Текст книги "Два рейда"

Автор книги: Иван Бережной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

– Так, так, сынок. Твоя правда… Думал не доживу, а вот дожил… Прогнали фашиста поганого – новую жизнь строить будем, – успокаиваясь, сказал старик.

Комбат понял, что их принимают за кадровую часть Красной Армии. Ему стало не по себе. Они и не подозревают, что немцы могут снова нагрянуть, как только партизаны уйдут. Как ни печально, а Брайко сказал:

– Немцы бегут…

– Бегут, бегут, ироды, – подхватил старик.

– Но они могут к вам еще наведаться…

– Как? – встрепенулся хозяин, оторвался от плеча комбата и испытующе посмотрел в глаза Брайко.

– Да вы, батя, не беспокойтесь. Садитесь, – предложил Петя. – Дело в том, что мы партизаны. Оставаться в селе надолго не можем. У нас своя задача – бить фашистов с тыла, помогать Красной Армии.

– Как же быть? Что робить? – растерянно проговорил старик.

– Я же вам говорю – не волнуйтесь. По нашим следам идет фронт. Слышали, позавчера освобождены Ровно и Луцк?

– Нэ вже?! До Луцка от нас миль двадцать будет, – обрадовался хозяин.

– Вот видите? Скоро придет свобода. Не сегодня, так завтра наши войска будут здесь, – продолжал комбат. – Возможно, немцы к вам больше не попадут, но все же советую быть настороже. Отступая, они особенно зверствуют, не щадят ни людей, ни сел. Все сжигают до тла…

– Садись, сынок, за стол, – вмешалась хозяйка.

И хотя при виде курятины, появившейся на столе, засосало под ложечкой, Петя попросил:

– Подождем немного. Товарищи подойдут, а я пока умоюсь…

В хату вошел начальник штаба старший лейтенант Попов. Под стать командиру – молодой, стройный, веселый москвич. В отряд пришел недавно, но уже успел полюбиться партизанам.

Михаил Попов поздоровался с хозяевами и, обращаясь к комбату, доложил:

– Заставы выставил. Разведку выслал.

– Потери уточнили? – спросил Брайко.

– Запросил роты. Вызвал врача, – Попов посмотрел в окно и добавил: —Да вот он идет.

Сильно наклонясь, в дверь протиснулся молодой, высокий, худощавый, с глубоко посаженными глазами военфельдшер Михаил Михайлович Горелов. Перед самой войной он окончил медицинский техникум, служил в Харьковском пограничном училище. Но затем в первые же дни войны военфельдшер Горелов оказался на фронте в 117-й стрелковой дивизии. Воевали яростно, но уже через три-четыре месяца от дивизий почти ничего не осталось. Ее остатки оказались в глубоком окружении. Начались скитания по оккупированной территории.

Михаил видел страдания народа. По пути оказывал медицинскую помощь больным. На Ровенщине жители упросили Горелова остаться, помочь избавиться от эпидемии тифа, вспыхнувшей в селах.

Он долго колебался.

– Что же нам, пропадать? – говорили убитые горем крестьяне. – Своих врачей нет, а от фашистов помощи не жди. Оставайтесь, пожалуйста, поможете, а потом уйдете в партизаны. Все равно вам не перебраться через линию фронта…

В доводах крестьян была доля правды. Разве не все равно, где драться с врагом? Все же Горелов долго колебался. Наконец, сдался. Остался. Трудно приходилось Михаилу. Ни днем, ни ночью не было покоя. В дождь и в пургу ходил Горелов за многие километры в соседние села, помогал больным. И хотя понимал, что приносит пользу, военфельдшер чувствовал себя не в своей тарелке.

Летом 1943 года Горелов с несколькими местными парнями пришел в партизаны. Его приход был кстати: отряды Ковпака нуждались в медицинских специалистах. Горелова назначили начальником санитарной части батальона. И хотя Михаил был военфельдшером, в отряде era заслуженно называли «партизанским доктором».

С момента прихода в отряд прошло полгода. Теперь, обогащенный опытом, партизанский доктор Горелов возглавлял санитарную часть третьего батальона.

