Текст книги "Повенчанный честью (Записки и размышления о генерале А.М. Каледине)"

Автор книги: Иван Кожемяко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

И только те счастливы, которые и задумку высокую имеют, и сил, талана у них на это достаёт Кто несёт свет и добро другим, не изводит душу завистью, лестью. Двуличием.

Думаю, что Алёшка – именно из таких. Не пожалеет себя, но и душу не растратит почём зря. Все отдаст людям, осветит их путь, подскажет, как по нему идти.

Дай-то Бог, милый ты мой, чтобы всё у тебя сладилось, всё состоялось».

И он вновь и вновь смотрел на родное лицо своего любимца, а тот, повзрослевший на годы, опирался на эфес офицерской шашки руками, положив на них подбородок, и думал о чём-то своём, сокровенном и далёком.

Его глаза при этом светились и от восторга, и от счастья, и от осознания важности той великой цели, к которой себя готовил все годы своей юности и учёбы…

***

Каледин-старший не знал – куда и посадить сына.

Шутка ли, первый в роду выпускник военного училища, которому сам Государь определил старшинство в чине, против иных, да ещё и место службы позволил выбрать.

И, что греха таить, Максим Григорьевич тут же подумал:

«Вот и славно. Поблизости от дома служить будет. В той же Старочеркасской, ну, в Ростове, наконец. Уж я-то попрошу атамана, да и друзья-приятели есть везде, в самом атаманском управлении. Помогут».

И был неслыханно удивлён, даже досадовать стал, когда сын твёрдо отказался от услуг отца подобного рода и заявил, что место службы уже выбрал. Это будет прославленный казачий полк, в котором в молодости служил и Каледин-старший.

Отец даже опешил:

«Как? Сын – надежда и опора, имеет все возможности служить, что называется – дома, а выбирает какую-то Тмутаракань? Зачем? Для чего? По крайности – он ведь даже к Великому князю может обратиться. Никогда не тревожил Его Высочество, а здесь – сын, судьба всего рода Калединых, тут уж не до деликатностей, можно и потревожить своего старинного командира.

– Папа! Нет и нет! Сам пробью себе дорогу. Не хочу, чтобы обо мне говорили, что я из милости – князя ли, друзей ли твоих – пробился. Я достигну всего сам. Пойми меня, родной мой. Только в этом я вижу весь смысл жизни и службы. Тебя же никто от войн с турками не уводил, не прятал за широкую спину в тёплое место. Ты же сам был всегда впереди других, поэтому и любят тебя, и уважают люди. А если бы прятался за спины своих покровителей – разве такое было бы возможным.

И отец смирился. Он понимал, что Алексей прав. И душу его можно навек изранить неумелым, пусть и от души, от любящего отцовского сердца, вмешательством в его жизнь.

– Ну, что ж, сынок. Порешил, так порешил. Но знай, что служба государева – она любит кровь из человека точить. Слукавишь, в полсилы станешь этот воз тянуть – нет, не просто себе навредишь, это ещё полбеды, а вот когда в бою людей зря положишь – вот что главное, простить этого пристойный человек себе до конца жизни не сможет. Как перед матерями оправдаешься?

Не выдержало отцовское сердце, шагнул к сыну, прижал его к своей груди, но не забыл главного, и довершил свою мысль, глядя в глаза Алексею:

– Поэтому – верю в тебя и знаю, что жить без души, служить лишь бы как – не сможешь. Тогда бери всё, сын. На себя, за всё ответствуй и пусть тебя хранит на этом пути моя любовь и моё благословение отеческое.

И больше они об этом не говорили.

***

Отец, не дожидаясь его приезда, на Троицу, пригласил многочисленных друзей, и их дом, на третий день отпуска Алексея, гудел, как растревоженный муравейник.

Кого здесь только не было!

Тепло и сердечно приветствовали молодого офицера те, с кем он уже встречался во время предыдущего отпуска, много было новых лиц. Все, как правило – в форме, с многочисленными наградами на мундирах, да побелевшими уже сабельными ранами на мужественных лицах.

Все, наперебой, поздравляли Каледина-младшего с высоким офицерским чином и желали доброй и счастливой службы и судьбы.

