австро–Венгрией, поощряли немцев к войне, надеясь на ослабление могущества России и её роли в мире.

Не стояла в стороне и Франция. Ей было важно, напротив, обессилить своего извечного противника – Германию, и таким образом – укрепить собственные позиции в Европе.

К концу лета 1914 года противоречия между Россией и Германией из-за Балканского кризиса обострились настолько, что разрешить их можно было лишь в результате войны.

Формальный повод был найдет – герцог Фердинандт, в Сараево, был принесён на заклание.

И война заполыхала на огромных просторах.

Это уже потом историки посчитают, что в ней участвовало до шестидесяти государств, с населением в триста миллионов.

Их армии будут ежедневно истреблять друг друга, неведомо во имя каких целей.

Всего за войну погибнет около 50 миллионов человек, около 100 миллионов будут покалечены.

И как бы кто ни относился к Владимиру Ульянову, но он правильно сделал вывод, сразу же вначале войны: война со стороны всех государств, несправедливая, захватническая, империалистическая.

Мировой капитал стремился в результате войны поделить мир по своим представлениям и по своим возможностям.

На самый большой кусок русской земли рассчитывала Германия, у неё были самые большие аппетиты.

Не забывали о собственных интересах Америка и Англия, война которым на их территориях никак не угрожала в силу географического положения.

С вожделением взирала на южные области русской империи Франция, а Япония, войдя во вкус своей победы в войне 1904–1905 гг., стремилась закрепиться на захваченных рубежах и вытравить на этих исконно русских землях даже саму память о России.

Но никто и подумать не мог, что война изменит Россию до неузнаваемости. Она послужит главной причиной рождения нового государства и кончины самодержавия.

Династия, правящая Россией триста лет, расстанется с властью лишь потому, что она была доверена натуре мелкой, слабой, неспособной управлять даже собой и членами своей семьи, а не то, что огромным государством, которое населяли более ста пятидесяти наций и народностей.

Оставались три года агонии и надежд, поиска новых путей развития России разными силами: как теми, кто желал ей могущества и процветания, так и теми, кто стремился её ослабить и вызвать социальные потрясения и возмущения.

Но не было в ту пору ни одной силы, ни одного провидца, ни одного политика, который бы мог сказать, что жить прежней России осталось всего лишь три года.

Всего коротких три года, которые вместят в себя самую страшную трагедию в её истории и самые непредсказуемые потрясения.

Но анализировать всё это – было делом политиков.

Делом же военных – было воевать, защищать своё Отечество.

И Алексей Максимович Каледин, со своей дивизией, в первые же дни войны, оказался на фронте.

Уже 9 августа 1914 года он повёл свою дивизию в бой с врагом под Тарнополем.

Порыв людей и их вера в своего командира были столь высоки, что они опрокинули австрийский корпус, и он вынужден был спешно отступать.

И только угроза окружения дивизии, которая не была поддержана своими войсками, вынудила Каледина прекратить наступление и отойти на прежние рубежи.

В первых же сражениях родилось незыблемое правило, которому он был верен всегда, все годы войны – он всегда водил подчинённые войска в сражения, а не просто посылал их туда.

За это он, уже с первых боёв в столь ответственной роли, стяжал у подчинённых не только подлинное уважение, но и высокую любовь. Им восхищались, ему подражали, ему наследовали.

Но его и ненавидели те казённые ретрограды, для которых человеческая жизнь ничего не значила. Они просто заходились в ярости и злобе, мелочной и подлой зависти к подлинному самородку, народному военному вождю, для которого высшим смыслом жизни было служение благословенному Отечеству.

И, слава Богу, что в суровый час испытаний у России были такие верные солдаты, такие преданные сыновья.

Война – дело страшное и кровавое. И любой командир среди прочих прав, наделён самым страшным и самым тяжёлым – посылать людей на смерть.

Натуры бесчувственные и равнодушные делают это без каких-либо надрывов души, оправдывая любые потери неизбежностью таковых: коль война – как же без крови и потерь?

Натуры слабые и истеричные, прольют крови ещё больше, нежели первые, но будут при этом виниться и каяться лично и всем объяснять, что они не хотели, они не думали, что так получится. А уж каплю пролитой собственной крови будут возносить до небес, при этом картинно рисуясь, полагая, что она, их кровь, затмевает собой по значимости, реки чужой.

Такие самые опасные в военном деле и их ни за что нельзя допускать к тому, чтобы они посылали на смерть других.

И есть подлинные святые души. Они не будут притворно охать и ахать, выставлять на показ свою душу, которая вберёт в себя всю боль и все страдания подневольных ему людей.

И посылая их на смерть, а на войне это приходится делать ежедневно, они предпримут все меры к тому, чтобы этой крови пролилось меньше, а вот враг – в ней бы захлебнулся.

Они и своей не пожалеют, если не будет иного выхода или под сомнение будет поставлена их честь, но и беспечно подставлять свою голову под пули не будут, трезво понимая, что только находясь во здравии они в наибольшей мере могут предотвратить кровь своих подчинённых.