…Не успел Михаил Михайлович переступить порог, как комбат поспешил ему навстречу и, заглядывая снизу вверх в лицо Горелову, нетерпеливо спросил:

– Как дела? Много?

– Три человека раненых. Легко, но все в ноги. Транспорт для их перевозки подготовили, – доложил Горелов. В голосе чувствовалась усталость.

В середине дня от Боремля возвратились разведчики. Они доложили, что в местечке гарнизон слабый. Но там собираются немцы, бежавшие из Ольховки.

Батальон подняли по тревоге. Путь держали на юго-восток. К местечку Боремль подошли засветло. Без труда разгромили уже подавленного поражением противника. Расчет на стремительность оправдался и на этот раз.

Дальнейший путь преградила разлившаяся река Стырь. Пришлось потрудиться саперам. Они с помощью крестьян разобрали сарай и навели наплавной мост.

Продолжая движение, партизаны уничтожили заставу в селе Волновое Козинского района. Убили всего четверых гитлеровцев. Но среди трофеев оказались ценные документы, подтверждавшие, что в Бродах расположен штаб четвертой танковой армии немцев. Решили «побеспокоить» этот штаб.

Прежде всего выслали группы минеров и заминировали шоссейные дороги: Млынов—Демддовка и Дубно—Броды. Группа подрывников, во главе с молодым минером Васей Коробко, установила фугасы на участке железной дороги Дубно—Рудня Почаевская. Результаты не заставили себя ждать. На перегоне Верба—Рудня Почаевская полетел под откос вражеский эшелон. На минах, установленных на шоссе, подорвались три автомашины с грузами и одна с гитлеровцами.

Наконец-то разразилась метель. Она не прекращалась несколько суток. Это было на руку партизанам. Мелкие группы и колонны немцев двигались вслепую и попадали на партизанские засады.

Вечером 7 февраля батальон завязал бой с сильным гарнизоном противника в Доброводах Козинского района. В поисках свободных от противника дорог начальник штаба Попов с группой разведчиков направился к Пляшовке. Не доезжая села, заметил, как на дороге вспыхнули фары. Надо было выяснить обстановку. Обычно расчетливый старший лейтенант так и поступал. На этот раз этого не случилось. Проезжая через лесную деревню, Попов зашел в один из домов. Иззябнув на пронизывающем ветру, с удовольствием хватил самогонки. Она вселила в него безрассудную храбрость, лишила здравого смысла. Он понадеялся, что на дороге автомашины и решил кавалерийским наскоком захватить их. Со словами «По фашистам – огонь!» поскакал вперед, на ходу стреляя из автомата, увлек за собой разведчиков. Но не тут-то было! Горстку партизан немцы встретили шквальным пулеметным огнем и залпами орудий. По дороге двигалась колонна танков.

Первыми же залпами был сражен старший лейтенант Попов и тяжело ранен разведчик Шкурат. Преследуя отступающих разведчиков, вражеские танки набросились на партизанский батальон. Роты оказались зажатыми с двух сторон. И тут-то Брайко прибег к хитрости. Продолжая бой с гарнизоном и танками, он под покровом темноты и метели незаметно вывел батальон в направлении Хотыни, предоставив возможность гитлеровцам драться между собой.

Взвод Устенко, высланный к Бродам, на дороге Лешнев—Броды встретился с инженерной разведкой штаба четвертой танковой армии и уничтожил ее. В эту же ночь партизаны разгромили инженерный отдел штаба армии. При этом убили двенадцать офицеров и сожгли две автомашины. Кроме того, из минометов и пулеметов обстреляли Броды. Гитлеровское командование, видимо, приняло партизан за передовые части Советской Армии, прорвавшиеся к ним в тыл, и поспешило штаб четвертой танковой армии переместить во Львов.

Используя панику в рядах врага, третий батальон овладел местечками Станиславчиком и Лопатином. Противник не оказал серьезного сопротивления. В Лопатине партизаны захватили и уничтожили спиртзавод, сто тонн спирта, авиасигнальный пост, почту, ремонтные мастерские…

Партизанские саперы заминировали в нескольких местах железную дорогу Луцк—Львов (севернее и южнее Радехова), а затем переправились через Западный Буг у села Добротвор, установили мины на железной дороге Владимир-Волынский– Львов и подорвали один эшелон.