В этом отпуске встретит Алексей и свою судьбу, ту, единственную, которая и пройдёт с ним по дороге жизни до самого конца, разделив с ним всю ношу непростой доли жены военного.

Но это будет впереди.

А сегодня гости, знавшие реальную цену службе и выстраданным и желанным чинам, даже с опаской посматривали на Каледина-младшего.

Все они были ревностные служаки, к службе всегда относились прилежно, дорожили своими чинами и наградами.

Особенно трепетным было отношение к священным офицерским погонам у тех, кто к ним выбился из самого низу, из нижних чинов за высокое личное мужество и беспримерные подвиги.

И те из них, для кого погоны сотника были вожделенными, с ревностью посматриваали на мальчишку, в одном с ними чине, не прошедшего лютых сеч, не испытавшего всех превратностей службы, не лежавшего по лазаретам с многочисленными ранами, о которых свидетельствовали белые уже рубцы на их лицах.

Но это длилось до той поры, пока Алексей не заговорил.

И тут все гости притихли, с интересом и даже с какой-то опаской, зачарованные неотвратимой логикой, ясностью изложения проблем, слушали молодого офицера и понимали, что минуло их время.

Наступала новая пора, когда одной удали и одной лихости, личного примера – уже было недостаточно для одержания верха в военном противоборстве на поле брани.

Даже отец Алексея крякнул и как-то виновато заморгал глазами, когда его сын убеждённо произнёс:

– А вообще, досточтимые гости, будущие победы русского оружия – сегодня в руках учителя. Да, да, вы не смейтесь надо мной. И поверьте пока на слово – именно учитель готовит наши будущие победы.

Развитие техники и вооружения, совсем скоро поднимется на такие высоты, что человек неграмотный, необразованный, не сможет ими овладеть в полной мере и эффективно использовать их боевые возможности на поле боя.

Поэтому, почему уже сегодня, на флоте служат пять, а то – и семь лет, а в пехоте – лишь три? Вы задумывались об этом?

А всё лишь потому, что там сложнее техника, системы вооружения. Трёхлинейкой может овладеть каждый. А вот поразить морскую цель – маневренную, постоянно находящуюся в движении. Да ещё и на дальности. Исключающей поражение своего корабля ответным огнём – тут нужна всеобщая высокая грамотность народных масс, иной, если хотите, уровень культуры.

Вот что я имею в виду, говоря о том, что судьба будущих побед нашей армии находится в руках учителя.

И тут же обратился с вопросом к гостям:

– Почему мы потерпели поражение в Крымской войне? Многие из Вас были её участниками.

И тут же сам ответил:

– Лишь потому, что у врага было более совершенное оружие, и он умело им пользовался. У него уже в эту войну появился рассыпной строй, что резко снижало эффективность и губительность нашего огня. У противника был выше уровень подготовки командных кадров.

Великие русские герои, стяжавшие славу на века, адмиралы Нахимов, Корнилов, Лазарев, Истомин – безусловно, заслуживают поклонения и преклонения, но их победы, поймите меня правильно, были последними победами парусного флота.

И не их вина, что нового флота, действующего не просто по воле Господа, то есть, с учётом ветра, а свободного в любом манёвре, имеющего силовую установку, машину, проще говоря, – а не просто использующего силу ветра, у нас к этому времени так и не появилось.

Глухой ропот пробежал по рядам гостей: «Ишь, мальчишка, на что замахивается, на наши святыни. Это – что, и мы – отжившие, вчерашнего дня люди?»

И Алексей, сразу же уловил настроение ветеранов, и повернулся к старому есаулу Кокшёнову, который был самым близким другом отца:

– Дядюшка Ерофей, скажи, твои пластуны из гладкоствольных штуцеров на сколько сажен могли вести прицельный огонь?

– Ну, сынок, сажен сто пятьдесят – двести, и то – умельцы. Наиболее талантливые – до трёхсот. Но это, конечно, единицы.

– А англичане с французами?

– Окаянные, – вскинулся старый воин, – пока мы сойдёмся с ними в рукопашную – половину людей выбьют

– А наши уставы, предписывающие офицеру быть впереди наступающих войск…

Гости ещё дружнее загудели:

– Ты, уж, сынок, того – не забывайся… А как же нам, труса праздновать? И кто тогда на врага пойдёт, если сам не поведёшь свою сотню, эскадрон в атаку?

– Нет, дорогие мои, речь не об этом, чтобы труса праздновать. У каждого командира высочайшая ответственность за успех боевых действий вверенных войск. Но это не значит, что он должен подставлять свою голову первой же вражьей пуле.

Голос его окреп:

– Войско без командира, без организации – всего лишь вооружённая толпа, неспособная действовать по единому плану. И добиваться успехов.

Поэтому самая главная задача любого военачальника – беречь офицера, использовать его на поле боя наиболее эффективно, разумно.

Посмотрите, кого мы потеряли в Крымской войне – адмиралов только четверых, в том числе: начальника штаба, а фактически – командующего флотом, командующего эскадрой, его преемников, генералов, полковников и им равных по флоту, а у противника таких потерь не было вообще.

Гости притихли. Так с ними никто в жизни не говорил. Убедительно. Ярко, вместе с тем – просто и понятно.

«И правду ведь говорит, – думал каждый и вспоминал, как сокрушались все в той войне, что и боеприпасов не было, берегли заряд на сутки, а артиллерия молчала порой днями вообще. Пали от бескормицы кони, а живых пришлось прирезать, так как нечего было есть.

Спасибо женщинам Севастополя, матросским жёнам, как могли – перевязывали раны, но смертность была просто ужасающей. Так как не доставало врачебной помощи страдальцам, не было лекарств и перевязочных материалов. Никто не думал об эвакуации раненых в глубь страны, где им могла быть оказана квалифицированная помощь».

И Алексей, набрав полную грудь воздуха, сказал о сокровенном, о том, что он мог сказать пока в кругу лишь родных и близких людей:

– У России нет времени на долгую раскачку. Не упеем научиться воевать по-современному – уже совсем скоро нас просто сомнут. Никто не желает России процветания и могущества. Их всегда страшатся. И враги, не думайте, изучают наше состояние и возможности. И ему важно сломить нас в именно ту пору, когда мы к современной маневренной войне не готовы.

Подумайте лишь об одном, что я хочу Вам сказать – если сегодня объединённые силы Японии, Американских штатов – нападут на наши Дальневосточные границы – мы не успеем из глубины России поставить даже резервы. Одна нитка недостроенной железной дороги связует нас с Дальним Востоком, а морем – долго и ненадёжно, да и ограниченные силы лишь можно поставить.

А концентрация населения там такова, что и для обороны побережья сил не хватит. А ведь эту армию надо кормить, поить, одевать, обувать, подвозить ей боеприпасы. Кто это будет делать и какими силами?

Ну, и самое последнее, – глубоко убеждён в том, что надо в корне менять саму систему подготовки войск. Солдат должен знать цели и характер войны, надо преодолевать пропасть между солдатом и офицером – только тогда армия будет едина, сплочена и боеспособна. Слава Богу, у нас, у казаков, этой проблемы почти не существует, так как в казачьем полку – все знакомы друг с другом, половина – родство, а вот в пехотных частях – эта пропасть зримая, страшная. Офицер неделями не бывает в казарме, не знает, чем живёт солдат. Что у него на душе. Всё отдано на откуп лишь унтер-офицерам.

И даже захлебнувшись от собственной смелости и вольнодумства, но всё же – пересилил себя и довершил, правда, спасительно укрывшись за спину Великого князя.

– Сам Великий князь, Николай Александрович, на конференции, в которой я имел честь участвовать, сказал откровенно и прямо, что высший начальствующий состав армии безнадёжно отстал в собственном развитии, понимании законов ведения современной войны; не служит, а дослуживает на ключевых должностях, сдерживая процесс обновления армии.

И таких изъянов в военной организации гораздо больше, нежели я их назвал. Но эти – самые основные. Самые сущностные, на мой взгляд. И если мы не избавимся от них в ближайшее время – великие беды ждут страну и армию.