Батальон продолжал стремительное движение на запад. Днем 12 февраля подошел к железной дороге Рава-Русская—Львов и захватил полустанок. От начальника полустанка узнали, что через несколько минут должен пройти воинский эшелон. Не теряя времени, заминировали путь. Стали ждать. Наконец послышался грохот приближающегося эшелона.

Не подозревая об опасности, машинист вел состав полным ходом. Все ближе и ближе. Уже слышен перестук колес и буферов.

Партизанские роты изготовились к встрече. Как только взорвалась мина и паровоз с тремя вагонами свалился с насыпи, ударили по составу из пулеметов, автоматов и бронебоек. Противник не отвечал. Тогда и партизаны прекратили стрельбу, подошли к вагонам. Эшелон оказался груженным военной техникой и различным имуществом. Несколько человек охраны погибли при крушении.

Уничтожением этого эшелона батальон завершил выполнение задания. С боями прошел шестьсот километров по тылам четвертой танковой армии противника и присоединился к главным силам в польском селе Боровце.

Успешно проведенные бои и переходы подтвердили, что третий батальон находится в надежных руках. Командир батальона Петр Брайко, командиры и политруки рот оправдали надежды, которые возлагало на них командование соединения.

Забегая вперед, скажу, что и в последующих боях третий батальон действовал успешно. А Петр Евсеевич Брайко показал себя способным командиром, настоящим руководителем боя.

Мы будем жить!

Больше недели не утихают снежные бураны. Казалось, зима, задержанная затянувшимися оттепелями, теперь вырвалась на свободу и резвилась, словно застоявшийся жеребец. Дороги начисто замело. В селе Печихвосты, где мы остановились, навалило сугробы под самые стрехи. Февраль оправдывал свое украинское название – лютый. Все живое попряталось. В такую погоду, говорят, хороший хозяин собаку на двор не выгонит, а для нас ненастье на руку. Сподручнее подобраться к гитлеровцам, забившимся в теплые хаты.

Только что от советско-польской границы вернулся Семченок со взводом разведчиков. Побывали на участке западнее Сокаль—Белз.

– Переход границы не составит труда, – деловито доложил Семченок. – Гарнизонов почти нет. На отдельных участках – посты.

Когда я доложил результаты разведки Войцеховичу, он сказал:

– Теперь надо прощупать границу южнее, в направлении Рава-Русская—Цешанув. Есть ли на этом участке укрепления и гарнизоны? Постарайтесь заглянуть поглубже на территорию Польши…

Через два часа я со взводом лейтенанта Гапоненко покинул Печихвосты и ушел за «линию Керзона» в Польшу. Вместе с нами на задание ехало отделение разведчиков-артиллеристов во главе с Леней Прутковским.

Леня поравнялся со мной. Поехали рядом, стремя в стремя.

– Думал ли я в сорок первом, что доживу до дня, когда вновь ступлю на границу?! – взволнованно заговорил Прутковский.

– Доводилось здесь бывать? – поинтересовался я.

– Не здесь, в Белоруссии, западнее Молодечно. Меня перебросили туда с группой сержантов из полковой школы за несколько дней до войны. Приехали, а командовать-то и некем, солдат нет. Не успели осмотреться – война. Дали нам на пятьдесят человек тринадцать стареньких винтовок и семь малых саперных лопат.

– Здорово вас вооружили! – съязвил разведчик Саша Гольцов.

– Да, как говорится, вооружили до зубов. Сейчас смешно вспомнить. Даже пистолетов не дали… Послали в бой. Там получите оружие, говорят. Поверили, пошли. Но, конечно, никто для нас оружия не припас. Там такое творилось!..