А так как армия – суть опора государственности и строя, не трудно представить, что произойдёт, если эти проблемы не получат разрешения в ближайшее время…

Все сидели поражёнными и оглушенными словами молодого сотника. Они, бывалые и закалённые воины, не выходившие из боёв долгие годы своей жизни, понимали, что их время уходит и молодой Каледин прав.

Но трудно было и смириться с тем, что их жизнь прожита. Что их опыт – лишь фундамент для воспитания будущих поколений защитников Отечества, престола и веры.

А для создания боеспособной, современной армии, нужны были иные головы, иной разум, способность видеть далеко вперёд и подчинять все обстоятельства единой цели.

И Алексей выразил все их сомнения и тревоги одной фразой:

– Нужна подлинная военная реформа, затрагивающая всё, все этажи общественной жизни – от семьи, школы, специальной подготовки, формирования резервов, развития сети сообщений, производства новых вооружений, боевой техники и умения их эффективно применять на поле боя.

Это только казачеств можно в считанные дни собрать. Каждый из нас готов, пожизненно, к службе. И клич «Спалах!» помнит с детства. И знает, что по нему делать.

Но нас – мизер в масштабах страны. И не все задачи решить лёгкой конницей. Особенно, при глубокоэшелонированной обороне противника, насыщении её артиллерией и автоматическим оружием. Кто подступится к нему? Да он сумеет расстроить наши боевые порядки огнём до того, как мы сойдёмся с ним вплотную, где, конечно, против лихого удара кавалерии устоять сложно.

У казачества – иные функции, иные задачи, нежели борьба с регулярной, массовой армией. И это надо нам всем помнить, как бы ни был велик соблазн преувеличить нашу значимость и нашу роль.

Во всех войнах – основная тяжесть ложится на нашу многострадальную пехоту. Так было и в Турецких войнах, и в Балканских, и в Крымской.

К слову, она высветила и ещё один наш принципиальный просчёт – флот и армия не сводятся под единое начальствование на театре военных действий, решают свои, частные задачи, а вот объединение их усилий для достижения общей победы – ни разу в военной практике не было достигнуто.

В будущем – это будет стоить большой крови, больших жертв, утрат территорий, если только не сделаем должных выводов.

Нависла тягучая тишина. Все гости сидели в тяжёлых раздумьях.

Пытаясь их как-то разрядить, наказной атаман невесело пошутил:

– Надо твоего Алёшку, Максим Григорьевич, сразу в начальники Генерального штаба. Тогда ничего не упустим. Всё успеем и всё сделаем. А то мы – какие-то неумёхи, отсталые, закоренелые ретрограды.

– Налей-ка по бокалу всем, а то и хмель из головы вышел, – и он первым протянул свой бокал к Каледину-старшему и выпил, не дожидаясь других, до дна.

А затем тяжело стукнул кулаком по столу, да так, что и тарелки подпрыгнули, и заключил:

– А вообще, если честно, спасибо Алексей Максимович, – обратился он к младшему Каледину по имени-отчеству, – за науку. Не думал и сам о сути всех этих проблем. А они просятся, стучатся в дверь. А мы их не пускаем. Привычно-то действовать проще. Легче. Не надо лоб морщить – только и знаем «Пики к бою, шашки – вон!» – вот и вся премудрость военной науки.

А здесь – молодец, сынок. И наши мозги ты просветил изрядно. Быть тебе, Алексей Максимович, атаманом Всевеликого Войска Донского, а может – и выше шагнёшь. Светлая голова!

И не знал прославленный казачий генерал, как он был сейчас прав.

Всё это сбудется. И генерал Каледин переживёт много побед и утрат, но его войско никогда не будет бито врагами. Всегда будет его верх.

И только под напором новой жизни, не заметил он её наступления, утратив привычный уклад дорогих ему порядков, не пожелал, чтобы все видели его личное поражение, хладнокровно нажмёт курок нагана, приставленный к виску.

Но до этого пройдёт ещё много лет. И везде, на любом посту, Алексей Каледин будет по совести, честно и даже сверх человеческих возможностей, печься о вверенных ему людях, а в конечном счёте – о судьбе так дорогого его сердцу Отечества.