Правда, в первом же бою кое-кто сумел подобрать винтовки, и пулеметы убитых, а я так и остался с лопатой. Этой же лопатой оглушил первого немца. Все произошло, как во сне. Но помню, как растерялся, увидав так близко первого фашиста. Только уж когда секанул его лопатой по шее, мной овладело такое бешенство, что готов был всем им перегрызть горло…

Ну а дальше пошло, как у всех: бои, отступления… Шесть раз выходили из окружения. Последний раз с генералом Болдиным прорвались и двинулись на Лепель. Наша группа прикрывала отход через шоссе Докшица—Долгиново. Главные силы прошли, а нас, человек семьдесят, опять отрезали… Пошли на восток. По пути одни гибли, другие отставали. Когда осталось пятнадцать человек, я стал старшим. Встретили старшего политрука Громова. От него узнали о призыве партии– развертывать партизанские действия. «На восток нам не пробиться. Будем партизанить», – сказал Громов. С ним согласились.

– Выходит, ты у нас самый старый партизан, – вставил Журов, бывший пограничник. Ему самому пришлось испытать плен, побег, скитания по тылам врага.

– Не получилось у нас партизанского отряда, – с досадой сказал Леня. – Не имели мы тогда никакого представления, что можно сделать в тылу врага, да и «командующий» попался неважнецкий. Сам с пятью бойцами расположился в деревне недалеко от Лепеля, а мы жили в лесу и сторожили старшого. Как-никак – командир. Наступили холода. Сидим в лесу, клацаем зубами, а наш командир в деревне стратегические планы разрабатывает. Встретили как-то капитана Архипова– начальника штаба отряда Бати. Хотели уйти с ним, но политрук не разрешил. «Мы будем самостоятельным отрядом», – сказал он. Самостоятельным так самостоятельным. Начальству виднее, как говорится, оно газеты читает и радио слушает. А в деревне и на самом деле было радио. Там и черпал политрук вести с фронта… Дальше случилось то, что при нашей беспечности должно было случиться.

Леня, помолчал, тяжело вздохнул, видимо, припоминая подробности пережитого, и снова заговорил:

– Было страшно холодно. Костры не разводили, опасались гитлеровцев. В ночь на 10 ноября, точно помню, такое не забывается, мы забрались в шалаш и зарылись в солому. Ночью к шалашу подошло человек двадцать в красноармейской форме и с оружием. Сказали, что от политрука, и назвали пароль. Мы обрадовались пополнению, развесили уши и… влипли.

Видим, наш политрук связан и с кляпом во рту… Так я впервые повстречался с полицаями.

– Досиделся ваш «командующий, – с досадой заметил Гапоненко.

– Вот именно. Привели нас в хату. До утра допрашивали, били. В моей голове тогда никак не укладывалось: русский, белорус, украинец и вдруг – предатель!

– Надеюсь, теперь у тебя укладывается? – с иронией спросил Журов.

– Откровенно говоря, не совсем, – признался Прутковский. – Предателям, видно, надоело с нами возиться. Оставили одного охранять пятерых связанных, а сами пошли по деревне. Наверное, решили пополнить запасы самогонки. Сижу, опершись спиной о стенку, и думаю: «Неужели конец? Так скоро? Нет, сдаваться рано. Надо попытать счастья».

Кисти рук, перетянутые веревкой, онемели. Начал шевелить руками – чувствую, веревка подается. Поднатужился. Веревка еще больше ослабла. Попробовал вытащить одну руку из петли – удалось. Освободился от веревки, но руки продолжаю держать за спиной. Думаю. Один план сменяется другим. «Вдруг неудача? Тогда смерть». Гляжу на остальных, сидят, понурив головы. Наверное, тоже думают. И тут я решился. Улучив момент, когда полицай отвернулся, я вскочил на ноги, в один прыжок оказался рядом с предателем, левой рукой зажал ему рот, а правой схватил на столе вилку и со всей силы вогнал в его затылок. Полицай заревел, как бык. Я выхватил у него винтовку и прикладом добил, как бешеную собаку. Ребята повскакали на ноги, принялись зубами развязывать друг другу руки. У двоих товарищей я перерезал веревки кухонным ножом, которым полицаи резали сало.