Назавтра, когда гости разъехались, и Алексей собирался съездить в Старочеркасскую, верхом, отец, взявшись за стремя рукой, вывел сына за ворота и сказал:

– Алёша, сынок! Ты больше не веди таких разговоров, пока не войдёшь в силу. Вот, ежели, ты будешь самолично решать эти вопросы, и они будут зависеть от твоей воли, тогда – хоть Государю излагай всё.

А сегодня – поостерегись. Сынок. Я тоже был молодым и горячим. И всё полагал, что и знаю больше, и душа у меня больше за Отечество болит, нежели у других. И умнее других сам себе казался.

Да жизнь потом пообтёрла. Ия понял, если не можешь изменить обстоятельства, которые тебя окружают, тогда или смирись с ними, или не замечай.

Нет, я не за соглашательство с откровенной мерзостью, небрежением, особенно по отношению к людям. Такого у нас в роду не водилось. Но и выше себя, дорогой сынок, не прыгнешь.

Помолчав минуту – закончил мысль:

– И обуха плетью не перешибёшь. Пока в России существует установленные свыше порядки, не хватит у тебя сил и полномочий бороться с системой.

И не спеши каждому душу открывать. Умный и совестливый поймёт и поддержит, а подлец – захочет свою выгоду поиметь, и будет тебя выставлять как смутьяна и крамольника. А то ещё и донос на тебя состряпает. У меня один такой был, бездельник и лодырь, да в родстве состоял высоком, так я потом отписывался полгода за его поклёпы.

И тяжело вздохнув, довершил:

– Учти это, милый сын. Ты знаешь, как я к тебе отношусь, и что ты для меня значишь. Но я горжусь тобой и радуюсь, что такая светлая у тебя голова.

Превзошёл, во всём ты уже превзошёл меня. Молодой, а разум, не зря говорил наказной атаман – что у всего Генерального штаба. Дай тебе Бог – успехов на этом пути и защиты от него, Вседержителя, благословения Его и покровительства, милый сын.

Алексей часто, затем, вспоминал это напутствие отца.

Он – словно в воду глядел. Всякий люд ему встретился по жизни. Но он даже не подозревал, что столько много в жизни завистников и недоброжелателей, с которыми он не примирится никогда и будет, до последнего своего часа, с ними бороться.

Судьба Отечества была выше для него личного благополучия, и он всегда служил ему истово, до самоотречения.

***

ГЛАВА II. КТО НЕ ЛЮБИЛ, ТОТ И НЕ ЖИЛ.

Только любовь побуждает

человека на проявление

самых лучших, самых

высоких и светлых качеств,

которые есть у нас всех.

Кто не любил, тот

никогда не свершил значимых

для человечества дел.

И. Владиславлев

Алексей, после разговора с отцом, уже за первым поворотом, сдержал коня, перевёл его на шаг, ласково потрепал его по шее и сказал:

– Шагом, не спеши, мой хороший.

И вышколенное животное расслабилось и шло, послушно, неспешным шагом.

А Алексей всё обдумывал сказанное отцом.

Но – на то она и молодость, долго его эти мысли сегодня не могли занимать, так как красота родных мест была такая, что сердце рвалось из груди и жить хотелось высоко и чисто.

Он, по разбойничьи, свистнул и сжал бока коня ногами. Никогда не унижал гордое животное плетью и шпорами.

И конь, поняв своего хозяина, сразу же выстлался в намёте.

Гулко взрывали утреннюю тишину кованые копыта. То тут, то там, в небо взмывали перепуганные дрофы, куропатки, которые у дороги собирали просыпанное при перевозках зерно, и тут же, пролетев десяток метров, садились в сухой ковыль.

Приятный свежий ветер холодил лицо и Алексей, в упоении, слился с конём в единое целое, и весь отдался волнующей кровь скачке.

«Как же хорошо! Так бы и мчаться, не останавливаясь, по буйной степи. Только вот – к какой цели? А без цели ведь и двигаться ни к чему».