Все произошло так быстро, что хозяева опомнились и подняли гвалт, когда мы были уже на улице. Полицаи спохватились и открыли пальбу. Я подал команду, и братва разбежалась в разные стороны: не всем, так хоть кому-нибудь удастся спастись…

– Ну а дальше? – не утерпел Павлик Лучинский.

– Собрались в лесу. Неделю ходили, искали Линькова. Не нашли и подались на восток. А там что ни деревня, то каратели. На Смоленск не прошли. Повернули на юг. На полпути из Орши в Кричев, под Дрибиным, встретили таких же, как мы. Не приняли нас. Видите ли, моя винтовка могла их выдать. Они решили пробираться без оружия. Ну уж, подумал я, оружие не брошу. Пошли дальше. Мои спутники зашли в село, чтобы раздобыть хлеба. Напоролись на засаду и погибли.

Пришлось путешествовать одному. Вот когда я понял, что такое одиночество! Страшно вспоминать… Шел перелесками вдоль реки Прони. Возле Чаусов встретился с группой вооруженных красноармейцев. Старшим у них был лейтенант Семенов. Остался с ними.

– В Чаусах наш полк получил боевое крещение, – вспомнил я.

– А мне там пришлось попартизанить. Жаль только, мало. Организовали несколько засад и нападений на полицию. Ухлопали пропойского коменданта. Но и нам досталось. Многих тогда потеряли. Погиб храбрый командир – лейтенант Семенов. Я даже не знаю его имени… Ну а потом снова пошли искать партизан…

По наледи перебрались через Десну. На хуторе Млыны Черниговской области встретили Леонида Уткина. От него впервые услыхали о Ковпаке. На след ковпаковцев напали в деревне Юрьево Путивльского района. Связались с лесником Замулой. После узнали, что у него был своего рода сборный пункт партизан. Он-то и указал, где искать Ковпака. В Новой Слободе встретились с группой Карпенко. Но у меня, как на зло, открылась рана. Товарищи ушли, а мне пришлось задержаться в Слободе. И лишь через полтора месяца за мной приехал Леня Уткин и увез в отряд…

Рассказ как рассказ. Казалось, что в нем особенного? Мне пришлось выслушать десятки подобных историй. Но каждая из них по-своему заставляет волноваться, переживать, размышлять. Что ни человек, то судьба.

Вот со мной рядом едет Павлик Лучинский. Невысокий, скромный паренек, родом из Онеги. Я любил этого тихого, безотказного разведчика. Не помню случая, когда бы Павлик пожаловался на усталость. Глядишь на него – еле держится на ногах, а как только услышит, что надо идти в разведку, сразу же приободрится, спокойно скажет: «Я готов!»

Лучинский по своему характеру был парнем компанейским, но иногда он становился замкнутым, и тогда трудно было добиться от него хоть одного слова. Это тревожило товарищей. Как-то, выбрав удобный момент, я осторожно спросил Павлика:

– Скажи откровенно, что с тобой происходит? Может, устал?

– Ребенок из головы не выходит, – ответил задумчиво разведчик.

И Лучинский рассказал случай, который заставил содрогнуться видавших виды разведчиков.

…Группа красноармейцев оказалась в тылу врага. После смерти лейтенанта командиром стал сержант Лучинский. Лесными тропами пробирались к своим. Дороги забиты фашистами. В селах полицаи. Мучил голод. Как-то подошли к лесной деревушке в надежде запастись хлебом. Но там зверствовали каратели. Хаты пылали. Гитлеровцы сгоняли к пожарищам жителей и косили их из автоматов. До красноармейцев доносились душераздирающие крики обреченных. Но чем могли помочь четыре изнуренных бойца? Когда же увидели как один из палачей нанизал на штык ребенка и бросил его в огонь, красноармейцы не выдержали, и не сговариваясь, открыли огонь. Немцы всполошились, залегли. Однако скоро поняли, что перед ними всего несколько человек, бросились к лесу. Лучинский и его товарищи, отстреливаясь, отошли в глубь леса. А тем временем, пока каратели гонялись за группкой отважных бойцов, часть жителей успела спастись от смерти.