Где-то через версту он заметил странное происшествие, прямо на дороге. Как-то боком стоял лёгкий фаэтон, возле него стояла женская фигурка, а мужчина силился как-то поднять, за ось, опрокинутый набок экипаж.

Но у него ничего не получалось и фаэтон снова опрокидывался набок.

Алексей остановил коня, легко спрыгнул наземь и обратился к незнакомке:

– Алексей Каледин. Чем могу быть Вам полезен, милая барышня?

– Я… я не знаю, спросите у дяденьки, что-то случилось, и мы не можем ехать дальше.

Алексей, не глядя на неё и толком не рассмотрев барышню, подошёл к мужчине. Тот, весь в дёгте, сокрушённо сказал:

– Ось лопнула, сынок, даже не знаю, как и доедем до Старочеркасской.

Алексей мгновенно сориентировался в ситуации:

– Поступим так – сейчас я найду в посадке подходящее деревцо. У вас есть топор?

– Да, да, сынок, а как же без топора в дорогу, – ответил возница и полез под сиденье фаэтона.

– Вот, топор…

Алексей быстро срубил подходящее деревцо, очистил его от веток и принёс к фаэтону.

Вместе с возницей подняли экипаж, закрепили снятыми вожжами временную опору, вместо колеса.

– А теперь – разворачивайте свой экипаж в обратном направлении и поедем ко мне на хутор. К батюшке моему. Здесь версты две, а до Новочеркасска – ехать и ехать.

– Там всё выправит дедушка Степан, и вы продолжите свой путь дальше.

Повернулся к девушке:

– Вы согласны, милая девушка? Думаю, что так будет просто разумно. Вы видели наш хутор, только что его проехали.

– Да, я знаю его, – отозвался возница, – там полковник Каледин, известный на Дону человек, живёт.

Алексей заулыбался:

– Спасибо, это мой батюшка.

И уже повелительно, к вознице:

– Лошадь поведёте в поводу. Девушку я посажу впереди себя, на своего коня. Так мы быстро доберёмся. Согласны?

– Да, да, сынок. Лучше и не придумаешь, – засуетился пожилой уже казак.

Только девушка покраснела всем лицом и тихо сказала:

– Я… я согласна, но я никогда не сидела на лошади.

– О, не бойтесь, это совсем не страшно. Тем более, что конь у меня великолепный. Он всё сделает, чтобы Вам было удобно и безопасно. Правда, Булат? – обратился он к умному животному. И тот, ответно, тихонько заржал и даже повернулся левым боком к Алексею и девушке.

Легко, без тени смущения, словно проделывал это множество раз, он подхватил девушку на руки и ловко усадил, боком, почти на шею коня.

Сам же, почти не касаясь стремени, взлетел в седло и крепко обнял растерянную и покрасневшую от волнения девушку, правой рукой за плечи.

– Простите, но другого способа нет, так Вам будет удобнее.

Верный и вышколенный конь плавно шёл ровным шагом, словно понимая, что надо скорее добраться до усадьбы.

Уже через несколько минут – девушка успокоилась и доверчиво опиралась на руку Алексея.

И он, придя в себя и справившись с волнением, вызванным происшествием, старался как можно деликатнее её поддерживать.

До сей поры – он ни разу не был в такой близости от юной девушки.

Запах её духов, едва уловимый, туманил голову. Через лёгкое платье он чувствовал её юное и упругое плечо, а его колено, как он ни старался отвести его в сторону, касалось её ноги, что приводило его в трепет и запредельное волнение.

Уже через несколько минут они свыклись со своим положением и стали мило болтать.

– А как же Вас зовут, милая незнакомка? И откуда и куда путь держите?

Она просто, без жеманства, ответила:

– Мария, Мария Нечаева, учусь в учительском институте в Ростове. Мои родители – тоже учителя, проживают в станице Богаевской.

– Ваше имя и фамилию я запомнила. А что вы здесь делаете?

– Я в отпуске, по завершению училища. Гощу у батюшки. Через две недели, с небольшим – в полк, на службу.

Ему было легко с ней и непринуждённо.

И они мило беседовали обо всём. Он, без тени хвастовства, сообщил ей, что завершил училище с золотой медалью, поэтому выпущен со старшинством в чине, сотником. И сам выбрал своим местом службы казачий полк в Забайкалье.

Уже через версту они знали друг о друге всё – и мир увлечений, и книги, которые их окружали, во многом совпадали.

Как ни мало было времени у Каледина, но он и многие спектакли смотрел из тех, которые были близки ей.

Они, оба, испытывали такое ощущение, что уже давно знают друг друга и только ждали минуты, когда жизнь пошлёт им встречу для юношеской искренней исповеди.

Скоро, впереди, показался уютный отцовский хутор.

Буйно зеленели абрикосовые деревья, виноград, повёрнутыми к солнцу – желтели многочисленные головки подсолнухов. Во дворе резвился красавец-жеребёнок, который всё хотел толкнуть деда Степана, и тут же, игриво, отбегал на безопасное расстояние, когда тот, притворно, грозил ему какой-то шелужиной.

Подслеповато вглядываясь вдаль и заметив странную процессию, знакомого ему до волоска в гриве коня под Алексеем и кем-то ещё впереди, дед Степан потрусил к воротам, постучав, перед этим, в окно залы, как он называл гостиную в ломе.

На крыльцо вышел отец Алексея и тоже стал смотреть на дорогу. Но когда он увидел приближающийся на столь необычной опоре фаэтон, всё сразу понял:

– Открывай, Степан, ворота. Алёшка, вишь, полонянку какую на дороге встретил и в дом родительский везёт.

И он красиво, как-то хорошо засмеялся.

Сам встретил у крыльца незнакомую девушку, протянул к ней крепкие ещё, жилистые руки, и снял с шеи коня.

Через секунду, соскочив с седла и вверив коня попечительству деда Степана, рядом оказался и Алексей.

– Папа, позволь тебе представить – Мария Нечаева, студентка учительского института, добиралась в Ростов с Богаевской, да ось в фаэтоне лопнула. Я принял решение вернуть их к нам в усадьбу, дедуня Степан починит экипаж, а милая барышня пока отдохнёт и придёт в себя.

Каледин-старший довольно заулыбался:

«Молодец, сын. Правильное решение принял. А как же, не на дороге же бросать такую красавицу. Ещё уворует кто-нибудь».

Мария, словно прочитала его мысли, смущённо заулыбалась. Ей сразу же понравились эти незнакомые, ещё час назад, мужчины – отец и сын.

От них, от каждого слова. Взгляда. Исходила такая искренность и душевность, что она уже совсем успокоилась и чувствовала себя среди близких и надёжных людей.

На крыльцо выглянула Дуняша.

Отец, поворотившись к ней, односложно бросил:

– Озаботься обедом.

– Ой, Максим Григорьевич, – певуче затянула она, – не лезьте вы в бабьи дела. Уже и самовар поставила, и стол накрыт. Прошу Вас…

Мария, словно на что-то решившись, зашла в дом. Её сразу поразила столь необычная гостиная, все ковры в которой были увешаны богатыми шашками, а на стене, между двумя большими окнами, висел портрет необычайно красивой молодой женщины.

Она вопросительно подняла глаза на Алексея.

– Мама, – односложно ответил он, – её давно, мне было лишь три года, нет с нами.

Подошёл к ним и старший Каледин, и они молча, уже втроём, на миг застыли перед портретом.

– Ну, дочка, прошу к столу. Садись. А то уже и время обеда наступило. Проголодалась с дороги?

И тут вмешалась Дуняшка:

– Дайте, барышне, хоть умыться с дороги. Пойдём, дитятко, за мной, – и она увела Марию на свою половину

Через несколько минут та появилась свежая, щёки сияли от холодной воды. А бездонные тёмно-карие глаза, казалось, загорелись неведомым светом, наполняя всё вокруг добром и счастьем. В длинных и пушистых ресницах – блеснула в луче солнца капелька воды, и светящаяся точка, отражаясь солнечным зайчиком, ослепила Алексея.

Как же ему понравилась эта девушка. Старший Каледин всё это видел и только удовлетворённо потирал руки и тихо улыбался в усы чему-то своему, потаённому.