– То, что увидел в деревне, на всю жизнь оставило зарубку на моем сердце. Я часто задаю себе вопрос: каким же нужно быть зверем, чтобы так поступить? – сказал в заключение Павлик.

Долго молчали разведчики, потрясенные услышанным. На их сосредоточенных лицах угадывалась решимость мстить жестокому врагу…

– А как ты оказался в тылу врага? – нарушил затянувшееся молчание Журов.

– Под Минском наш взвод прикрывал отход полка на новый рубеж. Задача была не из легких. Наступало много немцев, с танками. Мы поклялись умереть, но приказ выполнить. На всякий случай перед боем попрощались. Командиром взвода был молоденький лейтенант, но мы его любили за смелость. Так вот он обнял каждого из нас, расцеловал, а у самого слезы на глазах. Во взводе были бойцы, которые годились ему в отцы, – рассказывал Лучинский. – Дрались не на жизнь, а на смерть. Многих фашистов уложили. Приказ выполнили, но какой ценой! В живых осталось несколько человек. Под конец боя рядом с моим окопом взорвался снаряд. Что было дальше – не помню… Очнулся в лесу и увидел склонившихся надо мной троих товарищей с потными, закопченными лицами. «Все, конец», – проговорил кто-то из них. «Что все? Какой конец?» – спросил я, еще не понимая, где я и что произошло. Когда я окончательно очухался от контузии, товарищи рассказали, что в живых осталось всего пятеро. Лейтенант приказал забрать меня и начал отводить уцелевших. В последний момент пуля настигла командира взвода… Вот и пришлось нам одним пробираться к фронту. Неизвестно, сколько бы мы проблуждали по лесам, если бы не встретились с ковпаковцами.

…Павлик Лучинский, Леня Прутковский, Леша Журов, сотни и тысячи таких же, как они, честных советских людей отважно сражаются в тылу врага, а дома на них получены похоронные или неопределенное «пропал без вести». Так и хочется крикнуть, чтобы весь мир услышал: «Дорогие! Любимые! Перестаньте плакать! Не верьте похоронкам. Вытрите слезы. Мы живы! Мы обязаны жить, чтобы бить врага. Мы будем жить!»

От этих мыслей даже жарко стало. О чем только не передумаешь за длинный путь! Ведь и обо мне больше года ничего не знали…

Позади остался Западный Буг. Южнее Сокаля мы пересекли железную дорогу Владимир-Волынский—Львов. Скоро Польша! Чем ближе подходили к границе, тем настороженнее становились разведчики. Пугало одно название: государственная граница. Здесь июньским утром сорок первого года наши пограничники приняли на себя первый удар врага.

К границе подбирались осторожно, крадучись. Каково же было наше удивление, даже разочарование, когда мы узнали от местных жителей, что находимся уже в Польше. Граница на этом участке никем не охранялась. Часть дотов не достроена, многие взорваны, да и те, которые уцелели, никем не заняты. Только в местечках и приграничных селах располагались малочисленные немецкие гарнизоны и польская полиция. Здесь было точно такое же положение, как и на участке, куда ходил Семченок.

Припомнилось, что во время рейда в Карпаты мы провели несколько боев с немецкими заставами в Галиции, на реке Збруч, где проходила старая советско-польская граница. Почему же здесь нет охраны? И вдруг я сделал для себя открытие.

Проводя политику разжигания национальной вражды, гитлеровцы натравливали украинских буржуазных националистов на поляков и наоборот. Пусть, мол, дерутся между собой, лишь бы не трогали их, фашистов. Мы знали много случаев, когда бандеровцы вырезали целые села поляков. В свою очередь, поляки предпринимали защитные меры против бандитов. Здесь-то немцы и выступали в роли «защитников».

Видимо, в этом разгадка.

В часть возвратились в веселом настроении. Опасения командования были напрасны.

Выслушав мой доклад, Вершигора просиял.

– Как ты думаешь, Вася, не настало время махнуть за «линию Керзона»?

– Это надо хорошенько обмозговать. Ведь там Польша! – ответил осторожный Войцехович.