– Ну, а теперь – садись, дочка. Будем обедать. Только ты мне скажи, а ты – не Петра ли Нечаева дочка? Я его знаю хорошо.

Мария счастливо заулыбалась. Ей было очень приятно, что её отец известен этому милому и мужественному человеку. И её нисколько не страшил уже побелевший от времени шрам, который пересекал всю правую половину лица полковника Каледина.

– Да, дочка, мы с ним славно поговорили на последнем Войсковом круге. Обстоятельный и очень глубокий человек. Мне он очень понравился.

Мария даже вскрикнула:

– Господи, да как же я забыла, и отец, приехав из Новочеркасска, всё рассказывал о встрече с необыкновенным человеком, героем турецких войн из Усть-Хопёрской станицы. Вы ему тоже очень понравились, особенно, Ваше выступление по проблемам усовершенствования местного самоуправления, правда ведь?

Каледин-старший был польщён и подумал: «Ишь, грамотная девка. Я действительно выступал на Кругу именно по этому вопросу. И запомнить даже тему моего выступления из рассказа отца – тут особый ум надо. Молодец!»

«И красавица, конечно. Уж дал Господь и родители – внешность. Вылитая Аглая. И Алексей – прямо светится. По душе, видать, и ему пришлась эта барышня. А что, хорошо бы было, семья приличная, основательная, да и мой Алёшка – не с улицы. Помоги Господи», – и он истово перекрестился.

Обед проходил весело и непринуждённо.

Дед Степан – мудрейший старик, сразу перехватил взгляд Алексея, направленный на Марию и сказал:

– Сегодня о починке фаэтона – и думать нечего. Кузнец к родству уехал. Завтра, с утра, и сладим. Так что располагайтесь, люди добрые, и отдыхайте.

– Ты, почтенный, ко мне в светёлку пойдёшь, там и переночуем, а барышню, я думаю, Дуняшка устроит, как подобает, – и он, по-молодому, лихо, подмигнул счастливой Дуняшке, которая деда поняла с полуслова.

Старший Каледин молча посмеивался в усы. Он-то уж знал, что поставить новую ось на фаэтон – было дело плёвое, двадцати минут. Запасных осей у деда Степана на всю станицу хватит. Но он был искренне рад его хитрости и красноречиво посмотрел на Алёшу, что тот даже зарделся, словно маков цвет.

А вслух громко сказал:

– Вот и порешили. Завтра и поедете. Дуняшка вам гостинцев наготовит, дед Степан самолично проводит, чтобы не случилось ещё какой-нибудь напасти. Или кто-то другой вызывается в провожатые? – и он с доброй улыбкой посмотрел на сына.

– Я, я, отец, провожу, – в горячности выпалил Алексей.

– Ну, и ладно. Так тому и быть.

Во время обеда Мария проявила такое внимание к Каледину-старшему, что тот пришёл в полный восторг:

«Вот, девка, всем дозрела. И умна, и красива, и статью вышла. Нет, шутишь, Алёшке – плешь проем, за такую девку держаться надо».

И он, с молодым задором в глазах, поднялся из-за стола и произнёс тост:

– Великая радость у нас сегодня. Давно уже не было в моём курене такого дивного гостя. Ты, дочка, словно лучик солнца, осветила в нём всё. И мне будет очень жаль, завтра, расставаться. Путь к тебе домой и из дому – мимо нашего хутора всегда пролегает. Ежели проедешь мимо, не заглянешь на час – обижусь, кровно обижусь и не поздороваюсь, коли после этого встречу. Поэтому всегда – ты желанный гость наш, а там – в Господа власти, может… и родным этот дом станет, а, дочка?

Мария залилась румянцем, и не найдя, что сказать в ответ – поднялась из-за стола и трепетно, как отца, поцеловала Каледина-старшего в щеку.

Тот от неожиданности даже крякнул:

– Вот, Алёшка, почитай, более двадцати годов с девушкой не целовался. Спасибо, дочка! Будь счастлива, родная.

После обеда Алексей повёл Марию знакомить с усадьбой. Он показал ей все укромные места, куда он любил в детстве забиваться и читать книги.